Любовь для Императора.

— Чонин-оппа, — мальчишка лет пяти смешно шепелявит и бежит навстречу предмету своих громких криков посреди огромной ровной площадки для тренировок, тогда как в ответ ему лишь качают головой, пока, естественно, все равно ловят в объятия. Именно ловят, потому что младший неосторожно влетает в высокого альфу, который почти на целую голову выше, хотя и старше только на пару месяцев. Это забавно, но совсем ему неинтересно, потому что обнимать единственного знакомого здесь — все, что нужно Сехуну для счастья. — Сколько раз тебе, дураку, объяснять, что я для тебя не «оппа», а «хен». Ты же не какой-то там омежка. Ты альфа, Хунни, — Чонин в ответ, конечно, обнимает младшего, чуть трепля короткие еще волосы, но тут же отстраняет от себя, потому что такое поведение для будущих воинов Кореи совсем неприемлемо, да и ненормально это — обниматься двум альфам посреди поля для учений, когда на них смотрит половина таких же мальчишек, присутствующих здесь. Это забавно, да, ведь теперь, спустя двадцать с лишним лет, Сехун и не помнит, как называл Кима братиком. Теперь он на целую голову выше Чонина, шире в плечах и такой же холодный, как и он тогда, в детстве. Теперь уже Сехун не называет его ни «оппой», ни даже «хеном», да и вообще нежности в их отношениях — теперь редкая роскошь. Они попали в императорскую академию совершенно случайно. Дружили еще с пеленок, потому что их родители когда-то давно были знакомы, были друг для друга действительно как братья. Чонин, например, просто не мог не оберегать маленького и не особо отличавшегося силой младшего, когда мальчишки с других дворов смеялись над ним. А Сехун не мог остаться один, потому что «Чонин-оппа» был его единственным другом, которого он любил всем своим сердцем, когда старший альфа решил, что, во что бы то ни стало, хочет пойти в армию и обязательно стать самым лучшим воином, как его отец, хотя на этом никто в семье и не настаивал. А шум за дверью, между тем, затихает. В коридоре становится тихо. А в соседнем крыле, в отдельной небольшой комнатке, вообще, кажется, никого нет. Но это совсем не так. Атмосфера довольно темная и пугающая, но Чонину это не мешает развалиться в кресле, потягивая из своего бокала соджу. Пить в одиночестве вообще-то не самая хорошая идея, но, за неимением компании, приходится довольствоваться тишиной. Уже давно стемнело, а Сехун так и не пришел, отчего альфа решил начать раньше. Дело в том, что только сегодня он видел его в каком-то странном, отрешенном настроении около комнаты Кенсу, когда пошел передать ему просьбу Императора. Но Кенсу там уже не оказалось. Однако альфа все еще оставался стоять у двери, оперевшись головой о дверной косяк. Он даже не сразу заметил Кима, когда тот попытался с ним заговорить, что сразу, между прочим, насторожило, ведь они дружили слишком долго, чтобы сейчас списать все на чужую усталость. Сехун был слишком подавлен, а оттого альфа сразу предложил ему выпить вечером вместе, чтобы хоть как-то развеяться, и сразу получил утвердительный кивок. Это насторожило еще больше. Должно быть, случилось что-то серьезное, потому что последний раз альфа видел друга в таком настроении, когда он вдруг с порога сообщил ему, что влюбился. Но, в общем-то, сейчас отсутствие Сехуна его никак не обидело. Чонин привык к таким вот одиноким вечерам, да и, наверное, у Хуна появились дела поважнее, о которых он просто не успел предупредить. Или он разобрался со своими проблемами, и сейчас ему не особо нужна была помощь. Только вот, все бы было хорошо, но сейчас почему-то нестерпимо хотелось его видеть. И Ким не мог понять: из-за желания компании это или из-за чего-то, что в его голове не укладывалось. — Хэй, — однако, тишина и одиночество длятся не очень-то долго, потому что чуткий слух улавливает скрип двери, к которой альфа во мраке комнаты сидит спиной, а в следующую секунду Сехун тихо входит в комнату, о которой они с Кимом даже не договорились ранее, и садится в кресло напротив, потянувшись к только начатой бутылке соджу и осушив почти половину за один глоток. — Я задержался, извини. Чонин вообще-то уже и не ждал, что младший придет, но когда тот заявляется в комнате, у него чуть поднимается настроение. Потому что порядком пьяный мозг очень рад компании. Особенно такой компании. Они с младшим давненько уже не выпивали вот так вдвоем, не делились друг с другом своими проблемами, и Ким, если честно, успел по этому соскучиться. — И тебе привет, самая непунктуальная личность императорской армии, — альфа усмехается, поигрывая пальцами о грани бокала, и поднимает на мужчину взгляд, чуть приподнимая бровь в немом вопросе, когда аккуратные губы обхватывают горлышко бутылки. Кима переклинивает на минутку, и он просто смотрит на чужие губы, на самом деле очень радуясь, что в комнате темно и этого не видно. — Что-то случилось? — А случилась невозможная любовь, — Сехуну сейчас так до невозможности плохо, что он даже думать не может без отвращения и ощущения себя просто выброшенным на помойку мусором, который даже перерабатывать не собираются, поэтому тихо хмыкает чему-то и в еще один глоток осушает бутылку полностью, отставляя ее в сторону и поднимаясь с кресла, чтобы пересесть ближе к Чонину. Он думает о том, что пить до того, как он заявился сюда, было не самой лучшей идеей, потому что, во-первых, тут и без того было достаточно алкоголя, а, во-вторых, перед глазами почему-то заплясали цветные круги, когда он чуть не упал на друга, неудачно усаживаясь на подлокотник его кресла. — А ты почему решил выпить со мной? Мужчина, оставляя идею прильнуть к широкой груди всегда защищавшего его мальчишки, который теперь стал красивым широкоплечим мужчиной, и на которого из-за внешности, накаченных мышц и высокого статуса вешается в день толпа омег, пододвинул поближе свое кресло и аккуратно забрался в него с ногами. Как в детстве, ему хочется рассказать альфе, кто его обидел, хотя он и не делал этого последние лет двадцать точно, по-щенячьи посмотреть в его глаза и обнять, потому что у них всегда была эта особенная связь. Пускай теперь Сехун и вымахал высоким статным альфой, внутри все равно осталась та часть, которая с немым обожанием всегда была на стороне Кима. Сейчас, когда несколько бутылок алкоголя ударили по мозгам, он отчетливо понял, как же ему повезло, что у него есть такой друг: понимающий, спокойный, рассудительный и красивый, безумно красивый. То есть, способный подставить плечо для слез в нужный момент, конечно! Но себя-то обмануть у альфы не выйдет, потому что он в темноте осматривает Чонина, удивляясь его неимоверной красоте, и почему-то ловит себя на мысли, что от него, должно быть, так пахнет горьким шоколадом, когда он кончает. Черт. Что за мысли сейчас лезут в его пьяную голову. Хотя, если подумать, про это альфа думал не в первый раз. И не только в пьяном состоянии, ведь раньше, когда он был еще мальчишкой, ему всегда было интересно: а если Чонина укусить, появится ли во рту сладкий привкус? — Неужели влюбился в мужа Императора? — почему-то для Чонина это стало той самой невозможной любовью, потому что, по его мнению, все остальное было реально. Однако надо было как-то войти в положение и побыть немного психологом для младшего. В конце концов, не очень-то хочется видеть его печального. А почему? А этого альфа сказать не может. Он не замечает, кажется, как Сехун смотрит на него, а если и замечает, то делает вид, что каждая клеточка его раскрасневшегося лица из-за приличной для азиата дозы алкоголя горит под чужим изучающим взглядом. Пускай он к этому и не привык, но, если его друг так жаждет полюбоваться, то всегда «пожалуйста». Ким не жадный. — Или в его жениха? Согласен, Кенсу неплох, — он только усмехается как-то нервно, замечая передвижения друга, который пододвинулся теперь еще немного ближе, и опять приложился к стакану, устало расправляя широкие плечи. — Но почему-то мне кажется, что я не прав? На вопрос Сехуна альфа не ответил, впрочем, только поднял на него глаза, встречаясь с чуть затуманенным алкоголем взглядом, который даже не поспешили отвести, что немного озадачивало. Ну, а что он должен ответить, если и сам не знает причины? Сехун его друг. Сехун выглядел, так скажем, не очень. Сехуну было решено помочь. — Поделишься именем счастливчика, которому сердце разбил, или посидим в тишине? Или это он твое сердце украл, а возвращать не хочет? — Лухан, — Сехун, покачав головой, прикрывает глаза и выдыхает. Ему все это так надоело. Хочется просто забыть, выпилить из памяти последние полгода жизни. Он не хочет думать об этом омеге. Он не хочет думать о других омегах. Он вообще ничего не хочет. Только если выпить и немного снять напряжение. — Лучше бы уж в мужа Императора влюбился. — Эх ты, дурная твоя голова. Не каркай. Чем тебя мальчишка-то не устроил? — альфа пожимает плечами, пытаясь хотя бы вспомнить, кто такой Лухан и что с ним не так, если ему не нравится такой красавчик как Сехун. А ведь он и правда красавчик. Стоит только взглянуть на его линию челюсти или эти широкие плечи, и любой омега потечет, хотя раньше он был больше похож на несуразного галчонка, которого он именно за эту несуразность и любил. Ой… Господи, что за мысли, Ким Чонин? — Или, вернее, чем ты его не устроил? Или это тот, которому шестнадцать и которому ты не хочешь портить жизнь, да? Мужчина, кинув взгляд на друга, хмыкает и откидывается на спинку кресла, подперев рукой голову. С Чонином легко разговаривать. Иногда ему кажется, что он насквозь видит людей. Или только Сехуна, потому что они так много времени провели вместе. Альфа действительно не может дать внятного объяснения, но он так устал от всех своих проблем, что в голове происходит просто дикая война мыслей и тараканов вместе с ними, которых нет сил успокаивать. — Чонин, хочешь меня? — альфа произносит, наверное, в шутку, устало прикрывая глаза. Но, вообще-то, он и сам в этом не уверен, потому что его телу предательски хочется притянуть мужчину к себе за волосы и низко зашептать что-нибудь о том, как его все достали и как он скучал по нему, потому что его реально все достали и потому что он все еще помнит, как называл его оппой. Глаза Кима загораются тут же. Потому что при мысли о течном омеге его воображение само дорисовывает такие картинки, от которых низ живота неприятно сводит. А тут еще Сехун задает какой-то несусветный вопрос, от которого у альфы в груди что-то замирает, как он может на него ответить? Голова Чонина не настолько пьяная, чтобы сказать «да, хочу», а телу все равно. Тело возбуждено, потому что, когда ты пьян, тебе абсолютно плевать, куда там можно заткнуть свой член. А если ты при этом еще и думаешь о каком-нибудь там утонченном омеге, ему абсолютно плевать вдвойне. — Тебе в голову уже ударило, да? С каких это пор альфа предлагает такое? — мужчина усмехается, но глаза его все еще горят. Он довольно резко поднимается, из-за чего кресло даже со скрипом отъезжает назад, и нависает над соседним, упираясь ладонями в его подлокотники. Похоже, и ему в голову ударило. И хотя его заметно отрезвляет вся эта ситуация, Чонин не против принять правила глупой игры, которую алкоголь в крови считает интересной, а здравый смысл — не лучшей из всех возможных, да еще и с плохим концом. — Альфе.

***

— С этих, — младший как-то криво ухмыляется, потянув альфу на себя, и впивается в его горькие от привкуса алкоголя губы своими, утягивая на свои колени и почти сразу сползая поцелуями ниже, на шею, чуть прикусывая нежную темную кожу. Это немного удивляет их обоих, потому что Чонин, хоть и не дает углубить поцелуй, но и не особо сопротивляется, тогда как Сехун не чувствует абсолютно никакого отвращения от поцелуя с альфой. Это, наоборот, кажется ему запретным, а от этого еще более возбуждающим. Это замечает и старший, потому что уже через пару минут долгих поцелуев он отчетливо чувствует, как что-то твердое упирается в его внутреннюю часть бедра и заставляет отпрянуть в понимании происходящего. — Сехун, блять, — альфа с тихим гортанным рычанием отпихивает младшего от себя, упираясь ладонями в чужие плечи, но почему-то, противореча себе, сжимает своими коленями его бедра. Его и удивляет тот факт, что альфа сейчас возбужден, хоть и понятно, что в этом отчасти виноват алкоголь, поэтому Чонин отталкивает его, потому что это, черт возьми, совершенно ненормально — альфе сидеть на коленях другого альфы, которого всю жизнь воспринимал не иначе, как брата, чувствовать его возбуждение и ощущать, что у тебя низ живота тоже прилично так тянет. От мужчины пахнет горячим кофе и молоком. Молоком совсем немного, что, видимо, свидетельствует о недавней связи с омегой, но от этого-то Ким особенно морщится. Ему сейчас совсем не хочется думать о том, о чем он думает, но, черт, ему не хочется портить многолетнюю дружбу. Ведь они с альфой друзья. Друзья, черт возьми. А какие друзья будут спать друг с другом. — От тебя пахнет этим твоим Луханом. Иди и спи с омегами, я не нанимался в бесплатные шлюхи, — Чонин, прикусив губу от довольно горячих прикосновений к своей шее, вплетает слегка грубоватые пальцы в чужие волосы, с силой оттягивая голову назад и заглядывая в глаза напротив. Губы, на которые совсем недавно с таким желанием смотрел Ким, действительно прекрасны, и обжигают загорелую кожу не хуже искорок костра, но кто сказал, что возбуждают именно они? И кто дал права этому нахалу усаживать сильнейшего воина корейской армии на свои колени? — Кисэн тебе уже мало? Или с головой что-то не так, а? — Может, и с головой проблемы, — младший только пожимает плечами, медленно развязывая ханбок на теле альфы, и вдыхает терпкий запах, совсем непохожий на омежий. Он уже отчетливо осознает происходящее, пока быстро раздевает старшего, который при этом сопротивляется и цепляет его руки, не давая продолжить. Однако мужчина старается не думать ни о последствиях, ни о том, что, вообще-то, альфа не настолько пьян, чтобы подставляться под его ласки, ни о том, что «действительно, блять, это же альфа», пока сжимает член Чонина и прикусывает шоколадную кожу, оставляя огромную отметину на его шее. А что делать Киму… а ничего, потому что он до крови прикусывает губу, ведь альфа, кажется, отлично знает, какую реакцию можно получить, если совсем немного провести грубоватыми пальцами по напряженным яичкам, затем вверх и едва касаясь нежной головки, из-за чего сверху слышится чуть ли не скулеж, ведь с такой скоростью альфа еще не чувствовал такого возбуждения от одного только прикосновения. — Покажись местным лекарям, как закончим это представление, — Чонин почти не сопротивляется, хотя бы потому, что алкоголь неплохо расслабил, и здравый смысл отошел немного на задний план, а вместе с ним пришла замедленная реакция, желание удовлетворить свои потребности, раз уж Сехун начал, и получить удовольствие. Да, именно так Ким объяснил свое минутное переключение из ряда «мне нравятся только омеги» на «хорошо, мне немного нравятся альфы», а потом на «мне нравится Сехун». Осознание это пришло мгновенно, так же, как и те невероятно приятные ощущения, которые пьяное сознание подпитало еще и приятными фантазиями. В голове Кима уже рисовались такие картинки, что упаси Господи кому-нибудь научиться читать мысли. В фантазиях старшего альфа выглядит таким милым, именно милым, потому что то, как он кусает губы, уже отмечается галочкой в списке фетишей. Единственное, что все портит — младший совсем не похож на утонченного омежку. Но зато он, кажется, отлично знает, что нужно сделать, чтобы выбить из альфы первые стоны. Чонин на самом деле даже не замечает, что на его шее уже расцветает не маленьких размеров засос, но оно и понятно, потому что он слишком уж занят чужим телом, до синяков сжимая плечи и в темноте стягивая одежду, которая слегка потрескивает. Но вдруг оба резко трезвеют, причем младший альфа чуточку раньше, потому что он тут же спешит оттолкнуть от себя ошарашенного друга, и хватается за волосы, чуть оттягивая их и качая головой. Чонин на это смотрит с еще большим недоумением, чувствуя, как по его все еще стоящему члену вниз стекает капелька прозрачной смазки, заставляя сглотнуть и осознать, в каком они, блять, положении. — Извини. Я не могу, — чувствуя ком в горле и прикрывая веки, тяжело дыша, альфа вдруг впадает в какое-то странное состояние. Но, несмотря на это «его не могу», со стояком-то в его штанах ничего не сделаешь. И с тем, что он только что делал своей рукой — тоже. — Извини, Чонин. Я слишком люблю Лухана. — Забудь ты про своего мальчишку, — когда Сехун довольно резко меняется в лице, эмоции сменяются и на лице Чонина, который недовольно сгребает альфу с кресла и поднимает на руки, подхватывая под бедра. Младший, конечно, не такой легкий, как какой-нибудь миниатюрный омега, но и Ким теперь не собирается останавливаться. Ему, блять, теперь до боли во всех внутренних органах хочется разрядки, а Сехун снова меняется в лице и так по-блядски улыбается и обхватывает его бедра ногами, что ему, если честно, уже становится плевать, кого и кто там любит. Алкоголь и возбуждение так пляшут по венам, что даже думать становится трудно. И движет телом только инстинкт. Впрочем, как и у Сехуна, выражение лица которого снова меняется. — Возбудить и слиться — это про тебя, да? Зря ты так. От того, что руки затекают удерживать мужчину, альфа, раскидывая бутылки по полу, прижимает младшего спиной к ближайшей стене, ведя носом по ароматной шее и тихо выдыхая на ушко, прежде чем прикусить хрящик: — Раз уж пришел сюда и сам начал, нечего говорить о любви. И плакать тоже не стоит, — в тишине комнаты слышится еще один звук поцелуя, только теперь уже спокойного и даже нежного, хотя вообще-то какие могут быть нежности между двумя альфами? Однако Чонин старается успокоить друга, снова касаясь губами его губ, осторожно целуя, но не настаивая особенно, при этом все еще крепче удерживая за бедра. — Просто расслабься. Ты сам сказал, что любовь эта невозможна, так почему бы просто не забыть? Хотя бы на эту ночь. — Кто тебе сказал, что я тебе дам? — совсем не вписываясь в разговор, младший на это приподнимает бровь, в одно движение оказываясь на ногах и разворачиваясь, прижав Чонина к стене. И с этого момента в его голове исчезают все возможные образы, а просыпается надменность и дух соперничества, потому что если уж тут кто и нагнет кого-нибудь, то только он Кима, как и думал в свои четырнадцать, когда гормоны бушевали и не давали спать. И это в казарме. Где омег с роду не было. И где он в душе запирался с мыслями почему-то о Чонине или прятался под одеялом с головой с ними же. И почему-то все это давно забытое всплыло именно сейчас, хотя и любил он, действительно, Лухана. — Если что-то и будет, то только лишь мой член в тебе. Рыкнув, Сехун вновь впивается в губы друга поцелуем, как бы показывая, кто в этой комнате актив и чего конкретно хотят от Кима. Но и Чонин не спешит отставать, проворно стягивая с него вещи, потому что он знает этот костюм, как свои пять пальцев, ведь в отличие от омежьих юбок и странных кофт, он носит точно такую же, и им обоим это определенно нравится, ведь, зная быстрый способ возбудить, раздеть и коснуться нужного места, намного проще принести друг другу удовольствие. — А кто сказал тебе, что не наоборот, мм? — какой Сехун однако наглый, если думает, что Чонин добровольно сдаст позиции и прогнется под пьяного влюбленного идиота, который пришел к нему в комнату и еще и качает свои права, надеясь, что ему что-то перепадет. — Кишка тонка, солнышко. Я уже, кажется сказал, что не набивался тебе в подстилки. Стена вообще-то не самая удобная, особенно если в нее упираться лопатками. Но Ким не был бы альфой, если бы сейчас просто так подчинился. Даже несмотря на то, что поцелуй выходит довольно приятным и слегка хищным, потому что и в этом мужчины борются за активную роль, кусаясь и рыча, Ким, прикусив чужую губу, с силой толкает младшего в плечи и подсекает своей ногой его ноги, отчего оба валятся на пол, все еще опьяненные то ли непонятной страстью, то ли большим количеством выпитого. Но, к великому удовольствию Чонина, он оказывается сверху, крепко прижимая Сехуна к полу и удерживая его руки за запястья по обе стороны от его тела, но опять же чувствуя на бедрах что-то неприятно твердое и ерзая, чем выбивает из альфы под собой сдавленное мычание. — Умерь пыл, — с ликующей улыбкой альфа опять приникает к чужим губам грубым поцелуем, делясь своей маленькой радостью в тягучем поцелуе, в который Сехун тихо стонет, ведь и Чонин, видимо, осознает, на чем он сейчас ерзает. — Я все равно сильнее тебя. — Черт, — младший только негромко шипит, когда не только больно ударяется спиной о холодный пол, но и чувствует, как его запястья сжимают еще крепче, и ухмыляется на слишком упрямое заявление друга. Это кажется куда более горячим и терпким, чем если бы альфа сейчас пошел к какому-нибудь кисэн. А так выходило, что он тешил свое самолюбие, исполнял детские фантазии, забывал напрочь об омегах и при это не получал взамен ревности и любви, потому что Ким всего лишь его друг, пускай они и долго еще не смогут после этого пить друг с другом наедине. — Так уверен в этом? Мужчина, совершенно не сдерживая силу, что и срывает крышу окончательно, хватает альфу под бедра ногами и резко переворачивается, нависая сверху и силой вырывая руки, закрепляя теперь уже его руки над головой. С омегой бы он никогда не позволил себе драку. И в этом определенно преимущество Ким Чонина, который под ним уже совершенно тяжело дышит, но как-то хищно улыбается, облизывая губы. — Кишка тонка именно у тебя, Чонин. Не хватит смелости засадить альфе. Неудобно ведя руками и, впрочем, особенно не удивляясь проворности младшего, ведь сам же не единожды не только видел его на тренировках, но и сам учил подобному, старший с вызовом смотрит снизу вверх, стараясь освободить руки, хотя и без особенного энтузиазма. Эта наглость ему нравится, особенно если учесть, что альфа раньше никогда таким не был. Обычно их разделяла пропасть формальностей и такой глупости, как служба, ведь положение Чонина было чуточку выше, а Сехун еще и с детства привык к тому, что его нужно уважать. Сейчас же про уважение было совершенно забыто. — А ты хочешь проверить? — когда руки все же удается освободить, альфа резко садится на полу, чувствуя, как в нем закипает злость, и в следующую секунду хоть и не в полную силу, но все равно ощутимо Сехуну в скулу прилетает кулаком, отчего Чонин тихо шипит, потому что костяшки пальцев начинают неприятно ныть. Сехун на мгновение отшатывается и на мгновение замирает как-то шокированно смотря на старшего, который чему-то ухмыляется. — Думай, с кем разговариваешь, щенок. Совсем страх потерял. Несмотря на то, что сей процесс больше похож на драку, а не на приятную прелюдию, альфа под другим альфой неуютно ерзает, недоумевая, почему это так возбуждает, и снова тихо рычит, как-то засмотревшись на проявляющийся на чужой щеке лиловый синяк. Лиловый Киму нравится особенно. И ему в голову почему-то мгновенно приходит мысль о том, что у нормальных людей после секса появляются засосы и укусы, а им, кроме синяков, ничего и не светит. Причем фингал на щеке именно «светит». — Твою мать, — несмотря на то, что Сехун рыкнув, хватается за скулу и стонет, прикрывая глаза, прежде чем закусить губу, он тут же ударяет в ответ, хотя и не прикладывает к этому особенную силу, потому что он уже довольно наигрался и сейчас просто уже хочет взять его на этом чертовом полу. — Совсем охренел? Мужчина откидывает руки Чонина и впивается зубами в его шею, окончательно стягивая его ханбок, в котором в темноте путаются руки, и откидывая его в сторону. В какой-то из углов комнаты, в которой с каждой минутой порядка становится все меньше. — Считай, что это было платой за наглость, — Ким даже склоняет голову набок, наблюдая за тем, как Сехун смешно кусает губы и тихо стонет, и думает о том, что все очень даже неплохо. Младший мог бы очень звонко стонать и под ним тоже, но только не из-за той лиловой метки на щеке. И почему он только такой упрямый баран? Однако в ответ и ему неплохо так достается, от чего лопается нижняя губа, но на не особенно сильный удар альфа даже не думает выказывать свое недовольство стонами или криками, только слизывает кровь и сам тянет друга на себя, скользнув ладонями на его бедра и крепко сжимая. Честно говоря, альфа такой костлявый и формами вообще не обладает, что вызывает смешок, а затем гортанное рычание, потому что, да, несмотря на это Чонин все равно его хочет.

***

Им нужно еще немного времени, чтобы вдоволь надышаться друг другом, хотя запах двух возбужденных альф, алкоголя и еще чего-то странного уже дурманят разум и не дают соображать нормально. Чонину не хватает прикосновений: изучить, коснуться, попробовать на вкус бледную кожу. Сехуну — поцелуев и укусов. И сейчас они смотрятся так комично, сидя на полу, посреди маленькой комнаты, окруженные бутылками, так отчаянно цепляющиеся друг за друга и понимающие, что больше такого не повторится. — Хватит уже кусаться, — Чонин в долгу, впрочем, не остается, до конца стягивая с Сехуна одежду, которая снова трещит по швам и ногтями проезжается по сильной спине, оставляя полосы царапин. — Мне становится скучно. Ким прекрасно знает, что завтра утром Сехун, осознав все на трезвую голову, побежит к своему Лухану. Не завтра, так послезавтра. Не послезавтра, так через неделю. Сехун же прекрасно знает, что альфу завтра будет тошнить от воспоминаний и от него тоже. Но сейчас-то они не думают об этом. — А мне безумно весело, — младший рычит в ответ, зашипев от легкой боли в спине, и проходится ногтями по бедрами старшего, закидывая его ногу к себе на поясницу. Ему вдруг приходит в голову гениальная вещь, пока он проходится поцелуями от коленной чашечки старшего до его бедра, стараясь не разрывать зрительный контакт, хотя в ответ, вроде, кулаками не машут больше и сопротивляются как-то без особого энтузиазма. — Дашь мне сегодня, и я дам тебе в следующий раз. В ответ лишь кивают, потому что Чонин тоже порядком устал играть в недотрогу, да и губа саднит ужасно, а тело требует разрядки и теплой постели, желательно быстрее, поэтому альфа неоднозначно подмигивает, аккуратно раздвигая чужие крепкие ноги и устраиваясь между ними, и аккуратно, можно даже сказать, нежно, покрывает поцелуями узкие бедра, осознавая весь масштаб проблемы. Чонин же только щурится, потому что после этой ночи у него явно все будет болеть, ведь младший тоже не особо стесняется выражать свои эмоции царапинами. Только вот, никто не говорил, что это ему по каким-то там причинам не нравится. Может быть, он даже мазохист. — Я что-то не уверен, что будет этот следующий раз. Мне кажется, что это очень ловкая хитрость, — впрочем, альфа уже сдался, потому что возбуждение берет свое, а алкоголь в крови требует уже хоть чего-нибудь, кроме драк. — Но за это ты у меня завтра побегаешь на утренних сборах. Чонину вообще-то неловко и непривычно, но, так уж и быть, он поддается, стараясь вспомнить, что в подобном случае делают омеги. Мысли в голову почему-то не приходят, и он просто двигается чуть ближе, утыкаясь лбом в чужое плечо и очень забавно обнимая младшего ногами, вообще не отличаясь при этом какой-то нежностью и утонченностью, хотя и тихо выдыхая от довольно теплых поцелуев. Не то чтобы он хочет казаться пластичным и утонченным, но ему кажется, что это чуть ли не единственный способ получить, наконец, желаемое. Но потом Сехун снова матерится, Чонин снова царапается, запахи мешаются, а на потолке оседает дикое желание и страсть. — Блять, сборы, — альфа стонет, потому что идти не хочется, но тут же негромко смеется с действий друга и качает головой, прикусывая выпирающую косточку на худом бедре, потому что Чонин — альфа, и его природа тоже формами обделила. — Расслабься. Тебе не обязательно быть похожим на омегу, чтобы я тебя сейчас хотел трахнуть. — Еще одно слово, и ты у меня будешь всю территорию дворца ближайшие две недели в полном одиночестве патрулировать, — Чонин шипит. Причем шипит совсем не по-доброму, даже несмотря на то, что такие ласки кажутся нереально приятными. Он даже чуть вздрагивает от прикосновения чутких губ и медленно откидывается назад, опираясь ладонями о холодный пол и чуть сгибая руки в локтях. Неуютно. Вообще неуютно, что над ним — над сильнейшим воином корейской армии! — нависает его же подчиненный, явно попутавший все берега. Однако Чонин ведь сам позволяет, верно? А значит, он вполне готов получить от Сехуна сейчас все, что можно. В частности — удовольствие. Подхватывая идею заботы и нежности, старший уже спокойнее, никуда не торопясь, ведет раскрытой ладонью вниз по животу друга, пальцами очерчивая кубики пресса и довольно усмехаясь, прежде чем скользнуть ладонью еще ниже, сжимая его член в кольцо пальцев и как бы оценивая размер, медленно поднимаясь ладонью вверх. — Какой-то ты хлюпенький, Сехун. Пора действительно устраивать тебе больше тренировок в день, — мужчина будто издевается и медленно очерчивает подушечкой большого пальца головку члена альфы, ухмыльнувшись. — Да и, неужели вот этим ты собрался меня удивить? — Договоришься, и войду насухую, — это, кажется, немного задевает, потому что альфа рычит и, толкаясь в прохладную ладонь старшего и чуть постанывая от узости сжавшихся пальцев, выдыхает, сжимая чужие бедра в своих ладонях, потому что Ким чуть ерзает на полу, тоже требуя к себе внимания. — Получится ли у меня развести тебя на минет? Или ты слишком альфа, чтобы кому-то сосать? — Договоришься, и с пинком вылетишь из моей комнаты, — альфа тут же разжимает пальцы, недовольно покачав головой, и вообще убирает руку за спину, снова с вызовом просматривая на Сехуна. — Я не настолько пьян, чтобы отсосать тебе. Приходи за этим в другой раз. И не ко мне. Чонин даже брезгливо щурит глаза, потому что где-то в глубине сознания здравый смысл пищит о том, что они вообще не должны валяться сейчас на полу и говорить об этом. Но мужчине решительно плевать, потому что он за плечи снова притягивает младшего к себе, сминая его губы в грубом и требовательном поцелуе. И ему с готовностью отвечают, обводя самым кончиком языка ровный ряд зубов, чтобы углубить поцелуй, тогда как их языки снова сплетаются в неясном танце. И в легких воздуха не остается совсем. — Войди уже хоть как-нибудь. Пока я не передумал, — Ким отвел было взгляд, но поцелуя не разорвал, только притянув мужчину ближе, но, однако такие ласки в планы младшего уже не входили, потому что он тут же, сползая горячими прикосновениями губ ниже по подтянутому и безумно красивому телу, языком обводит пупок и сразу же вбирает член друга чуть ли не до основания, даже не подумав о том, что это как-то неприятно. Словно делал это всю свою жизнь, Сехун играется языком с горячей головкой, пока наугад подносит пальцы к пухлым губам Чонина, жестами приказывая тому сосать, чтобы хоть как-то облегчить боль (хотя то же самое ему ой как хочет приказать сам Чонин), но ему не обязательно это хоть как-то объяснять, ведь он не мальчик и не раз делал так сам. Альфа даже чуть приподнимает одну бровь, с интересом наблюдая за Сехуном, пока тот не опускается ниже. Ощущая горячие губы, а затем и то, как головка его члена уперлась в стеночки чужого горла, Ким даже вздрагивает, закусив губу, чтобы не застонать в голос. — Черт. Он даже не может съязвить на тему «твои руки грязные», потому что очень хорошо, хотя альфа и дразнится. Поэтому старший послушно обводит влажным кончиком языка подушечки чужих пальцев, блаженно прикрывая глаза, и, слишком мокро причмокнув, чуть покусывает их, только потом немного склоняя голову набок и вбирая длинные пальцы глубже, как бы показывая, что и от Сехуна хочет того же. Всей пятерней же он вплетается в чужие волосы, чуть надавливая на затылок, хотя и понимая, что это немного неправильно, и тяжело выдыхает, с характерным звуком выпуская длинные пальцы изо рта, старательно смочив их слюной.

***

— Чертов идиот, — единственное, что с тяжелым вздохом выдает Ким, приправляя это все отборным не литературным матом, который стоит зацензурить. — Чтобы после этого ближайшие двое суток ко мне не подходил. — А как же лишние километры на сборах? — Сехун же на это только ухмыляется, добавляя еще два пальца и действуя совершенно не так, как делал бы с омегами. Чонин кичится, что он мужик. Мужики не чувствуют боли. А вообще, ему в уже безумно хочется взять и войти в это горячее, узкое, сопротивляющееся тело под собой. Но не делает он этого только из-за заботы о своем хене, которому явно не хочет сделать больно, раз так тщательно растягивает узкие девственные мышцы. — Тебе не обязательно бегать вокруг меня, — а вот на это заявление альфа готов снова съездить кулаком по этому наглому личику только теперь в полную силу, потому что это же издевательство какое-то. Чонин, честное слово, не понимает, как от этого можно получить удовольствие, и не прекращает сей процесс только из гордости. И дабы заглушить свое явное неудовольствие (если это вообще можно так назвать) он только снова тянет младшего за волосы вверх и утыкается в его плечо, оставляя на последнем след от своих зубов. Сехун теперь наоборот с огромной нежностью покрывает чуть темную кожу старшего поцелуями, а потом медленно вынимает пальцы из сопротивляющегося тела и тянется за маслом, которое так удобно валяется на полу среди все тех же пустых бутылок. Чонин будто готовился. Смазывает член и медленно приставляет головку ко входу, отчего в почти черных глазах напротив читается ужас и нежелание продолжать, но младший правда старается успокоить этот панический внутренний страх мягкими поглаживаниями и какими-то бессмысленными фразами шепотом, которые, правда, прерывается на сдавленные стоны, стоит только ему неудачно качнуть бедрами и одной только головкой проникнуть в горячее тело под собой. — Ненавижу, блять, тебя, — опять же, альфа и сейчас не скупится на ругательства и громкие рычания, замечая, что Сехун настолько урод, что вылил полфлакона его любимого масла. И ладно бы только масло. Если младший от этого, судя по стонам, ловит кайф, то Чонин даже слово такое забывает, снова стиснув зубы на чужом плече и с характерным звуком царапая пол, а заодно и все, что на нем находит, стараясь о что-нибудь опереться. — Понежнее быть не учили? — Не учили, — стараясь сделать хоть что-нибудь и хоть как-нибудь расслабить альфу, потому что тот так сжимает его внутри себя, не давая что-то сделать, что им обоим приносит болезненные ощущения, Сехун огрызается в ответ и с силой толкается в горячую узость, прикрывая глаза и тяжело выдыхая, прекрасно слыша, как под ним чуть ли не хнычут. — Потерпи немного, детка. Скоро станет легче. Мужчина откидывает волосы назад и обхватывает член альфы рукой, чуть сжимая, чтобы хоть чуть-чуть облегчить его страдания, ведь удовольствия должны получить оба, а пока с этим у них обоих как раз проблемы. Чонин просто до невозможности узкий. И это чувствуют оба. Потому что, блять, одно дело пальцы, а другое дело та штука, которую Сехун пытается в него запихать. — Тогда я сочувствую каждому омеге, который с тобой спал, — на полу уже остаются характерные царапины, пока Чонин заглушает неудовлетворенный полустон рычанием и укусами, которыми с огромной скоростью покрывается не только чужое плечо, но и шея, а также часть открытой кожи на груди и руках. М-да уж, вряд ли можно назвать сей пьяный акт секса «по дружбе» чем-то нежным и чувственным, потому что с каждым движением Сехуна, альфа материт все, что видит и слышит, на чем свет стоит, и сам в ответ не думает нежничать, как бы пытаясь отомстить. И пока на шее мужчины расцветают крупные алые засосы и следы зубов, на бедрах и спине распускаются царапины, потому что Чонин ой как против продолжать, брыкаясь и отталкивая от себя младшего. Тоже мне друг. Какой вообще здравомыслящий человек станет называть самого Кима «деткой»? И как у Сехуна на то хватает фантазии? — Закрой уже свой рот, ненормальное создание, — у альфы уже кончаются силы и выдержка, чтобы не заистерить и не выставить этого… Сехуна за дверь, а потом лечь, простите, филейной частью кверху и не вставать пару дней, потому что, черт возьми, это реально больно. Он даже мысленно просит прощения у всех тех омег, с которыми спал, и так же мысленно посылает младшего куда подальше. Спина и поясница уже прилично затекают, потому что: — Я, блять, тебе не гибкий омежка, чтобы мне было удобно ноги перед тобой раздвигать. И в конечном итоге, альфа с силой толкает другого альфу (да-да, очень парадоксально) в плечи, седлая его бедра, и со всей вселенской ненавистью смотрит в глаза напротив, прикусывая губу и быстро опускаясь на полусогнутых ногах, давя то ли стон, то ли рычание, то ли очередной мат. Сехун вряд ли против полежать на спине, отчего он поддается напору старшего и оказывается снизу. Но после он сразу же садится, оказываясь на одном уровне с Чонином, что позволяет немного сменить угол и толкнуться прямо в простату. Заглушая чужой громкий и, видно, удивленный стон, чтобы не перебудить весь Дворец, он почти сразу снова впивается в губы Кима поцелуем и замедляется, делая все более медленно и нежно. А вот этого Чонин совсем не ожидал. Нет, ожидал, конечно, но не думал, что почувствует что-то подобное. Он даже от неожиданности снова мелко вздрогнул, закатывая глаза, и немного низко простонал что-то в поцелуй, чуть поерзав. Это, к слову вызвало еще каскад странных и неизвестных до этого эмоций, а «ты последний мудак, Сехун» как-то резко сменилось на: — Блять, повтори. Даже сами движения стали спокойнее, ибо больше мужчина не царапался и уж тем более не кусался. Только немного сильнее сжал чужие плечи в своих больших ладонях, притянув совсем немного ближе к себе, и ногами обнял альфу за бедра, в какой-то момент уже самостоятельно приподнимаясь и с довольно громким выдохом опускаясь на его член снова. Если его медлительность мужчине не нравилась, то с нежностью никаких проблем не было. Как бы странно и необычно это ни было, Ким поймал себя на мысли, что в Сехуна действительно было бы неплохо влюбиться. Он ведь ни капли не врал, что мог надолго останавливать свое внимание на красивом и вечно холодном лице друга. И эти поцелуи не казались ему сейчас какими-то особенно противными, как раньше, когда он думал об этом. Конечно, альфа мог списать все это на алкоголь. Но, вообще-то, он уже давно выветрился из его организма вместе со здравым смыслом. Да и не только красивая внешность привлекала мужчину. Сехун всегда был хорошим и понимающим другом. А что еще Чонину нужно для полного счастья? Комната быстро наполнялась тихими и, наверное, немного неловкими стонами, потому что ну не нормально это, Ким Чонину стонать в полный голос, когда рядом спят люди. Становилось душно и жарко, хотя это альфе ничуть не мешало. Даже напротив, он поймал себя на мысли, что удовлетворяет своего внутреннего фетишиста, слизывая с чуть солоноватой на вкус шеи младшего капельки пота. И как после этого можно считать этого наглеца с отменным членом (нет, конечно, Чонин так ни за что не думает) своим другом? А между тем за окном уже розовеет небо, что странно, ведь альфе кажется, что ночь только началась, хотя время, что так быстро пролетело, шло уже к трем часам ночи. Ох-х, черт, Сехун еще и так крепко удерживает его бедра, направляя, и спускается прикосновениями горячего языка к его твердым от возбуждения соскам, как будто точно знает каждое чувствительное место, пока Чонин думает, что больше с омегами и в одну постель не ляжет, ведь такого он ни с одним из них не чувствовал. — Блять, — Сехун в ответ на горячие и судорожные вдохи, негромко стонет, прикусывая нежные бусинки, кожу на груди и плече, и куда быстрее толкается в старшего, буквально вновь опрокидывая того на пол и нависая сверху, негромко порыкивая. Первое полноценное движение, второе, третье… пятнадцатое. И оба начинают видеть вперед глазами цветные пятна и яркие звезды, потому что ни один, ни второй такого никогда не испытывали, а адреналин в крови берет свое и заставляет сердце бешено биться, когда старший улавливает смысл и начинает подмахивать бедрами. — Твою мать. — Тише, сквернослов, — альфа тихо смеется, снова притягивая младшего к себе для поцелуя. В конце концов, если уж расслабиться и наслаждаться моментом, то от него нужно брать все. Тем более, целуется Сехун тоже неплохо. — Не надо тут припоминать моих родителей. Несмотря на то, что открытая и разгоряченная кожа создает контраст с холодным и почему-то скользким полом, мужчина об этом не особенно думает, потому что он остро чувствует совсем другое. Причем чувствует впервые, и из-за этого после каждого толчка вздрагивает и закатывает глаза, чуть кусая чужие горячие губы и ногами совсем немного надавливая на поясницу, не давая отстраниться. Чонину сей процесс явно нравится, хотя к настойчивости он и не привык. Чонину хорошо, и плевать на стереотип о том, что альфы с альфами не спят, потому что об этом никто не узнает, а после двадцатого толчка он уже не чувствует ничего, кроме головки чужого члена, которая точно попадает по простате, заставляя блаженно скулить и жаться ближе, забывая обо всем на свете. — Я сейчас кончу, черт. Слишком непривычно, — не то чтобы старший действительно хотел бы закончить так быстро, но друг его, оказывается, слишком напористый. У Кима даже дышать через раз получается, давясь стонами, когда Сехун очень уж умело попадает по нужной точке. И, господи, мужчина уже предвкушает, как утром будет избегать чужого взгляда, потому что как-то это неправильно. А если еще и вспомнить про омегу младшего, то получается, что к нему вообще пришли, чтобы залить свое горе и просто отвлечься (читай как «потрахаться»). Ну что ж… Чонин от этого хотя бы получает удовольствие, даже несмотря на то, что в пояснице у него получается прогибаться не очень хорошо, а в глазах иногда темнеет от слишком ярких ощущений.