***
— Это мой младший брат, — говорит девятнадцатилетний Тэхен, запахивая свою легкую осеннюю куртку. За окном минус восемь градусов, и одежда подростка, на чьем плече лежит рука Тэхена, более соответствует погоде: черная зимняя куртка с меховым воротником. — Что смотришь? Или уже передумал? Сынхуну уже двадцать два, но он понятия не имеет, как правильно общаться с агрессивно настроенными ко всему миру подростками. Поэтому он молча отходит от двери, впуская обоих братьев. У самого младшего он забирает тяжелый набитый рюкзак, и подросток на это робко улыбается. — Его зовут Донхен, — Тэхен стряхивает снег с меха на куртке, а потом лепит младшему подзатыльник: — Может, уже скажешь хоть что-нибудь? — Здравствуйте, — неуверенно бормочет Донхен и смотрит на Сынхуна немного извиняющимся и каким-то словно побитым взглядом. Сынхун, заглядывая в его глаза, понимает, что точно не передумает. И улыбается ему: — Привет. Почему ты в такой тонкой куртке, Тэхен? На улице холодно и снег, — Сынхун запирает дверь и чешет затылок, вперив в бок правую руку. — А, разувайтесь. — Потому что у нас была только одна зимняя, — бормочет Тэхен себе под нос, стягивая черные ботинки. За его плечами рюкзак не меньше, чем тот, что Сынхун забрал у самого младшего. Наконец, он сбрасывает этот рюкзак на пол и разворачивается к Донхену: — Давай, раздевайся, — хватается за застежку на чужой куртке и тянет ее вниз. — Хен, я и сам могу... — Ага, только ты такой медлительный, что хуже черепахи, — раздраженно перебивает Тэхен, стягивая куртку с чужих плеч. Донхен с шумом выдыхает воздух из носа, но по крайней мере от обуви избавляется самостоятельно. — Я покажу вам комнату. Донхен подхватывает рюкзак, который до этого был оставлен на полу, и, подталкиваемый сзади Тэхеном, идет следом за Сынхуном. Они идут по коридору, и Сынхун останавливается у самой дальней комнаты – напротив кухни. — Там, — он показывает на дверь слева, — моя комната. А это – ваша. — Сынхун открывает дверь и впускает братьев внутрь. Им открывается комната небольших размеров, но очень уютная: большая кровать, напротив нее – комод и зеркало во весь рост. Слева от изголовья кровати тумба, справа – широкое окно. Возле стены со стороны двери стоит шкаф. Вся комната выполнена в нежно-голубых тонах, и это единственная комната, где Сынхун не планировал когда-нибудь сделать ремонт с тех пор, как родители подарили ему эту квартиру. По крайней мере, потому, что в этой комнате он даже не появлялся, поскольку не было необходимости. Им же сразу была выбрана вторая комната: она чуть больше, а серо-коричневый интерьер лично для его глаз оказался приятней. — Надеюсь, ничего, что кровать одна? Она большая, так что вам вдвоем тут места будет более чем достаточно. Тэхен молча оглядывает комнату, закусив губу. Донхен делает то же самое, только присев на край кровати. Сынхун улыбается: — Располагайтесь. Теперь эта комната ваша. Я пока заварю рамен, чтобы вы согрелись и нормально поели, ага? Сынхун уже делает шаг из комнаты, но его догоняет голос Тэхена: — Спасибо. Я пока не знаю, как еще мы можем тебя отблагодарить. Сынхун разворачивается и подмигивает правым глазом: — Сочтемся. Тэхен стоит у входа на кухню в светлых джинсах и светлом свитере, растянутые рукава которого тянет на ладони. Сынхун на него кидает лишь быстрый взгляд, нарезая лук. — Что-то случилось? — Нет, просто... — Тэхен шмыгает носом и проходит на кухню, скромно присаживаясь на стул. — Я и правда пока не знаю, что сказать. — Все нормально, — Сынхун стучит ножом по деревянной доске, — я могу понять. С Донхеном все в порядке? — Он пока стесняется. — Мне показалось, он какой-то зашуганный, — тихо говорит Сынхун, сбрасывая лук в кастрюлю с раменом. — Это из-за отчима... Но он и сам по себе такой. — Ты ведь понимаешь, что теперь ответственность за него лежит не на вашем отчиме, а на тебе? — Сынхун встает напротив Тэхена. — Он уже взрослый! — Тэхен вскидывает голову, глядя на Сынхуна снизу вверх. Его черные волосы в свете лампы выглядят шелковистыми. Сынхун отрицательно машет головой: — Тебе нужно о нем позаботиться. Ты не оставил его там, а забрал с собой. Не важно, сколько ему лет: ты за него отвечаешь. Тебе пришлось справляться со всем в одиночку, потому что у тебя не было того, кто мог бы о тебе позаботиться. Но у него есть ты, его старший брат. Не дай ему пройти через то, через что прошел ты сам.***
Тэхен возвращается в четвертом часу дня. Сынхуну он не удивлен совершенно и здоровается кивком головы. Донхена удостаивает всего лишь взглядом. Тэхен проходит на кухню и набирает в стакан воду из-под крана, осушая его за пару глотков. — Ты поел? — обращается к Донхену. Скорее всего, он хотел вложить в свой голос, который прозвучал как-то неестественно, хотя бы немного заботы, но получилось даже с каким-то недовольством. Именно поэтому Донхен словно съеживается под его взглядом. Тэхен этого, похоже, даже не замечает и не осознает, и Сынхун, поджав губы, качает головой. Неудивительно, что Донхен о Тэхене такого мнения. Возможно, чуть позже стоит поговорить с Тэхеном об этом, но сегодняшний день вряд ли подходит для этого. Как только они выходят из дома, Тэхён тут же останавливается, чтобы покурить. Сынхун каждый раз удивляется тому, что Нам никогда не курит дома – похоже, таким образом он думает (или заботится?) о младшем брате. Тэхен протягивает Сынхуну пачку и изгибает свои забавные брови в немом вопросе. Сынхун зачем-то продолжает пялиться на них, согласно кивая. Интересно, Тэхен сам замечал, что его брови и правда забавные? Такие прямые линии, изгибающиеся по диагонали, из-за чего его лицо напоминает печального клоуна. Хотя, если подумать, Сынхун никогда не видел Тэхена печальным. Злым, раздраженным, задумчивым, бьющимся в истерике, погрязшим в безысходности – но не печальным, нет. Сынхун берет любезно протянутую ему «Эрнте 23», обхватывает губами и затягивается, когда Тэхен подносит к кончику сигареты зажженную спичку. Курят они молча, не глядя друг на друга. Сынхун не знает, о чем думает Тэхен. Он даже не знает, о чем думает он сам, когда смотрит вперед себя и видит коричневый невысокий забор, которым огорожена дворовая площадь. Кажется, он думает о Тэхене, хотя и не уверен. Тэхен докуривает первым. Бросает окурок в мусорный бак и двигается с места, не оглядываясь. А Сынхун стоит еще несколько секунд и вдыхает дым, обжигающий его горло. Он вдыхает смог, уничтожающий его легкие. Он вдыхает смерть, медленно уничтожающую его изнутри. Он вдыхает в последний раз и тушит бычок о край мусорного бака, выбрасывает сигарету и идет за Тэхеном. Они сидят в белом «мерседесе» младшего - подходящая Тэхену машина, но не подходящая его бюджету. Сынхун знает, что ему иногда не хватает денег на еду. Знает, что иногда у него нет денег, чтобы оплатить налоги и аренду. Но он не знает, откуда у Тэхена деньги на такую машину. Тэхен протягивает Сынхуну маленькую пластмассовую коробочку, в которой лежат несколько квадратиков с одинаковыми рисунками. Каждый размером чуть меньше почтовой марки. — За полцены, — говорит Тэхен. Сынхун убирает коробочку в карман и достает кошелек. Он отсчитывает несколько купюр и вкладывает их в заранее протянутую руку. Сынхун пытается обмануть сам себя. Он прекрасно знает, откуда у Тэхена берутся деньги. Они едут домой к Чжинхвану, где Сынхун еще ни разу не был. Они вообще никогда не были особенно близки. Это Тэхен за ним почему-то таскается, говорит, что друзья. Сынхун, если честно, понятия не имеет, чем подкрепляется их дружба, но ему и без разницы. Ему лишь немного жалко одного из них, потому что Тэхен Чжинхвана рано или поздно заебет. Тогда Сынхуну будет даже немного жаль: возможно, на этом их с Чжинхваном общение прекратится. А ведь он кажется ему неплохим парнем. Но Чжинхван не его друг, он друг Тэхена. И каждый знакомый, которого они встретят сегодня в клубе, окажется не его другом. Все они – друзья Тэхена. И Сынхун тоже его друг. Потому что Нам Тэхен – эпицентр мира, которому он совершенно не подходит. Тэхен болтает, не затыкаясь. Сынхун невольно засматривается на его профиль; на взгляд, сосредоточенный на дороге, в зеркале заднего вида; на пальцы, держащие руль; на родинку на большом пальце. Сынхун думает, что судьба к Тэхену слишком жестока. Или Тэхен слишком жесток к своей судьбе. — Ну так что? — спрашивает Тэхен и бросает на Сынхуна быстрый взгляд. Очевидно, поняв, что ответа не дождется, он недовольно цокает языком: — Ты опять меня не слушал? — Я задумался, — отвечает Сынхун и ни капли не обманывает. Он действительно задумался о том, что этот мир и Нам Тэхен – абсолютно несовместимые вещи. Они не подходят друг другу даже тогда, когда Тэхен еле слышно подпевает знакомой песне по радио. «Oasis – Falling Down» Тэхен поджимает губы и шумно выдыхает через нос. Он сжимает руль крепче. Он недоволен, он нервничает. — Я спрашиваю: нужно ли нам еще куда-то заехать, или от Чжинхвана сразу в клуб поедем? — Мне все равно, — Сынхун прислоняется виском к холодной поверхности стекла и прикрывает глаза. На этом их разговор окончен. За то время, пока они ехали к дому Чжинхвана – а это порядка сорока минут – на улице заметно похолодало, поднялся сильный северный ветер. А теперь со всех сторон уже слышится шум приближающегося дождя. Сынхун складывает руки на груди, под мышками сжимая пальцы в кулаки, и съеживается: его пиджак с леопардовым принтом ничуть не греет. Тэхен, в отличие от него, в длинной вязаной черной кофте, и, по всей видимости, в ней ему тепло. Он только корчит недовольные рожи, когда ветер ерошит его отросшие до подбородка волосы, которые летят ему прямо в глаза и в рот. Тэхен в очередной раз выплевывает прядь своих волос, трясет головой и, оставив свою машину на стоянке, уверенной походкой проходит вдоль нескольких домов. Сынхун идет за ним. Чжинхван живет в относительно старой высотке, хотя район можно назвать даже уютным. Прямо напротив – небольшой парк с детской площадкой и фонтанчиком, чуть подальше виднеются салон красоты и маленькая кофейня. Пожалуй, Сынхуну нравится. Тэхен набирает код на домофоне и резко распахивает дверь. Сынхун заходит внутрь следом, и они практически одновременно здороваются с консьержем, который в ответ смеряет их подозрительным взглядом. Когда лифт раскрывается перед ними, Тэхен молча нажимает на кнопку с цифрой «6». Чжинхван им не открывает долго. Вернее, не открывает совсем. Тэхен громко ругается на него, а потом решается толкнуть дверь. Предусмотрительно или нет, но она оказывается открытой. Тэхен подобно разрушительному урагану проносится в комнату, где отыскивается Чжинхван. Причина, по которой он не мог открыть дверь, становится понятной сразу: он сидит в наушниках и играет с кем-то по сети, не обращая на Тэхена и Сынхуна никакого внимания. А его губы сжимают палочку от чупа-чупса. Тэхен срывает с Чжинхвана наушники и нависает сверху, когда тот задирает голову. — Какого черта? — шипит Тэхен. — Ты же знал, что мы приедем. — Я ведь открыл вам дверь, эй, — Чжинхван как-то даже наивно смотрит на Тэхена, а потом замечает и Сынхуна тоже. — Привет, хен, — машет рукой. Сынхун коротко улыбается в ответ, Тэхен отстраняется от него. Чжинхван возвращает свое внимание игре. Чжинхван всегда такой, но Сынхуну, честно говоря, без разницы. Зато Тэхен – злится. Сегодня его состояние определенно нестабильное, он выглядит так, будто готов убить Чжинхвана и затем расплакаться. Или расплакаться, пока будет его убивать. А потом – зайтись в истерике. Когда у Тэхена истерика, его голос скрипит как старая половица. Или как старая железная дверь, которую не смазывали с десяток лет. И каждый раз это жутко режет по ушам. Тэхен делает вдох, делает выдох. Еще один вдох. Еще один выдох. Он наклоняется к столу, за которым сидит Чжинхван, к микрофону. Тэхен говорит: — Привет, Бобби, — закрывает игру. — Пока, Бобби, — он выключает видеочат. Все это время Сынхун погружен в свои мысли, и происходящее его беспокоит совсем мало. Чжинхван очень хочет возмутиться, и это все-таки заставляет Сынхуна сконцентрировать на нем внимание. Но Чжинхван видит лицо Тэхена. Лицо Тэхена, чьи губы исказились в странной гримасе. Лицо Тэхена, чей голос грозит заскрипеть как старая половица и заржавевшая дверь. И Чжинхван говорит: — Чай или кофе? Говорит: — Тэ, успокойся. Говорит: — Друг привез классный чай из Великобритании. Я заварю вам чай? И Сынхун говорит: — Спасибо. Чжинхван их оставляет. Тэхен садится на край его кровати и закрывает лицо руками, закрывает челкой, сбившейся на глаза. А Сынхун, наконец, замечает эту кровать. Здоровую, мать его, кровать на полкомнаты. Чжинхван, кажется, живет один, но если бы он жил даже с двумя девушками, например, или с двумя парнями, или с девушкой и парнем, эта кровать все еще была бы слишком большой. Чертова кровать с черным шелковым бельем, кучей маленьких подушек и Тэхеном, сидящим на краю, закрывающим лицо руками. Кроме кровати ничто не представляет особого интереса в комнате. Мебели совсем по минимуму, только самое необходимое: стол напротив кровати, шкаф рядом с ним, большое окно с бордовыми занавесками, из которого открывается вид на соседние дома и парк с детской площадкой. Сынхун хочет оставить Тэхена в покое, но еще больше хочет ему помочь. Не Чжинхван виноват в его состоянии. В нем виновато психическое расстройство и таблетки, которые Тэхен сейчас принимает. Как только он закончит их принимать, ему станет лучше. Сынхун отходит от окна и проходит мимо Тэхена, остановившись возле него лишь на пару секунд, чтобы взъерошить его обесцвеченные волосы, которые и без того испорчены настолько, что похожи на воронье гнездо. Сынхун идет к Чжинхвану, который заваривает им чай. — Если он уже сейчас в таком состоянии, — говорит ему Чжинхван и накрывает чайник стеклянной крышкой, — то вечером все станет совсем хуево. Он говорит вещи, которые Сынхун и так знает. Он говорит вещи, от которых Сынхуну почему-то становится неприятно. Как будто Чжинхван знает Тэхена лучше, чем Сынхун. И он спрашивает: — В каких вы с ним отношениях? Чжинхван смотрит на него пару секунд, очевидно, пытаясь понять, шутит ли он, а потом пожимает плечами. Он отвечает: — Мы друзья. Но от этого чувство детской обиды совсем не проходит, а становится еще сильнее.***
Сынхуну очень интересно, кого на этот раз привел Тэхен. Сынхуну очень интересно в большей степени потому, что Тэхен привел их в его, мать его, квартиру. Сынхуну не хватало только, чтобы младший к нему парней своих водил. Нет, ладно: одного из них, Юнхена, он более-менее помнит, периодически даже видит (этот Юнхен с привычной безразличной улыбкой, но вполне приветливо машет рукой). А вот второго Сынхун видит впервые, и вообще... — Ты его у родителей не забыл отпросить? Сколько лет этому ребенку, и что он здесь делает? — шепчет Сынхун Тэхену на ухо, когда они оказываются на кухне одни. Тэхен разворачивается, хмуря свои брови, и смотрит на своего хена как на идиота: — Ему двадцать три, хен, — Тэхен вручает Сынхуну две бутылки пива и разворачивает, положив руки на плечи. — Мы с ним ровесники, — подталкивает к выходу. Но Сынхун останавливается, хоть Тэхен и корчит недовольные рожи за его спиной. — Так это твоя новая пассия? Ты теперь водишь ко мне своих парней? — Прекрати, хен, — раздраженно бросает Тэхен и с силой толкает в спину. — Мы друзья. Сынхун многозначительно хмыкает на это и поддается, шагая вперед, хотя и сомневается, потому что ни разу не встречал друзей Тэхена – в полном смысле этого слова. Ну, приятели – да, вот тот же Юнхен, например. И еще куча людей, с которыми Тэхен может переписываться ежедневно, ходить на тусовки и даже просто смотреть какую-нибудь фигню по телевизору. Иногда – у Сынхуна дома. Но никого из них Тэхен еще не называл другом, да и считал тоже вряд ли: отношения с каждым из них, насколько Сынхун может судить, на дружеские не походят. А тут – пожалуйста. Друг Нам Тэхена, здравствуйте. ...К которому, к слову, Тэхен так безбожно липнет. Юнхен смотрит на них со снисходительной улыбкой, качая головой, и беззвучно говорит Сынхуну: «сладкая па-а-арочка». Чжинхван это замечает, сидя на диване рядом с облокотившимся на него Тэхеном, и говорит своим приторно-сладким голосом: — Юнхен, если хочешь что-то сказать, говори вслух. Юнхен в ответ примирительно вскидывает руки и встает, направляясь на кухню. По пути он останавливается возле Сынхуна и кладет руку ему на плечо, чуть наклоняясь: — Тебе еще пива принести? Сынхун мотает головой, поднимая свою еще полную наполовину бутылку, и возвращает свое внимание к Тэхену, который сидит на диване, подтянув к груди свои острые колени и облокотившись на Чжинхвана; к Тэхену, который держит в руках бутылку пива, а на его талии покоится чужая рука, приобнимая. Сынхун не уверен, друзья они с Чжинхваном или что-то большее. Но, пусть этот Чжинхван и вроде как неплохой парень, почему-то Сынхун чувствует укол ревности.***
Сынхун немного выпадает из этого мира, когда находится в компании смутно знакомых ему людей. Да, это друзья Тэхена, но по имени он помнит только одного из них – Конгу. Атмосфера над ними витает какая-то напряженная, и вряд ли дело в воздухе, пропитанном табачным дымом и запахом спиртного, который бьет в нос не хуже медицинских препаратов. Да и Чжинхван рядом как-то совсем отстраненно держится, поэтому Сынхуну не нужно долго раздумывать, чтобы принять решение; он приобнимает любителя текилы за плечо и намеревается увести подальше. — Пошли, поищем Тэхена, — Сынхун наклоняется к его уху (только теперь, находясь с ним в такой близости, Сынхун может оценить, насколько Чжинхван его ниже), чтобы не перекрикивать громкую музыку. Чжинхван, вскинув голову, кивает пару раз, и его губы растягиваются в слабой улыбке. Тэхен находится довольно быстро и недалеко от барной стойки. Рядом с ним стоят три парня и одна девушка. В одном из них Сынхун узнает того, кого видел всего раз. Он узнает в нем того, кто играл на белом рояле, стоящем в центре большой гостиной, пока Тэхен пел песню на английском. Только теперь волосы этого парня заметно короче и темные, а не ярко-красные. Этот парень с темными волосами смеряет Сынхуна безразличным взглядом – похоже на то, что он знает о Сынхуне ровно столько же, сколько и Сынхун – о нем. Тэхен называет этого парня Джиеном, и, по крайней мере, Сынхун вспоминает, как его зовут. Второго Сынхун видит впервые. У него светлые коротко стриженные волосы, вытянутое лицо и мощная челюсть. Его тонкие губы сжаты, глаза прищурены, а выглядит он так, словно идеальная для него работа – вышибала в любом ночном клубе. Сперва Сынхун думает, что он просто не очень рад новым знакомствам, но потом понимает, что всему виной прожектор, который светит ему прямо в глаза. Парень подается вперед и протягивает руку, которую Сынхун пожимает в ответ. Все это время Тэхен что-то говорит, но из-за оглушающей музыки его совершенно не слышно. Скорее всего, Тэхен просто пытается всех друг другу представить. Но третий человек в представлении не нуждается. Неожиданно в нем Сынхун узнает одного из своих директоров, Ли Сынхена. Он подмигивает Сынхуну, замечая его удивленный взгляд, улыбается и тоже протягивает руку. Девушки, которая была с ними изначально, уже нет – этой блондинки с длинными волосами, ярко накрашенными глазами и в довольно вызывающем платье (Сынхун даже разглядел родинку на ее груди). Когда все пожимали друг другу руки, он услышал, как Джиен спрашивал: — Куда делась Черин? Похоже, говорил он об этой девушке. И, как оказалось, второго парня тоже зовут Сынхен. Сынхун оборачивается на стоящего чуть позади Чжинхвана. Судя по тому, как он держится, этих людей он не знает и знакомиться желанием не горит. Это, впрочем, не удивляет. Сынхун давно за ним заметил: Чжинхван не особо любит новые знакомства, и если он кому-то улыбается, то это может быть лишь из вежливости. Или, может, и вовсе мысленно ставит над человеком пытки, убивает, расчленяет, купается в чужой крови... и наслаждается этим. Он ведь вообще сам по себе такой: улыбается, выглядит добродушным зверьком. Но Сынхун почему-то уверен, что внутри Чжинхван тот еще дьявол. Сынхун даже не знает, кем он работает. И если бы ему сказали, например, что Чжинхван работает сутенером, или что он правая рука босса мафии (нет, ну ведь все может быть?), то Сынхун не сильно удивился бы. Чжинхван кажется добрым и милым. Слишком добрым и слишком милым – именно это в таких людях пугает больше всего. Именно такие люди обычно страшнее всех в гневе. И если бы Чжинхван действительно убивал по ночам людей, Сынхун уверен, он бы делал это с такой же улыбкой, которой он улыбается, когда ранее исчезнувшая Черин с усмешкой на губах подмигивает ему от барной стойки. С такой же улыбкой, которой он улыбается, когда они втроем – с Тэхеном – сидят у барной стойки. — Чжинхван хороший мальчик, — говорит Тэхен и ухмыляется. Сынхун смотрит на свои начищенные ботинки, потому что смотреть ему больше некуда. — Чжинхван хороший мальчик, — говорит Тэхен, и этот хороший мальчик сейчас сидит и все с той же улыбкой хлещет текилу, не закусывая, собирая вокруг себя стену из пустых стопок. Его улыбка немного приторная, и Сынхуну от нее становится не по себе. Мысли Сынхуна постепенно уходят от улыбки Чжинхвана и возвращаются к другой, не дающей покоя. Он пришел сюда, чтобы забыться или хотя бы отвлечься, но пока получается, что он по-прежнему думает об одном и том же. Об одном и том же. Сынхуну начинает казаться, что сбежать от Ким Джину просто невозможно. И он не понимает, как и почему все так сложилось. Он не понимает, почему обычный парень с острова Имджа въелся в его жизнь так сильно. Его имя – клеймо в голове Сынхуна. Улыбка – татуировка на руках жизни, что его душит. Точно, татуировка, думает Сынхун и машинально щёлкает пальцами, я хочу сделать татуировку. — Хен, — Тэхен отвлекает его от мыслей, закидывая свою руку ему на плечо. Сынхун смотрит на него, повернув голову в его сторону. — Хен, — снова произносит Тэхен и выпивает красный шот. Его глаза блестят и беспорядочно бегают по залу. Его язык постоянно облизывает его алые губы. Неужели уже успел накидаться? — Хен. — Тебе плохо? — Сынхун и такое допускает, да. В таком случае он посадил бы Тэхена в его мерседес и отвез домой, оставив Чжинхвана наедине с текилой и Черин, которую по-прежнему ищет Джиен в другом конце зала. Она над ним издевается? Сынхун купил бы себе по дороге домой бутылку дешевого – обязательно дешевого, горького и противного – виски и запил бы им одну из марок, оставшись в одиночестве. Чжинхван в это время еще был бы здесь. Возможно, все еще вместе с Черин. А Джиен продолжал бы ее искать. Он, наверное, идиот, потому что один из Сынхенов, один из его друзей, уже давно сидит за барной стойкой с противоположного конца и смотрит на эту блондинку с длинными волосами, с ярко накрашенными глазами и в вызывающем платье и усмехается. Или, может, это они все над ним издеваются? Тэхен в это время спал бы дома после лекарства, которое Сынхуну пришлось бы ему вколоть, чтобы он поскорее уснул, не разбудив Донхена. А Джину еще был бы на работе. Или в пути домой. Или, может, у него выходной? Но Тэхен отрицательно машет головой. Он говорит: — Не мне. Говорит: — Тебе плохо. И Сынхун спрашивает: — Мне? Тэхен поднимается с барного стула и встает сзади, положив руки Сынхуну на плечи. — Хен, — повторяет Тэхен, и Сынхуну начинает казаться, что он младшему врежет, если еще раз услышит это обращение его скрипучим голосом. — Вообще-то, я люблю тебя, — Тэхен его обнимает. Кладет свой подбородок ему на плечо. Сынхун не двигается. — И я за тебя волнуюсь. Глупый ребенок, думает Сынхун. Единственный, о ком ты должен волноваться, – это ты сам. И Донхен, разумеется. Сынхун поднимает руку вверх, заводит ее назад. Он кладет ее на макушку Тэхена и ерошит его испорченные, похожие на солому, волосы, прижимая его голову к своей шее. Чжинхван смотрит на них. Еще несколько человек смотрят на них. А дыхание Тэхена уже пропитано алкоголем, в то время как Сынхун еще не выпил ни капли. Поэтому он отстраняет младшего от себя. — Я в порядке, — говорит Сынхун. — Я просто устал, — говорит. — Я тебе не верю, — отвечает ему Тэхен. — Ты лжешь, — садится на свой стул. Тэхен смотрит выжидательно, думая, что Сынхун ему расскажет. Может, когда-нибудь. Но не сейчас. И Сынхун мотает головой. Он вспоминает, что хотел летать. А Чжинхван заказывает им троим текилу.***
— Это оно? Джину держит в руке маленькую герметичную баночку, внутри которой лежит пара цветных квадратиков. Он хотел положить в холодильник мясо, но наткнулся на это. — То, что тебя убивает, — говорит Джину. — Не оно меня убивает, хен, — Сынхун вздыхает и подходит к нему, забирая баночку. Сынхун смотрит на нее пару секунд, а потом кладет обратно в холодильник. Джину принимается с равнодушным видом класть продукты на полку. Сынхун поправляет свою широкую футболку, съехавшую с плеча, и садится. Это очередное воскресенье, когда Джину здесь, в его квартире, с полным пакетом продуктов и после прогулки с его собакой. Джину заканчивает выкладывать продукты и закрывает холодильник. Он берет стул и садится напротив Сынхуна. — Зачем ты начал? — Джину протягивает руку и сжимает в своих пальцах пальцы Сынхуна. — Почему? Сынхун их перехватывает; сжимает чужие пальцы в своей ладони. Он не хочет нагружать хена своими чувствами и переживаниями, но тот сам уже не в первый раз стучится в закоулки чужого разума. Сынхун по привычке все собрал в одну кучу, утрамбовал, закинул в плотный черный пакет и завязал крепким узлом. А потом пришел этот недохен – с огромными глазами и невинным взглядом, за которым кроется нечто более глубокое, что Сынхун не может себе даже представить; выглядящий лет на двадцать – не больше – в свои двадцать шесть; слишком милый и красивый даже с точки зрения мужчины – и принялся наводить свои порядки. Разорвал этот чертов пакет, вытряс из него все содержимое, разбросал, а теперь топчется, топчется, топчется. Пинает ногами, разгребает, пытается что-то найти... Сынхун к такому не привык. Обычно никто и никогда не лез к нему в душу. Хотя бы потому, что Сынхун и не пускал, выстраивая огромную стену; а после первой же преграды все останавливались, зная, что их туда действительно не пустят. По ту сторону оказывался разве что Сынюн, но он знал немало лазеек. Он знал самого Сынхуна и видел насквозь, поэтому ему даже вытряхивать из него ничего не нужно было, не надо было лезть в душу, чтобы увидеть ее изнутри, – он и так все видел и понимал безо всяких слов, по глазам. Но Сынюн остался там, в Пусане. По телефону у Сынхуна «все хорошо, да, я правда в порядке», а у Сынюна нет возможности заглянуть в глаза и увидеть в них душу. Так он и привык: хранить все свои переживания внутри себя, перерабатывать, утрамбовывать. И все было хорошо, за единственным исключением: Сынхун не учел, что даже его огромный пакет однажды наполнится до предела. И он бы наполнился – совсем скоро, если бы не этот хен. Сынхун не привык делиться своими чувствами и переживаниями, а Джину не может по глазам увидеть душу. Но он нашел другой способ: одним своим взглядом способен вытянуть ее и рассмотреть со всех сторон, а потом вернуть на место уже изученную, и – без вариантов. Ким Джину вызывает доверие, вызывает желание поделиться и излить все, что копилось внутри столько времени. Сынхун все еще не привык, но Джину по-прежнему настойчив. — Когда жизнь для тебя перестает играть разными красками, хен, — говорит Сынхун после недолгого молчания, крепче сжимая ладонь, — когда все резко перестает иметь смысл и единственное, чего тебе хочется, – это исчезнуть, то начинаешь искать выход. Или тебе помогают его найти. Джину задумчиво смотрит в глаза и проводит большим пальцем по выпирающей косточке на чужом запястье. — И что... тебе это помогло? Сынхун согласно кивает: — Только на время, но так в моей жизни снова появляются краски. Красные, фиолетовые, зеленые, синие, желтые... Их больше, чем можно себе представить. И дело не только в красках – я могу увидеть этот мир... словно изнутри. С другой стороны. Так он кажется более ярким. — Это делает тебя счастливым? Джину выглядит взволнованно, и Сынхун искренне не понимает. Они, по сути, друг другу никто. Тогда почему Джину так искренне за него волнуется? Он не в первый раз поднимает эту тему, не в первый раз пытается вразумить... Сынхуну за это стыдно даже. Но с собой поделать ничего не может. — Я уже давно не чувствовал себя по-настоящему счастливым. Если честно, я понятия не имею, что такое счастье и как оно себя проявляет. Мне бывает хорошо, мне бывает плохо. Но я не могу сказать, счастлив я или, наоборот, несчастен. — Сынхун поднимается со стула, высвобождая чужую ладонь из плена своих пальцев, и подходит к окну, упираясь ладонями в подоконник. Он смотрит сверху вниз, на двор, припорошенный снегом. Совсем скоро у него день рождения. — В детстве я мечтал летать. Не на самолете или вертолете, а по-настоящему. Чтобы можно было прыгнуть и взлететь как можно выше, в облака. Мне всегда было интересно, какие они – эти облака – на ощупь... — Мокрые они, — говорит Джину, подходя со спины и приобнимая, прижимаясь щекой к чужой спине, между лопаток. — Мокрые и холодные, Хуни. Такие же, как туман за окном. — Мне нравится туман, — говорит Сынхун задумчиво. Он кладет ладонь поверх чужих пальцев, сплетенных на его животе, и вновь сжимает их. — Продолжай? — просит его Джину. — Когда я повзрослел, то, естественно, понял, что это нереально. Что это – только мечта. А теперь, знаешь, я ведь могу летать. К облакам, к звездам... Я могу летать среди них, могу их даже потрогать; и облака не кажутся мокрыми и холодными, а звезды – горячими. Это тот мир, от которого трудно отказаться, когда понимаешь, что в этом мире для тебя ничего нет. Сынхун осторожно разворачивается, не выпутываясь из кольца рук своего хена. — Хотел бы я увидеть и почувствовать мир, в котором ты живешь, и мир, в который ты сбегаешь, — говорит Джину. Вместо ответа Сынхун крепко сжимает его в своих объятиях.***
— Эй, — Сынхуна окликают, когда он идет в туалет. Внутри него несколько стопок текилы и три дольки лайма – всё, что у них было. Сынхун оборачивается и видит одного из Сынхенов – того, что его директор. Его движения довольно резкие и сумбурные, отчего на Сынхуна легкими волнами накатывает нервозность. Но директор был таким всегда – резким и сумбурным, поэтому Сынхун старается не обращать внимания. Сынхен хватает его за рукав, тащит за собой и разворачивает лицом к дальним столикам, когда они останавливаются. Столики уже кажутся не такими уж дальними. — Это, конечно, не мое дело... — заглушая музыку своим голосом, директор указывает пальцем в воздухе. Сынхун прослеживает направление и видит Тэхена в компании троих незнакомых мужчин, которые ему явно что-то впаривают. Сынхен хлопает Сынхуна по плечу и оставляет одного, растворяясь в музыке и толпе, а Сынхун делает шаг вперед. Он видит двух здоровых мужиков в черных костюмах и солнцезащитных очках. У того, что самый крупный, сальные светлые волосы зализаны назад. Второй – лысый и с татуировкой на шее, виднеющейся из-под ворота белоснежной рубашки. Третий кажется каким-то совсем уж мелким, но выглядит он приличнее тех двоих. Он обнимает Тэхена за плечо, а Сынхун подходит еще ближе. Теперь он видит, как в руках мелкого мелькает небольшой пакетик. Никто из них Сынхуна еще не замечает, хотя он уже рядом. Сынхун видит, как сверкает под лампой белый кристаллический порошок, напоминающий крупную соль. Сынхун знает, что это такое. И нет уж, этого он допустить не может. Что угодно, Нам Тэхен, но только не это. И он кричит: — Нам Тэхен! Когда нужно, голос Сынхуна может быть довольно громким. Настолько, что способен перекричать бьющую по мозгам музыку. Тэхен слышит и сразу же оборачивается. В его глазах мелькает только раздражение, но обращенное не к Сынхуну, а, похоже, только к тем троим. Глазами он просит подождать и что-то говорит самому мелкому. Тот убирает руку с плеча Тэхена, и они, кажется, начинают ругаться. Тэхен резко поднимается с дивана и показывает мелкому средний палец, после чего разворачивается на пятках, тряхнув волосами. Тэхен идет прямо к Сынхуну. — Пошли, — коротко бросает он и проходит мимо – к выходу. Сынхун идет за ним, но перед этим замечает, как лысый порывается пойти за ними. Но мелкий его осаждает и прячет пакетик в карман своего фиолетового и, как кажется Сынхуну, до ужаса пидорского пиджака. Они оказываются на улице, чуть в стороне от входа. Тэхен стоит у стены и шарит в карманах в поиске сигареты. Сынхун стоит напротив него. — Черт, — шипит Тэхен. Сигареты так и не находит. Он обреченно вздыхает и в последний раз хлопает себя по бедрам. — Надеюсь, ты не успел подумать, что я собираюсь покупать у них эту дрянь. Сынхун ничего не отвечает. Лишь смеряет красноречивым взглядом: от тебя, Нам Тэхен, можно ожидать чего угодно. Тэхен усмехается: — Ясно. Значит, успел. И Сынхун признается: — Я испугался. Сынхун облокачивается на стену рядом с плечом Нама, впитывая в себя весь ее холод. — Я не настолько отбитый, — Тэхен разворачивается к нему лицом и машет головой. Он замолкает резко, пристально глядя ему в глаза. Он щурится, а Сынхуну хочется от этого взгляда спрятаться как можно подальше. — Да что с тобой? — Тэхен цедит сквозь зубы, сощурившись. Он подходит ближе, и Сынхун вынужден отвести взгляд. Как непривычно. Он сам не знает, что с ним. А Тэхен – словно видит насквозь. — Я знаю, что тебе нужно, — он пододвигается к Сынхуну совсем вплотную и озирается по сторонам. Сынхун не успевает заметить, когда в пальцах Нама мелькает маленький квадратик, пропитанный раствором. Тот же квадратик, что и в его собственном кармане, спрятанный в маленькую пластмассовую коробочку. Тэхен давит Сынхуну на щеки с обеих сторон своими пальцами, вынуждая открыть рот. Кладет марку ему на язык, но Сынхун чувствует только солоноватый привкус его пальцев. Тэхен вынимает пальцы из его рта, слегка ударяет раскрытой ладонью снизу по подбородку, и Сынхун смыкает губы. Тэхен прижимается к нему всем своим телом и крепко обнимает. Вышибалам, стоящим у входа в клуб, до них двоих нет никакого дела. И Сынхун тоже сжимает младшего в своих объятиях, чувствуя его горячее дыхание на своей щеке. — Давай летать, — шепчет Тэхен ему на ухо.***
Сынхун закрывает за собой дверь и облокачивается на нее спиной. Тэхен смотрит на него, оторвавшись от маленькой книги в мягкой обложке, снизу вверх. Тэхен смотрит и изгибает брови в немом вопросе, ожидая, что ему скажут. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Тэхен с Донхеном съехали в арендованную небольшую студию, но Тэхен по-прежнему предпочитает проводить больше времени в квартире Сынхуна, нежели в своем новом доме. Сынхун не уверен, почему: может, потому, что его квартира стала для Нама настоящим домом. Или, может, потому, что рядом с Сынхуном ему не так одиноко. И Сынхун совершенно не против. — Что случилось? — не выдерживает Тэхен, закрывая книгу и откладывая ее. Сынхун отходит от двери, направляется прямо к Тэхену, достигая его за пару шагов. Он садится перед Намом на корточки и заглядывает ему в глаза, даже не подозревая, сколько отчаяния плещется в его собственных. — Ты сказал, что можешь мне помочь, — говорит Сынхун. — Мне надоело тонуть во всем этом. Внутри него – бездна, огромная черная дыра, стремительно увеличивающаяся в размерах. Она засасывает его, поглощает все его чувства, эмоции; все, что у него внутри, оставляя лишь пустую оболочку. Мир для Сынхуна перестал быть цветным – теперь он преисполнен в черно-серых тонах, от которых его уже почти тошнит, но на деле – и к ним он теряет интерес. Он теряет интерес к собственной жизни и, что самое страшное, к тому, чтобы с этим что-нибудь сделать. Тэхен протянул ему руку помощи – самое время за нее ухватиться. Вот только в глазах Тэхена мелькает страх. — Хен... — нервно отзывается Нам. — Ты уверен? — Теперь да, — Сынхун кивает. — Абсолютно. — К этому нужно быть готовым, — продолжает Тэхен. — Иначе будет плохо. Не то, что ты ожидаешь увидеть или найти. — Я готов. Просто помоги мне, хорошо? Тэхен кивает, положив руку Сынхуну на голову. Впервые по волосам гладит он, а не его. Сынхун закрывает глаза, растворяясь в ощущениях – в отголосках поддержки и утешения. Тэхен приходит снова поздним вечером того же дня. Он протягивает Сынхуну картонный квадратик со смешным мультяшным рисунком – таким забавным на первый взгляд. Если не думать, что под ним скрывается. Как только понимаешь, что находится у тебя в руках, эти рисунки уже не кажутся столь забавными. Они больше напоминают старые давно позабытые игрушки, испортившиеся от времени и одиночества. Игрушки со стеклянными глазами, мерцающими в темноте, пугающие и взрослых, и детей. Сколько бы люди ни говорили о безопасности ЛСД, это все еще наркотик. И когда держишь его в руках, и Бэтмен, и поросята, и Микки Маус – все они будут напоминать тебе скорее монстров, чем добрых героев мультфильмов и комиксов, когда стоишь на пороге неизвестности. В крови играет адреналин и немного страха, когда Тэхен говорит: — Положи ее на язык. — А ты? — спрашивает Сынхун и смотрит на «марку», пропитанную раствором. Пусть снаружи, перед Тэхеном, он и старается держаться, сохранить невозмутимый вид; пусть он и думает, что ему уже все равно, что случится с ним в этом мире, – медленно, но верно его поглощает страх. Часть которого, однако, разбивает улыбка Тэхена и ласковое прикосновение к плечу: — Я буду с тобой, хен. На всякий случай. Это твой первый трип, и лучше я просто побуду рядом. Страх растворяется и вовсе, когда кусочек картона попадает на язык, а до слуха доносится непривычно заботливый голос Тэхена: — Я научу тебя летать. И тогда все будет хорошо.***
Первым делом после пробуждения Сынхун пытается осознать, кто он и где находится. Он не знает, сколько времени на это уходит: вероятнее всего, порядка двух минут, но по его ощущениям – целая вечность. Он буквально чувствует, как она проходит сквозь него, и начинает думать: быть может, он и есть – вечность? Или её не существует, как не существует и его тоже. Или, может, всего мира не существует, и все это ему лишь снится? Снится ли ему, что он – часть этого мира; снится ли миру, что Сынхун – часть его? И Сынхун спрашивает: «Кто я?» Сынхун спрашивает: «Где я?» И открывает глаза, окончательно разбуженный собственным голосом. Было ли это отголоском сна или остатками вчерашнего прихода, Сынхун не знает. Но то, как вечность проходит сквозь него, чувствует до сих пор. Сынхун открывает глаза с пониманием, что он находится у себя дома, в своей комнате. От прошедшей ночи в памяти не осталось почти ничего. Последнее, что он помнит, – это Чжинхван, потягивающий текини через трубочку (через эту же трубочку пил Тэхен, потому что текини был тоже его), Джиен, сидящий у барной стойки вместе с Черин, которую он наконец-то отыскал, и чьи-то руки, ласково поглаживающие плечи самого Сынхуна. И сколько бы он ни силился, вспомнить, чьи это были руки, он не может. До Чжинхвана с коктейлем Сынхун помнит тоже всё обрывками. Кажется, там был кто-то еще знакомый. Кажется, это была девушка. Кажется, ее позвал директор Сынхен, или она сама пришла... Но все, что помнит Сынхун отчетливо, – это длинные ноги в черных чулках и в красных туфлях на высокой шпильке. И чьи-то руки на его плечах. Но чем больше он пытается вспомнить, тем хуже себя чувствует. Головная боль, наконец, понимает, что он проснулся окончательно, и напоминает о себе очень жестоко, словно намереваясь убить. Сынхун жмурится, прижимая ладонь к голове, силясь хоть немного унять ее. Но все это, разумеется, бесполезно, и Сынхун тихо стонет от болезненных ощущений. А еще он по-прежнему пытается понять, как оказался дома. Пытается понять, почему из одежды на нем только трусы. И почему он лежит на полу, когда между ним и кроватью нет даже метра. Из гостиной доносятся тихие звуки, и все это напрягает Сынхуна все больше и больше. Кое-как ему удается подняться на ноги, справляясь с головной болью и так неожиданно накатившей тошнотой. Блевать, правда, не хочется – на том спасибо. Быстро добраться до туалета он сейчас вряд ли бы смог. Искать одежду сейчас тоже довольно затруднительно, так что Сынхун просто хватает со стула черную домашнюю футболку и выходит из комнаты, натягивая ее по пути. — Бобби, подожди минуту, — слышится знакомый голос, который отдается очередной пульсацией головной боли. Сынхун стоит в одной футболке и в трусах, держась за голову, и на него, сидя на полу, смотрит Чжинхван. Смотрит почти равнодушно, а в руках держит приставку Сынхуна. Но все это самому Сынхуну кажется не особо важным, он просто хочет узнать: — Где моя одежда? — В стирке, хен, — Чжинхван вскидывает бровь и перекладывает языком палочку от чупа-чупса в другой уголок рта. Сынхун не может не заметить, что чаще всего Чжинхвана можно увидеть с чупа-чупсом во рту. Он как гребаный склад этих гребаных леденцов. — Она вся в блевотине. — Боюсь спросить, в чьей, — Сынхун трет глаза и проходит в комнату, наступает на свой бежевый ковер, садится на диван. Чжинхван внимательно следит за ним взглядом, за каждым движением, словно в любой момент готовый подскочить и поймать, если Сынхун начнет, например, падать: видно, что он напряжен. — Только в твоей, хен. — Это радует, — Сынхун откидывается на спинку дивана и прикрывает глаза. Окна зашторены, но этот мир все равно кажется ему слишком ярким. — Что вчера произошло, и как я оказался дома? Ты отвез меня? — Все было не так плохо, — Чжинхван пожимает плечами. — Но вас с Тэ так унесло... что вы такое пили? Мы же, кажется, пили одинаково... Сынхун резко распахивает глаза: так Чжинхван не знает? — Я не помню. Нужно будет обязательно поговорить об этом с Тэхеном. Сынхун думал, что все, кого он зовет на тусовки, в курсе, чем они балуются. А, оказывается, еще не все... Сынхун спрашивает: — Что было еще? — Ты говорил о звездах, хен. И о том, что не можешь летать. Ты много говорил о полете и о том, что хочешь к звездам, и я испугался, что ты можешь... ну, пойти и прыгнуть откуда-нибудь, например, — Чжинхван отводит взгляд и сглатывает. — Там же мост рядом... А ты был не в состоянии... просто не в состоянии. С Тэ было чуть проще, но он тоже нес какую-то чушь. Я даже не помню, какую. Но, в любом случае, я решил, что вам пора домой. — Значит, Тэхен сейчас тоже дома? — Да, я вызвал такси. Сначала отвез его и вручил Донхену. Он, правда, как-то сильно занервничал... Сынхун мысленно бьет себя по лбу ладонью. Ох, парень, лучше бы ты нас обоих привез ко мне, думает он. Чжинхван, тем временем, продолжает: — А потом отвез тебя. Но о тебе было некому позаботиться, так что я решил остаться. Мало ли что... Нам даже пришлось выйти из такси на пару улиц раньше, потому что тебя затошнило. Ну, и я довел тебя за руку, раздел и уложил спать. Правда, мне пришлось тебя укладывать три раза, потому что ты вечно слезал с кровати. А твои вещи сразу закинул в машинку. По крайней мере, теперь Сынхуну понятно, почему он проснулся на полу. И он вздыхает. Чжинхван, вообще-то, очень хороший. И заботливый. Иногда – слишком. И не со всеми, разумеется. Но сейчас Сынхун ему очень благодарен. — Спасибо, — говорит он на выдохе. — И еще... С нами кто-нибудь еще был? Из знакомых. Девушка? — Девушка? Ну... Черин-нуна? — А еще? — М-м... Да, была одна, — Чжинхван задумчиво кивает. — Но я не помню, как ее зовут. Вы с ней довольно быстро исчезли, так что я с ней даже познакомиться толком не успел. — Куда исчезли? — Сынхун не понимает и хмурится. — Да мне откуда знать, — немного раздраженно отвечает Чжинхван. Точнее, отвечает он как обычно – с безразличием в голосе, но во взгляде мелькает стальной отблеск. — Я же не следил за тобой, меня не просили. Ты потом все равно вернулся. Но без нее. — Ладно, спасибо... На диван рядом запрыгивает Отто, и Сынхун размеренно поглаживает его по короткой шерстке. Его взгляд опускается на приставку в руках у Чжинхвана. Стойте-ка. Бобби? И его осеняет: — Бобби? — А... вы знакомы? — интересуется Чжинхван. Он выглядит удивленным, но и Сынхун – не меньше. Знакомы, как же. Бобби, как его зовут почти все, или Ким Дживон – один из друзей Мино. На вечеринке в честь его дня рождения Мино и Тэхен впервые встретились. Более того, Сынхун прекрасно помнит, как Дживон бегал за Тэхеном. Правда, он без понятия, догнал ли Дживон это строптивое создание в итоге. — Как тесен мир, — выдыхает Сынхун и смотрит на морду своей собаки. Левретка ластится к нему, и его губы трогает легкая улыбка. Сынхун любит Отто, а Отто любит его. Сынхуну не страшно, даже если сам мир от него отвернется. Ведь все в порядке, пока у него есть Отто. — Надо бы с тобой погулять, да? — Сынхун уворачивается от влажного языка своей левретки. — А, кстати, — Чжинхван поднимается с пола и садится рядом. Отто тут же перемещается к нему на колени. — Приходил какой-то парень еще. Сказал, что твой сосед. Он погулял с Отто и купил пакет продуктов. Там даже минералка есть, кстати, я забыл же. Две бутылки, они в холодильнике. И Сынхун даже не знает, что сказать. Этот хен... Разве он сегодня не работает? И, несмотря на это, все равно нашел время, чтобы погулять с Отто и сходить в магазин? Сынхун ненавидит себя за то, что так его беспокоит. Но еще больше ненавидит себя за то, что ничего не может с этим поделать.***
Сынхун возвращается домой в ночи – воспринимая мир словно через призму калейдоскопа. Он даже не уверен, что это его дом, его квартира, потому что ключ не хочет вставляться в замочную скважину, а дверь не хочет открываться. И не потому, что Сынхуну мешают цветные гаргульи, которые тоже почему-то здесь (Сынхун уверен, что раньше их не было). Просто что-то идет не так, что-то не получается, но замок, наконец, поддается; сам щелкает, дверь сама распахивается... Вот только Сынхуна встречает не пустота квартиры, а взлохмаченный... олень. — Бэмби! — восклицает Сынхун. — Где твои птички и что ты делаешь в моем замке? Но Бэмби почему-то злится, закрывает глаза и шумно дышит через нос. — Это моя квартира, — чеканит он, проговаривая каждое слово по отдельности. — И я не Бэмби. Что происходит? — Бэ-э-эм... — тянет Сынхун и коротко заканчивает: — би. — Он пытается проскользнуть внутрь. — Я же говорю тебе, что это моя квартира! Твоя – левее. Ты что, обдолбался, что ли? — его хватают за руку. — Бэмби, отпусти, — Сынхун хнычет, выпутывается из захвата. — Я слышу пение птичек. — Да что с тобой, Сынхун?! Я не Бэмби, — вновь повторяет раздраженный голос, и Сынхун жмурится. Потом снова жмурится. И еще раз жмурится. — Принцесса! — радостно восклицает он, широко улыбается и, не медля, подходит вплотную и безошибочно впивается в чужие губы поцелуем. Его отталкивают, вцепляются в плечи, колотят кулаками, но Сынхун крепко прижимается, удерживая свои ладони на чужих щеках, и целует, целует, целует. И отстраняется. — Что это было? — с придыханием в самые губы. Руки все еще покоятся на чужих щеках. — Разве принцессы придуманы не для того, чтобы принцы спасали их из чужих замков? Это закон каждой сказки: принц должен поцеловать свою принцессу. — Я не твоя принцесса, — все так же тихо и почти обреченно, но Сынхун не в состоянии обратить на это внимание. — Я вообще не прин... Сынхун не дослушивает и вновь целует, теперь уже глубже, прижимая к закрывшейся двери. На этот раз никто не сопротивляется, не бьет кулаками, не впивается в плечи. Лишь чужие пальцы сжимают ткань его свитера по бокам. Сынхун чувствует себя героем самой лучшей сказки, где принцу даже не пришлось бороться за принцессу: она сама упала к нему в руки. — Ты и правда ничего не помнишь? — Джину облокачивается поясницей о стол, складывая руки на груди. Сынхун отчего-то заостряет внимание, как классно он выглядит в голубых джинсах и бежево-сером свитере с натянутыми на ладони рукавами. — Ничего, — Сынхун виновато улыбается и пожимает плечами. Он понятия не имеет, как оказался дома сам и как Джину оказался в его квартире с пакетом продуктов и с Отто на поводке. Джину качает головой и почему-то избегает взгляда в глаза. — Все было плохо? — Кроме того, что ты повел себя как животное? Ты ломился ко мне в квартиру. Ты нес какую-то чепуху про поющих птичек, про принцесс и замки... — Джину замолкает. — Да. Точно. Запомни одну вещь: никогда и ни при каких обстоятельствах не называй меня Бэмби. Понял? — Бэмби? — Сынхун вскидывает брови в немом удивлении. Слова о том, как он себя вел, почему-то пропускает мимо ушей. — Это то, что бесит меня больше всего на свете. Я терпеть не могу, когда меня так называют. — Тебя называли Бэмби? — Да. И ты тоже вчера это сделал. — Прости, хен, — Сынхун потягивается на стуле, выпячивая грудь вперед и вскидывая руки. — Обещаю, что больше не буду, — улыбается. Джину со стоном вздыхает. Сынхуну кажется, что... — Тебя что-то беспокоит? Джину нервно вздрагивает. Молчит несколько секунд, а потом мотает головой, отвернувшись. Он открывает холодильник и принимается выкладывать продукты на пустые полки. — Нет, просто... Ты правда странно себя вел! Ты даже пьяным не был, ты будто... обдолбался. Птички, принцессы, замки, гаргульи... Сынхун молчит. Сынхун понятия не имеет, что на это ответить. И Джину молчит тоже, когда разворачивается и смотрит, нахмурившись. — Подожди, — говорит он и подходит ближе, оставляя пакет на столе. — Ты что... Так ты серьезно?.. Джину впервые за сегодня смотрит ему в глаза; Сынхун впервые за сегодня отводит взгляд. — Ли Сынхун! — Джину кричит и хватает его за плечи. В его взгляде читается страх. — Ты что, употребляешь? — Это только ЛСД, хен, — Сынхун отворачивается, пытаясь высвободиться из хватки цепких пальцев. — Все совсем не страшно. — Не страшно?! — кричит и замолкает на мгновение. — Зачем? — теперь голос Джину звучит совсем тихо. Он нервно сглатывает, его глаза начинают блестеть. На его лбу пролегают несколько морщинок от того, как он хмурится. — Зачем ты... — Давай не будем сейчас об этом, — Сынхун мотает головой и, наконец, осмеливается посмотреть хену в глаза. Он пытается улыбнуться. — Прости, что доставил тебе неприятностей. Джину медленно убирает от него свои руки, медленно выпрямляется, медленно отходит назад. Он медленно берет со стола пакет и так же медленно принимается раскладывать оставшиеся продукты: пакет молока, пачка сосисок, лук, масло. — Вчера ты обронил свои ключи, когда ломился ко мне, — поясняет Джину, не оборачиваясь. — Поэтому я их взял и отвел тебя домой, уложил спать. Я решил остаться с тобой на всякий случай, потому что беспокоился за твое состояние. Утром, пока ты еще спал, я решил погулять с твоей собакой и приготовить тебе завтрак. Но в холодильнике было пусто, поэтому я купил тебе продуктов, — голос Джину, до этого звучавший стальными нотками, начинает дрожать; хен все еще стоит, отвернувшись. — Что ты хочешь на завтрак? Сынхун не может ответить, потому что пока Джину стоит так, спиной, все не так страшно. Потому что если он заговорит – голос выдаст его с потрохами. Сынхун не понимает, что происходит – с ним, с Джину, с этой планетой, но отчего-то от вида подрагивающих плеч хена, от его дрожащего голоса, от его «что ты хочешь на завтрак?» глаза Сынхуна пропитываются влагой.***
— И кстати, — Чжинхван прерывает его поток мыслей, но в его сторону даже не смотрит. — От тебя воняет, хен. Сходил бы ты в душ, а? Весь день Сынхун проводит в своей кровати, лишь изредка выползая из-под одеяла. Чжинхван тоже никуда не ушел: в какой бы момент Сынхун ни вышел из комнаты, тот все сидит и рубится в приставку. Сынхуну, впрочем, все равно: если ребенку хочется, то пусть развлекается, тем более что он не мешает. Кроме двух бутылок минералки, принесенных Джину, и пачки йогурта, Сынхун к еде не притрагивается и даже не хочет. Хотя, возможно, ему просто лень что-либо готовить, но и думать об этом ему тоже не хочется. Он все еще лежит со своим планшетом в руках и бесцельно скроллит ленту новостей, листает инстаграм и случайно попадает во вкладку с рекомендациями. Он видит фотки Джину – очевидно, недавние, да и красная куртка с подведенными глазами не оставляют сомнений. На всех фото он с друзьями, явно отмечающими день рождения. А под очередным фото – описание: «С днем рождения, наш любимый Джину-хен♥» И в этот самый момент внутри Сынхуна все сжимается. Он забыл, он не поздравил. И вообще повел себя очень хуево, когда молча покинул его квартиру, даже не поблагодарив за чай, поддавшись чувству собственного одиночества и бессилия. Очень хочется теперь отмотать время назад и по крайней мере извиниться за то, что не приготовил заранее подарок. И поздравить, разумеется. Искренне, с любовью. Но в этот же момент до Сынхуна доносятся голоса. Один из них, определенно, принадлежит Чжинхвану, а вот второй... Джину? Не успевает Сынхун додумать, как дверь в его комнату тихо и медленно приоткрывается, и приходится экстренно блокировать планшет, убирая подальше. Что ж, это и правда Джину. — Привет, — он заглядывает внутрь и тепло улыбается. — Ты как? Сынхун закрывает глаза, выдыхает. Чувствует, хотя лучше бы не: все еще больно. — Лучше, чем с утра. Джину усмехается и осторожно садится на край кровати. Он протягивает руку и проводит по сынхуновым волосам, большим пальцем нежно поглаживая его по щеке. Сынхун ловит его руку и прижимает к своей груди: — Джину-хен, ты знаешь? Что я тебя люблю. — Знаю, — Джину продолжает улыбаться и руку у Сынхуна не забирает. Лишь смотрит в глаза, в которых по-прежнему нельзя ничего прочесть. — Люблю, — повторяет Сынхун на выдохе и как-то даже обреченно, прикрывая глаза. Джину молчит какое-то время, отвернув голову и вперив взгляд в стену напротив. Так его улыбка кажется искусственной, ненастоящей, вымученной. Но он говорит: — Я тоже тебя люблю, Хуни. Сынхун поджимает губы, прекрасно осознавая, что его хен все понял не так, как надо. Что придал словам другой смысл. И, может, оно и к лучшему, но как же Сынхуну надоело ломаться, надоело ломать себя, возможно, и Джину тоже, мучая всех, даже своих друзей. Очень хочется сбежать от всего этого и никогда не возвращаться. После недолгого молчания Джину сжимает в своей руке пальцы Сынхуна. Он говорит: — Я купил еще минералки, если вдруг тебе захочется. Чжинхван сказал же тебе, что я заходил утром? — Да, спасибо, кстати. Вы успели пообщаться? — Совсем немного, — Джину кивает. — Он приятный. Сынхун раздраженно выдыхает и как-то даже резко садится на кровати. Джину от неожиданности одергивает руку и чуть подается назад. — От минералки я не отказался бы. — Мне принести? — Спасибо, — Сынхун поднимается с кровати и смотрит на своего хена. — Я сам схожу. Хочешь чего-нибудь? Джину мотает головой. — И даже чай не будешь? — Нет, спасибо, — Джину встает тоже, — я хорошо поел перед уходом, поэтому ничего сейчас не хочется. Сынхун идет на кухню, а Джину остается в гостиной с Чжинхваном. Младшему Сынхун наводит чай, потому что тот сам попросил, а Джину приносит только стакан холодной воды. Сам же Сынхун выпивает еще одну бутылку минералки, остаток вечера наблюдая за тем, как Чжинхван и Джину вместе рубятся в приставку. Сынхун и сам присоединился бы к ним, если бы у него был еще один джойстик или хотя бы желание. Он полулежит на диване, в то время как Джину и Чжинхван – на животах на полу. А в ногах у Чжинхвана очень уютно устроился Отто. Сынхун наблюдает за ними и думает, что пусть и с опозданием, но Джину поздравить с днем рождения нужно. Лучше поздно, чем никогда, в конце концов. Но решает сперва купить подарок и сделать это как следует, по-нормальному. — Хен, — до Сынхуна, как до менее увлеченного игрой, доходит первым, — тебе не нужно завтра на работу? Джину отрывается от игры и проверяет время на экране своего телефона. Он чертыхается и прощается с Чжинхваном, с Отто. Сынхун провожает его до двери. — Спасибо, — в сотый раз за вечер говорит ему Сынхун. — Ты опять меня выручил. И извини за беспокойство. — Меня беспокоишь только ты, — Джину смотрит на него абсолютно серьезно, без тени улыбки, а взгляд – умоляющий. У Сынхуна от этого внутри все сжимается, скручивается; сердце и душа разбиваются вдребезги, потому что он всегда хочет от хена эмоций, но не таких совершенно. Сынхун не находит, что ответить, а Джину опускает взгляд и отворачивается. — Ладно, я пойду, — Джину открывает дверь и собирается переступить порог, но Сынхун хватает его за руку и не дает этого сделать. Он, вообще-то, не очень себя контролирует и понятия не имеет, что собирается сделать. Рука сама потянулась, сама схватила, а Сынхун, как и Джину, не понимает, что происходит. Джину смотрит на пальцы, что держат его запястье, поднимает глаза и встречается взглядом с Сынхуном. Он молчит, но и Сынхун молчит тоже. Хотя сказать, наверное, что-то да стоит. — Прости, — говорит. — Прости меня. Джину вместо ответа совсем неторопливо вновь разворачивается и крепко обнимает Сынхуна. Он прижимается как-то даже отчаянно, слишком близко, слишком тепло, слишком слишком. Потому что Сынхун обнимает его в ответ, чувствуя легкий запах одеколона вперемешку с корицей, и думает, что очень хочется поцеловать. До боли в груди, до дрожи в коленях, до покалывания на кончиках пальцев и до нехватки воздуха – хочется коснуться губами и целовать, целовать, целовать. И чтобы никаких Чжинхванов, никаких Сон Мино, никаких друзей – чтобы только Сынхун, Джину и беспорядочные, но нежные поцелуи; чтобы губами по чужой коже и ловить каждый чужой вдох, каждый выдох. Сынхуна уже не пугает – он смирился. И с тем, каким идиотом был, что раньше до него не дошло – смирился тоже. Но только не с тем, что хен – не его; что целовать, что по коже губами – нельзя. Что делить приходится со всем миром, а максимум, что может сам – это вот так прижимать к себе, прижиматься самому и страдать, страдать, страдать. Сынхун, наверное, эгоист, потому что думает только о себе, потому что все еще не понимает. Но все же он позволяет себе как бы невзначай коснуться губами чужого виска, оставляя на нем невесомый поцелуй. Позволяет рукам пройтись по чужой спине, прижимая к себе еще сильнее. Позволяет себе раствориться в чужом мерном дыхании на ухо, закрывая глаза. А потом чувствует, как рушится мир в его руках, как звезды гаснут, взрываясь и опаляя горячим пламенем, как в груди – остывает и сковывает льдом, когда Джину сам отстраняется и все же уходит, не сказав ни слова.