Любовь для Императора.

Минуты тянулись с такой невозможно низкой скоростью, что Кенсу подумывал о том, что время и вовсе остановилось. Казалось, что даже ничего не происходит, кроме жужжания какой-то несчастной мухи между двойной оконной рамой и какой-то звенящей тишины. И омега чувствовал себя не лучше этой самой мухи, которая была зажата между стеклом, как он сам обстоятельствами, такими же прозрачными, но сдавливающими со всех сторон. Кенсу чувствовал себя мухой со звенящей пустотой в голове. Определенно. Вообще-то, омеге ни слова Сехуна, ни его действия не понравились. Ему и сам Сехун с его какой-то надменной улыбкой не особенно понравился... Хотя, а кто вообще сейчас мог ему хоть как-то симпатизировать, если кисэн, словно на иголках, не мог даже думать о чем-то одном, со страхом и замиранием маленького сердца представляя совершенно ужасные вещи, которые пугали еще больше. Именно поэтому, стоило альфе предпринимать попытки успокаивать его или усаживать рядом, как он тут же отдергивал руку или отодвигался, поднимая на своего охранника осуждающий взгляд, как бы показывая, что не только не хочет, чтобы его трогали, но и вообще ничего не хочет. Ему и разговаривать-то не хотелось. — О Сехун, я сам разберусь, что мне делать, — кисэн в очередной раз поднимается, когда мужчина пытается усадить его хотя бы на кровать, и отходит к столу Императора, опираясь на него руками и склоняя голову, кажется, о чем-то задумавшись. Хотя почему о чем-то? Тут все вполне понятно. Омега опять думал о Чанеле. Думал о том, что не прошло даже целого дня, а он уже весь извелся, потому что ни новостей, ни прогнозов — ничего, а Сехун ещё и пугает своим прямолинейным «не стану отрицать». — Никто не сомневается, что Император — лучший воин в нашей стране. Что он защитит государство и себя. И я всем сердцем верю в это, но это не дает мне сил не переживать, — омега, видимо, опять начиная заметно нервничать оттого, что находится в комнате не один, или, может быть, от того, что аура у альфы слишком спокойная и раздражает именно этим спокойствием, снова поднимает взгляд с кип исписанных бумаг на письменном столе, чуть поворачиваясь к собеседнику боком. — Почему я не могу выйти отсюда? — Из-за опасений о том, что на Дворец могут напасть, Вы и супруг Императора находитесь под защитой личной армии Его Величества, как тот и приказал. Я не имею права ни на шаг оставить Вас. Если я жив и могу здраво соображать, ни один волосок не должен упасть с Вашей головы, — отчеканивает Сехун, даже не потрудившись изменить выражения лица, оставаясь все таким же холодным. И снова забывает про то, что Кенсу сам просил его оставить эти глупые и никому не нужные тут формальности. Это раздражает еще больше. Омег по всей жизни и так никто не слушает, а тут еще и то пропускают мимо ушей, то, как будто специально, делают не так, как просят. — Через пару часов Вам принесут завтрак, да и вообще все, что Вы только пожелаете, только для этого Вам нужно будет сказать, что именно Вы хотите, потому что я в омежьих мыслях не разбираюсь и читать их не умею. Сами же Вы сможете выйти только по возвращении Императора или военного Кима. Внимательно выслушав слова своего охранника, а заодно и надзирателя по совместительству, кисэн обреченно выдохнул, закрывая глаза и зачесывая растрепавшиеся и залежавшиеся не так из-за того, что он лег спать с мокрой головой, волосы назад: они сейчас просто неимоверно мешали и раздражали, как и вообще все, что окружали омегу. Сложно сказать, хотелось ли ему выходить из покоев Императора или это был просто протест против всей ситуации, но одно Кенсу знал наверняка: он не может найти себе места, зная, что где-то, прямо сейчас любимому человеку может угрожать опасность. Он не может просто сесть и ждать, даже несмотря на то, что его чуть ли не всем Дворцом убеждают, что это самое правильное решение, о котором и переживать не стоит. Но и ничего другого он сделать тоже не может. — Хорошо, — допустим, у омеги все равно нет выбора, так что смысла вести себя непристойно, нервничать и устраивать скандалы просто нет. В конце концов, сам же Чанель и сказал ему ждать. Значит, Кенсу будет сидеть и ждать. Но он лично не говорил ему не волноваться, и, может быть, только поэтому он чувствует это странное сдавливающее грудь ощущение внутреннего страха и тревоги, только отнюдь не за свою жизнь. — Где сейчас находится семья Императора? — омега, если честно, сам не понял, как к нему пришли такие мысли, но он внезапно вспомнил, как они с альфой разговаривали о Минхо. И этот ребенок действительно был большим заложником ситуации сейчас. Если вражеские силы доберутся до Дворца, то, в первую очередь, они появятся в зале для переговоров, потом в Вонсоне, дабы взять в заложники или сразу убить наследника престола, а только потом начнут искать по комнатам Императорскую спальню, хотя и зная о том, что она, скорее всего, пуста. Поэтому сейчас в сердце юноши появилась еще одна новая тревога о сыне его любимого человека. Казалось бы, о совершенно чужом человеке, которого он, по сути, должен, как минимум, презирать и ненавидеть (каждый наложник Императора, как и его муж, изначально стремился, чтобы именно его ребенка произвели в наследники престола, а, значит, пытался сжить со свету противников), но Кенсу не разделял этого, уже испытывая к маленькому альфе странные, но теплые чувства. Быть может, все это было из-за того, что он был самым простым человеком из самого простого народа, менталитет которого кричал о том, что Императора и всю его семью нужно любить всем сердцем. А, может быть, дело все было в том, что Минхо был как бы частичкой того человека, которого омега успел полюбить. Значит, и маленького альфу он, если не любил, то хотя бы не ненавидел и желал оградить от опасности. — Сехун, наследник, надеюсь, в безопасности? Альфу такой вопрос даже немного удивил, отчего его безэмоциональное лицо приобрело окраску какого-то немого интереса: брови слегка приподнялись вверх, а уголки губ, наоборот, немного опустились, отчего лицо стало еще более вытянутым. Такая реакция удивила и Кенсу, что заставило обоих на секунду остановить взгляд друг на друге, думая совершенно о разном. — Разумеется. С ним лучшие воины страны, — Сехун, как-то замедленно кивнув, вдруг вскидывает голову, прислушиваясь к шуму за дверью, и резко поднимается с кресла, доставая из-за пояса меч и быстро оказываясь перед Кенсу, закрывая того полностью своей спиной. Чем определенно пугает младшего, хоть тот ничего и не сказал, с замиранием вслушиваясь и пытаясь понять, что потревожило его охрану. За дверью действительно слышится какая-то возня и стук, которые, кажется, становятся ближе. Омега же не понимает, как внутри эмоции меняются так медленно, ведь он все еще тихо и довольно спокойно выдыхает, понимая, что, по крайней мере, самому дорогому человеку Императора ничего не угрожает, а потом вдруг напряженно задерживает дыхание, поднимая взгляд на вмиг появившуюся перед собой спину. Запоздало поднимая взгляд, потому что альфа за это время уже успел, полностью вооружившись, приготовиться к атаке. — Если я прикажу бежать, ты обязан побежать (Сехун снова перешел на «ты», чем заставил промелькнуть в чужой голове пару странных мыслей). Выбегай на балкон, а там вниз по выступам. И даже не смей сейчас спорить со мной. Конечно, кисэн не в первый раз слушаться приказов, тем более таких, с которыми нет смысла и желания спорить, но сам контекст этого приказа... Для Кенсу непонятно, зачем махать мечами и нападать друг на друга, зачем убивать кого-то и устраивать бесполезные войны. Он меч-то видел только деревянный и только в руках играющих во дворе мальчишек. До него плохо доходит происходящее. Ему все кажется, что он спит. А сон очень плохой. А еще кажется, что приказ альфы какой-то до безумия странный, ведь только что речь шла о том, что ему нельзя покидать покои Императора до возвращения последнего, а теперь он буквально должен был их покинуть, чтобы сохранить свою жизнь. Это звучало ужасно нелогично, но с другой стороны правильно, и именно это вызывало ступор. Может быть, именно из-за него Кенсу и не стал спорить, не нарушая приказ Сехуна о молчании. Он молча выдыхает, когда альфа заканчивает свою реплику, и чувствует, как сердце останавливается где-то у горла. Одно событие и одно чувство слишком резко сменяется другим. И непонятная тревога и страх сменяется отвращением, потому что альфа, рыкнув, весь подбирается, словно дикий зверь перед прыжком, и, как только дверь с уже привычным скрипом открывается, сразу же оказывается возле врага, перерезая тому горло, когда тот даже не ожидает, что в комнате кто-то есть. Тишину обычно спокойной спальни пересекает скрип железа и чужой хрип, оставляя после себя растекающуюся алую лужу на деревянном полу, который окрашивается почти в черный, пока кровь впитывается пятном непонятной формы. Кенсу медленно отходит на пару шагов назад, стараясь смотреть куда-нибудь в другую сторону от всего этого, потому что голова слегка кружится. И он просто стоит какое-то время, не зная, что делать. Его начинает тошнить от того, как перед глазами слишком быстро сменяются события, а потом и от не самого прекрасного вида неестественно скорчащегося на полу тела. Кровь медленно растекается к его ногам, отчего омега давит в себе рвотный рефлекс и закрывает глаза, пытаясь глубоко вздохнуть. Пол медленно меняется местами с потолком. — Черт. Как они пробрались через границу? — Сехун, в крови которого играет адреналин, буквально кричит на испуганного евнуха, который также вооружившись мечом, лишь пожимает плечами. Омега, слыша разговор словно сквозь пелену, выхватывает какие-то отдельные слова, отрешенно удивляясь тому, что такой неэмоциональный альфа умеет так эмоционально кричать. Но потом и эта мысль уходит куда-то на дальний план, оставаясь дребезжать фоном, пока омега все еще давит в себе желание выплеснуть содержимое своего желудка на пол. И благо, что в этом желудке ничего не было со вчерашнего обеда, иначе сдержаться было бы сложнее. — Император?.. — Я не знаю. От них уже четыре часа нет новостей. И пока омегу все еще мутит, по вискам так же внезапно бьет новая мысль, заставляющая снова вернуть потолок на место потолка, а пол на место пола, а заодно и способность здраво мыслить, хоть это и кажется почти невозможным в такой ситуации. «Четыре часа… Перебрались через границу… Нет новостей». Что за ерунда вообще происходит вокруг? Омега даже на секунду думает, что привлекает так много проблем, которые так сложно решать, и сам не понимает, как тяжело оседает на кровать, кажется, впадая в панику. Голова будто наливается свинцом и становится невероятно тяжелой, пока кисэн смахивает со лба челку и сжимает ладони в кулаки, отрезвляя себя хоть какими-то действиями. — Тихо, — Сехун, вмиг оказавшись рядом, хватает омегу за плечи и чуть встряхивает, напряженно нахмурив брови. Он, конечно, догадывался, что омеги нежные существа, но не настолько же, чтобы впадать в истерики при виде крови или при получении немного не таких, как бы им хотелось, известий. — То, что нет новостей, не означает то, о чем ты подумал. Они могли просто не выходить на связь. Сехун, выдохнув, оглаживает щеку омеги и качает головой, заглядывая тому в глаза и замечая, как дымка в них медленно спадает, делая взгляд совсем немного более трезвым, но тусклым. Кенсу будто не видит его, но руку скидывает, раздраженно выдыхая. — Кенсу, — альфа почти кричит снова, чтобы привлечь внимание младшего к себе, не понимая, видимо, что оно и так максимально напряжено сейчас, а сам омега более чем внимательно слушает, немного меняясь в лице, потому что все это он уже слышал и его просто тошнит от повторения. — Чонин никогда не позволит кому-то причинить боль Императору. Он скорее сам попадет в плен и будет страдать, чем хоть одна царапина на теле Чанеля соизволит появиться. Я клянусь тебе своей жизнью, что Император вернется живым. Понимает ли этот высокий широкоплечий парень с густыми бровями, которые сейчас хмурит, наклоняясь над кисэн, что, будь рядом с его Пак Чанелем хоть две тысячи таких же Ким Чонинов, хоть десять тысяч, хоть двадцать, душа омеги не останется на месте и будет биться в груди до тех пор, пока он не увидит перед собой своего альфу. Живого. Без единой царапины. И с уже привычной нежной улыбкой. Понимает ли Сехун, что, даже если он миллион раз поклянется, что с Ваном все будет в порядке, Кенсу все равно будет чувствовать ту тревогу, которая не даст дышать спокойно, пока он не прижмется к груди альфы, собственными ушами слыша, как бьется его сердце? Пусть даже этот чертов Сехун прямо тут перед ним умрет, ведь он клянется своей жизнью, Кенсу не поверит! Пускай он и очень этого хочет. Ведь это практически невозможно. Может быть, омега и слишком драматизирует, или он слишком эгоист и чересчур уж возвышает свое чувство, но никто здесь никогда не сможет не только понять его чувств, но и разделить их. — Я ни о чем не думаю. Все в порядке, — минуты через полторы молчания омега поднял на Сехуна абсолютно нечитаемый взгляд, меняясь в лице. Даже его голос стал грубее и надломленнее. Сам Кенсу будто бы стал надломленнее, потому что что-то внутри щелкнуло, заставляя включить какой-то другой режим работы, отрицающий внешних раздражителей и оставляя только какие-то базовые внутренние ощущения. — Уберите вот это, пожалуйста, — все еще грубо кисэн перевел взгляд за плечо мужчины, чуть склонив голову набок и коротко взглянув на лужу крови на полу, теперь лишь поморщившись. — И впредь, будьте добры, лучше охраняйте меня и эту комнату. Покои Императора не должны быть окроплены кровью всякой дряни, которая нападает без объявления войны и лезет туда, куда не просят. И Вы, О Сехун, должны понимать это лучше, чем я. Но вместо этого Вы сидите и поддерживаете омежье болото в домашних условиях. После довольно холодной реплики, омега поднялся со своего места, убирая с лица волосы и собирая их в высокий хвост, за несколько мгновений затягивая лентой и шпильками. Ему надоело, что что-то может мешать и раздражать его. Теперь в эмоциях появился только холод, который Сехун истинно мог назвать Императорским, ведь сейчас он действительно видел перед собой будущего мужа Вана Кореи, а не смазливого мальчишку на грани истерики. И эта резкая смена вызвала такое недоумение, что он даже сказать ничего не смог, так и оставаясь какое-то время стоять перед кроватью на коленях, склоняя голову, пока евнухи, которые первыми осознали приказ, убирали тела не только из комнаты, но и из коридора, чтобы не заслужить немилости человека, которого Его Величество назначил беречь как самое главное сокровище, наравне с малолетним принцем. — И если Вы думаете, что я могу хоть на секунду усомниться в том, что мой Император может не вернуться ко мне, то Вы очень глупы, Сехун. На этом наш разговор окончен. Попрошу Вас вернуться к своим обязанностям. — Разумеется, — к концу слов омеги, когда он очень четко дал понять, что разговор окончен, вмиг изменившись, мужчина выдохнул и поднялся с колен, быстро выходя из комнаты, как-то чересчур уж сильно хлопнув дверью, чуть не ударив ей замешкавшегося евнуха с какими-то тряпками в руках, окрашенными в кроваво-алый. На лице обоих читалось недоумение, только у Сехуна с примесью раздражения, ведь на него только что накричал омега, обвиняя непонятно в чем, а у евнуха, на которого омега только и успел как-то недобро посмотреть — испуга. Омега же на самом деле только вздрогнул, когда дверь чуть не слетела с петель, а Сехун вышел, и снова вернулся на кровать, уткнувшись в подушку своего альфы, сворачиваясь клубочком и обнимая ее так крепко, как мог. Эмоции снова брали верх, а из-за того, что Кенсу теперь был один, их вполне можно было выплескивать хотя бы на подушку. И хотя он определенно не хотел обижать этого довольно милого и понимающего воина, который спас его жизнь еще несколько минут назад, но нервы его медленно сдавали от напряженной ситуации, а он сам через пару минут успел забыть об этом. С чего бы ему думать о Сехуне, если он прав. И прекрасно это знает. Когда через пару часов ему принесли завтрак, к еде Кенсу не притронулся, ровно, как и не встал с кровати, так и смотря в стену пустым взглядом. Он ждал. Да и что ему оставалось делать? Только ждать.

***

Чанель не осознавал, сколько прошло времени с тех пор, как они покинули Дворец. Для него оно превратилось в единое длинное и как будто резиновое мгновение, в которое помещалось слишком много. Но все это было таким одинаковым и однообразным, что казалось чем-то единым, словно в резиновое мгновение поместили одно и то же действие, которое на повторе одинаково влияло на альфу, одинаково влияло на последующие такое же событие, одинаково влияло на все, кроме жизни людей, которые вокруг него умирали. И умирали по-настоящему, а не как детские игрушечные солдатики. В этом резиновом мгновении не было времени на размышления так же, как и на какие-то переживания и мысли. Чанель не думал о Кенсу, не думал о своей жизни, не думал, в общем-то, даже о судьбе своего государства, но сражался и отдавал приказы за идею, потому что в крови бушевал адреналин, а бессонные короткие ночи сменялись горячими мыслями и желанием продолжать. Сейчас же, отбивая атаку одного из солдат вражеского отряда, альфа вдруг хватается за раненую руку, по которой тут же кровь сбегает темными тугими струями к запястью, пачкая одежду, и негромко стонет, на что Чонин сразу же оборачивается и, рыкнув, кидается перед Императором, отбивая еще одну атаку на Его Величество. — В порядке? — Ким спрашивает, даже не оборачиваясь, пристально, словно ястреб, наблюдая за врагами. Он слишком занят сейчас, но в голосе читается явное беспокойство, ведь альфа знает, чего может стоить ошибка, если он подумает отвлечься. — Жить буду, — а Чанель лишь отмахивается, причем этой же рукой, потому что в другой у него меч, который он, не отрываясь от разговора, вонзает в тело японца, словно это теплое сливочное масло. Боль куда-то исчезает, как будто и сама понимает, что пришла не в то время и не в то место, ведь разум альфы все еще заслоняет то бешеное чувство, заставляющее практически летать, ощущая себя всесильным. Для Кенсу же дни тянулись так медленно, что часы, минуты, каждая секунда казались особенной крошечной вечностью. Омега пытался написать что-то, чтобы отвлечься, но лишь мял и бросал бумагу в разные углы комнаты. В конечном итоге, даже это он перестал делать, только чаще выходил на балкон, все ожидая чего-то, почти не ел и ни с кем не разговаривал, даже спал только днем по два или три часа, потому что ночами боялся даже закрывать глаза, ведь в голову приходили такие образы, от которых омега в ужасе вскрикивал и вскакивал с постели. И хотя больше в комнату, кроме кунъне с завтраком, обедом или ужином и чистой одеждой, никто не заходил, а тем более не врывался просто так, на душе каждый раз было неспокойно, что заставляло юношу постоянно нервно вздрагивать и оглядываться по сторонам, боязливо или, наоборот, безразлично вздыхая. Кто-то, глядя на все это, наверно, сказал бы, что омега искренне страдает, переживает и скучает. Но, на самом деле, Кенсу злился, причем в большей мере именно на себя, ведь он не мог ничего сделать! Кто-то сказал, что быть влюбленным в Императора — самая сложная и трагичная вещь. И только сейчас омега понял ее смысл. Любить Императора — не значит страдать, потому что он не любит тебя в ответ. Любовь, та настоящая любовь, ведь не бывает невзаимной. Нет. Любить Императора — то же самое, что любить целый мир, целое государство, целый народ. И любить его той любовью, которая не боится смерти. Ведь его могут убить на войне, на которой он обязан быть. И тогда для тебя умрет целый мир.