«Какие планы?»
Сынхун откладывает телефон и поднимает голову. Неожиданно он врезается в темные глаза, в глубокий взгляд напротив. Отчего-то его прошибает – так, словно этим бездонным взглядом на него смотрит сама Вселенная. Смотрит и уничтожает всё в своём радиусе, пронзая мозг острой мимолетной болью. Сынхун берет себя в руки быстро, но силится понять: что это было? Наваждение отступило практически сразу, зато липкий страх и чувство давящего напряжения никуда не делись. — Привет, Лалиса, — Сынхун заговаривает тихо, осторожно, опасаясь, что голос может выдать его состояние. К тому же, Чжунэ в метре от них буквально вытягивается в струнку, прислушиваясь. Сынхун мысленно усмехается, закатывая глаза. — Ты что-то хотела? Лиса опирается на стеклянную перегородку, разделяющую Сынхуна с соседним отделом. Разделяющую Сынхуна с ней и галактикой в ее глазах. Она улыбается и теребит сережку в ухе своим наманикюренным пальчиком. Ее светлые волосы собраны в идеальный конский хвост, а черно-белый деловой костюм подходит ей так же сильно, как и ярко-красная губная помада. Сынхун успевает подумать: она всегда была такой красивой? — Хотела, — говорит она с тихим смешком. — Сказать тебе спасибо. Сынхун еле находит в себе силы оторвать взгляд от ее губ и вновь посмотреть ей в глаза. Он лукаво улыбается ей в ответ: — Так говори. — Спасибо, — словно с долей неловкости произносит она и опускает взгляд на мгновение, проводя языком по губам. Сынхун думает: как долго продержится ее губная помада, если Лалиса постоянно будет так делать? — Пожалуйста. Только за что? — За то, что твоими стараниями я уже второй раз получаю бесплатный кофе! — говорит она, светясь от счастья. — В нашем отделе нет таких милых стажеров, как Донхек. Вам повезло. Интересно, эта помада сотрется при первом же поцелуе или она более стойкая? Сынхун мысленно называет себя идиотом за то, что думает об этом. Он уверен, что во всем виноват Чжунэ. Если бы он не поднимал такие темы, Сынхун бы даже не думал о таких вещах. Он продолжает улыбаться скорее натянуто, чем со всей своей искренностью. — Ну, что ж, тогда я всегда буду отправлять его к тебе, — он усмехается, подпирая лицо ладонью. — Но взамен постарайся больше не летать. Со стульев, я имею в виду. — Я постараюсь, — она подмигивает Сынхуну. Она переводит на Чжунэ взгляд, словно только что его заметила. Лалиса складывает пальцы на манер пистолета и «выстреливает» в Чжунэ, прищелкивая языком. Сынхун уверен, что сердце этого любителя посплетничать сейчас выплясывает чечетку и уже готовится покинуть грудную клетку. Бедный парень. — Еще раз спасибо, оппа, — говорит она, прежде чем уйти. — Не только за кофе. Сынхун машет ей рукой, возвращаясь к работе. А потом до него доходит. Без особой надобности его собственные мысли озвучивает, видимо, отошедший от шока Чжунэ. — «Спасибо, оппа»? — повторяет он, как попугай, и таращится так, словно готов придушить то ли Сынхуна, то ли себя, то ли Лалису. А может, и всех сразу. — «Не только за кофе»? — Я не знаю, что это было, — Сынхун старается придать своему виду как можно больше безразличия. Он пожимает плечами, не отводя взгляда от монитора. — Но не думаю, что стоит акцентировать на этом внимание. В этом ничего такого, верно? — он все же бросает твердый взгляд на своего младшего коллегу, и тот неуверенно, медленно кивает. Но голос в голове Сынхуна утверждает, что нет, не верно. Это все же кажется ему немного странным. Не то, что Лалиса назвала его оппой – в конце концов, так делает половина его знакомых и практически все сотрудницы, которые младше его самого. Странно то, что раньше Лиса никогда так к нему не обращалась – это произошло впервые. И, если уж на то пошло, ни к кому другому – тоже, поэтому удивление Чжунэ Сынхуну так же понятно. Лалиса – это всегда уважительная речь, даже с одногодками, младшими и стажерами, Сынхун уверен в этом. Никакого панибратства в рабочее время. Тогда в чем дело? И что, черт возьми, значат ее последние слова? Очень хочется схватить Лалису за руку, прижать к стене и обо всем расспросить. Сынхун удрученно стонет и прикладывается лбом к столешнице. Он уже ничего не понимает в этом мире. Он отказывается понимать. Впрочем, долго Сынхун об этом не переживает, включаясь в работу с головой и отдавая ей все свое внимание. И спустя чуть больше часа, когда уже все работники сидят на своих местах; когда Мино рассказывает о новом концепте, активно жестикулируя и привлекая к себе всеобщее внимание; когда Чжунэ смеряет его безразличным взглядом, подперев щеку рукой и зевая со скуки, телефон Сынхуна коротко вибрирует. Спустя чуть больше часа ему, наконец, отвечает Сухен. «Ты хочешь мне что-то предложить?» Сынхун быстро печатает ответ, одновременно слушая Мино, стараясь не упустить ни единого слова.«Ты ведь на выходных уезжаешь?
«Я бы хотел встретиться на неделе, если тебе будет удобно»
— Эй, — по помещению разносится раздраженный баритон директора Кана. От неожиданности Сынхун дергается и чуть не роняет свой телефон. — Будь потише, — Кан стреляет в Мино нервным взглядом, заставляя последнего стушеваться. Мино корчит гримасу и неслышно цокает языком. Но вещать он продолжает уже на пониженных тонах. Сынхун улыбается: Мино ведь так не любит, когда его затыкают. «До пятницы в любой день» «Я буду только рада»«Среда?»
Ответ Сынхун получает спустя полчаса, когда Мино, уже молча, вгрызается зубами в зеленое яблоко. Чжунэ потягивается, все еще зевая и зависая в таком положении. Директор Кан слишком громко отчитывает непонятно в чем провинившуюся Ючжон. Но, вообще-то, Ючжон из другого отдела, и к директору Кану она не имеет никакого отношения. Директор Кан – это местный ходячий кошмар. Та самая страшилка, которой пугают новичков. Тот самый ужас, которым угрожают провинившимся сотрудникам. Недавно по отделам пробежал слух, что на освободившуюся высокую должность возьмут кого-то из менеджеров отделов. И Сынхун очень надеется, что если это действительно так, то это место займет именно эта ходячая страшилка. И вовсе не потому, что Сынхун считает, что он этого заслужил. Просто, как и все работающие здесь, он будет только рад избавиться от этой тирании. Впрочем, не то чтобы Сынхун страдал от него больше всех. Даже напротив. Может быть, это потому, что он всегда безупречно справлялся со своей работой. Но это не точно. Сынхун вспоминает о том, сколько ему еще всего нужно сделать, и больше всего в этот момент ему хочется оказаться каким-нибудь десятилетним мальчиком. Лежать на своей кровати в своем старом доме, чтобы где-то под боком лежал восьмилетний Сынюн, который оставался у него на ночь так часто, что уже мог считаться полноправным членом семьи. Рядом с Сынюном почему-то всегда хорошо и спокойно. Рядом с Сынюном всегда уютно. Может, потому, что для Сынхуна Сынюн означает «дом». Что-то размеренное и безмятежное. Как будто время замирает. Как будто Сынюн может его остановить. Сынхун очень хочет, чтобы вся эта взрослая жизнь, работа, все проблемы и переживания оказались всего лишь сном. Сынхун очень хочет проснуться, но почему-то не может. *** — Хен! Сынхун с большой неохотой возвращается из чудесной страны снов, когда его будит недовольный голос. — Хен, ты вставать вообще собираешься или нет? Сынхун кое-как разлепляет глаза. Он скашивает взгляд и смотрит на возвышающегося над ним Сынюна, недовольно скрестившего на груди руки. Все такой же неизменный ребенок с горящими глазами и надутыми губами. Разве что ростом вымахал едва ли не выше, чем сам Сынхун. И голос – такой выразительный и глубокий, не то, что в детстве. — Я остался у тебя, потому что хотел нормально выспаться, — Сынхун кряхтит, поворачиваясь на бок, к Сынюну лицом. Он подпирает рукой голову. — Так почему именно ты будишь меня в такую рань? — Уже час дня! — Вот видишь, — ворчливо отзывается Сынхун. — Я же говорю – рань. — Проспишь все на свете, — бурчит Сынюн, садясь рядом. Он недовольно выпячивает нижнюю губу. Сынхун, расплываясь в улыбке, просто не может не удержаться, чтобы не ущипнуть его за его щеку. — Я хотел, чтобы мы сходили к морю, — он спокойно бьет по руке, тянущейся к его лицу. — Сходим, — говорит Сынхун. — Я не вижу проблемы. — Проблема в том, что ты можешь проваляться в кровати весь день! Сынхун цокает языком и внезапно сгребает Сынюна в охапку. Младший охает от неожиданности, но не сопротивляется, когда его укладывают рядом. — Мы поспим еще немного, — Сынхун шмыгает носом младшему на ухо, — и пойдем куда захочешь. — Я уже выспался. — А я нет, — Сынхун сжимает его еще крепче. — Так что имей хоть каплю совести и уважения к своему хену и заткнись, ради всего святого. — Но Сынхун! — Я угощу тебя твоими любимыми бургерами. — Я не... — И твоим любимым латте! Сынюн, нарочито громко вздохнув, разворачивается в крепкой хватке, устраиваясь поудобнее. Он молча закрывает глаза, пока Сынхун продолжает дышать над его ухом. Ему не остается ничего, кроме как послушаться. Поэтому, когда Сынхун открывает глаза в следующий раз, он видит спящего друга с приоткрытым ртом и настенные часы, стрелки которых показывают начало третьего. Сынхун просто не может отказать себе в удовольствии потискать младшего за его по-детски пухлые щеки, не получая в ответ потока ругани. Он садится на кровати, почесывая свой затылок. Не желая будить друга, осторожно перевешивается, намереваясь слезть с кровати, но Сынюн все равно распахивает глаза, сонно жмурясь. — Ты разбудил меня, — бубнит он, зевая. — Мы квиты, — Сынхун усмехается и слезает с кровати, потягиваясь. Он пытается вспомнить, куда бросил свою одежду, и шарит взглядом по комнате Сынюна – очень светлой и просторной, из-за чего у Сынхуна всегда возникали ассоциации с летом. — Свои шмотки ты оставил в ванной, если ты их ищешь, — Сынюн садится и свешивает ноги с кровати. Он чешет правый глаз, сжав пальцы в кулак, и – господь, Сынхун еле сдерживается, чтобы не накинуться на него и не затискать до смерти. Сынхуну очень хочется, чтобы его дети – если они у него, конечно, будут – были похожи на Сынюна. Пусть они будут такими же милыми чертятами – о большем Сынхун просить даже не хочет. Но пока собственных детей у него нет, Сынюн для него остается единственным любимым ребенком. — Мы ведь еще на пляж должны успеть? — Сынхун упирает руки в бока. — Ага, — Сынюн зевает снова, широко раскрыв рот. — И поесть. Я ужасно голоден, потому что ты не покормил меня. — Ну что за вечно голодное создание, — Сынхун цокает языком и машет головой. — Оденься, пожалуйста, — Сынюн говорит с упреком. — Я начинаю завидовать, когда вижу твои ноги. — А тебе, значит, голышом ходить можно? — Одевайся и пошли на пляж! Я возьму свою новую камеру. — Которую тебе Минхо подарил? — Кивок. — Устроишь мне фотосессию? — Тебе – не знаю, а вот морю – запросто. — Это как понимать? — Все зависит от того, насколько вкусно ты меня покормишь, — Сынюн широко и хитро-хитро улыбается, выталкивая Сынхуна в коридор. — Ради бога, оденься уже! Сынхун закатывает глаза, но его губы расплываются в улыбке. Проводить отпуск подобным образом – лучше и не придумаешь. Впереди еще целая неделя отдыха, и стоит провести ее если не с пользой, то, по крайней мере, с удовольствием. А что может быть лучше, чем лето, Сынюн, море и вкусная еда? Сынхуну кажется, что он спит. И ему совершенно не хочется просыпаться. *** Сынхун вздыхает, чувствуя на себе лучи яркого солнца, пробивающиеся в большое окно. Он берет в руки телефон с двумя новыми сообщениями в инстаграме. «Встретимся в среду» «Позже договоримся о времени» К удивлению Сынхуна, с самой необходимой работой он справляется быстрее, чем планировал. Он смотрит на часы и видит, как минутная стрелка медленно приближается к времени обеда. Половина офиса под воздействием высокой температуры, усталости и лени начинает постепенно разбредаться, и лишь редкие несломленные герои продолжают работать до победного конца. В этот день Сынхун себя к таким не относит. Он потягивается, поднимается со своего места и, оправив на себе одежду, смотрит на своего друга. Тот съедает уже третье яблоко, продолжая рисовать в своем блокноте. — Директор Кан, — Сынхун подходит к менеджеру, который тут же отрывается от своего занятия, бросая нечитаемый взгляд исподлобья. — Я могу отлучиться по работе на пару часов? — Иди, — он безразлично пожимает плечами. Сынхун уже в который раз уверяется, что директору Кану было бы все равно, признайся он сейчас, что идет по своим делам, с работой никак не связанным. Он тихо усмехается, возвращаясь к своему месту. — Ты куда? — Чжунэ быстро уплетает свой обед, ни на секунду не отрываясь от рабочих бумаг. — По делам. — Сынхун берет свой пиджак со спинки стула и надевает его. Он проверяет, на месте ли его бумажник и ключи от машины. Его телефон покоится в кармане. — Через пару-тройку часов вернусь. — Вернешься ли... — Чжунэ смеряет его сомневающимся взглядом. В ответ Сынхун лишь закатывает глаза. — Так боишься, что потеряешь меня? — Разумеется. Я же пропаду без тебя. Хотя, нет. Не пропаду. Но стухну точно. Их диалог, похоже, привлекает внимание Мино, и тот смотрит, вылупив глаза: — Хен? — Я скоро вернусь, — Сынхун сокращает расстояние между ними. — Тебе нужно что-нибудь? — Нужно, — Мино бросает карандаш на стол и растекается на стуле, глядя на Сынхуна жалобно и как-то совсем по-кошачьи. Сынхун давно подметил, что его друг напоминает ему кота. Породистого кота, красивого. И очень похожего на его собственную кошку. Не зря же говорят, что животные похожи на своих хозяев. Может быть, именно это Сухен и имела в виду? — Мне нужно еще парочку выходных. И пивка бы... — продолжает Мино. — Я бы с радостью, но я тебе не фея-крестная, — Сынхун усмехается, прикладываясь ладонью к чужому плечу. — Хотя пива купить могу, если хочешь. — Да не, не надо. Ты надолго? — На пару часов. — Работа? — Позже расскажу, — Сынхун машет головой. Он вскидывает руку вверх, чтобы рукав пиджака съехал вниз, и смотрит на часы. Ровно половина второго. — Ладно, я поехал. Если что, пиши. И, Мино, встряхнись давай, — Сынхун становится сзади и встряхивает друга за плечи. Мино улыбается и бросает Сынхуну теплый взгляд на прощание. Сынхун ему подмигивает и уходит из офиса, но у выхода из самого здания видит Лалису и Джису. Лалиса скользит кончиком языка по своим ярко-красным губам. Джису смеряет Сынхуна пронзительным взглядом, чуть сощурив глаза. Это не то, что может заставить Сынхуна чувствовать себя неловко, но чувство чего-то не так обосновывается внутри него. — Хорошего дня, девушки, — он улыбается им обеим и, наконец, выходит на улицу, вдыхая свежий воздух. Так-то лучше. В офисе слишком душно, отчего болит голова, но теперь эта боль постепенно отступает. Солнце, хоть оно все еще и греет, светит уже совсем по-осеннему, а дни становятся заметно короче. Конечно, неудивительно – в конце сентября-то, но все равно Сынхун иногда забывает, что лето уже позади. Воздух, впрочем, изменился тоже – совсем скоро наверняка придется доставать куртки и шапки. И, конечно же, утепленные комбинезоны для Отто – в первую очередь. Но пока еще есть возможность насладиться теплом последних летне-осенних дней. И Сынхун наслаждается. Стоя возле мусорного бака, с сигаретой, зажатой во рту. Внезапно Сынхун понимает, что Джину с Тэхеном, оказывается, правы: он действительно курит полнейшую дрянь. Но уже настолько привычную дрянь, что почти и не замечает сам: он курит свои сигареты уже столько лет, что попросту привык. Хотя «мальборо», которые курит Мино, гораздо приятнее. Или те немецкие сигареты, которые курит Тэхен, например, хотя в Корее их найти бывает довольно непросто. Сынхун скуривает свою дрянную сигарету до фильтра и идет на парковку, к своей машине. Он выезжает уже на середину улицы, но вдруг понимает: он ведь даже не знает, куда ему ехать. Сынхун раздосадованно ударяет по рулю, сбавляя скорость. Что купить Джину? Что купить Джину, чтобы в этом подарке безо всяких слов читалось завуалированное «хен, я, конечно, мудак с дырявыми мозгами, но все равно тебя люблю, прости меня»? Сынхун вздыхает, не понимая, почему его голова подводит его именно сейчас. Почему она подводит его каждый раз, когда дело касается Джину. Почему он не может ничего придумать? Все варианты, включая даже брендовую одежду и обувь, которым был бы рад он сам, кажутся ему либо глупыми, либо совершенно неподходящими. Ли Сынхун, генератор идеальных идей, находит свой конец у железобетонной стены с именем Ким Джину. В конце концов, Сынхун едет прямиком в большой торговый центр и набирает номер своего лучшего друга. Не то чтобы этот лучший друг был способен придумать что-то получше (потому что всю жизнь он был искренне уверен, что книга – это лучший подарок. Или музыкальный диск из магазина, где он работает, например), но сам Сынхун мог заставить свои мозги работать лучше в диалоге с кем-то, кроме себя самого. — Чего ради ты меня отвлекаешь? Голос Сынюна звучит деланно недовольно. Он пытается ворчать, но Сынхун по одному голосу понимает, что он улыбается. Своей извечной широкой улыбкой, которую невозможно спрятать, даже если этот человек находится за несколько сотен километров. — Что бы ты купил в подарок своему любимому хену? — Ты сейчас себя имеешь в виду или абстрактного любимого хена? На несколько секунд Сынхун замолкает. А ведь Сынюну он о Джину не рассказывал особо. Так, в общих чертах только, если приходилось к слову. Но никогда о том, что его болезненно тянет к хену. Так, как не тянуло ни к кому и никогда. Он говорит: — Абстрактного, конечно. Мой день рождения еще нескоро... и зачем мне спрашивать про себя? — Я просто пытаюсь ожидать от тебя чего угодно, — хихикает Сынюн. — Хорошо, — задумчиво тянет Сынхун. — Что бы ты подарил мне? Что, по-твоему, идеальный для меня подарок? — Ты настолько непредсказуемый, что сегодня оказался бы рад и цветным носочкам, а завтра тебе не понравится ничего, кроме виллы с видом на океан. — Ты знаешь, что одно другому не мешает? — Я знаю, что угодить тебе одинаково легко и сложно. — Тому, кому я собираюсь купить подарок, угодить еще легче. Или сложнее. Похоже, с ним дела обстоят так же. — Почувствуй себя нами перед твоим днем рождения, — Сынюн смеется. — Я его знаю? — Нет, — говорит Сынхун, тут же осекаясь. — Вернее... Я рассказывал тебе как-то. Мой сосед. Внезапно Сынюн принимается хихикать. Так, как может только он: не безобидно, но и без каких-либо намеков. Он говорит: — Любимый хен, да? — Кан Сынюн... — Сынхун вздыхает. — Я узнаю эту интонацию! — кричит младший в трубку, заканчивая коротким смешком. — Я же не имел в виду ничего такого! И, подожди, я же все еще твой любимый донсен? — А ты сомневаешься? Конечно, ты все еще мой любимый ребенок. — Ли Сынхун, твоему ребенку уже двадцать шесть лет. Может, ему уже пора вырасти? — Дети всегда остаются детьми, — Сынхун пожимает плечами. — Так, на всякий случай: ты ведь знаешь, что ты не мой отец? — Это с какой стороны еще посмотреть... — Ах, боже... — Сынюн нарочито громко вздыхает в телефонную трубку, заставляя Сынхуна усмехнуться. — И почему ты всегда такой... — Неотразимый? — Ага, именно это я и имел в виду, — тянет Сынюн и шмыгает носом. Он чихает два раза и шмыгает носом снова. — Ладно, — говорит. — Идеи есть? — Если бы были, я бы не звонил тебе. — Это заставляет меня думать, что ты мне звонишь, только когда тебе от меня что-то нужно. Сынхун мысленно корит себя за свои слова. Дурак, дурак, дурак. Сынюн – из тех людей, которые принимают близко к сердцу любую мелочь, любое неправильно сказанное или истолкованное слово. Он никогда не обижается, но Сынхун знает, что за широкой улыбкой этот ребенок всегда скрывает свои настоящие чувства. И по голосу, пропитанному толикой обиды, Сынхун понимает, что пусть и незначительно, но опять проебался. — Только не смей на меня дуться, — говорит. — Ты знаешь, что это не так. — Я знаю. И я не дуюсь. — Ты дуешься, — Сынхун начинает смеяться, — я слышу это по твоему голосу. И ты еще говоришь, что уже не маленький... — Но я не маленький! — Как я сказал, ты всегда будешь моим любимым ребенком. — Сынхун... — Что? — Я правда скучаю. Сынхун внезапно чувствует легкую боль в груди. Тоску вперемешку с сожалением. Он скучает тоже. Сынюн – это часть его души, и – это один из тех редких случаев, когда Сынхун уверен – это у них взаимно. — Мы скоро увидимся, — говорит он. — Я обещаю. — Так что с идеями? — Сынюн резко перескакивает на другую тему, за что Сынхун ему благодарен: слишком много сентиментальностей в их случае неизбежно привело бы к неловкости. — У меня была парочка, вообще-то. Но все вылетело из головы, как только я сел в машину. — Ты мог бы посоветоваться с Минхо. Вы же работаете вместе, разве сейчас не рабочее время? — Мино не... — начинает Сынхун и запинается. — Не вариант, в общем. Сынхуну немного стыдно за это, но он не хочет сейчас говорить с Мино об этом. Обо всем, что может быть как-либо связано с Джину. Несмотря на то, что Мино его чувства понял и принял, Сынхун продолжает чувствовать некую неловкость от этой темы. Более того, он чувствует это даже просто находясь с ним рядом (и какое счастье, что с того дня они не оставались наедине). Это, пожалуй, неправильно, но Сынхуну нужно время, чтобы принять и это тоже – то, что он не один. — Хуни? — отзывается Сынюн. — Что-то ты темнишь. Я чего-то не знаю? — Мы еще поговорим об этом, — Сынхун увиливает от ответа, — лучше лично. Но почему-то Сынюну рассказать хочется. Сынхун не знает, почему. Почему он открывает себя для Сынюна полностью, а к Мино поворачивается лишь одной стороной. Может быть, потому что так завелось с самого детства. Может быть, потому что Кан Сынюн всегда знал о беспокойствах Сынхуна больше, чем сам Сынхун. Может быть, потому что Сынхун просто боится. В конце концов, у Мино всегда было много друзей. Он всегда был окружен людьми. Но у Сынюна всегда был только Сынхун. Потом появился Мино. Потом – Чихо. Больше у Сынюна никогда не было друзей. Настоящих друзей. — Только не жди, что я забуду, — говорит Сынюн серьезным тоном. Сынхун не ждет. И совсем не боится. Он знает Сынюна с шести лет. Сынюн его – с четырех. Однажды, двадцать два года назад, шестилетний мальчик пришел на детскую площадку со своей мамой и увидел, как маленького ребенка задирали мальчишки постарше. Мама ребенка, видимо, думала, что они так играются. Но шестилетний мальчик знал, что это не так. Он отпустил руку матери и побежал вперед, перебирая песок ногами в сандалиях. Он закричал: — Перестаньте! Закричал: — Вы не можете его обижать! Один из обидчиков промямлил: — Это еще почему? — Потому что он мой друг, — ответил шестилетний мальчик и вышел вперед, загородив незнакомого мальчишку своей спиной. Когда ты ребенок и находишься среди других детей, тебе не нужно почти ничего делать, чтобы завоевать авторитет. Все, что тебе необходимо – это выглядеть крутым. Уверенным в себе. Не показывать другим, что ты их боишься, иначе рискуешь оказаться жертвой детской жестокости. А еще ты должен быть выше ростом и выглядеть угрожающе. С детской точки зрения, разумеется. Когда ты ребенок, рост – это твое оружие и признак того, что ты крут. Шестилетний мальчик знал об этом, потому что ему рассказал его папа. Поэтому он никогда не боялся. Поэтому он был тем, кого боялись. — Как тебя зовут? — спросил шестилетний мальчик, оборачиваясь и улыбаясь своему новому другу, когда мальчишки разбежались. — Кан Сынюн, — ребенок опустился на колени, принимаясь собирать игрушки, которые разбросали его обидчики. — Мое имя – Ли Сынхун. Запомни его, потому что теперь я буду защищать тебя. Сынхун не уверен, действительно ли Сынюну нужна была его защита даже в том возрасте. Но, так или иначе, от его заботы младший никогда не отказывался. — Сынюн, — говорит Сынхун, — спасибо. Потому что на заботу Сынюн всегда отвечал заботой. Нельзя сказать, что Мино не заботится о своих друзьях. Наоборот, Мино посвящает всего себя людям, которые ему дороги. Людям, которым от него может быть что-то нужно. Людям, которых он едва знает. Мино отдает всего себя всем, потому что у него слишком большое и доброе сердце. Он не может сказать «нет». Он не может остановиться. Он пренебрегает собой и своими проблемами ради других. Сынхун никогда не хотел его лишний раз беспокоить. Когда-то, на третьем году средней школы, когда еще никто не называл его Мино, или Майно, когда все знали его только как Сон Минхо, он говорил Сынхуну, как переживает за Чихо, который поругался со своей девушкой. Как переживает из-за того, что Чихун провалил тест по математике, ведь отец его сильно наказал за это. Как переживает за новенькую из параллельного класса, с которой почему-то никто не хочет общаться, но ведь она же классная, интересная, ты бы с ней только пообщался! Сынхун спросил у него, прожевывая купленный в школьной столовой сэндвич: — А что беспокоит тебя самого? Ответ Сон Минхо поразил Сынхуна в самое сердце: — Разве это имеет значение? Поразил даже не сам ответ, а то, с каким искренним удивлением он сказал это. Так, как будто он сам ничтожен по сравнению со всеми остальными. Тогда Сынхун решил, что просто не имеет права нагружать других людей своими проблемами. Решил, что никто, кроме него, не может тащить его ношу. И, в конце концов, он привык. Делиться с кем-то, даже с такими близкими людьми, как Минхо, стало сложнее. В какой-то степени странно, в какой-то – неловко. Открыть себя и свое сердце для кого-то – зачем? Разве это кому-то нужно? — Сынхун? Разве люди смогут найти внутри хоть что-то хорошее? — Сынхун! Он резко вздрагивает. Он смотрит на дорогу, но картинка перед его глазами становится все более расплывчатой. И он жмурится, жмурится, жмурится. Машет головой и, наконец, фокусирует взгляд. Какое счастье, что все это происходит на светофоре. — Да? — Не знаешь, где можно записаться на курсы телепатии? Мне начинает казаться, что скоро я смогу с тобой общаться только так. — Нужна тебе эта телепатия, — Сынхун фыркает. — Мне кажется, ты и без того у меня в голове живешь и периодически наводишь свои порядки. — Если бы! Я абсолютно уверен, что порядок там навести не помешает. Я же тебя знаю. — Я дам тебе такую возможность. Мне этого как раз не хватает. В последние три секунды красного цвета светофора рядом останавливается машина. Сынхун поворачивает голову и успевает заметить молодую девушку, которая тоже обращает на него свое внимание. Он ловит ее легкую улыбку, прежде чем тронуться с места. — Рад, что ты это признаешь. — Как дела у твоего пуделя? — Сынхун решает сменить тему. Девушка, по-видимому, едет на той же скорости, что и Сынхун, потому что их машины продолжают держаться рядом. — Он так быстро вырос! Я даже начинаю его бояться, — Сынюн смеется. — Ты бы видел его длинные лапы. Длиннее, чем твои ноги! Тор, этот плюшевый пудель Сынюна, появился у него чуть больше года назад. Сынюн взял его в приюте – больного и совсем крошечного. В последний раз, когда Сынхун его видел, он был уже абсолютно здоровым, бодрым и заметно подросшим. Но было это около двух месяцев назад, так что же с ним стало за это время? — Серьезное заявление, — Сынхун усмехается и бросает очередной взгляд на девушку за рулем. Она этот взгляд ловит, подмигивает Сынхуну, но все, что может сделать он в ответ – это помотать головой и виновато улыбнуться. — Мы устроим конкурс на самые длинные конечности и... Кстати, Юн. Отправь мне его фото. Желательно такое, чтобы я мог оценить его размеры. Девушка отворачивается, неловко поджимает губы и выезжает вперед. — Для чего? — в голосе звучат подозрения. — Интересно же, — Сынхун старается звучать убедительно. Вообще-то, он просто хотел прикупить для него что-нибудь. Но пусть для Сынюна это останется таким же сюрпризом, как и для самого Тора. — Что насчет украшений? — почти вскрикивает Сынюн. — Что? — Кольца обычно дарят девушкам, но я думаю, что часы, например, или браслет – это отличный подарок для кого угодно. — Он носит кольца, — задумчиво говорит Сынхун. В памяти тут же всплывают руки Джину, его длинные пальцы, обрамленные тонким металлом, и Сынхуну нестерпимо хочется сжать эти пальцы в своих руках. — Много колец. А браслеты как-то не замечал... — Может, потому что у него их нет? А теперь будут. — Звучит неплохо, — Сынхун кивает сам себе. — Я сейчас еду в магазин, надо будет присмотреться. Они говорят еще какое-то время, пока Сынхун сидит в своей машине. Но как только он подъезжает к стоянке торгового центра, их разговор прерывается. Сынюн возвращается к своей работе, Сынхун – к мыслям о своей погибели, имя которой Ким Джину. Он проходит три магазина, прежде чем найти то, что, по его мнению, подходит идеально. Серебряный браслет с тонким плетением и вставкой мордочки кота – Сынхун уверен, но все равно сверяется с фото в инстаграме, – очень похожего на одного из новых питомцев Джину. Выглядит стильно, красиво и даже изящно. И пусть Сынюн и сказал, что это больше для женщин, Сынхун просто не может уйти без тонкого серебряного кольца, который, он уверен, будет потрясающе смотреться на пальцах Джину. — Отличный выбор, — говорит ему девушка-консультант, ярко улыбаясь. И Сынхун очень надеется, что Джину с ней согласится. Сынхун сидит на стоянке в своей машине и вычеркивает пунктики из своего мысленного списка дел. Оставшихся немного, но они куда значимее. Поздравить Джину, извиниться за то, что не сделал этого сразу... и окончательно разобраться с его проблемой. На самом деле, Сынхун никогда не выбрасывал из своей головы мысль о том, что кто-то трогал Джину против его воли. Даже то, что кто-то просто засматривался на него с наверняка грязными мыслями – одно это приводит его в бешенство. Как и то, что с этим никто не собирался ничего делать. Как будто это нормально. Прогнившее общество, думает Сынхун, прогнившая страна. Прогнившие люди. Он сжимает пальцы на оплетке руля до побелевших костяшек, а потом закрывает глаза и считает до трех. Считает до семи, до десяти, до пятнадцати. Он делает глубокий вдох, выдох. Вдох и выдох. Он пытается вырезать из своего сознания картину, как кто-то прикасается своими грязными руками к такому чистому Джину, но не может. Он распахивает глаза и с силой ударяет ладонями по рулю. У Сынхуна никогда не возникало даже подобия грязных мыслей в отношении Джину. Он вдруг понял, что действительно даже не задумывался о том, чтобы переспать с ним. Не то чтобы он не хотел этого – если бы вдруг небеса смилостивились над ним и Джину бы оказался в его постели, Сынхун ни за что не отказался бы. Он бы любил его столько, насколько их двоих хватило бы, а потом – вечность. Но в своих мыслях Сынхун никогда не заходил дальше того, что хотел бы к нему прикоснуться больше, чем могут себе позволить люди, не называющие себя даже друзьями, но все же являющиеся гораздо ближе, чем просто знакомыми. Он готов целовать его до скончания мира. Его губы, его аккуратный нос, его шею, ключицы, длинные пальцы – каждый миллиметр его светлой кожи. Но никогда его мысли не носили пошлый оттенок. С девушками, которые у него были, всегда было иначе. Не в том плане, что Сынхуну был нужен только секс, нет. Но ему было все равно, если девушка была готова переспать с ним после первого же свидания. Он никогда не возражал против секса на одну ночь и порой даже терялся, когда девушки не исчезали рано утром, потому что что нужно делать рядом с человеком, на которого у тебя не было и нет никаких планов? В его телефонной книге немало номеров, которые можно набрать в любое время дня и ночи, чтобы приехать, переспать и уехать. Он смотрел на девушек в клубе, на девушек, которые пытались с ним познакомиться, и думал, насколько они достойны его внимания. Стоит ли уделять им свое драгоценное время или это не имеет смысла. Насколько хороши они в постели при выключенном и включенном свете. Но все, что ему было нужно сейчас, чего ему хотелось сейчас – украсть чужой поцелуй, взять чужую руку в свою и не отпускать уже никогда. Сынхун был уверен, что подобная сопливая романтика – не для него. Насмехался над подобными романами и мелодрамами. Искренне полагал, что любовь и влечение – это одно и то же, и все одинаково не вечно. Но только теперь он в полной мере ощутил на себе разницу между влечением и любовью. И для человека, которого Сынхун – он теперь даже не отрицает – любит, он готов сделать что угодно. Пусть он и не уверен, что его затея не обречена на провал. Сынхун выезжает со стоянки и едет прямиком в кафе, где не так давно работал Джину. Небо затягивается грузными тучами и приобретает грязно-фиолетовый оттенок, а ветер завывает так, словно хочет унести целый город куда-то далеко-далеко, где его никто не сможет найти, словно хочет стереть его с лица всей Вселенной; холодным порывом ударяет Сынхуну в лицо и заставляет зажмуриться, заставляет запахнуть пиджак, сложив руки на груди. Сынхун стоит перед двухэтажным зданием с окнами во всю стену. С улицы он отлично видит все, что происходит внутри. Видит белые столики и черные стулья, бежевые стены, редких, но довольных посетителей и официантов, одного из которых Сынхун готов придушить своими же руками. Внутрь он заходит уверенным шагом, ведь главное – это произвести правильное впечатление. Главное – показать, что ты здесь клиент, и за чем бы ты сюда ни пришел, ты все равно будешь прав. Особенно если ты знаешь о своих правах и умеешь этим пользоваться. Покажи этим людям, что ты важная шишка, убеди их в этом, и они завиляют перед тобой хвостиком, о чем бы ты их ни попросил. За все свое время работы Сынхун повстречал немало влиятельных людей, которые производили впечатление, и псевдо-влиятельных, которые производили впечатление еще большее. Сынхун многому научился у каждого из них, но самое важное – это уверенность, уверенность и еще раз уверенность, приправленная чуть высокомерным взглядом и высоко вздернутым подбородком. И, конечно, можно добавить немного пафоса – общее впечатление от этого не пострадает. Сынхун предчувствует удачу, поэтому, как только к нему подходит администратор с намерением предложить столик и меню, Сынхун его опережает и просит личной встречи с директором. Он замечает, как молодая девушка бросает быстрый взгляд на его часы «Картье» с зеленым ремешком и мысленно усмехается. Одежда и аксессуары – это то, на чем Сынхун никогда не экономит. И, впрочем, правильно делает. Можно отказать себе в чем угодно, но только не в том, чтобы выглядеть безупречно. Потому что, что бы люди ни говорили, встречают всегда по одежке. — С какой целью? — девушка вежливо улыбается. — По личному делу, — Сынхун доверительно заглядывает ей в глаза. — Не для чужих ушей. — Подождите здесь немного, — просит девушка-администратор, и Сынхун ждет ее, примостившись у барной стойки. Он оглядывает помещение, бросая взгляд на часы – у него в запасе чуть больше часа. Девушка возвращается довольно скоро. — Пройдемте за мной. Они поднимаются наверх. По всему этажу раскиданы кабинеты, коридор пуст, и по этому коридору девушка ведет Сынхуна к самой дальней двери без каких-либо определительных знаков. Внутри их встречает мужчина средних лет, в очках на цепочке и в сером строгом костюме. Девушка кланяется и после взмаха руки директора оставляет их с Сынхуном наедине. — Меня зовут Чон Джеук. Я директор этого заведения, — он протягивает одну из своих визиток Сынхуну. Сынхун берет ее в руки и внимательно изучает. — А вы? — после затянувшегося молчания спрашивает директор. — Ли Сынхун, — он кладет визитку во внутренний карман своего пиджака, но не протягивает свою. Это очень невежливо – Сынхун знает, но он пришел сюда не для того, чтобы показывать свои безупречные манеры. — Я пришел к вам по личному делу. — Вот как? — Директор жестом приглашает Сынхуна сесть на кожаный диван – один из двух, на выбор, – и Сынхун себе в этом удовольствии не отказывает. Он откидывается на спинку, поправляет полы своего пиджака и складывает руки на животе, излучая собой всю уверенность этого мира. Легкая улыбка, чуть презрительный прищур – Сынхун чувствует себя лучше некуда и считает, что с первым пунктом по созданию нужного впечатления он справился великолепно. Мужчина садится напротив. — Можно считать, что я представляю интересы одного человека. Директор усмехается: — Вы адвокат? — Нет. — Прокурор? — Нет. Я работаю в другой сфере. Но, впрочем... Давайте представим, что сегодня я здесь в роли адвоката. — Вы меня заинтриговали, — мужчина тоже откидывается на спинку дивана, улыбаясь. — В чем же дело? — Я пришел поговорить с вами об одном из ваших бывших сотрудников. Я думаю, вы помните господина Ким Джину? — Ха! — восклицает мужчина. — Как же. Господин Ким Джину... После того, как он разворотил мне полкабинета? Было бы странно его не помнить. — Он подвергся домогательствам. Здесь, в вашем заведении. И вы, зная об этом, не приняли никаких мер. — Если я буду поднимать тревогу каждый раз, когда кто-то на кого-то косо посмотрит, вы представляете, в каких скандалах потонет мое кафе? — Вы представляете, в каких скандалах потонет ваше кафе, если господин Ким Джину подаст в суд? Мужчина открывает свой рот, словно намереваясь что-то сказать. Закрывает. Его губы трогает мерзкая, до блевотного рефлекса мерзкая улыбка. Он говорит: — Что вы хотите? — Он подписывал какие-нибудь бумаги? — Он подписывал заявление. — Какое заявление? — Об увольнении, какое еще может быть заявление? — Улыбка исчезает с его лица. Сынхун с удовольствием отмечает, что мужчина злится. — Ближе к делу, что вы хотите? — Он не будет вам ничего выплачивать. — Вы думаете, что сможете что-то доказать? — Вы думаете, что нет? Вам не интересно, сколько могли зафиксировать камеры, находящиеся в этом кафе? Хотите проверить, найдет ли полиция что-нибудь интересное? — Вы меня запугиваете? — Уголок губ мужчины нервно дергается. Его лицо искажается в страшной гримасе. — Вы думаете, что можете мною манипулировать? — Я выражусь яснее, господин Чон. Вы хотели сыграть на доверии и страхе господина Кима, но в этом была ваша ошибка. Он вам ничего не должен. Он не будет вам ничего выплачивать, поскольку у вас нет никаких бумаг, согласно которым он вам хоть что-то должен. Если вас это не устраивает, предлагаю вам решить это в суде вместе с делом о домагательствах, о котором мы с господином Кимом заявим в полицию прямо сейчас. Даже если у вас найдутся деньги и власть на то, чтобы выиграть это дело – без каких-либо доказательств с вашей стороны, – я хочу напомнить, что в нашей стране в большей мере правосудие осуществляется общественностью. Как думаете, сколько ваших посетителей решат, что больше не хотят обедать в вашем заведении, когда наш спокойный разговор превратится в общественный скандал? Вас устроит такой вариант развития событий? Мужчина молчит некоторое время, нервно теребя подол своего пиджака. Наконец, он говорит: — Я думаю, мы можем договориться. — О, конечно, мы можем договориться. Сынхун ядовито улыбается, когда мужчина перед ним выпрямляется, теряя весь свой уверенный вид. — Где Ким Джину? — спрашивает Сынхун. Он стоит возле стойки и вертит головой. В зоне видимости он своего хена не наблюдает. За стойкой стоит только Бора – уже порядком уставшая. Она поднимает взгляд на Сынхуна, отрываясь от чего-то в своем блокноте. — На перерыве, — говорит она. — Но он здесь. Я могу позвать его. — Да, спасибо. — Окей, — она пожимает плечами и уходит в подсобное помещение. Возвращается она очень быстро – вместе с Джину. Теплая улыбка играет на его губах, и Сынхуну кажется, что он видит солнце. — Я не отвлекаю тебя? — спрашивает Сынхун, когда Джину оказывается рядом. — У меня есть еще минут двадцать, — Джину улыбается, — так что нет. Ты голоден? — Если честно, голоден. Но я еще не успел об этом подумать. Джину смеется: — Пообедай здесь, возможность есть. — А ты? — Я не очень голоден. — Тогда мы просто можем перекусить вместе. Чай или кофе с десертом, например. Как думаешь? — Звучит здорово, — Джину мягко улыбается. — Ты что будешь? — Я доверюсь твоему вкусу. Он еще никогда не подводил. И подожду тебя на улице, хорошо? Мне нужно тебе кое-что сказать, поэтому позволь мне украсть тебя на пару минут. — Украсть? — Да, хен. Украсть. Прямо как принцессу из замка. — Сынхун замечает, как Джину дергается на этих словах и нервно поджимает губы. Он не знает, чем это вызвано, но склоняется к тому, что ничего особенного – просто он придает всему слишком много значения. — Надеюсь, твоя сегодняшняя напарница не будет из-за этого дышать на нас огнем, как охраняющий замок дракон. Джину смеется: — Об этом можешь не волноваться. Бора – хорошая девушка. В голове Сынхуна проносится скрипучее Чжинхван – хороший мальчик, и он мотает головой, прогоняя это из своих мыслей. Сынхун выходит на улицу и быстро закуривает. Он знает, что Джину не заставит себя долго ждать, поэтому в спешке придумывает, что сказать и как приподнести подарок, чтобы это выглядело достаточно непринужденно. Но тут Сынхун вспоминает о кольце. О какой непринужденности может идти речь, если я собираюсь подарить ему кольцо?! – думает он, мысленно давая себе пару подзатыльников. Нормально ли для друзей дарить друг другу кольца? Сынхун не уверен. И хуже всего то, что они с Джину никогда не называли себя друзьями. Даже приятелями. Если бы у Сынхуна спросили, кто для него Джину, и он мог бы честно ответить, он бы так и сказал: сосед, в которого безнадежно влюблен. Погибель. Наркотик. Все то, отчего перехватывает дыхание, несчастные бабочки вспарывают живот, а сердце норовит прорвать грудную клетку и покинуть атмосферу. Неужели он ошибся? Может, стоит позвать Джину в машину, чтобы не стоять у всего мира на виду? Или нет ничего такого в том, что Сынхун собирается сделать? — Ты хотел поговорить со мной или просто покурить в компании? — ехидно замечает Джину, складывая руки на груди. Сынхун вздрагивает. Он нервничает, и Джину это замечает, кидая красноречивый взгляд на дрожащие пальцы, которые пытаются удержать горящую сигарету. — Дай мне одну минуту, хорошо? — Мне постоять рядом? — Джину вскидывает бровь. — Или я могу зайти обратно, а потом выйти снова так, словно не ты мечешься в собственных чертогах разума. — Нет, не уходи, — резко говорит Сынхун. — Постой со мной. Сейчас, я только докурю... — Ты нервничаешь, — Джину касается его плеча. — Ты что, собираешься сделать мне предложение? — смеется. — Хен! — стонет Сынхун, когда вздрагивает и роняет сигарету. Он резко выдыхает и тушит ее ботинком. — К черту... — Сынхун, в чем дело? — Джину заметно напрягается. Он отнимает от Сынхуна руку и хмурится, отчего на его лбу пролегают заметные морщинки. — Это же всего лишь я. — Не всего лишь, — Сынхун морщится, отрицательно мотая головой, и хватает его за руку. — Пойдем. Он ведет Джину к своей машине и колеблется несколько секунд, прежде чем открыть заднюю дверь. — Закрой глаза, — говорит он, и Джину молча делает то, о чем его просят. Сынхун достает с заднего сиденья большой подарочный пакет и протягивает его Джину, буквально пихая ему в руки. Джину открывает глаза и смотрит с непониманием, но когда заглядывает внутрь, на его лице расцветает веселая улыбка. — Что это? — Я не сдержался, — Сынхун усмехается, когда Джину достает из пакета большого мягкого оленя. У этого оленя большущие глаза – прямо как у самого Джину, добрая и милая морда, и Сынхун просто не смог пройти мимо, когда увидел его на витрине. — Он похож на тебя, — говорит. Джину смеется, спрашивает: — Но зачем? — Потому что я полнейший придурок, — Сынхун смущенно чешет нос. Джину хмурится, ничего не понимая, а Сынхун лезет в бардачок собственной машины. Он достает оттуда длинную коробочку, обшитую синим бархатом. Он смотрит на Джину, утопая в карих глазах, в вечернем солнце кажущихся золотыми, и сглатывает – отчего-то именно сейчас он чувствует себя максимально неловко. Если бы он мог, то с радостью бы провалился сейчас сквозь землю. Но та, как назло, не разверзается под его ногами и не торопится скрыть его в своих недрах. Сынхун чувствует дрожь в собственных руках, когда протягивает Джину эту коробочку. — Я не поздравил тебя с днем рождения сразу, поэтому хочу сделать это сейчас. Прости. И с днем рождения. С прошедшим. — Ты сошел с ума, — Джину неверяще машет головой. — Подержи. Сынхун забирает у него игрушку и наблюдает, как пальцы, которые он так боготворит, открывают коробочку. Глаза Джину широко распахиваются, когда он видит серебряный браслет. Как будто он до последнего верил, что внутри будет пусто. — Ты действительно сошел с ума, — почти шепчет он. — Зачем? Потому что я люблю тебя, хочет ответить Сынхун, но вместо этого улыбается. Вместо этого говорит: — Я хотел, чтобы тебе было приятно. — Ты даже не представляешь себе... Сынхун кладет одну руку в карман. Он сжимает пальцами вторую коробочку, которую подарить еще сложнее. Он все еще сомневается, не слишком ли это, сомневается, правильно ли поймет его Джину. И в тот момент, когда Сынхун хочет ее достать, Джину хватает его за руку – чуть выше локтя. — Приходи ко мне сегодня вечером, — говорит он, нервно облизывая губы. — Часов в одиннадцать, если захочешь. Я уже буду дома. — Хен? — Мне немного неудобно, знаешь, — он смущенно улыбается. — Спасибо, я очень тронут, правда. Не знаю, как выразить это по-другому, — неловко смеется. — Я хотел бы посидеть с тобой и просто поговорить. Ну, знаешь, как раньше. Мне этого не хватает. А сейчас и повод есть: мы могли бы отметить мой прошедший день рождения. Сынхун разжимает пальцы в кармане. Он отпускает коробочку. — Хен, — зовет. — Можно мне тебя обнять? Джину мягко усмехается и сам подается вперед, зажимая игрушку между их телами. Сынхун осторожно отстраняется, но только чтобы усадить оленя на капот своей машины. Он тянет Джину на себя, чтобы вновь заключить его в свои объятия. Это длится какое-то время. Джину прижимается щекой к его шее. Сынхун вдыхает запах чужого шампуня и кофе, которым пропахла вся его жизнь. Я люблю тебя, вновь говорит Сынхун мысленно, словно надеясь, что Джину умеет читать мысли. Люблю, повторяет. Эти слова отдаются острой болью внутри, от них сжимается сердце и что-то надламывается. Сынхун хочет закричать об этом на весь мир, но вместо этого тихо говорит: — Мне нужно что-нибудь принести? Джину отрицательно машет головой: — Только себя.