Когда за омегой закрывается дверь, а он остается наедине с собой, до него неожиданно доходит, что сейчас происходит. Выходит, что он только успокаивал себя всю эту неделю тем, что уверял сам себя в том, что Император не смотрел на него или посмотрел совершенно случайно. Или не успокаивал, и Его Величество действительно посмотрел на него случайно и уже думать не думает и помнить не помнит об этом. Но почему тогда Кенсу совсем не верит во второй вариант? Или он не хочет верить, чувствуя, как небольшая путаница от волнения и злости сковывает разум и не дает спокойно воспринимать собственные раздумья.
Сейчас, находясь в просто огромной комнате, один на один с тяжелой дверью, огромным письменным столом, парой кресел около большого окна с чуть колыхающимися на ветру занавесками, огромным зеркалом в углу комнаты и такой же огромной высокой кроватью, на которую омега и смотреть не хочет, его посещают странные чувства. С одной стороны все это кажется противной игрой, а с другой — омега полной грудью вдыхает звенящий от напряжения воздух и прикрывает глаза, пытаясь подавить в себе трепетное чувство. Это злит. Кенсу злится, от того, что ему безумно нравится, как пахнет каждая вещь в комнате, как в сумерках блестит горлышко незакрытой бутылки, видимо, с вином и точно так же поблескивают грани стакана, из которого пил Император. Нет, это не то горделивое чувство, которое испытывал Лухан, когда впервые услышал, что проведет здесь ночь. И не тот страх и немая покорность, которую испытывает каждый омега, заходя в эту комнату. Кенсу испытывал любопытство к каждой вещи. И хотя, этого вообще-то не разрешалось, подолгу рассматривал каждую вещь, воспроизводя в своей голове чужой образ. Вот Его Величество садится в кресло. Обязательно в то, которое ближе к столу, потому что оно выглядело более потрепанным, а, значит, именно за ним он работает. Вот стопка каких-то важных бумаг, которые он опрометчиво оставил на столе. Какой глупый поступок. Или он думает, что глупы кисэн? Но заглянув на верхний же лист, омега только неуютно ведет плечами, там на китайском не очень ровной строкой ведутся какие-то переговоры. Он не вчитывается. В голове просыпается и другая мысль о том, что Чанель редко смотрит в зеркало, но это ему подсказывает не наблюдательность, а его неудобное положение: кто же ставит зеркало напротив двери? Хотя почему-то кисэн думает о том, что его расположение зависит совсем не от того, чтобы было удобно красоваться по утрам.
Но тут же Кенсу ловит себя на мысли, что его любопытство граничит почему-то с негодованием и неловкостью. Он злится сам на себя, за то, что зачем-то ведет подушечками пальцев по деревянной столешнице, за то, что касается полами расписанной юбки кресла и чуть шелестит ей по полу, от того, что слишком много двигается. Его все это просто бесит. Вся эта ситуация.
— Что ему, уже молоденьких кисэн недостаточно? Причем тут я? — Кенсу обреченно вздыхает, борясь со смущением, отвращением и желанием от бессилия упасть прямо тут. Ему уже просто дьявольски все надоело. И просто хочется уже закончить все побыстрее, а Император еще и где-то задерживается, заставляя омегу еще сильнее волноваться и злиться, ощущая внутренний трепет и то ли страх, то ли желание.
В коридоре вдруг тихо закопошились, отчего кисэн вздрогнул, правда, сразу понимая, что легкие маленькие шажки не принадлежат тому, кого он ждет, и омега решил, что сможет развлечь Его Величество чем-нибудь, кроме танцев и песен (ведь сейчас от волнения все это казалось невозможным), поэтому поспешил выглянуть за дверь, рискуя быть запиханным охраной обратно, и подозвал к себе молоденького омегу.
— Принеси мне чайный набор, будь добр? — тихо шепнув парню на ухо, Кенсу снова скрылся за дверью. Уж чай-то он сможет заварить без происшествий, да?
Вновь возвращаясь в покои Императора, омега снова взглядом натыкается на зеркало, и решает почему-то хотя бы посмотреть, что в нем не так, раз его привели сюда. К самому Императору! Вроде же ничего необычного. Бледное, но плохо запудренное лицо, потому что косметика ему никогда не шла или просто Кенсу убедил себя в этом, не желая краситься, темные, среднестатистические, как и у всех жителей его страны, но не очень длинные волосы, едва касающиеся плеч и закручивающиеся на концах, напуганный, бегающий взгляд почти черных и довольно огромных для азиата глаз.
«Выглядит просто отвратительно», — сам для себя завершает омега, проведя пальцами по чуть синим от волнения губам и решая, что такой омега совершенно не может понравиться просто так, и медленно отпускается на прохладный пол, принимаясь ждать, раскидав вокруг себя полы длинных пышных юбок и становясь похожим из-за этого на большой и пушистый белый ковер, усеянный росписью цветов и источающий примерно такой же аромат.
Спустя еще минут пять, Кенсу слышит, как тяжелая дверь снова отворяется с едва заметным скрипом, но омега и из-за него вздрагивает, но не шевелится, только нервно приподнимая плечи. Чанель же тихо заходит в комнату и сразу же кидает взгляд на омегу на полу, из-за чего негромко хмыкает и проходит к своей кровати, куда сразу же усаживается и снимает с себя надоевший за день ханбок. Этот прекрасный омега кажется ему странным. Он сидит чуть поодаль, кажется, вообще не обращая внимания и не стараясь заговорить. Обычно, другие кисэн, с которыми он проводил свои вечера, старались сразу сказать что-нибудь, чтобы выразить свою индивидуальность и непохожесть, стремились его коснуться или хорошенько изучить взглядом. Кенсу же просто сидел: не кидался в объятия, не склонялся в поклоне, не говорил что-то. Он просто сидел, не сняв с себя даже шляпку с вуалью, будто не зная, зачем его сюда пригласили.
«Как маленький», — Пак даже улыбается этой мысли, потому что именно этот омега становится непохожим на других своей молчаливостью. Альфе даже кажется, что он испытывает к нему какое-то тайное отвращение, тогда как другие омеги просто всю жизнь мечтают оказаться в его постели. «Неужели кажусь ему таким плохим, что он даже не хочет посмотреть на меня?».
— Итак, — Чанель начинает не очень громко, постепенно повышая голос и надеясь, что хоть это позволит Кенсу обратить на него внимание, и расстегивает сорочку, через секунду откидывая ее куда подальше, тихо вздыхая. В комнате чувствуется напряжение. — Долго там сидеть будешь?
Не то чтобы кисэн не обращает внимания на присутствие Вана, даже напротив, но как он должен показать, что он все прекрасно видит и слышит, если ему нельзя поднять на него взгляд? Да, Император прав, он действительно испытывает некоторое отвращение, но не к нему самому, а к мысли, что он должен с ним спать. Низкий голос не отрезвляет, но от приятного теплого баса омега, чуть взбодрившись, чувствует, как внутренние органы с ним тихо прощаются и завязываются в тугой узел. Кенсу давно такого не чувствовал, и сейчас был скорее удивлен, потому что его, кажется, ничего не должно было возбуждать, а уж тем более самая глупая фраза, которую он слышал для привлечения внимания.
— Прошу прощения, Ваше Величество, — омега, пытаясь хотя бы вежливо улыбнуться, не показывая своего отвращения и нежелания, послушно приподнялся, оправляя расшитые цветными узорами рукава, и так же послушно подошел ближе, немного приподнимая голову и откидывая с лица вуаль, позволяя посмотреть на себя снова и снова взвесить свой неудачный выбор.
Но Чанелю его выбор нравится еще больше, потому что даже движения его омеги какие-то утонченные, пускай и робкие и неуверенные, но спокойные, плавные, без излишней деланности. И голос его не дрожит… прекрасный высокий голос, в котором альфа, кажется, слышит переливы закатного солнца, шум моря и пение какой-то весенней птицы, которая в детстве жила в его комнате в маленькой клетке. И пела только тогда, когда в неволе ей становилось особенно грустно.
«Что за глупые мысли», — альфа даже повел плечом, вспоминая, что эту несчастную птичку из клетки так никто и не выпустил. Но сравнивать самого прекрасного Кенсу с той птицей… было глупо. Хотя сам омега бы так не сказал.
Чай ему, к слову, так и не принесли, но попробовать разрядить обстановку стоило, потому что Кенсу слегка напрягает мысль о том, что перед ним раздеваются. Он сам хочет оттянуть этот момент. Поэтому осторожно поднимает взгляд, все еще смотря сквозь альфу, и тихо спрашивает:
— Хотите чаю?
— Нет, — мужчина тихо усмехается, ловя на себе взгляд больших глаз и притягивая омегу ближе к себе, выдыхая. — Лучше уж делай то, зачем сюда пришел. Развлекай меня, Кенсу.
Кенсу вновь тихо вздохнул, не желая, чтобы его личное пространство нарушали, но послушно приблизился немного, ведя плечами и медленно вытаскивая свое запястье из плена чужой руки. Сила в Чанеле не малая, а кисэн с синяками никому особенно не нужны, хотя Кенсу вообще-то и не планирует быть кому-то там нужным. Просто и со следами, напоминающими обо всем этом, ему ходить не хочется.
— Чай не может развлечь Вас, Ваше Величество? Но я неплохо умею заваривать чай, — омега судорожно выдохнул, до конца сознавая, что его, кажется, сюда пригласили именно за тем же, зачем и Лухана тогда. И ему стало не по себе. Неуютно и слегка неприятно. Это было бы так глупо разочаровывать своего младшего тем, что он спал с мужчиной, которого полюбило его маленькое сердце.
Встречаясь с чужой непокорностью, Император, тяжело выдохнув, падает спиной на кровать и приподнимает бровь, устраивая под головой руку. Он не собирается заставлять этого омегу силой. Он вообще не собирается его заставлять, но этот запах настолько сильно дурманит уставшую за день голову, что терпеть становится трудно. Будь на месте этого кисэн кто-то другой, кто-то, к кому Чанель не испытывал бы того странного чувства, похожего на Истинность, он бы уже давно опрокинул его на кровать. Но сейчас что-то заставляло медлить, потому что этот омега сам должен захотеть оказаться в этой постели, как бы глупо и романтично это не звучало.
— Не заставляй меня разочароваться в выборе кисэн, пожалуйста.
— Хорошо. Давайте я спою Вам? — омега медленно осел на пол перед кроватью, притягивая к себе непонятно откуда взявшийся, но взявшийся и хорошо, конху, проводя пальцами по струнам. Ему так хотелось сейчас ответить, что его величество все равно разочаруется в нем, что любовник из него такой же плохой, как и собеседник, что он уже давно не непорочный мальчишка, с какими Его Величество привык проводить время.
Но в одно мгновение омега будто передумал, поднимаясь со своего места вместе с миниатюрным инструментом.
«Чем быстрее все это закончится, тем лучше», — подумал было кисэн, замечая, как Пак в любопытстве приподнял одну бровь, но внутренний голос быстро перебил его. И в Кенсу проснулась такая гордость и уверенность в себе, ведь здесь, в покоях самого Императора, именно он! Поэтому омега, переминаясь с ноги на ногу, забрался на высокую кровать и устроился поближе к альфе, прикусывая припухшую нижнюю губу и рассматривая красивое расписанное одеяло под не менее красивым Императором на нем, неосознанно перебирая струны и наполняя комнату приятной для слуха мелодией.
Усмехнувшись, мужчина тихо слушает пение омеги и выдыхает, резко перехватывая руку кисэн и закатывая глаза. Эта робость и желание оттянуть момент ему явно нравятся и не нравятся. А сейчас омега еще и оказывается так близко, что он может не только детально рассмотреть каждую красивую черту его лица, но и еще острее почувствовать усилившийся цветочный аромат.
— Ты отлично знаешь, зачем я тебя сюда позвал, верно? Мне абсолютно плевать, как хорошо ты танцуешь или поешь, Кенсу. Я не из тех, кто готов отдавать огромные деньги за пение. Мне нужно расслабиться после тяжелого дня, и ты отлично это понимаешь. По крайней мере, должен понимать.
«Зато готов отдавать огромные деньги за Дом кисэн чуть ли не у себя в комнате, чтобы каждый вечер видеть в своей постели нового омегу», — Кенсу бы с удовольствием сказал это вслух, но такого он не сможет позволить себе, даже если очень разозлится. За столько лет он привык держать все в себе. И исполнять приказы.
Он поет непроизвольно чуть слышно, стараясь скрыть этим все внутренне волнение, не замечая этого, но зато замечает и чувствует, как его прервали. Причем прервали довольно грубо. Конечно, он отлично знает, зачем он здесь. Конечно, кто ж не знает? Он же всего лишь пришел сюда удовлетворить чужие потребности и выполнить свою работу.
Рыкнув, альфа вдруг резко отбирает музыкальный инструмент из маленьких ладоней, чуть оцарапав короткие пальцы острыми струнами, отчего комната заиграла печальным звуком, а сердце омеги куда-то упало, и кидает его куда подальше. Терпение и самообладание явно подходят к концу, потому что в следующую секунду он тянет кисэн к себе на колени и целует, припадая губами к губам и крепче обвивая его за талию. Наконец-то целует. И этого уже вполне достаточно, чтобы потерять голову, потому что у этого омеги губы такие мягкие и приятные на вкус, что сил отказывать себе нет. Да и Чанель так долго думал об этом, что становится как-то плевать, хочет того омега или нет. Они все равно будут целоваться.
От низкого рыка в свой адрес по спине младшего пробегают мурашки. Несколько раз. Потому что от этого он получает невероятное удовольствие, которое способно перекрыть все отвращение и нежелание. Поэтому, думая, что выбора все равно нет, омега послушно устраивается на чужих коленях, неудобно ногами обхватывая мужчину за бедра и чуть ерзая, стараясь прервать довольно приятный поцелуй и сказать что-то.
— Что еще? — омега отмечает, что Император как–то разочарованно стонет, отрываясь от его губ, и переворачивается, нависая сверху. — Почему ты уже во второй раз обламываешь меня?
Кенсу же так чувствует себя еще более неуютно, словно окончательно загнанный зверь, но когда понимает, что сейчас расстраивает своего Императора, эта мысль куда-то уходит. Скорее даже не потому, что в этих руках не только его — омеги — судьба, но и судьба всей Кореи и тысяч людей, а потому, что Чанель — точно такой же человек, который не сделал ему ничего плохого. Это все работа кисэн. А Кенсу сейчас ее не выполняет.
Еще более неудобно ему становится, когда альфа наклоняется на согнутых в локтях руках ниже, стараясь заглянуть в его глаза и, наверное, найти в них что-то особенное. Юноша просто не знает, куда ему деть свой взгляд и вообще себя, поэтому склоняет голову набок, медленно потянув завязки чогори от себя, от чего верхняя блузка, скользя по бледной коже, сползает с немного угловатых плеч.
— Не стоит так обращаться с музыкальными инструментами, Ваше Величество, — Господи, Кенсу, ну вот что ты несешь? Ты хотя бы понимаешь, кому это говоришь?
Здравый смысл тут же заставляет омегу замолчать, приподнимаясь совсем немного на локтях, отчего ярко выраженные ключицы становятся еще острее, что заставляет Кенсу нервно улыбнуться, а Чанеля внутренне почти тихо взвыть, потому что этот мальчишка — просто набор фетишей, и снова оказывается с Ваном лицом к лицу, привлекая к себе внимание. Ведь нужно развлечь, а не вести себя, как стеснительный ребенок. И, как сказал сам Пак, обламывать. Вот только, почему во второй раз?
Ткань с плеч совсем падает, мешая поднять руки. Окончательно соскользнуть одежде с тела юноши не дает пышная чхима со множеством длинных юбок. Но омега не спешит избавлять себя от одежды, только медленно снимает шляпку-зонтик, аккуратно отложив ее в сторону, и, прикусив губу, приподнимаясь немного снова, и, избегая поцелуев в губы, несмело касается пухлыми губами открытой кожи на шее и плечах мужчины.
— Прошу, простите меня, Ваше Величество, за мою непонятливость. Я сделаю все в лучшем виде, не беспокойтесь.
— Уж постарайся, — фыркнув, Император обнимает омегу за талию и опускается рукой ниже, пока другой упирается в подушку, чуть усмехаясь и чувствуя, как хрупкое тело под ним трепещет в волнении, а кожа в местах поцелуев загорается приятным согревающим огнем. — Сколько тебе лет, Кенсу? Такой взрослый, а стесняешься альф, словно совсем новичок.
Замечая, что омега то ли смущается смотреть на него, то ли боится, что делать этого нельзя, Чанель вдруг вспоминает, как тогда встретился с омегой взглядом, и медленно наклоняется вбок, заглядывая в глубокие темные, но печальные глаза. Неужели омеге настолько противно делить постель и эту прекрасную ночь с Истинным альфой, или Пак просто ошибся, а в голову ему окончательно ударило одиночество.
— Я разрешаю смотреть на меня, пока ты в моей постели.
— Мне чуть больше двадцати. И… — запоздало отвечая, омега останавливается, думая совсем немного, а всем ли Император позволяет смотреть на себя, когда вот так нависает сверху, а потом покорно поднимает взгляд, хлопнув короткими ресницами. Он старается смотреть в его глаза, не отводя взгляда, чтобы запомнить этот момент и найти в нем что-то такое, что потом вызовет улыбку, а не самокопания, но не находит. Только темные глубокие глаза. И низкий бархатный голос, которым кисэн, кажется, восхищается. — И нормальный человек всегда смущается. Разве я не человек, мой Император?
Омега немного приподнимается на локтях снова, губами чертя узор поцелуев по предплечью альфы, затем переходя по линии скулы к губам, но не переступая границу дозволенного. Он только снова поднимает взгляд и все еще с опаской заглядывает в глаза напротив, ожидая разрешение на поцелуй, чтобы немного расслабиться, потому что тот первый поцелуй ему даже понравился. В нем не было какого-то напора, да и альфа был вполне обходителен, даже несмотря на то, что кисэн грубил ему и медлил в исполнение своей работы.
— Был бы ты в постели с кем-то из чиновников, те бы сразу сказали, что нет, ты не человек, а крепостной. Но тебе повезло, — Чанель хмыкает, припадая губами к шее омеги, и теперь спокойно втягивает до одури приятный запах, от которого кружится голова и член наливается кровью. Теперь не остается никаких сомнений. Это точно его омега, потому что ни один самый красивый и умелый кисэн не мог возбудить его парой невинных поцелуев, а тут альфа уже готов был кончить просто от мысли, что вот он тот самый прекрасный юноша, который сейчас чуть ерзает под ним, явно тоже, хоть и может быть против своего желания, возбуждаясь, потому что его цветочный аромат с каждой минутой становится сильнее. — Твой запах сводит меня с ума. Почему я не видел тебя раньше?
Кенсу крепостной, да. Чанель прав. Он не человек, потому что люди хотя бы обладают какими-то правами. А это ситуация доказывает, что у него прав нет вообще. Хотя… омеге почему-то начинает безумно нравиться эта ситуация. Хотя бы потому, что Его Величество довольно нежен в своих ласках и словах, кажется, совсем не желая обидеть, а от такого у любого начнут чуть дрожать колени.
— Быть может, Вас больше интересовали другие омеги? Да и я уже вышел из того возраста, когда меня звали на банкеты или… или в чужие комнаты, — кисэн, пока мужчина медленно спускается поцелуями вниз, буквально покрывая своими губами каждый участок его тела, аккуратно раздвигая его ноги коленом и выдыхая, сглатывает тугой ком в горле, пальцами неловко касаясь горячей кожи своего любовника, его темных волос, а иногда, если получалось, ненадолго прерывает его движения своими мокрыми поцелуями. Ведь… кто кого развлекает?
— Ты был с кем-то раньше?
— Стоит ли мне отвечать, ведь Вы и сами знаете ответ, Господин, — омега тихо-тихо выдыхает на осторожное движение и послушно разводит ноги, с удивлением замечая, что ему слегка мокро в своей одежде. — Ведь он очевиден. Вам следовало выбрать другого кисэн.
— Мне и так чудесно, — впрочем, Чанель, ожидая это, невольно качает головой скорее на совет Кенсу, чем на то известие, которое получает от него, медленно раздевая и опускаясь ниже с поцелуями, чувствуя, как хрупкое тело под ним снова с трепетом вздрагивает, ловя и останавливая чужие руки, когда альфа пытается разобраться в большом количестве юбок. Это даже не удивляет мужчину, за эти несколько минут он уже успел привыкнуть к тому, что этот омега странный. Ему вполне не сложно понять, что он стесняется своего тела, и Пак с улыбкой подмечает, что те омеги, что сами перед ним раздевались, выглядели и похуже.
Мужчина, понимая чужую просьбу, в чем Кенсу ему безумно благодарен, медленно избавляет его от большей части одежды, пока не снимая одну из юбок, пока он не распалиться достаточно и не будет сам к этому готов, скрывается за тканью, целуя внутреннюю сторону влажных от природной смазки бедер младшего и закидывая одну его ногу к себе на плечо, припадая горячими губами к головке члена.
— Ох, — с губ омеги срывается что-то странное. То ли удивленное, то ли удовлетворенное, но явно робко, потому что Кенсу тут же прикрывает губы ладонью, вздрагивая и выгибаясь, чтобы избежать прикосновений. Ему вдруг становится неловко, что это не он сейчас делает это. И если у кисэн уже действительно «кто-то был», то подобных ощущений ему еще никогда не дарили, а получать что-то впервые всегда волнительно.
— Ваше Величество, я прошу Вас, перестаньте, — чуть покраснев, омега приподнимает ногу, что покоилась на плече Императора, и пытается отстраниться, дабы поменяться местами. — Позвольте, я сделаю свою работу?
— Успокойся, ребенок, — Император только закатывает глаза и вновь нависает над омегой, покачав головой. Он пахнет просто безумно. Его нежная кожа отдает каким-то полевыми цветами обязательно желтого цвета, почему именно так, Чанель не знает, но и думать об этом не хочет, потому что ему очень хочется впитать в себя этот аромат каждой клеточкой тела. — Если ты думаешь, что мне в сексе важно только мое удовольствие, то ты глубоко ошибаешься.
Очерчивая красивый изгиб тела прикосновениями длинных пальцев, отчего по телу младшего начинают бегать мурашки, альфа с удовольствием замечает, как его омежка в предвкушение течет сильнее, и уже сам робко и скорее неосознанно ведет бедрами навстречу, как бы прося продолжения. Чанель, впрочем, и сам медлить не хочет, чувствуя, как ему самому порядком некомфортно в теперь тесной одежде, едва касается пальцами влажного колечка мышц, чуть массируя, как омега неосознанно разводит ноги шире, впуская в себя длинные пальцы. Против инстинктов не попрешь все-таки.
— Такой узкий, — мужчина покрывает шею и костлявые плечи младшего поцелуями, чуть прикусывая нежную кожу, но стараясь не оставлять слишком заметных следов, пока кисэн сам мягко обнимает его за плечи, вырисовывая на коже узоры, а одну ногу закидывает на его бедро. Даже на попытку коснуться его там, где, казалось бы, не следовало, Кенсу только, стиснув зубы, выдыхает, потому что у него действительно уже давно никого не было. Но не он ли еще совсем недавно говорил сам себе, что не хочет всего этого?
— У Вас на лбу будут морщинки, если будете так часто закатывать глаза, — омега в первую минуту сначала не понимает, что сказал, а затем прикусывает губу, чтобы опять не сказать лишнего. И вообще решает молчать, только принимая к сведению и думая, что он все равно должен хоть что–то сделать. — Моему предшественнику Вы говорили то же самое, Господин? — он снова чуть вздрагивает, немного жмурясь от неприятных ощущений и медленно ведя бедрами, как бы помогая, и открывает шею, позволяя оставлять следы. Но разве может он не позволить? — Если Вам будет угодно, я могу сам подготовить себя для Вас?
— Сам справлюсь, — Чанель, чуть улыбаясь, отмечает, что он уже не может ждать, потому что все в этом омеге идеально, а кисэн не смеет перечить и только еще немного разводит ноги, чувствуя, как собственный член от возбуждения жмется к животу, пока альфа добавляет второй палец и ведет ладонью немного в сторону, слишком уж быстро находя нужный комочек нервов, будто наизусть знает чужое тело. Этому удивляется и сам Чанель, чувствуя, как омега под ним напрягается, неловко всхлипывая и откидываясь на подушки, и поджимает пальчики на ногах, скрытые коротенькими расшитыми посонами. Кенсу кажется, что он не имеет права сейчас громко выражать свои эмоции, но за неприятными ощущениями, он видит перед глазами звездочки и сам неловко толкается навстречу длинным пальцам внутри себя, сдерживая тихое «ох, мой Господин». Потому что хорошо. Черт, очень хорошо, от осознания, что сейчас не только его просят принести удовольствие. Но и дарят в ответ.
Император же негромко стонет просто от осознания, что этот мальчишка только от двух его пальцев, так мечется по постели, пока он любовно наблюдает за его вздымающейся вверх в рваных стонах грудью, сжимает простыни между коротеньких пальцев и выгибается в пояснице, уже совсем не стесняясь. Чанель смотрит на омегу, словно на произведение искусства, пока его щеки еще горят, а губы сердечком (альфа готов поклясться, что никогда в жизни не видел таких чертовски необычных губ!) раскрываются в тихих просьбах сделать так еще. Стоит только немножечко развести пальцы в разные стороны, как Кенсу хмурит густые брови, ногами упираясь в кровать, но ничего не говорит, отчего альфа повторяет снова и снова, покрывая его впалый живот горячими следами своих губ, пока комната снова не наполняется высокими сладкими стонами.
Больше он терпеть не может, как не может и Кенсу, который немного теряется из-за тумана в голове, который не дает думать, и только ластится к влажным рукам своего любовника, как и хотел Император, тогда представляя его на месте неопытного мальчишки. Это воспоминание и становится последней каплей, потому что в следующую секунду альфа медленно вытягивает влажные от смазки пальцы, толкаясь в мокрое тело под собой сразу же по основание и впиваясь зубами в ароматную шейку, прикрывая глаза и замирая, слушая, как юноша под ним тяжело дышит, кажется, боясь даже пошевелиться.
— Ох, боже мой.
Омега чуть теряется, когда слышит низкий стон и неуверенно отвечает на него своим высоким, жмурясь от ощущения наполненности и… и немного боли, ведь Его Величество явно перестает хотеть нежностей, но Кенсу отвечает тихим шепотом на его смешное заостренное ушко, что все хорошо, что его Император самый лучший, что он вполне может кусать его. Он не понимает, с каких пор ему это так нравится, но кисэн буквально чувствует, как под ним мокнут белые простыни, как он теснее жмется к альфе, обнимая его и руками и ногами сильнее, как внутри все разгорается и пульсирует, отчего хочется не останавливаться. Кенсу до смешного странно, потому что, несмотря на то, что у него давно ни с кем не было, он не чувствует боли, даже наоборот. Он настолько возбужден, что просто не думает об этом, нетерпеливо толкаясь навстречу чужой возбужденной плоти.
— Ох… Двигайтесь, пожалуйста, не мучайте меня, — кисэн позволяет себе маленькую шалость, мягко прикусывая мочку ушка альфы и горячо выдыхая на него, а затем осторожно обхватывает его за бедра обеими ногами и надавливает на поясницу, как бы прося продолжить.
От укуса мужчина вновь стонет и все же толкается в омегу, впиваясь пальцами в его широкие бедра, проводя широкой поверхностью языка по чуть солоноватой коже на его шейке по каждой маленькой звездочке, от чего тот снова очень эмоционально почти скулит, потому что альфа совсем немного не попадает по нужной точке.
— Не сдерживайся. Твой голос прекрасен, — Чанель тихо шепчет, резко переворачиваясь и усаживая парня у себя на бедрах, прекрасно понимая, почему этот малыш так разочарован, склоняя того к себе и припадая к сладким губам. И это еще одно отличие от всех других. Кенсу не пользуется помадами, но его губы все равно невероятно мягкие и вкусные, даже когда в их уголках скапливается слюна, ведь ему сложно выражать свои эмоции, дышать и одновременно с тем контролировать глотательный рефлекс.
— Ты идеален.
От столь громких слов у Кенсу в животе просыпаются драконы. Он чувствует, как внутри что-то предательски сжимается, заставляя подчиняться альфе, а мысли из головы просто улетают. Он действительно пытается не сдерживать стонов, но слишком стесняется, ведь перед ним сам Император. Однако стоит ему почувствовать сильные руки на своих бедрах, как мурлыканье и удовлетворенные вздохи срываются с губ снова, потому что на коже точно останутся синяки, и это уже совсем не пугает. И потому что вновь выбранная поза нравится омеге больше.
— Не говорите так, ох… — мысли немного мутятся, пока омега медленно приподнимается так, чтобы разочарованно вздохнуть от недостатка ощущения в себе пульсирующего органа альфы, а потом почти с блаженством на лице, снова опуститься до основания, помогая себе ладонью. Омега никогда бы не подумал, что может так восхищаться процессом, потому что сейчас ему действительно хорошо. — Не говорите так, мой Император. Я всего лишь кисэн.
Однако это не мешает Кенсу склониться над Чанелем, ответно припадая к губам мокрым и немного требовательным поцелуем, сжимая альфу в себе и чуть покусывая его губы, хотя и не сильно, боязливо, ведь инициатива бывает наказуема. Мужчина от этого негромко стонет, а потом садится на кровати, оказываясь на одном уровне с Кенсу, что позволяет немного изменить угол и вбиваться в омегу, ударяясь прямо по простате, из-за чего в уголках чужих больших глаз скапливаются слезинки, а руки на его плечах сжимаются крепче, ухватываясь, словно за спасательный круг, и боясь от невероятных ощущений просто упасть.
Чанель мерно оглаживает щеку омеги, ни на секунду не прекращая своих действий, и вновь тянет кисэн на себя для поцелуя, тихонько простонав прямо в губы, когда тот особенно сильно сжимает его член в себе. Он прекрасно понимает, что продержится еще совсем немного, ведь с таким омегой и нельзя иначе, хотя и хочется продолжать хоть всю ночь, из-за чего он кладет руку на член омеги и сжимает, начиная медленно двигать ей вверх-вниз. Альфа все еще сидит, поэтому ему удобно прикусить набухшую от возбуждения бусинку соска младшего, второй рукой удерживая его под лопатками, чтобы тот не дай бог действительно не упал. И Су снова наполняет комнату громкими стонами, чувствуя, как низ живота тянет от желания быстрее кончить, ведь все это слишком приятно. У него земля действительно медленно, но верно уходит из-под согнутых коленей, потому что ему нереально приятно слышать тихие стоны, вызванные его действиями, и чувствовать, как он сам истинно по-омежьи течет, желая продолжать. Ну и потому что кровать под ними скрипит, как будто ее давно пора менять.
Стоит альфе скользнуть по груди выше, утыкаясь губами в ямочку между ключиц, как Кенсу тут же поднимает взгляд, закусывая нижнюю губу, и утыкается в его растрепавшуюся макушку. Его щеки от смущения и желания одновременно краснеют, но он уверенно обнимает Императора за плечи, стараясь прижаться к нему теснее, и неловко царапается короткими ногтями, оставляя полумесяцы следов. Такая поза ему тоже нравится. Потому что можно поддерживать зрительный контакт. Ох… и движения становятся еще глубже и точнее, из-за чего он стонет во весь свой довольно певучий голос «еще, пожалуйста», не сдерживаясь.
Кисэн даже не сразу замечает, что Ван разрывает поцелуи, находя губами еще одно чувствительное место: он скользит кончиком носа по шее, очерчивая губами не ярко выраженное адамово яблоко, чуть прикусывая. А когда замечает, чувствует, как его начинает трясти от перевозбуждения и желания тоже сделать что-то такое. Особенное.
Омега наклоняется к шее своего любовника немного неуверенно, но все же горячо выдыхает, покрывая сладковатую кожу мокрыми поцелуями. Спускается к ключицам, чуть прикусывая одну из них. А затем поднимает на Чанеля такой невинный и одновременно просящий взгляд, что, наверное, ему самому было бы за него стыдно, если бы он увидел себя со стороны.
— Я… я сейчас испачкаю Вас случайно.
— Не волнуйся, — альфа же только удовлетворенно хмыкает, покрывая покрасневшее личико младшего поцелуями и мысленно радуясь, что его глаза больше не наполнены грустью. Это их выражение нравится Императору куда больше, и он на эмоциях обещает себе сделать этого малыш самым счастливым. — Я ничего с тобой не сделаю за твое удовольствие.
Внезапно омега вздрагивает, потому что слышит за дверью робкий стук и со страха и неожиданности обнимает альфу крепче, пока тот, фыркнув, не сдерживается, переходя на быстрый темп и буквально втрахивая омегу теперь уже в мягкую перину, рыча на его ушко от узости. Стук повторяется и на сей раз его слышит и Чанель и с резким злым криком вроде «пошли все вон» кидает в дверь подушкой, на что Кенсу только испуганно сжимается, а альфа с тяжелым стоном прикусывает нежную кожу, оставляя новый след на омеге, и кончает от узости, сжимая податливое тело в своих больших руках.
— Ох, Господи, — когда все резко затихает на несколько мгновений, Чанель едва выдыхает, тяжело дыша и чувствуя только, как в ушах шумит, но не заканчивает толкаться в мокрое и все же желанное тело, стараясь попадать по нужной точке, что позволяет довести и юношу до конца. И комната снова наполняется звуками, потому что у омеги от удовольствия перед глазами взрываются искры. В последний раз, ведь в следующий момент его покрасневшее личико искажает гримаса наслаждения, а он сам, вскрикнув, окончательно пачкает свой живот и частично постельное, смущаясь еще сильнее.
***
— Ну вот… — сам не понимая, зачем говорит это, кисэн робко отводит взгляд, сводя колени и пытаясь найти то, чем можно было бы прикрыться. В комнате душно. И витает множество сладких запахов, отчего Кенсу чуть морщит нос, все еще стараясь отдышаться и унять дрожь во всем теле. А затем медленно переворачивается на живот, пальцами касаясь мест укусов и поцелуев на своей шее. Он до сих пор буквально чувствует, как из него вытекает чужая сперма, пачкая постельное, пока он случайно своим беленьким носочком, ерзая на кровати, залазит в какое-то одно из мокрых пятен на одеяле, как-то неприятно поморщившись. Не то чтобы кисэн брезгливый, но это кажется ему не самой приятной вещью на свете. Потому что самая приятная вещь на свете только что чудесно, но как-то чрезвычайно быстро закончилась.
У альфы от такого вида, как у мальчишки девственника, перехватывает дыхание, если честно, и единственное, что выходит сделать, медленно наклониться над омегой, мягко касаясь губами его красивого изгиба поясницы и поднимаясь поцелуями вдоль позвоночника к плечам, чтобы в конце немного наклониться и украсть у младшего еще один поцелуй. Но Кенсу почему-то тут же отворачивает голову, а в его глазах Чанель снова видит мимолетную грусть.
«Гордый, значит», — только и думает Император, чему-то по-мальчишечьи радуясь. Кенсу действительно не похож ни на одного омегу, которого он знал ни внешне, ни по характеру. Обычно все они после подобного еще больше открывались альфе, а этот кисэн, хоть уже и не смущается, но не поддается, кажется, вообще собираясь уже идти.
И пока Чанель тихо восхищается непокорностью и одновременно послушанием омеги, последний в свою очередь украдкой ощупывает свою шею и плечи на предмет слишком больших следов, то ли с досадой, то ли с радостью думая:
«Долго заживать будут».
— Я достаточно, — кисэн вдруг робко подает голос, потянув на себя свою одежду и резко повернув голову к Императору, буквально столкнувшись своим кончиком носа с его, отчего Чанель тихо смеется. Это, конечно, не поцелуй, которого он ждал, но тоже очень и очень мило. — Вас развлек, мой Господин?
— Иди уже сюда, — он только спокойно уже выдыхает, порядком устав закатывать глаза, и утыкается носом в шею омеги, втягивая приятный, но уже не такой сильный запах. — Если я сказал, что ты со мной на всю ночь, значит, ты со мной на всю ночь.
Альфа мягко укрывает их не особо пострадавшим одеялом и целует омегу в щеку, притягивая его еще ближе к себе и закидывая стройную ножку к себе на бедро, отчего Кенсу с недоумением хлопает глазами, едва прижимаясь к его широкой груди, снова неловко вздрагивая, вляпавшись пальцами в очередное мокрое пятно под одеялом. На всю ночь? На целую ночь?! Кенсу от этой мысли неловко, ведь обычно из покоев тех, кого он развлекал ночами, он уходил довольно быстро. А тут… ему бы принять ванну и остаться наедине со своими мыслями, но нет. Альфа, что только что подарил ему столько ярких ощущений, притягивает к себе. Да еще и так! Близко и откровенно. У кисэн снова по телу пробегают мурашки.
— Спасибо. Такого оргазма у меня уже давно не было.
— У меня… — он хотел было сказать в ответ «у меня тоже», но, не договорив, покраснел от такой нежности и ощущения тепла (ведь альфа сейчас был так близко, что Кенсу различал все нотки его прекрасного запаха, да и поза была слишком открытой), и уткнулся лицом в подушки, пытаясь как-то скрыть эмоции. — Прошу простить меня.
— Прекрати извиняться передо мной. Никто никогда не извиняется за оргазм, — Чанель снова закатывает глаза и легко прикусывает шею младшего, чтобы тот, наконец, прекратил страдать и лег поудобнее, обратив на него внимание. Потому что Чанель чувствует, как превращается в ревнивого ребенка, которому хочется внимания. Иначе он порвет к чертям эту подушку. — Тебя что-то не устраивает?
Разве Кенсу просит прощение за оргазм? Совсем нет. Он просит прощение за смущение, которое не может скрыть. Но, стоит снова почувствовать новый укус в шею, как он, тихо пискнув, приподнимается на кровати. Ему все еще неловко. Но, в конце концов, имеет он права хоть один раз насладиться моментом и получить удовольствие? Имеет! Ну вот и все.
Альфа на молчание младшего только приподнимает бровь, нависая над ним, и выдыхает, в одно движение поднимаясь с кровати и быстро шагая к двери, возле которой терпеливо стояли евнухи, щеки которых горели огнем, и Чонин, как всегда спокойный и рассудительный.
— Подготовьте ванную. Она должна быть готова через десять минут, — холодно произносит он, прежде чем громко захлопнуть дверь и вернуться в кровать к омеге, вновь притягивая того к себе. — Подожди пару минут. Скоро примем ванну, и я уложу тебя в чистую кровать.
— Простите. Меня все устраивает, мой Император, — стоит Вану отстраниться и подойти к двери, раздавая указания, омега снова укутывается в одеяло почти с головой, надеясь, что его не очень видно в открытую дверь, но расслабляется довольно быстро. Ведь, когда Чанель снова появляется рядом, кисэн уже сам крепко обнимает его, утыкаясь в грудь. Он просто не понимает, как в этом человеке совмещается одновременно столько тепла и холода, но при этом ему безумно нравится, как жарко становится от его уютных объятий и как сердце пропускает пару ударов. — Спасибо.
***
Евнухи довольно быстро подготавливают ванну для Императора и уже было хотят помочь своему Вану, но тот сразу же отказывается от этой идеи, вновь выгнав крепостных из своей комнаты. Мужчина быстро подхватывает засыпающего кисэн на руки и медленно, чтобы не потревожить хрупкий сон хрупкого омеги, который только-только немного успокоился и стал воспринимать его более адекватно, несет его в ванную, наблюдая за тем, как он щурится в полусне, неловко как-то прячась в его руках и отводя взгляд, видимо, совсем не привыкнув к присутствию альф. Уже через несколько минут, медленно усаживая младшего в горячую воду, перед этим проверив ее температуру, он быстро забирается следом, притягивая его к себе и целуя в еще мокрую макушку, наблюдая, как смешно омега зевает, сонно пытаясь найти место, на которое можно положить голову. В конце концов, в полудреме он немного не контролирует себя, и это кажется Чанелю безумно естественным.
— Не засыпай только. Сейчас помоемся и пойдем спать тогда.
— Не засыпаю, Господин, — от такого теплого обращения к себе, пускай омега и понимает, что, скорее всего, Пак относится так ко всем, кто побывал в его постели, он, словно цветок, расцветает улыбкой. И в ответ Кенсу тоже хочется подарить немного тепла.
Несмотря на то, что омега стесняется своей наготы, он, как-то запоздало понимая, что уже находится в теплой воде, расслабленно устраивается на чужих коленях, мокрыми пальцами касаясь скулы Императора, и убирает прядь его волос за ушко, улыбнувшись. Все это кажется ему столь романтичным и интимным, особенно если не прислушиваться к тому, как за стеной евнухи меняют постельное, что у кисэн непроизвольно сердце начинает биться быстрее. Да. Лухан был прав. Кто не захотел бы стать Его наложником.
Но внезапно, когда уставший Кенсу уже мягко касается припухшими от многочисленных поцелуев губами губ Вана, внутри него разливается тяжелое чувство ревности и, наверное, злобы. Ведь у человека, которого он целует сейчас, уже есть семья. А о том количестве омег, с которыми он спал, вообще лучше промолчать. Но Чанель ему нравится! Впервые ему кто-то нравится. И даже не из-за того, что он — Император. Не потому что сейчас он чувствует себя удовлетворенным на всю жизнь вперед. Нет. Просто к нему впервые относятся как к полноценному человеку. И это что-то задевает внутри. Однако даже несмотря на все эти мысли, уютная атмосфера вокруг расслабляет. И успокаивает, из-за чего омеге кажется, что он вполне может уснуть прямо сейчас, не разрывая нежный и спокойный поцелуй, чувствуя, как по его спине проходятся намыленными чем-то душистым руками.
— Хэй, я же сказал тебе не засыпать, — альфа мягко журит кисэн, когда тот уже устало прикладывается на его плечо, щелкая его по аккуратненькому носу, и быстро смывает следы их близости, при воспоминании о которой даже такой выдержанный человек как Чанель невольно улыбается, изредка покрывая красивое лицо поцелуями. — Потерпи еще немного, малыш.
Аккуратно смыв с омеги мыло, альфа сам быстро моется. А Кенсу сквозь сон наблюдает за ним, впервые свободно изучая взглядом, а не руками красивое тело, и думает, что так все тоже очень даже неплохо. Он, правда, послушно старается не спать, но впечатления быстро дают о себе знать, отчего он не помнит последние минут пятнадцать перед тем, как оказывается в постели, снова в объятиях и снова уютно. Кажется, кисэн в прошлой жизни спас целый мир от катастрофы, а альфа только счастливо улыбается, укрывая его одеялом и прижимая к себе, как бы показывая, что этой ночью точно никуда не отпустит, и пугливый и стеснительный малыш, как показал стук в дверь совсем недавно, может совсем не беспокоиться. Император обязательно защитит его и сделает самым счастливым. По крайней мере, будет стараться.
— А вот теперь можешь спать.
Все плохое и хорошее так быстро-быстро забывается. Однако те моменты и ощущения, когда Император покрывал его кожу поцелуями, когда касался, когда Кенсу сам изучал его тело пальцами или взглядом. Как в очень хорошем сне. В единственном хорошем сне кисэн. И этот сон продолжается так же прекрасно, как и начинается. Потому что стоит оказаться в теплой постели, омега от усталости уже ничего не смущается, прижимаясь к альфе теснее и стараясь спрятаться в его объятиях. Вообще подальше от всего окружающего. И ему это хорошо удается, потому что всю ночь его окутывают приятный запах и приятные прикосновения. От этого внутри все переворачивается. Даже несмотря на навязчивые мысли о том, что ничего в мире не может быть вечным.
