Любовь для Императора.

Кенсу какое-то время еще бродит по единственному извилистому коридору Дома кисэн, слушая, как в каких-то комнатах кто-то заливисто смеется, как где-то вдалеке кто-то ведет долгий и, кажется, философский разговор, как за окнами темного коридора еще кто-то что-то кричит, видимо, требуя остальных собираться быстрее. Темно, спокойно и никто не плачет. На самом деле, омега не склонен все усложнять. Он не особо понимает, почему Сехун так резко отказывает младшему, ведь что мешает им продолжать именно такие отношения? Почему бы альфе просто не приходить к омеге раз в несколько дней, гулять с ним, целоваться, обниматься и мечтать о будущем? Почему бы не пустить все на самотек, наслаждаясь настоящим, и не оставить все эти слезы и истерики до худших времен? Ведь никто же не умер, кроме нервных клеток Кенсу, конечно. В общем-то, это забавно, но мысли у омеги именно такие. Он решительно не понимает только одного: если эти двое так нравятся друг другу, почему бы просто не попробовать. В конце концов, если не получится, всегда можно тихо-мирно разойтись, но хотя бы с осознанием, что они пытались. Он сегодня больше не может видеть слез младшего, потому что и его он не очень хорошо понимает. Конечно, Кенсу не глупый и до него, впрочем, отлично доходит, что в шестнадцать все омеги такие, как его Лухан: мечтательные, немного ветреные, глупые — но, с другой стороны, он не помнит, чтобы он сам был таким. Серьезно, омега, конечно, мечтал о любви и отношениях, но он никогда особенно не заглядывался на альф, не пытался привлечь их внимания, никогда не вешался на кого-то и не думал даже о том, чтобы оказаться в чьей-то постели. В общем-то, омега был тихим и… скромным? Да, пожалуй. И, может быть, именно поэтому за семь лет он впервые встретился с Чанелем в такой смешной ситуации. А ведь мог бы увидеть его в первый раз еще в пятнадцать на первом приеме во Дворце. Но альфе тогда было двадцать девять, в голове завывал ветер, а на омег он как-то не особенно обращал своего внимания. А Кенсу своего внимания не обращал на альф. Хотя, думая сейчас об этом, он понимал, что, если бы тогда их взгляды пересеклись, они бы уже семь лет посыпались в одной постели, и это он бы подарил Императору наследника, он был бы его законным супругом и единственным любимым человеком. Хотя, с другой стороны, кто знает, как бы тогда все сложилось, а сейчас? Сейчас они уже взрослые люди, прошедшие через определенные испытания и осознающие теперь, как сильно нуждаются друг в друге. Сейчас у каждого есть метка на шее, мечты на будущее. Они есть друг у друга и это, пожалуй, самое главное, ведь омега знает, что он все равно единственный его любимый человек, скоро у них официально состоится церемония бракосочетания, только вот Чанель сначала разведется со своим нынешним мужем, и у них обязательно будут дети, совершенно точно похожие на альфу заостренной формой ушек. Пока Лухан тихо посапывает в своей кровати после долгой истерики, Сехун на эмоциях не отходит от его двери, Чонин попадается ему на пути какой-то озадаченный, но омега умудряется ускользнуть от его взгляда, потому что, если честно, ему хочется побыть одному. Он, в свою очередь, уже минут через двадцать покидает Дом кисэн и, оказавшись в саду, пожимает плечами, устало потягиваясь. Приходится еще какое-то время постоять, глядя в горячее от заката небо, но при этом кутаясь в не очень-то теплый ханбок, потому что на улице противоречиво прохладно. И мысли быстро приходят в порядок. Небо кажется в эту минуту таким ярким, но спокойным, потому что пушистые облака все еще белые, только та полоса, что соединяет живое небо и мертвенно холодную землю, горит почти кроваво-красным, заставляя слегка поежиться. Омега задумывается, что все это исчезнет через какой-то миг. В следующую секунду это облако, похожее на мягкую перину, уплывет куда-то далеко-далеко. Закат сменит цвет и станет чуть желтее. Небо потемнеет на пару тонов, а Кенсу так и останется стоять здесь, наблюдая за тем, как его тень медленно растворяется, точно так же, как и мгновения его жизни, время, которое он проводит в одиночестве, кажется, наслаждаясь им. Однако, что-то внутри все же щелкает, потому что кисэн осознает, что да, он стоит тут один, а там его, наверное, ждет его Чанель. А даже если не ждет, то думает о нем. Потому что Кенсу тоже всегда рядом с ним, в своих мыслях. Постоянно. Альфа настолько плотно поселился в его голове, что ему даже самую малость страшно, но это все не важно, ведь он готов с удовольствием выделить ему еще пару свободных закутков сознания, потому что и самому этого хочется. Уже минуты через две немой задумчивости и любования на закат одинокий силуэт в лице низкого омеги медленно плывет по узким, но уже привычным тропинкам во Дворец, потому что он устал и просто хочет обнять Чанеля, сказать, что все они дураки, уткнуться в его шею и глубоко вздохнуть, ведь только в альфе он видит того, кто обязательно сможет его защитить и не важно: от одиночества ли или от чужих проблем. По пути Кенсу встречает редких людей, кланяясь и опуская глаза, но, впрочем, уже почти добирается до нужной комнаты без происшествий. Он настолько сильно погружается в свои мысли, думая о Чанеле, об их семье, о будущем, о том, что его ждет любимая мягкая кровать, что не замечает, как кто-то, окликнув его, кидает на него немного злой, но внимательный взгляд темных глаз. — Простых людей уже не учат показывать свое уважение особам императорского двора? — слыша немного надменный голос и почему-то вздрагивая от него, омега скорее по инерции опустился в довольно низкий поклон, хотя, вообще-то, не должен был делать этого. В конце концов, он сам был особой императорского двора, и единственное уважение, которое он должен был показать тому, кто сейчас с ним заговорил — легкая улыбка и приветствие. Но, кажется, тому, кто только что практически унизил Кенсу, этого показалось мало. — С каких это пор лично мои подчиненные из Дома кисэн перестали опускаться на землю в поклон передо мной? Кенсу вздрагивает снова, тяжело выдыхая и, если честно, жалея немного, что не попросил встретившегося по пути Чонина проводить его до покоев Его Величества. Но он никак не ожидал, что в такое позднее время встретит того, кто сейчас стоял перед ним и показывал все свои полномочия, определенно пытаясь задеть посильнее, ведь Бэкхен прекрасно знал, что перед ним тот самый омега, на которого Пак Чанель променял его. Бэкхен бы и не подумал, что у его мужа настолько все плохо со вкусом, но он прекрасно знал, как пахнет альфа, с которым он пускай и был в постели всего один раз. А аромат этот был точно такой же, какой он почуял от невзрачного юноши в яркой одежде. А теперь, когда он еще и увидел метку на чужом плече, с которого из-за поклона сползла легкая ткань, омега просто взбесился, решая, что если он сейчас вырвет ему к чертям все волосы — Чанель точно никогда его не простит, а вот если унизить его своими словами, то этот лупоглазый и совершенно некрасивый кисэн не сможет пожаловаться альфе из чувства собственной гордости. Но Кенсу не был гордым. Да и он действительно помнил о том, что обязан выполнять приказы мужа альфы, ведь Бэкхен все еще его начальник. Кенсу не гордый, да. Поэтому, слыша в свой адрес обидные слова, все равно медленно преклоняет перед омегой колени, не смея поднимать взгляда. И пока Бэкхен ликует, его сердце немного разрывается от непонятной горечи, ведь завтра утром он должен будет встретиться с ним, чтобы якобы познакомиться. Но какая ирония. Теперь они уже были знакомы. И если Кенсу думал о том, что его соперник принял его за обычного кисэн и за завтраком завтра «необычность» Су станет для него неожиданностью, то Бэкхен, напротив, зло ликовал в душе, поправляя свою прическу. Конечно, он не ожидал от этого несуразного омеги такого, но сейчас он так просто заставил своих слуг тихо посмеиваться над ним, что просто не мог радоваться молча, ухмыляясь. Хотя где-то в глубине души он и понимал, почему Чанель выбрал именно этого омегу, а не его. В Кенсу было все, чего не было в нем самом. Сейчас, лишь один раз взглянув на омегу, Бэкхен понимал это, потому что… да просто «потому что». Омега был миниатюрным, но, между тем, природа не обделила его формами. Даже сквозь мешковатую одежду, его фигура смотрелась идеально: короткие, но идеально стройные ноги, широкие, явно упругие бедра, красивый изгиб худой талии, в меру угловатые плечи. Бэкхен же даже близко не был таким со своими длинными ногами, узкими костлявыми бедрами, широкой грудью и немного изменившейся после беременности талией. Более того, огромные глаза в половину идеально чистого белого лица, даже на миллиметр не скрытого косметикой, не шли ни в какое сравнение с его маленькими и узкими, а еще и вечно подведенными черным. Пухлые губы, покусанные в кровь, тогда как у младшего омеги они вообще еле заметны, хоть и накрашены всегда яркой помадой. Кенсу во всем, кажется, был идеальнее, чем он! Даже в своей покорности, все еще склоняясь в поклоне. Бэкхен ненавидел его в эту минуту. Но еще больше Бэкхен ненавидел себя, потому что, несмотря на то, что униженным был этот омега, оскорбленным он чувствовал именно себя. И теперь в нем закипала такая злость, что замолчали и прекратили свое хихиканье даже кунъне, окружившие своего Господина. — А ну пошел вон, — омега вдруг резко сорвался на почти визг, разворачиваясь и пряча свои злые и разочарованные слезы. И как он только не мог понять, что Чанель любил этого омегу с его цветочным запахом не за необычную форму пухлых губ, а за отсутствие на них помады, не за огромные глаза, а за самый преданный и невинный взгляд, который, правда, становился еще более интересным — недовольным — когда омега сводил густые бровки на переносице, и не за острые ключицы, а за невероятный аромат на них. И даже если бы этот омега располнел и потерял всю стройность своего тела после беременности или заработал бы шрам в пол лица, он бы все равно с немым обожанием целовал его животик и улыбался самому живому взгляду. Ведь эти искорки в глазах никуда не денутся, а одуванчик волос останется с ним даже когда эти волосы поседеют. Но Кенсу не спешит подниматься, испытывая какие-то странные чувства. Теперь он был точно уверен, что этот омега узнал, кто сейчас перед ним склонился в поклоне. Кенсу отчетливо понял, что Бэкхен отлично почувствовал или увидел метку. Но почему же он тогда так повел себя? Кенсу совершенно не зло сейчас думал об этом, так и оставаясь в низком поклоне, пока не понял, что шаги остались где-то очень далеко. Только после этого омега все еще в какой-то прострации поднимается с грязной земли, наскоро стряхивая с ханбока пожухлую траву, и продолжает свой путь в уже совершенном одиночестве, даже радуясь этому, потому что может без лишних разговоров наконец-то постучать в нужную дверь и, не дождавшись ответа, видимо, потому что Чанель был еще занят, опустить голову на дверной косяк, дожидаясь своего альфу и думая о том, что только что произошло. Кажется, теперь он понимал, почему Пак так не хотел их знакомить.

***

Бэкхен не мог отойти от этой встречи еще какое-то время, на сей раз почувствовав, что злость просто выжгла в нем все возможные эмоции, ведь теперь он сидел на своей кровати — просто сидел — не кидался посудой, не бил дорогие предметы интерьера, более того, он даже ни о чем не думал, кроме того, что сейчас очень бы хотел видеть в своих покоях Минсока. Последнее время он нуждался в нем примерно так же, как в воде: на самом деле, вода нужна была ему каждый день, но вспоминал он о ней, только если хотел пить. Так вот сейчас Бэкхен хотел пить, просто сидя и думая о том, что он уже и не любит Чанеля на самом деле. Да и не любил его никогда. А, может быть, и любил, да только злость и ненависть уничтожила это чувство. Но, если он понял уже, что не любит Его Величество, хотя бы потому, что невзаимная любовь живет не так долго, как принято думать, то ненависть-то из его души никуда не делась. Чанель растоптал его, уничтожил его добрую прямоугольную улыбку, которой в детстве так восхищались родители, убил в нем все самое светлое своим эгоизмом и холодностью, просто выкинул когда-то подаренное ему сердце. Чанель убил его прошлую жизнь, а потом и его самого, забрав у него надежду на любовь и счастье, и теперь Бэкхен отомстит ему. Не за то, что альфа не сберег его немую любовь, не за то, что не уважал его чувства и его самого, не за то даже, что унизил его перед всей Кореей этой бумажкой на развод. Он отомстит ему за то, что в его жизни есть другая любовь. Только лишь за то, что она существует. За то, что существует омега, который, как ему кажется, превосходит его во всем. Бэкхен отомстит любой ценой. Разведет огородик на пепелище чужой любви. Покроет этим пеплом голову альфы. Выжжет его эмоции, чувства, его самого изнутри и заставит глотать слезы, потому что это самое малое, что он может сделать, чтобы почувствовать себя лучше. Потому что у всех, кто когда-либо обидел его, внутри должно быть такое же пепелище, что и у него. Потому что Бэкхен сделает то же самое, что сделал Чанель: он заберет у него любовь. И в его сердце останется только он — омега, которого он будет ненавидеть — потому что иначе никак. Либо Чанель будет любить его, либо никого больше. — Ваше Высочество, — в дверь внезапно постучали, отчего гримаса ненависти на лице омеги, словно по щелчку пальцев, куда-то исчезла, меняясь обычной холодностью, которая, как всегда, была идеальна. Многие приближенные к Бэкхену кунъне, особенно только заступившие на службу в его прислугу, шокированно хлопали глазами и пожимали плечами, замечая в нем такие черты. У омеги было что-то вроде раздвоения личности. Он мог начать смеяться слишком резко, а через несколько минут кричать и выгонять всех из своей комнаты, а порой и из Вонсона. Иногда он начинал ласково улыбаться и сыпать любезностями, причем не лицемерно, как на каком-нибудь там званом вечере, которые посещал со своим мужем. Он мог вдруг резко, увидев яркую помаду на своих губах в отражении случайного зеркала, начать стирать ее порой прямо рукавом своего ханбока, как будто это было необходимо ему, словно воздух. Порой же, наоборот, он превращался за долю секунды в какого-то тирана, крича на омег, которые делали ему совершенно не такую прическу, как он хотел, даже если всего пять минут назад он сам просил их об этом. Так произошло и сейчас: на лице омеги заиграло слишком много эмоций, отчего казалось, что он не сможет остановиться хотя бы на паре из них, и вдруг он улыбнулся. Улыбнулся своей смешной прямоугольной улыбкой, потому что то, что сообщил ему мальчишка, почтенно склонившийся в поклоне прямо в дверях, очень воодушевило его. — Господин Минсок передал Вам, что хочет видеть Вас, и, что, если Вы позволите, он зайдет через несколько минут, — теперь в омеге боролись два совершенно разных чувства. С одной стороны все та же ненависть чертенком на левом плече шептала о том, что этот омега-кунъне пришел сюда совершенно не за тем, чтобы сообщить ему про «Господина Минсока», а с другой стороны, Бэкхену сейчас настолько сильно была необходима вода, что он не мог ничего сделать со второй свой частью, которая требовала, чтобы он так и продолжал улыбаться, поговорил со своим другом, обнял его покрепче и забыл уже, наконец, ту первую сторону, которая жаждала смерти и разрушений. Сам же Бэкхен был в замешательстве. Он не мог подчиниться ни одной из сторон, но и сопротивляться им тоже не мог. Он чувствовал, как неопределенность поджигает пепел внутри него, а он порой горит лучше, чем искренние чувства. Несмотря на то, что омега уже был опустошен дальше некуда, он все еще улыбался своей прямоугольной улыбкой, которая казалась теперь все более и более натянутой. Мальчишка, который украдкой посматривал на него, даже как-то вздрогнул, не понимая, почему его не отпускают так долго. Никто из прислуги обычно не хотел оставаться с супругом Его Величества один на один, особенно, когда он был вот в таком непонятном настроении. Но и уйти из комнаты без его разрешения нельзя было. Поэтому-то кунъне сейчас только напряженно кусал губы и надеялся, что он отсюда выйдет хотя бы не в сопровождение истерических криков. — Пускай Господин Минсок зайдет, если это столь важно. Я жду его. Только вот, и тебя я ждал с другой новостью, — когда омега собирался уже уходить и даже выдохнул с каким-то облегчением, думая, наверное, что у Бэкхена снова произошел приступ его раздвоения или он попросту забыл о том, что просил ранее, выражение лица последнего снова сменилось со спокойного и какого-то привычно детского, на вновь надменное и злое. Мальчишка закашлялся, но тут же полез шарить в карманах, пока его повелитель тяжело дышал над ним то ли нервно, то ли зло. — Где то, что я просил? И без того угловатые плечи приподнялись выше, из-за чего омега казался хищным зверем над своей добычей, а красивые черты лица снова исказились до неприятного холода по спине прислуги, пока он впопыхах достал из кармана маленький сверток, сразу положив его в чужую раскрытую ладонь, склоняясь, кажется, еще ниже. Он знал, что там. И Бэкхен тоже прекрасно знал, что так приятно обожгло его ладонь. И от этого становилось еще страшнее, ведь от его торжествующей улыбки повеяло каким-то могильным холодом. — Если кто-то узнает, тебя повесят, — Бэкхен чуть не расхохотался, сдерживая себя лишь потому, что за дверью послышалась мягкая поступь тихих шагов. Буквально на секунду в темных глазах она разбудила спокойствие и немного страх от собственных мыслей, снимая застелившую сознание пелену гнева. Но только на секунду. Потому что Бэкхен тут же поспешил спрятать помещавшийся в ладони сверток в карман своего нарядного ханбока и кинуть на все еще трясущегося мальчишку недобрый взгляд. Все складывалось просто великолепно. — А теперь пошел вон отсюда. И сделай так, будь добр, чтобы я забыл, как выглядит твое лицо. В следующее мгновение оба омеги с облегчением выдохнули, потому что один сразу же метнулся к двери, с удовольствием исполняя приказ, а другой, завидев в дверном проеме озадаченного друга, понял, что сделал все вовремя. На красивом лице появилась теперь хищная улыбка, отчего Минсок приподнял было бровь, но тут же оказался в чужих объятиях, потому что довольный собой Бэкхен пытался скрыть свое злое торжество. Это удивило и одновременно с тем напугало старшего омегу еще больше, потому что никогда еще этот мальчишка не кидался вот так вот к нему на шею, когда он даже дверь еще закрыть не успел, пряча их от лишних взглядов. Но Бэкхену было уже решительно плевать на все и всех, ведь в кармане его ханбока сейчас было то, что грело мысли горячим осознанием, что все это скоро кончится, и холодным страхом задуманного. Но он не собирался отступать. Бэкхен сегодня ночью точно решил, что те слова, что он кинул однажды в сердцах в разговоре с Минсоком, должны быть совершенно точно исполнены завтра утром. — Все в порядке? — Более чем, — и пока омега утягивал своего хена в грубый и требовательный поцелуй, не обращая внимания ни на замешательство, ни на немой страх в раскосых глазах, его душа медленно умирала, больше уже не хватаясь за пепел, как сам Бэкхен за чужие плечи. За окном было около полуночи.