Любовь для Императора.

— Вы расстроены, — хмыкнув, альфа вмиг оказывается перед Кенсу и приподнимает бровь, удивленно смотря на него, такого маленького и совершенно поникшего, как будто цветочек, который давно никто не поливал любовью и нежностью. Даже несмотря на то, что омега от него вообще-то пытается скрыться за дверью, Сехун все равно проникает в его комнату, отчего ее обладатель как-то заметно вздрагивает, будто не ожидая такого. И Кенсу действительно не ожидает, думая почему-то, что альфа не станет рушить его личное пространство. — Неужели Вы ревнуете Императора к отцу его Высочества? Ох, поверьте, не думаю, что Вам есть о чем волноваться. Император со своим мужем в одной постели был лишь однажды, когда они зачали наследника. Сейчас-то он с Вами. Да и метка у него на шее Ваша, а не его. — Чему же мне радоваться? Мне кажется, сегодня нет вообще никакого повода для радости. С утра все идет абы как, — кисэн только снова виновато пожимает плечами, раздвигая шторки на пыльном окне. Если уж смириться с тем, что Сехун лез в его комнату без разрешения, можно было, то с тем, что он сейчас лез в его душу — нет. Да и сколько раз уже омега мог слушать одно и то же? Ему уже не раз и даже не десять раз было сказано о том, что Чанель не любит своего мужа, но какой в этом был толк, если Кенсу в этом сейчас убежден совершенно не был. Да и он прекрасно слышал слова того омеги, который сказал, что рушить уединение супругов не стоит. А омега? А что омега? Он сразу подумал о самом плохом. А самой плохой была мысль о том, что он просто надоел своему альфе. — Я знаю, что Его Величество спал со своим мужем только один раз. И он лично меня уверял, что больше с ним в постель не ляжет. Да и вообще, с чего Вы взяли, что я ревную? Если он хочет, — кисэн припомнил, как альфа выразился совсем недавно на утренней прогулке, и через силу улыбнулся. — Если он хочет «почувствовать себя молодым», то я ничего против не скажу. Только вот… нужно отвечать за свои слова. А метка, — кисэн махнул рукой, неосознанно касаясь своего плеча, потому что ему все еще казалось, что эта самая метка должна быть именно на его плече. Но ее там не было. И быть не могло. Да, как бы пессимистично это не звучало, но это и было таковым. — Этим я его к себе не привяжу. Альфа хочет возразить в ответ, сказать, что Кенсу не прав, а думать так и вовсе не должен, но сделать этого он не успевает, потому что Чанель, яростно рыча, влетает в новую комнату омеги, о существовании которой и знать не должен был, если кто-нибудь в Доме не успел растрепать и чуть ли указатель повесить с надписью «здесь теперь обитает любовник Его Величества», и на повышенных тонах приказывает ему выйти и никого не подпускать даже на пару шагов, а после раздраженно захлопывает дверь, даже не потрудившись объяснить замешкавшемуся охраннику ситуацию. А Хун вообще-то волнуется, потому что он, в отличие от омеги, успевает осознать что-то гораздо раньше, да и понять, что в таком состоянии Чанель обычно невменяем, а, значит, основания для переживаний уже неплохие. Кто знает, что он сумеет вытворить и о чем потом явно будет жалеть, потому что такие приступы гнева всегда заканчиваются укорами совести. Однако альфа не имеет права ослушаться и только бросает на Кенсу взгляд, надеясь, что он, столкнувшись со злостью Императора, сможет не потеряться и успокоить его, пока Чанель в одно движение прижимает омегу к стене и нависает сверху, криво улыбаясь, словно хищник над своей добычей. От такого взгляда кому угодно станет не по себе, но младший лишь жмурится немного, пытаясь, кажется, осознать происходящее, и неуютно ерзает, метнувшись было в сторону, ведь чувство самосохранения есть у всех. Но альфа держит крепко, силы ему явно не занимать, сжимая длинные пальцы на довольно хрупких на вид плечах, отчего омега под ним сжимает ладони в кулаки, но молчит. — Что за истерики ты решил мне устроить? Кисэн уже потихоньку отходил от собственной ревности, тихо еще переговариваясь с Сехуном и немного разбирая вещи, раскладывая их в разные углы кровати. Он действительно понимает, что, наверное, ведет себя неправильно. Но ведь он тоже человек. И у него есть свои чувства. Что-то может не нравится, что-то раздражать. Но потихонечку его отпускало, хотя он и чувствовал какое-то беспокойство. Пока перед ним снова не возник Чанель. Внезапно омега, вскрикнув от неожиданности, выгнулся, неприятно ведя плечами, потому что вообще-то больно ударяться спиной о твердую стену, ведь у альфы хватает ума еще и встряхнуть его с силой, видимо, просто сжимать его в своих руках уже кажется недостаточным. Он даже не сразу понимает, что произошло, поэтому то ли испуганно, то ли непонимающе смотрит на Чанеля, только через несколько секунд понимая, что все же происходит. — Я… — вздрагивая от чужого рычания, омега медленно отворачивает голову, опустив взгляд, и пытается спокойно выдохнуть. Непривычно видеть альфу в таком настроении, и он в замешательстве даже не знает, что ответить. Кажется, ведь он не устраивал никаких истерик. Он даже хотел сам идти просить прощения, но ведь Чанель был занят, и его отговорили! — Извините. — Извините? Ты столько дней скулил, как какой-то беспородный щенок, о том, что хочешь познакомиться с моим мужем, а сам не явился даже. Мало того, ты устроил не пойми что на улице. Мне стыдно за тебя, — непонятно из каких соображений альфа рычит в ответ, нависая над омегой еще больше и упираясь руками о стену, тяжело дыша. Кажется, что он сейчас вполне способен придушить покорное маленькое создание перед собой просто из-за недопонимания, которое снова произошло между ними, но сдерживается, пытаясь здраво соображать и вспоминать о том, кто перед ним. Нет, Чанель не хотел злиться, но что-то в нем щелкнуло — что-то, что всегда его пугало. В такие минуты он обычно не мог успокоиться сам, но и не подпускал к себе кого-либо, чтобы его гнев могли усмирить. Возможно, это досталось ему от отца, альфа не знал, но даже сейчас, когда перед ним стоял его маленький и ни в чем перед ним (если бы альфа анализировал всю ситуацию на трезвую и спокойную голову, то он бы действительно пришел к этому выводу) не виноватый малыш, он не мог сдержать свой гнев, отчего штукатурка со стены сыпалась, а младший перед ним действительно вздрагивал то ли от страха, то ли от приближающейся истерики.— Что тебе было нужно от моего сына? Решил через него ко мне подобраться? По-моему, метка на моем плече уже запрещает тебе сомневаться во мне. Омега слушает. Слушает молча, потому что долгое время думает, что не должен перебивать, что должен быть хорошим и послушным. Но что-то внутри неприятно сжимается из-за слов мужчины, и Кенсу понимает, что не может сдержаться. Подобраться через сына… Стыдно… Беспородный щенок… Кенсу действительно думал, что хоть что-то значит для Императора, а он сейчас говорит то, что подтверждает: кисэн так низок в его глазах, что можно обвинить его в том, о чем он даже не думал. Он был готов услышать такие слова от кого угодно, но не от альфы, в котором теперь для него сосредоточился весь мир. — Хватит, — сглатывая неприятный ком в горле и боясь сейчас просто разреветься, омега поднимает, наконец, пустой взгляд, а потом вдруг закрывает лицо ладонями. Еще никто и никогда не кричал на него так. Еще никто не задевал чего-то внутри, чтобы довести до слез. Еще никогда его не обвиняли в такой низости, а ведь Су просто хотел познакомиться и поиграть с ребенком Чанеля. Почему он не может этого сделать, если он так любит детей. Тем более, это ребенок его любимого человека! Любой нормальный омега на его месте устраивал бы Чанелю сцены ревности, настаивал бы на том, чтобы он больше никогда не виделся ни со своим мужем, ни со своим сыном, шантажировал бы и обижался, требуя свою метку. Но все, что делал Кенсу, только молчал и принимал все таким, каким оно было. И проблема даже не в том, что Пак Чанель — Император, а в том, что Кенсу — такой человек, который никогда бы не усомнился в нем. Да и разве не заключается любовь в том, чтобы принимать человека таким, какой он есть. — Говорите мне о сомнениях, а сами обвиняете и сомневаетесь. Что я Вам плохого сделал? Что я Вам всем сделал плохого? Голос немного срывается, и Кенсу тихо всхлипывает, снова отворачиваясь. Он ведь действительно даже не думал о том, чтобы сделать что-то плохое, он действительно хотел извиниться, в конце концов, он дал альфе время, чтобы побыть с другим, но ведь он не железный, омега же не может терпеть постоянно. И сейчас наступил тот самый момент точки кипения, когда все то, что копилось внутри, выплеснулось через край и опустошило полностью, заставляя только отчаянно пытаться не показывать, что что-то там вылилось. — Черт, — осознавая, наконец, что не только не имеет права сейчас кричать и срываться на том, в чьих глазах всегда видел лишь немое обожание, Чанель с каким-то теперь отчаянием рычит, ударяя кулаком в стену прямо возле головы омеги, а потом тянет его на себя, в свои огромные объятия, тяжело выдыхая и утыкаясь носом в темную макушку. Кенсу плачет, причем настолько крупными слезами, что альфа невольно вздрагивает сам, чувствуя, как его слишком быстро отпускает и как его плечо становится мокрым от соленых слез. Какой же он дурак. Ведь сам себе давал слово никогда больше не кричать на омегу. И сам же его нарушил. Снова. Снова и снова он обижал его. И альфа бы вполне понял, если бы младший не простил его однажды. — Извини меня. Прошу, извини меня, Кенсу-я. Я не должен был срывать свою злость на тебе, — Чанель покрывает лицо омежки поцелуями, чувствуя чуть горьковатый привкус на своих губах, и выдыхает, опускаясь на колени — в самый унизительный для него жест. Но сейчас он не кажется ему таковым. — Прошу. Если бы нужно было, альфа пошел бы во двор и во всеуслышание извинялся перед омегой, который все еще плакал, хоть и тихо, ведь он, должно быть, боялся разозлить его еще больше. Если бы нужно было, просил бы на коленях. Собрал бы народ на площади. Но он уже достаточно хорошо знал Кенсу: знал, что он никогда бы не позволил чему-то из их отношений выноситься на публику, знал, что он всегда поставит его интересы выше своих, знал, что ему не нужна публичность, знал, что он любит его. Но, несмотря на все это, Чанель все равно медленно склоняется в поклоне, опуская лоб на пол, и прикрывает глаза, все так же не касаясь омеги и даже не смотря на него. Кенсу даже не вздрагивает от того, что стену в его комнате пытаются разрушить. Он, видимо, и не замечает этого, только закрывается ладонями и вообще в принципе закрывается от альфы, стараясь не только спрятать от него свои чувства, но и спрятаться сам. Однако эти глупые слезы совсем не хотят останавливаться, хотя младший и пытается набрать в грудь больше воздуха, мысленно считать до десяти, думать о чем-то хорошем, даже улыбаться, чтобы не разозлить еще больше. Но получается, честно говоря, не очень. Даже объятия не успокаивают, потому что омега все еще думает, что он, должно быть, совсем ужасный, если Чанель кричит на него. Совсем ужасный… да. Кажется, именно об этом он и думал всегда. Все медленно возвращается на круги своя. Младший глупо пытается отстраниться или отстранить мужчину от себя, потому что ему нужно успокоиться. И он вообще не готов ни разговаривать, ни обниматься, ни целоваться. Однако, когда омега больше не чувствует присутствия старшего, а лишь ощущает его руки на своих ногах, когда альфа пытается его обнять и притянуть к себе за бедра, стоя на коленях, он еще и пугается, отступая в сторону и сам резко опускаясь на пол. Потому что так нельзя, потому что Император не должен принимать такое положение, потому что омега действительно всего лишь ужасный кисэн, который расстроил своего альфу. Кенсу даже не может сказать что-то, просто все еще испуганно поднимая Чанеля за плечи с пола, хотя он и сопротивляется, и склоняя перед ним голову, как бы желая показать, что все должно быть наоборот. Но и сказать до сих пор ничего не может, все еще чувствуя ком в горле и нежелание разговаривать. — Ничего, — вряд ли это совсем «ничего» для омеги, но он старается говорить уверенно. — Извините, что посмел расстроить Вас. Такого более не повториться. Я больше не подойду к Вашему сыну, и мне не стоило вообще беспокоить его. В другой раз я буду вести себя лучше, — кисэн тихо всхлипывает снова, смаргивая все еще досадные слезы. Ему обидно и больно из-за того, что кто-то вот так может унизить его, но еще обиднее, что это только что сделал его альфа. Но, с другой стороны, омега понимает, что он для этого и существует, потому что другого объяснения у него нет. — Чтобы Вы не злились на меня. Я больше не буду разочаровывать Вас, обещаю. — Я не злюсь на тебя. И уж тем более не разочарован, — с неохотой поднимаясь, потому что осознает вдруг, что настолько сильно обидел своего омегу, что теперь готов вымаливать прощение, только стоя перед ним на коленях, Чанель тихо шепчет, поднимая голову омеги и заглядывая в его покрасневшие от слез, но все равно самые прекрасные глаза, прежде чем собрать слезы губами и покачать головой. — Ты идеален, Кенсу. Мне искренне жаль, что я накричал на тебя. Я клянусь, что больше такого не повторится. Пожалуйста, малыш, прости меня. Ты же знаешь, что иногда я срываюсь. Пожалуй, это самое глупое сейчас — придумывать оправдание, поэтому альфа тут же спешит замолкнуть, чтобы еще больше не опуститься в глазах Кенсу, и осторожно приподнимает его подбородок и накрывает немного соленые губы своими, притягивая к себе максимально близко и удерживая покрепче, хоть теперь и бережно, чтобы не сделать больно. И отпустить сразу же, если он того захочет. Кенсу снова неловко пытается стереть слезы сам, потому что ему все еще очень обидно и явно не весело, и отводит взгляд, когда Его Величество заглядывает в его заплаканные теперь глаза. И так же неловко сжимает в руках ткань рукавов, поджимая под себя ноги, потому что пол холодный, да и занимать слишком много места он не хочет: хочет спрятаться, да. В голове все еще крутится обидное обвинение, но омега только пугливо прикрывает глаза, торопливо отвечая на поцелуй, что, наверное, заметно, потому что альфа спешит успокоить его осторожными поглаживаниями по хрупким плечам, мокрым еще щекам и вздрагивающей спине. Все как-то слишком наваливается. И обвинения Лухана, и ссора с альфой, и теперь уже его несправедливые крики. От Чанеля едва пахнет чем-то очень сладким, почти приторным. Должно быть, именно так пахнет Бэкхен. И омега вспоминает еще и о том, что его просили не беспокоить этих двоих какое-то время назад. Именно поэтому он медленно отстраняется, прерывая поцелуй, и снова опускает взгляд. Ревность снова накрывает волной, заполняя все существо омеги, забираясь в его сердце и легкие вместе с этим чужим запахом и не давая нормально дышать. Он помнит, что не должен сомневаться, что вообще не имеет на это никакого права, но неужели муж Императора так плох, что не смог поднять ему настроение, если альфа влетел к нему таким злым. — Ничего, — снова повторяет Кенсу, лишь пожимая одним плечом, потому что второе слегка ноет после недавней слишком внезапной встречи с твердой стеной. — Просто никогда больше не вставайте передо мной на колени, пожалуйста. — Я слишком много силы приложил? — игнорируя все остальное и лишь не понимая, почему омега все еще ведет себя с ним так отстраненно (хотя и дурак понял бы, что это после такого совершенно нормально, а еще больший дурак не стал бы радоваться, что с ним хотя бы разговаривают), Чанель только обеспокоенно смотрит на Кенсу и обвивает хрупкие плечи своими большими ладонями, медленно поднимаясь на ноги подталкивая его к кровати, аккуратно разминая ушибленную спину и покрывая соленые щеки шею нежными и спокойными поцелуями, от которых юноша мелко вздрагивает. А альфа не может понять от нежелания и отвращения это, или омеге просто неприятно от касаний к уже подживающим синякам на молочной коже. — Извини меня, Кенсу-я. Я повел себя до ужаса не так, как подобает настоящему мужчине. Клянусь, я никогда больше не повышу на тебя голоса. Я обещал тебе это уже много раз, но на сей раз я действительно клянусь тебе всем, что у меня есть, что никогда больше не посмею накричать на тебя. И в первую очередь я обещаю себе, что больше никогда не заставлю тебя плакать. — Не стоит же, все в порядке. Честно. Мне не больно, Ваше Величество, — кисэн тихо вздыхает, потому что руки Чанеля сейчас причиняют больший дискомфорт, нежели ушиб. Синяк ведь — это совсем не страшно, а вот сломанная ключица от слишком большого усердия — это уже другое дело. По крайней мере, Кенсу думает, что лучше синяк, чем перелом, и именно поэтому мягко накрывает ладонь любимого своей, останавливая и совсем уже успокаиваясь. Он только свободной рукой сваливает с кровати вещи на пол и устраивается удобнее, поднимая на альфу взгляд. — И я совсем-совсем не обижаюсь. Правда. Вы ведь и сами прекрасно знаете, что имеете полное право кричать. И… я сам виноват. Не стоит, правда. И клясться. Кто знает, что я могу натворить в будущем. Если вообще будет это будущее. Кисэн мягко отстраняется, касаясь своей шеи короткими пальцами и как бы изучая места поцелуев. А затем медленно забирается на кровать с ногами, немного наклоняясь и утыкаясь лбом в плечо Императора. Внутри смешивается слишком много чувств. С одной стороны обида и нежелание даже видеть теперь альфу берут верх, а с другой какое-то совсем другое чувство заставляет обвинять себя сейчас во всех грехах и жаться к широкому плечу. Кенсу сам не знает почему, но выбирает самый неправильный для всех нормальных омег путь. Он слишком соскучился по Чанелю. И ему слишком резко становится все равно на все, что только что произошло. В этом и заключается основная прелесть «точки кипения» — после нее ты, как пустой сосуд, быстро остываешь и заполняешься новыми чувствами, забывая про старые. Или во всем, как всегда, виновата Истинность.

***

— Знаете, мне тогда на самом деле сказали, что я сплю чуть ли не со всеми, кто есть во Дворце, — омега прикусил губу, вспоминая, что совсем не хотел об этом рассказывать. Но сейчас, когда все чувства улеглись в душе, так же, как он сам на кровати, это вырвалось непроизвольно, а омега продолжил, замечая, как Пак отрицательно качает головой и вздыхает. — А потом я не очень хорошо себя повел на прогулке. Я хотел извиниться. Но когда узнал, что Вы со своим мужем просили Вас не беспокоить, был так расстроен… я приревновал, если уж говорить совсем откровенно. Но Минхо, — кисэн тихо вздохнул, зажмурившись. Он все еще боялся поднимать эту тему, хоть Чанель уже давным давно и дышал ровно, даже не думая больше злиться. — Он такой милый ребенок. Я действительно почувствовал себя лучше, когда мы с ним играли. Я совсем не хотел ничего плохого. Мне было одиноко, ведь здесь от меня все отвернулись, а Вы были заняты со своим омегой, а познакомившись с ним, я почувствовал себя лучше. — Ты мой омега, Кенсу. Когда ты уже поймешь, что я никогда бы не принял метку от омеги, которого не признал? — слыша последние слова Кенсу, альфа будто забывает обо всем остальном и резко притягивает его к себе, как бы поступком доказывая свои слова. Кенсу все еще сомневается в искренности Чанеля, отчего последний уже просто не знает, как показать ему свою любовь. — Между мной и моим мужем сегодня ничего не было. И никогда не будет. Ты ведь и сам прекрасно знаешь это, малыш. Мне, кроме тебя, никто больше не нужен. — Извините, — омега немного неловко опускает взгляд и прикусывает губу, понимая, что опять говорит что-то не так. Да и это «малыш» после недавнего рычания, заставляет покраснеть и спрятать лицо на плече мужчины, приспуская с плеч мягкую ткань. Потому что сейчас хочется еще поцелуев. Таких же теплых и интимных, ибо чувствовать любимые губы на многочисленных следах чужой страсти похоже на удар током. Очень приятный удар током. Да и Су почему-то отчаянно верит Чанелю и его словам о том, что он не изменял ему. — У Вашего мужа исключительно прекрасный запах, но, — кисэн чуть морщит нос, вдыхая, но не отстраняется от широкого плеча. — Если Вы сейчас не снимите одежду, о которую он, похоже, терся и от которой пахнет им, я снова начну ревновать. — Тогда сними ее, — Чанель в одно мгновение укладывает омегу на кровать и нависает сверху, лениво снимая с себя верхнюю часть ханбока, а после и свободную чогори Кенсу, чуть усмехаясь. — Давай же, малыш. Заставь меня снова пахнуть тобой. Ох, как омеге не нравится эта медлительность. Но и поторопиться он очень не хочет. Поэтому противоречиво щурится и обвивает плечи мужчины ладонями, просто притягивая его для долгого и слегка небрежного поцелуя, оставляя на спине и плечах полумесяцы следов от ногтей и только потом зарываясь пальцами в длинные волосы, при этом стараясь расплести их из прически, потому что он просто влюблен в его длинные темные волосы. Когда они чуть спадают с его плеч и в поцелуи касаются его щек и шее. Когда альфа — лохматый, но довольный — падает рядом, позволяя перебирать пряди. Когда омега собирает их в косу перед сном. — Вообще-то, у меня тут соседи. И нам, вроде как, не положено водить кого-то в свои комнаты, — кисэн тихо-тихо выдыхает в сладкие губы старшего, и неловко пожимает плечами, осторожно касаясь мягкими губами ямочки на подбородке, выпирающих косточек на шее, открытых плеч и обводя языком небольшой след от метки, немного приподнимаясь на кровати. — Боюсь, меня потом выгонят отсюда за такое безобразие. — Я не кто-то. Я правитель этой страны, — «правитель страны» усмехается, но все же послушно падает рядом с омегой и, притягивая его к себе, заставляет полностью лечь на свою грудь, выдохнув то ли разочарованно, то ли устало. — Ты все равно в скором времени не будешь здесь жить. Чего ты волнуешься? — Конечно, Вы не просто кто-то. И, наверное, тот, кто это придумал, узнав, что со мной в комнате был сам Император, ровным счетом ничего мне не скажет, но перед другими неудобно, — кисэн теперь довольно улыбается и ластится к любимому, немного неудобно ерзая на небольшой кровати. А в сравнение с кроватью в покоях альфы она именно небольшая. Это даже как бы подтверждает слова младшего о том, что в комнаты омегам нельзя приводить своих, эм… партнеров. Но, впрочем, это не мешает омеге, ведь ему и самому нравится находиться так близко. Он даже довольно прикрывает глаза, уже перекидывая ногу через бедро альфы и почти нависая сверху, ведь целоваться-то, кажется, можно и не так шумно. Но тут же резко отшатнувшись, садится на кровати и поднимает взгляд на дверь. — Хен! — только что буквально влетевший в комнату Лухан резко тормозит и шокированно смотрит сначала на старшего омегу, а после на Императора и обратно. Непонятно зачем он вообще сюда прибежал: может быть, хотел извиниться или, наверное, просто осознал, что Кенсу собрал вещи и решил съехать — но, так или иначе, никто его здесь даже не ждал. Ни омега, который тут же рванулся было с кровати, чтобы его успокоить, ни альфа, который, узнав младшего и предвидев, что опять же из-за его ошибки в том, что он тогда пригласил его в свои комнаты, может вспыхнуть ссора. Ни второй альфа, который сначала был шокирован тем, что за дверью все очень быстро стихло (он даже сначала испугался, подумав, что произошло что-то не очень хорошее), а потом тем, что мимо него пробежала его маленькая любовь и даже не посмотрела на него. Сехун даже не успел остановить омегу, а когда зашел в небольшую комнатушку, младший, качая головой и утирая непрошенные слезы, выбегал из комнаты, видимо, слишком сильно ударяясь об его широкую грудь, потому что и тут отшатнулся, шокированно поднимая взгляд и снова качая головой. — Извините. Сехун же, мимолетно посмотрев на пару на кровати, кивает и утягивает младшего омегу за двери, аккуратно прикрывая ее и быстро шагая по коридорам Дома кисэн, потянув Ханя за собой. Отчего Кенсу снова вздрагивает и опускает испуганный взгляд на Императора, боясь, что омеге опять достанется за глупую мальчишечью ревность, но в ответ лишь получает отрицательное качание головой и тяжелый вздох. Да что же это за напасть такая! Почему этот ребенок такой непредсказуемый? Он, видимо, наконец, увидев, что Кенсу собрал вещи, понял, что нужно идти хотя бы извиниться. А что омега? Что он сделает, если опять чувствует себя последним предателем. — Черт, — кисэн обреченно вздыхает и опускает голову, закрывая лицо. И почему Сехун просто не остановил его перед дверью всеми правдами и неправдами? — Да что за день-то такой? Ну как? Как мне смотреть в глаза этому ребенку? Он только хотел поговорить. И опять не вовремя, — тихо вздохнув снова, младший поднимает взгляд. — Вот поэтому, видимо, и существует такое правило. — У вас какие-то проблемы с ним? — приподняв бровь, Чанель садится поудобнее и притягивает омегу к себе на колени, утыкаясь носом в его макушку и выдыхая. — Он ребенок, Кенсу. Показывать свой характер для него свойственно. Нужно просто переждать, пока он успокоится, и спокойно поговорить. А пока оставь его на Сехуна. Тот отличный психолог. — У нас не было никаких проблем до тех пор, пока он не побывал в Вашей постели, — Кенсу выдохнул спокойно, ни в коем случае не обвиняя и уж, тем более, не упрекая старшего, и невольно улыбнулся, устраиваясь удобнее и короткими пальцами касаясь загорелого лица альфы, слегка заворожено очертив скулы и коснувшись витой венки на шее, поднимая взгляд. — Все было хорошо до тех пор, пока Вы не показали ему, что можно быть нежным и любящим. Задурили голову ребенку, а он теперь бегает и ищет кого-то, кто сможет так же, как Вы, — омега прикусил губу, а от собственных слов на его щеках появился румянец, который Кенсу тут же поспешил спрятать, касаясь губами дрогнувшего адамова яблока альфы и обнимая крепче. — Только проблема в том, что таких больше не бывает, да, Ваше Величество? Кенсу, однако, тут же отстранился, мягко убирая непослушные волосы за уши и поднимая взгляд. Хотелось сейчас сделать что-нибудь такое из ряда вон выходящее. Только вот непонятно: что именно? Ему хотелось отвлечься, потому что альфа прав, а Лухану нужно время. А еще время нужно им с Сехуном. Потому что омега уверен, что сегодня что-то да произойдет. — В таком случае, — начал было омега, задумавшись. — Мне тоже нужен психолог. Очень нужен. Не уходи сегодня, — кисэн осекся, но исправлять не стал, понимая, как это глупо будет выглядеть с его стороны. Хотя он и впервые, кажется, позволил себе такую наглость и неуважение. — Пожалуйста. — Ты наконец-то обратился ко мне без официоза, — резко потянув омегу на себя, мужчина нависает сверху и на секунду прикрывает глаза, прежде чем пристально посмотреть на парня и улыбнуться. Так по-мальчишески, словно ему всего пятнадцать. С этим юношей он всегда чувствует себя на шестнадцать, но сейчас… сейчас он снова чувствует себя ребенком, отчего в груди распускаются цветы, сковывая дыхание и вызывая какой-то непонятный трепет. Даже после всех этих криков и недоверия, омега все равно дарит ему столько любви и эмоций, что Чанель не может передать этого словами, поэтому только утыкается в его шею, ведя носом по чувствительным местам, которые уже давно успел выучить. — Прошу, обращайся так ко мне всегда и исключительно по моему имени. Плевать, есть рядом люди или нет. Я желаю, чтобы мой муж не видел во мне исключительно Императора. Только вот, я еще должен буду пойти работать, малыш. Приходи ко мне вечером, хорошо? Я отдам тебе свою рубашку для пижамы. Омега вообще-то уже собирался начать извиняться, замечая, как альфа слегка меняется в лице. Он даже тихо пискнул, когда Чанель вновь прижал его к кровати, нерешительно поднимая взгляд. Однако, только увидев эту невероятную почти детскую улыбку во все тридцать два (Кенсу про себя подметил, что, если он сейчас не спит, то как бы ему не ослепнуть), он осторожно улыбнулся в ответ. — Но ведь этого нельзя на людях. Насколько я знаю, даже твой муж сейчас не позволяет себе этого, а я, — омега, прикрывая глаза, судорожно выдохнул, цепляя пальцами плечи Императора и от столь теплых прикосновений к чувствительному месту. — А я сейчас и вовсе для всех просто кисэн, которому посчастливилось часто бывать в покоях Императора. Правда, на самом деле, Кенсу уже и сам понял, что на людей ему решительно все равно. Потому что это его альфа. И он имеет право на то, чтобы хотя бы называть его по имени. — Но я буду стараться, Чанель, — омега ярко улыбается снова, немного теряясь в своих эмоциях, ведь он доволен тем, что мужчина не только простил ему такой резкий переход на «ты», но еще и действительно обрадовался ему, но расстроен тем фактом, что у альфы так много работы, а до вечера еще так далеко. Однако, только услышав о том, что можно будет снова остаться на ночь, все снова вернулось на свои места. — Я приду. Обязательно. Я бы пришел, даже если бы Вы… ты меня не приглашал. Только вот, проветри там у себя для начала. — Ты безумно красивый, — альфа тихо шепчет, проходясь пальцами по щеке младшего, и выдыхает, устраиваясь рядом и в очередной раз притягивая его к своей груди, позволяя устроится удобнее. — Я попросил Чонина зайти через пару часов, чтобы я не пропустил пару важных встреч, поэтому мы сейчас вполне можем с тобой поспать. Иди сюда. Сначала Кенсу хочет возразить, сказать что-то вроде «Вовсе это не так, просто свет из окна не падает, и я в темноте кажусь симпатичным, и вообще не придумывайте». Но его щеки снова предательски загораются румянцем, и остается только с тихим сопением уткнуться в широкое плечо кончиком носа, покорно прикрывая глаза и тихо зевая. — Столько дел. Так много встреч. Работа отнимает так много твоего времени, а еще здоровья и сил. А еще работа отнимает у меня тебя.