Любовь для Императора.

Омега на самом деле всю ночь не находил себе места, все бродя по извилистым дорожкам сада, стараясь не попадаться на глаза охраны или придворных. Кисэн был уверен, что наверняка кибу не оценит таких его ночных прогулок, но сделать с собой ничего не мог. Ночь накрыла только прогревшуюся теплым солнцем землю быстро, как сказал бы Кенсу, «сразу с головой», как страсть, что в покоях Императора с головой накрывала молодого омегу, но он был молчалив и редко выражал свои мысли. Однако, думая об этом, он волновался о «своем» ребенке, отгонял подобные мысли и старался наслаждаться ночным видом. Жизнь кисэн не была сложной. Он развлекал альф на званых вечерах, ему нравилось петь или танцевать, иногда приходилось заводить умные разговоры или читать стихи. И даже к этому он вполне привык. Привык даже к тому, что иногда ему приходилось проводить ночь или две с богатыми вельможами, ведь за это он получал неплохие деньги, а, переступив, в конце концов, через свою гордость и отвращение, даже удовольствие, хотя после таких ночей и «болел» какое-то время. Сейчас же он стал старше. К себе его приглашали реже, что, наверное, должно было радовать. Но жизнь Кенсу для него не казалась восполненной и законченной. И сегодняшняя яркая ночь отлично дала это понять. Омега никогда не любил по-настоящему. Он был привязан к образу родителей. Он по-отцовски любил всех своих маленьких и глупых последователей. Ему нравились его учителя. Он был привязан даже к ходжану, что каждый год отмечал имя Кенсу в переписи как «чхонмин». Он любил свою жизнь. Или, вернее, привык к ней. Но какой кисэн не мечтал бы быть свободным, хотя бы лично, не мечтал бы о семье, любви и детях. Да ведь и это истинное предназначение любого омеги. Сегодня он мечтал именно об этом, то и дело обращая свой взор к единственному немому собеседнику — полной луне. Кенсу иногда ругал себя за такие мысли, но сегодня, бродя до утра под звездным небом, он вволю намечтался о своей счастливой жизни, которая, неверное, могла бы у него быть, не будь он практически государственным рабом. Он не думал о том, что хотел бы оказаться сейчас на месте Лухана. Он вообще не думал о том, что имеет права находиться в покоях самого Императора. Он прекрасно знал, что не заслуживает его прикосновений или взглядов, да и стоило оставить это молодым кисэн. Он уже совершенно забыл о том взгляде в его сторону с утра. Он думал совершенно о другом. О любви, о семье и о том своем новом спокойном, но одиноком счастье с каким-нибудь альфой, которого у него не появится в ближайшем будущем. И немного смущался своих мыслей. Так и прошла ночь. Быстрая для одних и мучительно медленная для других. Кенсу и не заметил, как оказался сначала у большого ручья, а потом и у дома, где жил уже несколько лет. Так спокойно… с утра всегда тихо. А это все, что нужно такому, как Су. Этой ночью он успел обругать себя, немую собеседницу-луну и горящие жемчужины звезд. Успел стереть с лица непрошенные, досадные слезы, которых и не заметил, и счастливую улыбку. Обычно омега был реалистом, но сегодня ночью, после стольких дневных потрясений, в нем почему-то проснулся снова тот маленький мечтатель, который, казалось, умер в душе еще лет пять назад. «Что-то он задерживается», — подумал было омега, когда услышал незнакомый запах, а потом крик высоким голоском своего младшего. В голове пронеслось «ну наконец-то», а на лице показалась чуть натянутая улыбка. От Лухана теперь шёл другой запах, и это слегка заполнило сознание омеги горечью, счастьем за него и… завистью? Почему же завистью, ведь старший все это время относился ко всей этой ситуации сравнительно спокойно. Но сейчас сердце сжалось, неприятно ударяя в грудь изнутри и как бы говоря, что счастливы вокруг все, кроме самого Кенсу, который только придумывает себе это дурацкое счастье, а ему и цена-то — дырка от бублика. Но Кенсу был бы не Кенсу, если бы не умел скрывать все внутри себя. Поэтому сейчас он только крепко обнял юношу, стараясь не дышать глубоко, и украдкой осмотрел его самого и его одежду, предлагая зайти в дом и принять ванну, а потом, немного отдохнув, поделиться с ним рассказом, ведь слегка смущенному, но одновременно восхищенному омеге явно хотелось все-все поведать. Старший буквально чувствовал через объятия, как сердце кисэн танцевало какой-то немыслимый танец, ведь еще совсем недавно его обнимал сам Император! И, видимо, обнимал так, что в этом самом маленьком сердце поселилось то особенно трепетное и нежное, но детское чувство. — Знаешь, Кенсу, он очень красив. Я знаю, что мы не имеем права смотреть на Вана, но, хен, он идеален! Он был очень нежен со мной, зная, что я неопытен, — юноша, не сдерживая восхищения, намыливает себя, рассказывая своему лучшему хену о самом лучшем Императоре, радостно прикрывая глаза и все еще ощущая, как горит кожа от чужих прикосновений. — Ах, как бы я хотел стать его наложником. Так вот что с людьми делает одна хорошо проведенная ночь? Кенсу искренне удивляется, когда младший с такой глупой улыбкой рассказывает ему о той ночи, которую сам омега провел в волнении и беспокойстве. И недоумевает тоже искренне, как можно быть таким счастливым, проведя ночь с нелюбимым человеком, пускай даже с таким. Он уже хочет прервать омегу, когда тот уходит в своих рассказах слишком далеко, но терпеливо продолжает слушать и улыбаться, смывая с него чужой запах. Что бы Кенсу не думал, но невероятно приятный запах, на фоне с откровенным рассказом заставляющий невольно ерзать на своем месте и совсем немного краснеть. Но и эти мысли приходится отгонять от себя, потому что омега ни в коем случае не хочет расстроить младшего своим серьезным или грустным лицом, ведь, кажется, самопожертвование — главная часть его жизни. Но ведь у этого ребенка так горят глаза, что его просто невозможно обидеть своим пренебрежением, да и рассказ уже медленно стихает, так и обрываясь где-то на середине. Когда же омега уже почти засыпает, кисэн помогает ему одеться и с улыбкой замечает несколько следов на его бледной коже. «Какой же из тебя наложник, малыш? Из тебя и кисэн-то никудышный», — мысленно Кенсу почти смеется, но не зло, напротив, как-то грустно, и помогает младшему дойти до постели. Он уже прекрасно знает это выражение лица, эту нелепую, но счастливую улыбку и эти эмоции, которые ни с чем не перепутаешь. Глупый ребенок влюбился. Влюбился той трепетной юношеской любовью, которую никто и не примет. Более того, Кенсу уверен, что Император и не вспомнит, как выглядит этот мальчишка уже завтра утром, а маленькое сердце будет страдать, искренне и долго, пока Лухан не разочаруется в своей жизни, которая и сотрет с его кукольного лица ту настоящую и радостную улыбку, которую так любит Кенсу. Впереди долгий и скучный день. До думает о том, что ему не мешало бы снова попрактиковаться в недавно полученных знаниях и снова потанцевать во дворе, но быстро откидывает эту идею, ибо снова встретиться с кем-то он не хочет. Поэтому, дождавшись, пока в доме все затихнет, а младший уснет покрепче, он садится за свой стол, притягивая к себе выбеленные листы, исписанные ровными буквами: на досуге омега пишет сиджо — это помогает отвлечься. И долго смотрит на ряд каких-то там странных фраз, думая совсем об ином. В голову почему-то лезет досадная мысль о том, что Его Величество вчера смотрел совсем не на него и что вовсе он уже никому не нужен, но мысль эта сразу разбивается о новую, более высокую скалу реализма, которую омега успел выстроить после ночных мечтаний: он всю свою жизнь никому не нужен, это нормально.