Любовь для Императора.

Чай омега действительно заваривает неплохо. Это Чанель понимает уже просто по утонченным и спокойным движениям младшего, когда тот тут чуть дрожащими руками наливает горячую воду в маленький чайничек с заваркой. И нет, альфа еще не пробовал то, что ему хочет предложить Кенсу для того, чтобы согреться, но ему для этого уже хватает самого теплого и уютного на свете взгляда и легких, каких-то домашних движений, которые заставляют странное тепло разливаться по всему телу, чуть покалывая, кажется, каждую клеточку и отдаваясь странными воспоминаниями в голове. Чанель помнит, как так же заваривал чай его папа, когда он был совсем еще маленьким, и как его старший брат, так как он тоже был омегой, учился у него, все стараясь не пролить горячую воду на кого-нибудь, в особенности на младшего альфу. А старший омега улыбался, даже если у мальчишек не получалось, и спокойно ерошил его длинные волосы, так же спокойно рассказывая, что нужно делать, чтобы получалось. Но у Минсока выходило как-то через раз, а Чанель после пары самых неудачных попыток больше не пробовал. Ему было жаль чай. А еще папины колени, на которые он пару раз пролил кипяток. Альфа также отлично помнил, что тогда омега даже не прикрикнул на него за неуклюжесть ни разу, только как-то странно поморщившись, но тут же улыбнувшись и поцеловав обоих мальчишек в горячие от стыда за такой погром щеки. Чанель отлично помнил, что его папа всегда был спокойным и уравновешенным, что он никогда не кричал и даже не повышал голос, относился ко всему с легкой улыбкой, что сложно сказать об отце. Мужчина хорошо помнил, что он часто злился без видимых на то причин и сам провоцировал ссоры или скандалы во Дворце. Видимо, своей частой неуравновешенностью и вспыльчивостью Чанель пошел именно в него. Однако, несмотря на такой характер, он при этом ни разу в жизни не видел, чтобы его родители ругались. Более того, отец даже ни разу не посмотрел на своего наложника как-то не так, а уж про немое презрение, которое теперь существовало в глазах альфы, когда он видел своего мужа, и говорить не стоит. Омега даже часто успокаивал альфу, когда тот был не в настроении, и на лице бывшего Императора всегда мгновенно разглаживались морщинки, отчего все во Дворце спокойно вздыхали. А тогда еще маленький мальчик считал своего папу просто всесильным волшебником, потому что никто больше так не мог. Это воспоминание, давно забытое, почему-то проснулось в альфе именно сейчас, когда он со своим омегой, сидя перед низким деревянным столиком на равных с ним на полу, разговаривал абсолютно об ином. Сейчас-то он понимал, что его родители просто любили друг друга, но не понимал, как вышло так, что Кенсу был просто до безумия сейчас похож своими спокойными движениями на его папу-омегу, которого давно уже не было рядом. И все же, наверное, это было волшебство. Иначе Чанель не мог объяснить то, что только этот кисэн мог так резко менять его настроение, что он ни разу за все их время общения не повысил свой чудесный голос и не сделал ничего, что могло бы разозлить альфу и вывести из себя, хотя это удавалось буквально всем и буквально за несколько минут раньше, до их встречи. Альфа не понимал, как так вышло, что они сейчас были похожи чем-то на его родителей и мысленно ругал себя за то, что так сильно желал, чтобы это так и было. «Тебе бы понравился мой выбор, папа? Ты только посмотри, я счастлив с ним», — Чанель мысленно обращался к своему покойному родителю, словно в замедленной съемке наблюдая за тем, как красивые губы омеги раскрываются и закрываются в попытке что-то сказать, а сам омега протягивает ему чашку ароматного чая, над которой шапочкой поднимается пар. Но ничего уже не кажется альфе таким ароматным, как сам Кенсу, который чему-то смеется, видимо, не понимая выражения лица напротив и молчания, ведь он задал вопрос, а Чанель даже не обратил на него внимания. «Смотри, он похож на тебя из моих детских воспоминаний. Он так мило смеется и морщит нос, когда думает, что я не замечаю. Он делает меня спокойным и рассудительным. Я становлюсь мудрее, когда он рядом. Пап, почему его не было рядом раньше? Почему вы с отцом сейчас не видите, как сильно я привязан к нему?». — Ваше Величество, почему Вы так смотрите на меня? Разве я выгляжу как-то не так? — кисэн, недоумевая, все еще держит в руках горячую чашку, немного перебирая пальцами по глиняным стенкам, потому что они немного обжигают чувствительные подушечки, и пытается как-то привлечь внимание Императора, который вот уже минуты две не моргая смотрит на него, наверное, задумавшись. — Или я и мой чай Вам разонравились? «Он даже спрашивает так невинно и смотрит совсем по-взрослому преданно, будто всю свою жизнь готов положить к моим ногам, а я не могу дать ему взамен практически ничего», — альфа пропускает и этот вопрос мимо своих смешных больших ушей, потому что в его голове идет беседа поинтереснее и поважнее. «Почему я родился в королевской семье, а, пап? Почему я не встретил его раньше? Я бы наступил на горло всем принципам о том, что Император не может быть счастлив в браке. Я бы наплевал на всех регентов и советников с их женихами для улучшения политической ситуации. Я бы был счастлив с ним всю свою оставшуюся жизнь, а что я могу дать ему теперь? Я не хочу, чтобы он был просто наложником и терпел вечные упреки от моего сумасшедшего мужа и прочей дворцовой свиты». — А-а? Что ты сказал, Кенсу-я? — выныривая из своих немых разговоров с самим собой, альфа уставился на кисэн, у которого уже подрагивали руки от напряжения, ведь он все еще держал горячую чашку на весу, терпеливо ожидая, пока Чанель заберет ее из его ладоней, что он и поспешил сделать, понимая, что и так слишком долго заставил ждать. Однако он не поспешил подносить чай к губам и вовсе отставил его в сторону, приподнимаясь на коленях и наклоняясь через стол, беря маленькие ладошки в свои и наблюдая, как омега сразу неловко опустил взгляд в пол, напрягаясь. Кенсу смешной. Смешной хотя бы из-за того, что до сих пор смущается его взгляда и каких-то слишком близких прикосновений. Причем, смущается именно чего-то такого странного, как поцелуев просто так или нежности простых объятий, когда Чанелю вдруг хочется прижать его к себе прямо на улице. Но в его постели омега уже давно не отводит взгляд и почти не краснеет, что с одной стороны кажется забавным, а с другой, если задуматься, грустным и омерзительным, наверное. Ведь альфа отлично понимает, что его омегу никто никогда не обнимал без какого-то повода или склонения к чему-то, а целовался он только со своими клиентами и то не всегда и непосредственно перед тем, как исполнить свою работу. И Чанель за это ненавидел каждого альфу, который не подарил достаточно любви этому маленькому цветочку, который сейчас от его прикосновений так мило смущался и расцветал улыбкой, радуясь хотя бы капле чужого тепла. — Ничего, мой Император, Вы, должно быть, думали о чем-то важном, а я Вас отвлек, — омега смущается еще больше, когда Пак притягивает его ладонь к своим губами, не давая отстраниться, целует каждый обожженный пальчик, как бы извиняясь за неприятные ощущения из-за его нерасторопности, пока другой рукой со звоном сдвигает столик куда подальше и медленно тянет младшего на себя, крепче обнимая за талию. Омега реагирует на это слегка странно, сразу стараясь вытянуть свою ладонь из хватки чужой руки, но Чанель не дает сделать и это, кажется, понимая, что нашел новое чувствительное местечко, потому что в глазах, взгляд которых Кенсу старательно пытается скрыть, мелькают уже те знакомые огоньки возбуждения, а запах, медленно опутывающий его всего, становится сильнее. — Мы ведь пришли пить чай, мой Император. Вы же в прошлый раз после нашей прогулки так его хвалили, разве не хотите теперь? — Малыш, только не говори и теперь, что я хочу лишь затащить тебя в свою постель, как в прошлый раз, — усмехнувшись словам и эмоциям омеги, Чанель уже привычно опрокидывает маленькое тело на пол, нависая сверху и чувствуя, что, кажется, в порыве эмоций опрокинул все содержимое столика туда же, куда и Кенсу только что. Но это нисколько не мешает ему уткнуться поцелуями в чужую шею, касаясь губами тех мест, где еще нет красных или уже синих следов после самой первой ночи. Засосы и укусы на нежной коже заживают долго, но сделать с собой что-то, чтобы прекратить, альфа уже давно не в силах. — Это не моя постель. Это мой пол. А про пол речи не было. — По-моему, это очень нечестно с Вашей стороны, — омега хотел было начать наигранно возмущаться, потому что «да сколько можно уже, я ведь не кролик», но его очень деликатно прервали. Даже слишком деликатно. Горячим поцелуем, от которого по спине побежали мурашки. Кенсу даже продолжил было выражать свои мысли, упираясь ладонями в плечи мужчины, пытаясь договорить, вяло сопротивляясь. Но и это длилось недолгое время. Потому что кисэн тут же вздрогнул от легкой боли в уже порядком покусанной шее и зашипел на альфу немного неуверенно, но недовольно. Никто не любит, когда его мысли перебивают, а Кенсу особенно. Ему ведь и поговорить хочется. И чай попить. И не поддаваться на хитрые уловки альфы, который то и дело норовит покусать его или поставить перед собой на колени. — Кусаетесь, значит? Я тоже умею кусаться, мой Император, — нет, Кенсу совершенно не против всего этого, и именно поэтому, уже даже привычно закинув одну ногу на бедро Вана, а второй упираясь в прохладный пол, омега довольно резко поменял положение, приподнимаясь и носом утыкаясь в шею альфы, почти заурчав. Что не говори, а решительность и эта странная власть, наверное, нравятся кисэн до бабочек в животе. — Давайте снова вернемся к разговору о вашем муже? Я думаю, его Вы так часто не кусали. — Меня такие разговоры не возбуждают, к сожалению, — альфа почти рычит, пытаясь перевернуть омегу в своих объятиях, но так как тот не очень того хочет, просто отдается его приятным ласкам, расслабляясь и подставляя шею под мягкие и уже куда более смелые, чем в первый раз, поцелуи. — Кусать я хочу только тебя. Омега же медленно подается бедрами навстречу, а носом ведет по открытой коже. Он уже физически чувствует, как внутри него, с виду спокойного, бушует ревность и злоба. Причем ревнует он Чанеля ко всем, кто раньше был в этой постели, даже не задумываясь, что это ненормально, а злится на то, что Император без его ведома или малейшего разрешения так заваливает его на пол. Поэтому, не сдержав наплыва чувств и эмоций, кисэн быстро, сам не понимая зачем, прикусил приглянувшееся для своей метки место и случайно прокусил нежную кожу, тут же отпрянув и удивленно и виновато хлопнув глазами. Почувствовав острую боль в плече, Чанель вдруг останавливается, выпрямляясь, и дотрагивается пальцами до укуса, после удивленно смотря на кровь, а затем на испуганного и ошарашенного Кенсу, тяжело дыша. И почему-то этот маленький перепуганный ребенок, который, головой-то своей Чанель понимает это, оставил свою метку не специально, вызывает какую-то дикую злость, скорее даже ярость, отчего альфа сразу подпрыгивает на ноги, забывая про то, что вообще-то он сам хотел этого, что сам практически звал Кенсу стать его мужем, что ему с ним было хорошо. — Ты… — альфа просто не знает, что сказать, ощупывая метку, и рычит, со злости кидая чашку, случайно попавшуюся под руку, в стену, и бросая взгляд на влетевшего в спальню Чонина. — Пошел вон отсюда! Альфе несколько раз объяснять не надо, но такое поведение Вана его пугает. В конце концов, в гневе он способен на что угодно, поэтому он, склонившись, кидает взгляд на испуганного омегу и извиняется глазами, прежде чем покинуть покои, пока Ван, будучи просто в ярости подходит к столику с вином. Хочет налить алкоголя, но в итоге кидает стену и бутылку, отчего омега вздрагивает от звука разбивающегося стекла, тихо выдыхая и опуская взгляд. В голове практически исчезают, напрочь стираясь, все мысли. И только тихо-тихо в закоулках сознания с одной стороны бьется «ну и идиот же ты, Кенсу», а с другой, невероятно счастливо ликуя, напевает другой голос. У омеги от восторга и недоумения внутри все сжимается, и он сам снова чувствует себя не просто человеком, а шестнадцатилетним мальчишкой, который всю жизнь отчаянно мечтал влюбиться. И влюбился. На свою голову. Что сделаешь, такова природа альф и омег. В кисэн так быстро проснулся тот инстинкт, что он даже просто не сразу понял, что произошло. Однако… не увидев того же в глазах альфы, Кенсу понял, что сделал не так. Глупый. Влюбился! Он влюбился в человека, с которым никогда не будет вместе. В кого влюбился? На ком оставил свою метку? А ведь Чанель клялся о звездах с неба, а в итоге оказался точно таким же, как и все другие. Пустым. И… и злым сейчас, отчего в голове омеги снова не укладываются два совершенно разных образа. «Дурак!». В своих мыслях омега надеялся, что получит в ответ, как в сказках, свою метку. И все будут счастливы. Но что-то пошло не так, и осознание этого больно ударило по вискам. Кенсу даже слова не смог сказать, метнувшись снова тем же грустным пустым взглядом на открывшуюся дверь, на Чонина, на Императора, снова на бутылку, на ее осколки. И сам не понял, как еще до слов Вана, накинул на себя вещи и выбежал из его покоев, на ходу глотая ком, что встал в горле, и медленно осознавая не только то, что произошло, но и то, что будет дальше. — Пошел прочь, — только и долетает до его слуха, когда вместе с криком его догоняет и та горечь на языке, вместе с соленым привкусом крови, пока омега не врезается в дверях в еще чью-то грудь, не особенно разбирая свои действия и дорогу перед собой. Увидев перед собой еще одно лицо, кисэн привычно склоняет голову, сдерживая слезы, и не выпрямляется до тех пор, пока не чувствует, что Чонин отпускает его, но даже в этот момент он не спешит куда-то убежать. Он так и остается стоять около двери, кажется, даже не дыша от тех чувств, что в груди бьются, как птица в клетке, не имея возможности вырваться наружу. — Кенсу! Что там такое произошло, что Император вне себя от ярости? — Простите, — выходит одними губами, потому что на большее у омеги не хватает сил, и он покорно продолжает ждать, пока Чонин просто отойдет, больше не задерживая его своим пристальным взглядом. Глупо, правда? Стоять и ждать своей участи. Но кисэн прекрасно понимает, что он сделал. Так же, как и то, что не имел на это ни малейшего права. Ему действительно жаль! Даже больше, чем себя, только что отвергнутого, между прочим. — Кенсу, пожалуйста, погоди, не плачь не накручивай себя. Поговори с ним, как только он остынет, ладно? Он остынет. С ним такое часто бывает. Но омега, кажется, даже не слышит его, пока Чонин пристально осматривает испуганное личико перед собой: его глаза, с застывшими кристалликами слез, потрескавшиеся губы с потеками крови в самых уголках и совершенная потерянность, омега, словно в прострации, отчего альфа думает, что у него кружится голова — и догадливо выдыхает, покачав головой. Он отчаянно надеется, что подумал не о том, поэтому стартует в покои Императора, после чего Кенсу слышит его истерический смех, все еще в таком же тумане преодолевая коридор и выбегая на улицу. Остынет ли Чанель после такого? — Чона, прикажете наказать кисэн за содеянное? — Чонин, склонившись, искренне надеется, что Император хоть и в ярости, но все еще хотя бы мыслит здраво. Но странным становится не его следующий ответ даже, а то, как быстро с его лица спадает маска гнева, меняясь на какое-то отчаяние и обиду, скорее на самого себя.