Любовь для Императора.

Ну и к чему это все было? Кенсу больше даже знать не хочет, о чем там думает теперь Чанель. Так же, как и не хочет знать о том, какое его теперь ждет наказание. И вообще, если честно, ему ничего не хочется. Не хочется больше видеть его, слышать, думать о нем. Ему в один момент становится просто глубоко плевать абсолютно на все: на свою жизнь, на жизнь альфы, на свое будущее, да даже на эту тонкую нить звезд на небе и месяц, который тоже сегодня, словно смеялся над ним. Омеге было больно. Причем больно ему было именно физически, потому что любой не принятый Истинный, чувствует это на телесном уровне. И Кенсу не исключение. Если бы Пак хотел поставить свою метку, если бы что-то мешало ему сделать это, но, нет, он не только не желал этого, он еще и всем существом показал, что противится чужой метке. А, значит, он не только отверг Кенсу как омегу, он отверг его еще и как Истинного. Но сделать с этим нельзя было уже решительно ничего. Кисэн присвоил себе альфу. И теперь чувствовал буквально все, что чувствовал он, потому что метка, пускай и односторонняя, теперь связывала их, не хуже ленты, которая все еще оставалась в чужих темных волосах. И сейчас омега чувствовал отчетливую тревогу и отчаяние, которое Чанель, видимо, пытался чем-то глушить в себе. Или же Кенсу просто не понимал многих своих ощущений, потому что это было чертовски непривычно и странно. Это же надо быть таким глупым! Однако Кенсу думал не об этом. Точнее, не совсем об этом. Медленно плывя по заброшенным дорожкам сада, он все еще чувствовал, как горят его губы и руки, а на коже все так же чувствуются эти прикосновения. Он до сих пор думал о том, как было бы прекрасно получить свою метку в ответ, чтобы восполнить картину, но вместо этого каждый раз снова возвращался к разъяренному лицу альфы, разбитому стеклу и почти сумасшедшему смеху Чонина. И о чем же теперь он будет вспоминать? Об уютных минутах вместе? О ночных прогулках? О горячем чае? И о том, как Истинный альфа его не принял? Да как Истинный вообще мог его не принять, ведь это, в конце концов, инстинкт, это выше каждого человека, это то, что природой заложено и чему почти невозможно противиться. Или Кенсу просто ошибся, а Чанель — просто Император, который вскружил ему голову. Так или иначе, это воспоминание стало для омеги самым отвратительным из тех, которые он получил в свою копилку важных моментов за последние полгода. Но, так или иначе, что произошло, то произошло. И с этим нужно было мириться хотя бы в эту ночь, потому что следующей, как думал Кенсу, уже не будет. За такое не прощают. А судя по тому, в какое негодование пришел альфа, когда осознал, что произошло, омегу ждала виселица. На улице уже давно стемнело и явно похолодало, но омега так и не вернулся в Дом кисэн, все занимаясь самокопанием, пытаясь понять, что такое произошло с ним в ту минуту и почему не получилось того, что получается в добрых детских историях. Ведь так было всегда. Альфа кусал омегу, омега кусал альфу. Или наоборот. И они жили вместе долго и счастливо, так почему же так не получилось сейчас. Или почему, наконец, Кенсу просто не смог себя контролировать? Что пошло не так? Ведь кисэн даже не думал об этом. Он просто напросто никогда и не хотел присваивать альфу, ведь он прекрасно понимал, что это невозможная идея. Но почему-то все равно пометил его. Кенсу бы мог понять свой поступок, если бы это произошло во время течки, когда он бы не мог себя контролировать. Или если бы он был слишком возбужден, чтобы в порыве страсти укусить случайно. Но ведь не было ни того, ни другого, была теперь только метка и самое большое разочарование в жизни омеги, который этой ночью окончательно перестал верить в сказки. До утра омега успел даже проклясть себя и всю свою чертову жизнь, семью, тот день, когда Чанель впервые увидел его. Он посягнулся даже на свою страну, в которой люди жили, да и, наверное, живут по сей день так бедно, что вынуждены продавать своих детей в кисэн. Кенсу просто нужно было помучить себя всем этим: мыслями, домыслами и прокручиванием одного момента — чтобы устать и забыться на какое-то время. Но забыться не получалось, потому что стоило лишь закрыть глаза, как в темноте возникал один и тот же момент, который прокручивался и прокручивался в голове миллион раз, заставляя еще больше себя ненавидеть. В особенности за то, что счастье так легко рушится собственными руками. А если точнее, зубами. Ночь, которую омега все еще считал последней в своей жизни, проходит слишком уж быстро, потому что за своими мыслями он даже не успевает насладиться холодным воздухом, от которого губы и кончики пальцев уже синеют, смеющимся как-то зло месяцем, особенно яркими звездами. Ночь пролетает до обидного быстро, так же, как и тот особенный предрассветный час, который омега пропускает за мыслями о том, что ему вдруг стало невообразимо спокойно и хорошо, будто ничего не произошло. И не может произойти. Но Кенсу лишь свалил весь этот бред на усталость, ведь в саду начинали свой утренний концерт первые ранние птицы, чей свист уже не был похож на смех или осуждение. Он, напротив, умиротворял и успокаивал, как и то странное внутреннее чувство. Так омега, только завидев, как над горизонтом встает солнце, присел под каким-то уже диким деревом и заслушался пением одной такой ранней пташки, которая устроила себе сцену прямо на сучке дерева. И вдруг на душе стало так легко, будто ничего не произошло и никогда не произойдет. Спокойно. Спокойно… поэтому омега почти сразу же облокотился на ствол дерева, а через несколько мгновений провалился в беспокойный сон.

***

— Чона, прикажете наказать омегу за содеянное? — Чонин спрашивает с некой хрипотцой в голосе, что сразу отрезвляет альфу похлеще порезов в длинных пальцах, когда он почему-то сам пытается убрать осколки битой посуды. Разве же можно быть таким? Разве можно вести себя так и пугать человека, которого еще совсем недавно боготворил, мысленно ругая себя за то, что они не встретились раньше? Разве же можно показывать себя с такой стороны перед омегой, за которого не страшно и жизнь отдать? Разве можно быть таким? — Нет, — альфу отпускает так же резко, как злость закипает внутри, и теперь он уже не понимает, что такое щелкнуло в нем буквально полчаса назад, что он заставил то солнышко, которое обещал сделать счастливым, плакать. Что ж он за альфа такой, если накричал на своего омегу и напугал его так, что он даже не попытался слово ему сказать или хотя бы извиниться. Как он вообще докатился до того, что испытал в самый важный момент своей жизни не трепет, волнение и то особенное чувство покорности, а неконтролируемую агрессию и гнев? Прокручивая сейчас вчерашний долгий разговор с Чонином, альфа чувствовал, как мышцы его лица сдавливает судорогой. Каждое его слово было правдой, а Пак чувствовал себя самым ничтожным человеком на свете, потому что даже его личный охранник понимал в любви и отношениях куда больше, чем он сам. — Ты его любишь, но все еще отрицаешь это. Но каждый твой поступок говорит об обратном. Ты кричишь ему об одном, а делаешь совсем другое, — пока альфа залпом осушал бокал за бокалом, Ким качал головой и смотрел, как его друг непроизвольно касался пальцами свежей метки и как-то странно щурился, а, значит, его слова были более чем правильными. — Но ты любишь его, потому что в противном случае бы даже не выпустил его отсюда, лично наказав за это. Теперь Чанель шагал по вымощенной дорожке сада, желая просто отыскать Кенсу, чтобы извиниться и объясниться с ним, но все никак не мог его найти: ни во Дворце, ни в Доме его просто напросто не было. Он не мог уже представить, как можно было наказать Кенсу за его чувства, которые, между прочим, сам Чанель принимал и был готов дарить свои в ответ. Зато мог представить, что после этой демонстрации своего гнева, омега больше никогда не сможет взглянуть на него тем особенным и живым взглядом, потому что ночью он заставил эти чудесные лучистые глаза плакать. И сейчас просто ненавидел себя за это. Что если кисэн что-то сделал с собой от отчаяния? Что если он решил сбежать, чувствуя липкий страх? Что если он больше просто не сможет его увидеть? «Какой же я после этого мужчина, если заставил собственного омегу сомневаться во мне? И как теперь все это исправлять?». Пак проходит мимо сада и резко останавливается, принюхавшись. Наконец-то. С его души словно камень спадает, потому что он не может ошибаться: где-то здесь его омега, будущий муж, который так неосторожно повел себя в его покоях. Этот запах он вряд ли смог бы перепутать с чем-то еще, потому что это просто невозможно. Мужчина тут же принимается искать источник прекрасного аромата, оглядываясь по сторонам и, завидев юношу возле дерева, быстро преодолевает небольшое расстояние. Он уже собирается раскрыть рот, чтобы начать непростой разговор, но вдруг замечает, что веки омеги закрыты, а сам он видит какой-то тяжелый сон. И действительно, омега спал довольно беспокойно, хоть и крепко и, кажется, долго, потому что ему даже, вроде, что-то снилось, но в своем сне кисэн ориентировался… точнее не ориентировался вообще. Перед его глазами мелькали образы то каких-то волшебных бабочек, то странных людей, то родителей, то монстров, что пытались затащить омегу в темноту. Кенсу на это только хмурился сквозь сон, не просыпаясь, но и не боялся, кажется. Он был даже не против оказаться в темноте, ведь солнце уже лучами нежно касалось его лица. Альфа же смотрел на него и видел перед собой то самое прекрасное существо, которое дарило ему любовь, которое каждое утро целовало и прижималось теснее. Альфа видел в нем счастье. И еще больше корил себя за свои крики прошлой ночью, тихо присаживаясь рядом на землю и тяжело выдыхая, наплевав на то, что здесь их кто-то мог увидеть, и осторожно убрал челку с прекрасного умиротворенного сном лица, выдыхая. Омегу совершенно не хотелось будить. Однако сон Кенсу сильно изменился, когда в него проник новый гость, точнее его запах. Знакомый и очень привлекательный, но, между тем, не очень желанный сейчас аромат окутал его с ног до головы, а в какую-то минуту ему даже показалось, что новый гость из сна коснулся его, но омега и после этого не проснулся. Только поморщился и крепче обнял себя руками, отворачивая голову в другую сторону и немного ерзая на своем месте, снова возвращаясь к своим бабочкам и темным демонам. — Просыпайся, Кенсу, — Чанель, замечая, как маленькое солнышко щурится во сне, проводит пальцами по его мягкой щеке и притягивает ближе к себе, чуть сползая вниз, что позволяет кисэн лечь на его плече, а затем и вовсе перетягивает омегу к себе на колени и выдыхает, целуя в щеку и выдыхая, надеясь, что это сможет немного разбудить. — Нам нужно поговорить. На сей раз, чувствуя мягкие прикосновения, омега уже не может свалить все на свой сон, хотя подсознательно и знает, что Чанель сейчас не может быть рядом. Может быть, поэтому кисэн отвечает на ласку, сонно поворачиваясь в сторону альфы и обнимая его, устроившись на плече. — Еще пять минуточек, — Кенсу утыкается в шею Императора, потому что в его «сне» он такой мягкий и теплый. И не кидается кружками и бутылками. Но, как только кисэн оказывается на коленях Вана, он тут же резко открывает глаза, стараясь сфокусировать взгляд. И, только ему это удается, он тут же быстро отстраняется, потирая щеки ладонями, и, так и стоя на коленях примерно в полуметре, склоняет голову, виновато выдыхая. — Простите, мой Император. — Успокойся, — на единственную сонную фразу, Чанель устало выдыхает и снова непроизвольно потирает метку, прежде чем подозвать омегу к себе и покачать головой. Он так и думал. Так и думал, что разговор начнется именно с извинений младшего. Совсем необоснованных и ненужных извинений. Кенсу даже не смотрит на него, и это заставляет альфу неприятно поморщиться, осознавая, что он действительно обидел его настолько, что теперь он его боится. Все, кто угодно… Чанелю все равно на то, что все считают его самым кровожадным и жестоким, но Кенсу не может считать так. Его Кенсу. — Ты же в курсе, что метка равносильна свадьбе? И теперь тебе придется стать моим мужем, хочешь ты этого или нет. Конечно, Кенсу знает, что такое метка. И знает, что Чанель тоже это знает. Но он не спешит двигаться к альфе и вообще недоверчиво смотрит на него, не поднимая взгляд. Кисэн все еще думает, что его сон продолжается, тогда как, выдохнув, мужчина тянет его на себя и прикрывает глаза, насвистывая песню себе под нос, чтобы немного успокоиться. — Я не злюсь на тебя, Кенсу-я. Я просто хочу, чтобы все было официально. Станешь ли ты моим мужем, Кенсу? Омега спокойно и внимательно слушает Императора, чувствуя, как сердце в груди замирает от его слов, но ничего не отвечает. На пару минут после вопроса повисает молчание. — Пускай меня лучше четвертуют или повесят, — Кенсу спокойно выдохнул, прикрывая глаза и немного отстраняясь. Конечно, Его Величество не злится. Кенсу в это почти охотно верит. И верил бы безоговорочно, если бы не разбитая бутылка и это «хочешь ты или нет». — Я не специально сделал это. Это вышло случайно. Я не должен был обязывать Вас. Ни в коем случае. И. Вы… да над Вами же весь дворец смеяться будет. Берете в мужья отставного кисэн. Да еще и не по любви, а по его неосторожности. А Ваш муж Вас просто возненавидит. Ну и зачем все это, Господин? — Я смотрю, ты очень хочешь умереть, — Чанель, уже не понимая, что он должен сказать еще, чтобы к нему вернулся тот его омега с улыбчивым взглядом, а не стеклянными глазами, грустно хмыкнув, поднимается с земли и качает устало головой, прежде чем кивнуть юноше. — Я даю тебе сутки на размышления. Либо ты становишься моим мужем, либо тебя действительно казнят. Потому что по-другому за такое нельзя. Мужчина, не удержав серьезности и мягко поцеловав кисэн в висок, медленно поднимается с земли, собираясь уже удаляться к своему Двору, но сразу же оборачивается и кидает взгляд на омегу, покачав головой вновь. Он не может уйти просто так. Он чувствует, что должен сделать что-то еще, сказать и, в конце концов, забрать этого ребенка отсюда обратно в свои покои, потому что эта ночь и утро без него — показались альфе сущим адом. — И да. Если ты не знал, то мой папа был одним из кисэн, который прошел по головам других и стал любимым человеком моего отца, — произносит, прежде чем развернуться и совершенно точно, на этот раз, уйти. Совершенно точно… только Кенсу решает иначе. — Я не хочу умереть, — омега снова говорит это одними только губами, как и ночью, как только Чанель отворачивается. Он не хочет умереть. Он просто не может умереть. И вообще, с какой стати он должен умирать? Конечно, ему больше по душе спокойная жизнь, пускай без любви, но и без ненависти. Но лучше пусть Чанель и вся его семья ненавидит его, чем смерть. Пускай! — Стой! — Кенсу зажмурился и мысленно досчитал до трех, еще раз взвешивая все «за» и «против». Он перестанет быть крепостным. Но чем отличается жизнь супруга Императора? Ему больше не придется развлекать людей, от которых тошнит. Но что, если при каждой встречи с Ваном его также будет мутить? Он обретет семью? Но нормально ли это, делить любимого человека еще с парой десятков омег? — Те… стойте, — кисэн быстро понимает свою оплошность, поэтому, поднимаясь, неловко подбегает к альфе, обнимая поперек живота со спины и притягивая к себе. Сложно сказать, что убедило омегу больше, тот факт, что отец Чанеля оказался в той же ситуации, хотя Кенсу меньше всего на свете хотел бы пройтись по чьим-то головам. Или безысходность и безвыходность положения. Но будь то, что будет. В конце концов, омега не готов к смерти. А жизнь мужа самого Императора не должна особо сильно отличаться от той, которой он привык жить. — Я согласен. — Ох, — Чанель вдруг резко разворачивается, притягивая омегу к себе и зарываясь носом в его волосы. — Клянусь, ты не пожалеешь о своем решении. Приподнимая голову кисэн за подбородок и припадая губами к сладким губам, Чанель нетерпеливо прижимает того к ближайшей стене дома и подхватывает его под бедра, поднимая на руки и заставляя обнять ногами на талию, прежде чем опуститься немного и ткнуться носом в шею младшего, втягивая до одури приятнейший запах. В глазах напротив снова мелькают огоньки. Те живые и настоящие. А еще альфа чувствует, как громко в груди бьется маленькое сердечко, потому что омега совсем не ожидает таких эмоций с его стороны. И жмется к нему все еще немного пугливо, потому что, да, омега после вчерашних криков чертовски боится сделать еще что-то не так. На самом деле, Кенсу тоже безумно нравится запах Чанеля. Альфа пахнет чем-то едва ощутимым, не очень резко. Напротив, омега может сказать, что у Императора спокойный аромат, чем-то похожий на нагретую на солнцепеке кору хвойного дерева. Но, между тем, когда он возбужден чем-то или злится, кисэн может поклясться, что чувствует совсем другие нотки. Мокрого дерева и травы. И еще немного разогретой смолы. Странно, что омега задумывается об этом только сейчас, но ему чертовски нравится, когда этот аромат окутывает его просто с головой, заставляя последнюю слегка кружиться. — Я не пожалею о своем решении. И постараюсь сделать так, чтобы не пожалели Вы. В конце концов, это все моя вина, — тихо-тихо прошептав, будто все еще боясь чего-то, Кенсу понимает, что определенно больше не обижается на альфу за резкость. Он чувствует, как бабочки снова просыпаются где-то в животе, и только мягко отвечает на ласку Императора, смущенно обнимая его крепче и робко выдыхая в его волосы, когда сладкий поцелуй приходится разорвать. Вообще-то, ему жутко неловко, ведь кто-то может увидеть все это, но кисэн, понимая, что лучше не портить сейчас все своими глупыми словами, напряженно выдыхает, касаясь пальцами своей метки, что ярко выделяется на чужой коже. — Ох, Кенсу. Я бы все отдал, будь именно ты моим первым супругом и отцом моих наследников. — Простите, пожалуйста, — омега чуть, поглаживая след своих клыков, качает головой, отчего челка падает на глаза, и чуть ерзает, прислоняясь к стене теснее. А у альфы сносит голову от каждого прикосновения к метке, потому что тело буквально чувствует близость другого тела, не желая отпускать. И он сам ликует, потому что, кажется, бог услышал его утренние просьбы о том, что он просто не может потерять этого омегу, тем более из-за собственной глупости. — Я сделаю все, чтобы загладить свою вину. И за то, что мы не встретились раньше тоже, мой Император. — Ты извиняешься за то, что сделал меня своим? — альфа уже снова привычно весело усмехается, покачав головой, и опускает кисэн на землю, замечая, что ему неловко, вновь целуя в чуть приоткрытые губы. В этот раз в поцелуй вкладывая столько эмоций, что у обоих начинают кружиться головы. — В этом нет ничего такого: каждый омега хотел бы знать, что его пара рядом с ним всегда. А раз уж мы вместе, то твои желания мне вполне понятны. Омега правда благодарен за такое теплое отношение к себе. За поцелуи. За нежности и… Можно ли назвать это чувство близким к любви? Ведь с другой стороны, Императору за ту дерзость, что позволил себе омега, было бы действительно проще казнить заигравшегося кисэн. Может быть, это и есть та самая любовь? Стоит Кенсу заметить появление Чонина, как он, учтиво поклонившись, старается сдержать внезапную улыбку, а потом, не забывая про вежливость, кланяется и Чанелю тоже, хотя и очень хочет его обнять. Крепко-крепко прижимая к себе. Потому что понимает, что Ким подошел к ним, чтобы напомнить Императору о том, что у него есть свои дела, которые нужно бы закончить. И пока разум омеги кричит о том, что «разве каждый альфа не хотел бы, чтобы его пара была рядом», хотя сам омега до сих пор не решается подать голос, Чанель пожимает плечами и кивает Чонину, который подходит еще немного ближе, чуть склонившись. Кенсу опять буквально может поклясться, что этот альфа улыбается той кошачьей улыбкой, немного хитрой и ликующей, пока он украдкой смотрит на него через чужое плечо, с трепетом слушая тихую просьбу: — Я должен идти работать, Кенсу-я. Приходи ко мне сегодня вечером, пожалуйста? Я буду ждать тебя. — Хорошо, мой Господин. Я… будьте осторожны.