Любовь для Императора.

— То есть, Вы хотите сказать, что у Вас не только официально, но и неофициально нет наложников, мой Император? Время летело быстро. Оно всегда и не думает медлить, но для влюбленных оно и вовсе теряется где-то в звездных ночах, проведенных вместе, и долгих разговорах, чем теперь не брезговал Император, понимая, что в этом кисэн скрыто столько мыслей и переживаний, философских размышлений и здравого смысла, что с ним можно разговаривать почти бесконечно. С той ночи, когда Кенсу сам пришел к Его Величеству просить милости, прошло вот уже чуть больше двух недель. И с тех пор они практически не расставались ни днем, ни ночью. Омега читал ему стихи, а альфа в свою очередь со смехом в глазах рассказывал о своих важных делах, от которых порой зависела судьба целого государства. Так или иначе, их обоих это забавляло, потому что Чанель ничего не смыслил в рифмах и складах, а Кенсу — в делах политических. Но оба они могли подолгу наслаждаться редкими, но долгими встречами, с трепетом слушая друг друга. Императору нравился спокойный всегда ровный голос этого омеги. В отличие от остальных, он редко срывался на визг из-за ломающегося голоса, да и вообще редко кричал, даже если находился в восхищенном состоянии. Кенсу почти всегда был спокоен с ним, и только глаза выдавали какие-то его эмоции, но и в них Чанель был готов утонуть, и если омега улыбался, и если злился, что, правда, происходило редко. Кисэн же, напротив, нравилась эмоциональность альфы рядом с ним, его улыбка, его вечно приподнимающиеся в немом вопросе брови, его горящие глаза. Он тихо восхищался, только поднимая на Чанеля смеющийся взгляд, когда последний громко выругивал каких-то там танов, которые вновь присылали ему гневные письма, а потом, смеясь, заваливал кисэн на кровать или в мокрую от утренней росы траву, наблюдая, как в глазах напротив мелькает тот огонек нежности и преданности. Кенсу нравилось подолгу рассматривать альфу за работой, скучая рядом в большом кресле, пока он писал ответные письма этим же танам. Его сосредоточенное выражение лица, чуть подрагивающие на ветру волосы, все с той же лентой, которую он, правда, теперь прятал в прическу, но носил, потому что чувствовал, что это как-то их связывает, несмотря на то, что его слуги всячески пытались от этого украшения избавиться, собирая его волосы перед завтраком или важной встречей. Кенсу нравилось и то, как Император тянул его на свои колени, когда заканчивал со своей работой, обнимая за талию и интересуясь, не сильно ли он устал и не хочет ли поужинать с ним. Омега же в ответ часто качал головой, все еще считая себя недостойным не только ужина за одним столом с Его Величеством, но и такой его заботы, которая часто все же заставляла расцветать улыбкой. Омега с каждым днем все больше и больше убеждался в своей привязанности к этому человеку, а Император терпеливо ждал согласия на то, чтобы хотя бы неофициально присвоить самому идеальному омеге титул его наложника, между тем чувствуя, что тот все плотнее и плотнее поселяется в его сердце. Кенсу теперь стал той важной частью жизни альфы, о которой он так долго мечтал, утопая в своем одиночестве. Омега почти всегда был рядом с ним, но при этом оставался в его тени что ли. Чанель просыпался с ним каждое утро намного раньше, чем обычно, и намного легче, чем обычно, даже если и не спал всю ночь, чтобы лишние полчаса понаблюдать за омегой, который больше не сбегал по утрам, а умиротворенно посапывал рядом, утомленный после ночных посиделок и прогулок. В течение дня он тоже часто находился рядом с альфой, ловя на себе заинтересованные взгляды и немного прячась за его широким плечом. Была бы его воля, он бы на самом деле приходил к Чанелю только ночами, чтобы только не слушать осуждающие шепотки с разных сторон, но альфа не отпускал его от себя, отчего омега все две недели не покидал его покоев и был практически его постоянным спутником. Во Дворец кисэн он также так ни разу и не зашел, хотя ему и хотелось. Увидеть Лухана, поговорить с ним, спросить все ли в порядке и, наконец, объясниться. За это время, пока они были вместе, омега узнал, что у Чанеля из родственников во Дворце остался только сводный брат омега, который был старше него всего на пару лет. От Чанеля же он узнал и о том, что у них складываются плохие отношения, несмотря на то, что в детстве они неплохо ладили. Кенсу про себя даже подметил, что, возможно, это произошло из-за борьбы за престол. Обычно сам Император назначал своих наследников, и это не всегда были старшие из сыновей. От брака у отца Чанеля — покойного короля — было много детей, а альфа был его самым младшим ребенком, притом еще и от наложника, которого, как поговаривали в народе, глава государства очень любил до конца своих дней. Естественно, что кронпринцем был назначен ребенок именно от любимого всем сердцем наложника, а не кто-то из старших сыновей, из-за чего во Дворце сразу же после смерти Императора началась борьба за власть невиданных масштабов. И, что самое удивительное, братья буквально своими руками вырезали друг друга, тогда как главный предмет борьбы в это время и вовсе отсутствовал во Дворце. Так вот, Кенсу думал о том, что с братом у Чанеля отношения не сложились именно поэтому, хотя кто знает, кто знает, возможно, были и иные причины, о которых кисэн не хотел или боялся спрашивать. Однако и сам альфа не рассказывал, будто это была какая-то запретная тема. А альфа от Кенсу узнал, что тот любит цветы, когда однажды в шутку оборвал около дворца полклумбы, чтобы увидеть реакцию омеги, а с утра еще и ворчал на евнухов, которые посмели плохо следить за цветами, при этом с усмешкой просматривая на омегу, которому совсем не нравились такие шалости. Хотя ночью, когда Чанель вручил ему огромный розовый букет, он смущенно смеялся, тихо благодаря. И альфе ничего и не нужно было, кроме огромных горящих глаз в ответ и рассказа о том, что его всегда завораживали именно эти цветы на Императорской клумбе. В тот же день, Чанель узнал и о том, что на территории Дворца есть невероятной красоты ручей, который по ночам превращался в особенное место для встреч и свиданий, но только простых людей. Омега рассказывал ему, как днем именно на этом месте обычные слуги двора стирают тут, а потом плел для Императора из тех самых цветов розовый венок, пока он недоумевал, как такое прекрасное место может быть местной прачечной, и слушал тихие рассказы о той тайной и скрытой от него жизни двора. Кенсу каждый день будоражил в нем что-то. И это «что-то» заставляло просыпаться в нем какому-то мальчишечьему восторгу, когда на этом же берегу, сидя прямо на грязной траве, словно самый обычный человек, он притягивал кисэн к себе и мягко целовал, не боясь, что кто-то, кроме Кенсу, увидит его таким, ведь всю охрану и даже Чонина он отпускал, когда был рядом с этим омегой, даже несмотря на доводы или уговоры о том, что это может быть опасно. Чанель доверял Кенсу, а у Кенсу цветы сыпались из рук на расстеленный на земле Императорский ханбок. — Кенсу-я, ты же неглупый мальчик, — в привычку альфы почему-то в какой-то момент вошло обращаться к юноше, когда они оставались только вдвоем, именно так, потому что это казалось ему более точным и каким-то милым. — Официально наложником может стать только омега, у которого родится наследник от Императора. А ребенок у меня, как ты уже знаешь, только один. Да и, что я объясняю, ты же и сам помнишь, что я проводил ночи только с кисэн или кунъне? Омегу из-за этого даже перекосило. Внутренне, конечно, тогда как на лице у него не отразилось ни одной эмоции, хотя Чанель все равно почувствовал, как у него сжались пальцы в кулаки. Именно почувствовал, потому что кисэн сидел рядом с ним под раскидистым деревом в саду, все никак почему-то не желая идти в комнату, хотя альфа и чувствовал, что он замерз на холодном осеннем ветерке. Кенсу вновь ловил себя на мысли, что ревнует Чанеля вообще ко всему. Даже к его прошлому. — Сколько же человек побывало в вашей постели, Ваше Величество? — юноша спросил совсем не зло, стараясь скрыть в своем голосе неудовольствие и то особенное нежелание делить альфу с кем-то еще, хотя он и знал, что за эти две недели он был только в его компании, отходя только по важным делам. — А ты ревнуешь? — Чанель даже тихо смеется, довольно прикрывая глаза и притягивая омегу к себе, стараясь согреть в своих руках, ведь ему еще детей рожать, и альфа полностью уверен, что только его детей, а он сидит на холодной земле, упираясь и не желая идти в тепло. — Пойдем ко мне? Замерз ведь, чего мы тут сидим? — Ваше Величество, Вам лишь бы меня в свою постель затащить, — кисэн, тихо-тихо смеясь в ответ, прикрывает глаза и устраивается на груди Императора удобнее, правда, слегка вздрагивая от холода. — Так все же, сколько человек в ней было до меня? — Какой же ты ребенок, — Чанель только качает головой, наблюдая за тем, как омега на его груди щурится от тепла и жмется крепче, а затем быстро поднимается и на недоумевающий взгляд кисэн, поднимает его на руки, мимолетно целуя в лоб. — Мне, может быть, тебе еще и каждого назвать? Неужели ты думаешь, что я всех их помню? И что я веду список? Кенсу только неловко отводит взгляд, пожимая плечами и оплетая холодными руками шею Императора, который, видимо, решил отнести его в более теплое место, если сам он идти не хочет. Вообще-то омеге совсем не надо никаких списков, да и ходить он сам может, просто ему о Чанеле хочется знать все. И разговаривать тоже хочется обо всем. — Так «да» или «нет»? — альфа снова только усмехается, мерно шагая по тропинке, стараясь не трясти юношу на своих руках, потому что ответа он так и не дожидается, а молчаливо поднятый взгляд или кивок — для него, кажется, не ответ. — И вообще, ты какой-то дерзкий у меня в последнее время. Совсем меня не боишься что ли? Кенсу снова чувствует, как сердце в груди сжимается на это «у меня». Альфа уже не в первый раз говорит так, тем самым присваивая его себе. Но он все равно каждый раз воспринимает это слишком близко, в ответ обнимая крепче и пряча взгляд на плече, уже совершенно не желая продолжать узнавать, с кем там спал его альфа и сколько раз, потому что на руках он несет сейчас его. И как-то особенно нежно говорит это «у меня» именно ему, так что дальнейший контекст даже не воспринимается. — Из всех я помню только своего мужа, потому что его забыть у меня уже вряд ли получится, к сожалению. И тебя, потому что ты — самый лучший омега на свете, — альфа снова усмехается, замечая, как Кенсу и вовсе замирает на одном месте, переставая ерзать, а его ушко краснеет от таких слов. Как же ему нравится такой его омега, его Кенсу, которому просто хочется дарить много улыбок. И не важно: от смущения ли или от чего-то другого. — Если хочешь узнать всех остальных, обратись к Чонину. У него с памятью на мои поступки лучше, чем у меня. И на кисэн тоже (на этом месте альфа многозначительно улыбается и подмигивает юноше, прекрасно зная, что омега не один раз встречался с его личным охранником во Дворце кисэн). А теперь пойдем пить горячий чай. Ты, помнится, хвастался, что тебе в его заваривании нет равных.