Дом для куклы

Когда они вернулись, осень окончательно вступила в свои права. Дожди почти не прекращались, лили с утра до вечера, казалось, что за окнами – стена из непрерывно хлещущей воды. Выходить на улицу не хотелось. И даже дома, несмотря на включенный на полную мощность обогреватель, чувствовались холод и сырость. Эльза тосковала, и Юстас невольно поддавался необъяснимой печали. Но как не пытался он утешить и подбодрить любимую, она оставалась холодна и неприступна, и лишь отстранялась, когда он пробовал обнять ее. Иногда ему казалось, что она просто грустит по яркости и беззаботности их отпуска в Нью-Ричмонде, и никак не свыкнется с обыденностью Верьера, с отлучками Юстаса по делам прихода - помогая отцу, он часто ездил в ближайшие деревни, много работал в церкви, принимая исповеди. Юстас видел, что жена скучает, что дела семьи не занимают ее, но не представлял, как изменить это. Юстас поднимался рано, когда Эльза еще спала. Сонной она выглядела такой безмятежно-счастливой… Он целовал ее в щеку и уходил. Его ждали общество помощи нуждающимся, общество помощи старикам, приходские библиотека и хор. Стольким людям была необходима поддержка и делом, и словом. И Юстас, как мог старался дать им понять: они нужны ближним, а их боль не останется без утешения. Каждую чужую историю, Юстас принимал в сердце, каждую переживал, как свою. В Верьер приехала семья беженцев – откуда-то издалека, одному господу известно, как они сюда добрались, даже на всеобщем они говорили еле-еле. У мистера Хорна погиб единственный сын, служивший в космофлоте. Авария на корабле. Старик остался совсем один. Летти Доу родила ребенка. Роды прошли тяжело, а родственники молодой вдовы жили далеко и не спешили приехать и помочь, ведь это значило бы изменить свою налаженную, спокойную и беззаботную жизнь. И сколько еще было таких людей, которые остались бы один на один со своими горестями, если бы не церковная община. Ради них Юстас выбирался из дома каждый день, в любую непогоду. Видел в этом свое предназначение, свой смысл, и от того, еще грустнее было ему возвращаться домой, где он неизменно заставал.... Когда он заглядывал домой в обед и когда возвращался вечером, то неизменно заставал почти одну и ту же картину: Эльза или через силу занималась домашними делами, хмурясь и отвлекаясь на игры в телефоне, или сидела в кресле и вязала. Огонь, так пылавший в ее душе в медовый месяц, потихоньку угасал. «В чем я виноват? Что я сделал не так?» - думал Юстас, но каждый раз, вспоминая вечером всё, что происходило за день, не находил ответа. Он часто говорил Эльзе, что не будет против, если она возьмет больше уроков – но преподавать в школе чаще двух раз в неделю она не желала. Хвалил ее рукоделие и спрашивал, не хочет ли она вязать на заказ, ведь у нее прекрасное чувство стиля, она умеет сделать яркой и красивой даже самую обыкновенную вещь. Да и так можно познакомиться с новыми людьми, завести друзей, поехать на мастер-классы, конкурсы или вечеринки единомышленников. Эльза только плечами пожимала: «Меня всё устраивает». Но он ведь чувствовал, что чего-то не хватает! …После Нового года Эльза сказала, что, возможно, ждет ребенка. Она говорила так спокойно и равнодушно, будто это произошло не с ней. Но ее взгляд, погруженный в себя и похожий на взгляд мадонны со старинной картины, показался Юстасу добрым знаком. Он нарадоваться не мог такой новости — у них будет ребенок! Красавица и умница дочка. Или сын, который продолжит семейное дело. Ребенок… неужели не снится такое счастье? Юстас осторожно, нежно прижимал Эльзу к себе. Все сомнения и ревность к прошлому были окончательно забыты. Но даже матери с отцом Юстас решил ничего не говорить. Никто, никто не должен знать, решил он, пока беременность не станет заметна. Слишком личным и важным казалось ему это событие. Только их с Эльзой, а любой посторонний взгляд, совет, неосторожный комментарий мог разрушить хрупкое счастье, которое, Юстас верил и чувствовал, снова возвращалось в их семью. * Эльзу беспокоило совсем другое. Мать звонила всё чаще, и от ее рассказов хотелось спрятаться подальше, зарыться куда-нибудь, где никто бы не нашел. Услышав знакомую мелодию на телефоне, Эльза спешила в кладовую или в гостевую спальню, чтобы, не приведи господи, никто не подслушал и не узнал. Отец пил всё больше, и мать не знала, отчего. Эльза не знала, что и подумать: Долги? Но всеми доходами и расходами мать занималась сама. Азартные игры? На работе узнали бы сразу, и позора было бы не скрыть. Подозрительные знакомства? Но отец никуда не стремился из дома, да и как бы он утаил в Верьере хоть какое-то знакомство, не то, что сомнительное... Эльза терялась в догадках. Мужу и его родным она ничего не хотела говорить. Зачем создавать им и себе лишние проблемы? Сидя за вязанием – она как раз начала вязать свитер для Юстаса – она размышляла так спокойно, будто беда случилась с чужими людьми. А иногда и злилась на родителей. «Если так подумать, у меня своя жизнь, у меня своя семья, к чему мне помогать отцу? Будто он что-то хорошее для меня сделал! Только и знал, что решать за меня и выискивать, что бы запретить. Веди себя скромно, коротких платьев не носи, на дискотеки не ходи, сиди дома, вон дома работы сколько. Помоги матери, еду приготовь, вещи в стирку брось, в гостиной убери. Ему было всё равно, весело мне или, может, мне хотелось в один прекрасный день заснуть и не проснуться. Почему я теперь должна волноваться? Будь что будет, лишь бы слухи не пошли». В такие минуты Эльза становилась безжалостна к родным. Свекор со свекровью – и те любили ее больше, чем родители! Не давали ей браться за тяжелую домашнюю работу, спрашивали, как она себя чувствует, а главное – не задавали лишних вопросов и разрешали делать то, что нравится. Несмотря на кромешную скуку и необходимость играть роль послушной и скромной пасторской жены, в этом белом домике на холме Эльза чувствовала себя по-настоящему дома. Здесь на подоконниках стояли вазоны с цветами, которые она вырастила, а на полках – безделушки, которые она привезла из Нью-Ричмонда. Кресла украшали связанные ею ажурные накидки, на диване в гостиной лежало ее яркое одеяло, сшитое в технике «пэчворк». Покидать этот уют – ради чего? Мать просила пожить несколько дней у них с отцом, но Эльза, прикрываясь образом примерной супруги, восклицала: «Как же я оставлю Юстаса? Ему трудно придется без меня!..». Но про себя думала: «Отец пусть делает, что хочет, только бы люди ни о чем не догадывались!». Под конец января, вечером, мать позвонила, рыдая, всхлипывая и бессвязно повторяя, что случилась беда, и она не может оставаться одна. Дома как раз никого не было, и Эльза собралась и направилась к родителям. Дом, в котором она прожила десять с небольшим лет, показался ей страшно чужим и холодным. Еще только приближаясь к порогу, Эльза зябко поежилась в предчувствии чего-то страшного. Мать быстро вышла навстречу ей и бросилась обнимать ее, судорожно вцепившись в ее плечи. - Эльза… папа умер… он… он упал со ступенек… Молодая женщина прижала ладонь ко рту. Ее чуть не затошнило. Она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, а затем тихо сказала: - Мам… он был пьян? - Наверно. Какая разница?! – прорыдала мать. - Большая! – раздраженно ответила Эльза. – Вдруг узнают? Нужно что-то сделать. Подумай сама, мы вызовем скорую, приедет фельдшер, увидит, какой здесь беспорядок, заметит бутылку и рюмку. Эльза не почувствовала ничего, кроме неприятного гадкого чувства стыда. Ей не было жалко ни отца, ни мать, все ее мысли мгновенно устремились к одной цели — скрыть позор, не дать никому повода для сплетен. Мать молчала, продолжая плакать. Эльза продолжала распоряжаться, как главнокомандующий на поле битвы: - Надо прибраться в доме. Пусти меня, дай мне хоть шубу снять и разуться! Я наведу порядок, тогда мы и позвоним. Фельдшеру я суну денег в карман, чтобы помалкивал, на всякий случай. И, если будут спрашивать – папа просто оступился. Все знают, что у него и ноги побаливали, и голова кружилась. И не вздумай проболтаться Юстасу. - Да ни за что, как ты такое подумать могла… Эльза сняла шубу и аккуратно повесила на вешалку, разулась и прошла в гостиную, откуда лестница вела на второй этаж. Теперь к лихорадочным мыслям о том, как скрыть все обстятельства несчастья, стала премешиваться и злость. «Ну за что, за что мне это всё?! Почему мой папаша такой дурак?!». К приезду фельдшера она приняла подобающе скорбный вид, как полагается любящей и горюющей дочери. Она умела плакать красиво, так взмахивая ресницами, чтобы у окружающих возникло желание пожалеть и утешить ее, и не закрадывалось и мысли о неискренности. Все же не даром она так мечтала стать актрисой, талантом бог ее не обидел, не то, что судьбой. А папаша еще и говорил когда-то: «Да куда тебе в колледж киноискусства, артистка из тебя никакая». Ошибался! Свою роль она сыграла, как по нотам. Прибывшие врачи со скорой ее утешали и жалели. Как же – невестка патера Йоганна, такая милая женщина, такая любящая дочь… и бедный мистер Браун, в его возрасте и с его больными суставами нужно было беречься. Но мужчины так не любят признавать свои недуги. Лишь ночью, засыпая в объятиях Юстаса, Эльза заплакала уже по-настоящему. От усталости, от обиды на судьбы, от злости на родителей, и только на самом краешке души от того, что отца больше нет...