Трещина в скорлупке

Малая стрелка каминных часов едва доползла до восьмерки, но солнечные лучи давно и настырно тарабанили в приоткрытое с ночи окно, бились, что мотыльки, о плотную стору и, проходя ее, меняли окрас с агрессивной раскаленной белизны на теплую оранжевую приглушенность, что невесомо струилась по комнате и пылинками ложилась на предметы. Чудо спало у Михаила на плече. Укутавшись в одеяло, подмяв под себя подушку, вздыхая ровно и тихо, спало сладко, как ребенок. При его воображении и мечтательности ему наверняка виделся сон, и он, как всегда доверчивый, устремился за своей грезой, отчего казалось, он спит так глубоко, что нарочно разбудить его не удастся. Однако на деле, стоило Измайлову шевельнуться, как чудо засопело в недовольстве и прямиком во сне наморщило длинные брови, ресницы его дрогнули, руки потянулись обнять, дабы вернуть прежнее положение, но тотчас расслабленно обмякли. – Мне пора, – шепнул Михаил, целуя Саву в макушку. – Еще чего, – сонно пробурчал тот в ответ. – Ты же помнишь, как у нас с тобою в Петергофе. Здесь и твоя сестра, и тетушка, и полный дом гостей. Мне нужно вернуться в свою спальню. Вместо ответа Савелий приоткрыл глаза и уставился на Измайлова с нешуточной, как он думал, строгостью. В действительности то был разнеженный спросонья взгляд цвета пряного имбирного чая, терпкий и в одночасье согревающий, золотистый в утреннем свете солнца, очаровательный, и противиться ему Михаил совершенно не хотел, а потому покорно остался в постели, позволив торжествующему Саве увериться в силе своих грозных очей. – Я себя чувствую иначе, чем прежде, – неожиданно промолвил Савелий. Тон его был серьезен, дополнен многозначительным придыханием и определенно взывал к реакции. Михаил вполне уже привык к тому, что Сава живет сердцем, но в минуты, подобные нынешней, всегда на мгновение терялся. Охряный взгляд скользил по его лицу как бы рассеянно, но Измайлов знал, что Сава ждет ответа, более того, единственного верного. Угадать бы еще какого. – Надеюсь, эти перемены к лучшему? – непринужденно улыбнулся Михаил, решив пойти по проторенному пути и обратить все в шутку. Савелий потянулся под одеялом, вздохнул задумчиво, молвил: – Я очень счастлив, – и собравшись с духом, шепнул: – А ты? Так вот каких слов он хотел. – И я счастлив, – с облегчением отозвался Михаил, целуя его в макушку. Савелий прикрыл глаза, довольный, как кот, и, взяв ладонь Измайлова в свою, ласковым движеньем переплел их пальцы. Михаилу нравилось находиться с ним рядом, смотреть на него, прислушиваться к его мелодичному голосу, ощущать его близость, впитывать свежий, медовый аромат его кожи, волос и одежды, изучать его, будто диковину, коей он для него всегда и оставался, и с великой радостью узнавать, что за внешним очарованием кроется светлая душа и ясные мысли. Савелий что-то вкрадчиво рассказывал, перебирая грубые и неуклюжие в сравнении с собственными пальцы Измайлова, а тот наслаждался его трепетной доверчивостью, его нежностью, его чистотой, которая ничуть не помутилась после минувшей ночи. Что бы ни происходило давеча здесь, на сбившихся простынях, как бы Сава ни умолял, ни извивался в его руках, сгорая от страсти и нетерпения, нынче поутру он казался все таким же невинным и неискушенным, таким же беззащитным, что прежде, и Михаил, любуясь им, даже не мог несколько времени сознать, возможны ли в одном человеке подобные контрасты. – Скажи что-нибудь, – наконец попросил Савелий, не вытерпев отсутствия реакции на свою историю. – Как ты считаешь? – Я считаю, что ты чудо, – и прежде, чем Сава возмутится и послышится его прекрасное недовольное: «Миша!», Измайлов привлек его к себе и с нежностью поцеловал в губы. Несколько времени после того Савелий вновь вещал о чем-то милом и незначительном, и Михаил, решив не вслушиваться, с упоением ловил все переливы, призвуки и придыхания легкого голоска, и плыл по ним, как по волнам давешнего залива. Сава ничего о себе не знал, не подозревал даже, какую власть может иметь над мужчинами одним только взглядом из-под кружевных ресниц, одной томной и загадочной полуулыбкой, одной изящной фразой, произнесенной грассируя на французский манер, и отблеском света, которого так много в его сердце. Михаил надеялся, что Сава никогда об этом и не узнает и не начнет расчетливо зачаровывать мужчин, пользуясь природным даром, но скептицизм то и дело опускал Измайлова с небес на землю, услужливо напоминая, что Савелию вчера исполнился двадцать один год и только благодаря физической закрытости в доме тетушки он пока не познал толком, что такое поклонники. Окажись он в Европе, вдали от Татьяны Илларионовны, в свете, где его тотчас, как некогда сам Измайлов, приметят «сведущие» мужчины: блестящие действующие офицеры, богатые аристократы, смазливые ровесники-романтики, – да нужен ли ему будет калека, добившийся взаимности лишь потому, что успел стать первым? Почти первым, с неприязнью добавлял Михаил, памятуя про Трофима Вершина. Савелий ведь сам начал давеча о том, что терзало и его спутника. Что если их идиллия окажется хрупкой и треснет, как стекло, на осеннем холоде? Что если Сава под влиянием юности и свободы переменится в Европе? В себе самом и своих чувствах к Савелию Михаил был уверен. Посему, как ни были низки и корыстны подобные намерения, Измайлов надеялся на Пятигорск и мечтал увезти туда Саву как можно скорее. Блуждая в невеселых рассуждениях, Михаил неожиданно заметил на шее Савелия темную отметину и, прервав юношу на полуслове, повернул его голову к себе. – Что такое? – встревожился Сава. – Вот черт, – Измайлов пристыженно и плутовато улыбнулся. – Увлекся ночью. – Ты меня совсем не слушаешь, – возмутился Савелий, впрочем не всерьез. Ему нравилось, что Миша так им любуется, что забывает про разговор. Он притронулся к шее кончиками пальцев и коротко шикнул от боли, а после, отведя глаза, зарделся. – Простишь своего зверя? – Измайлов подался к нему, осторожно и невесомо скользя губами по метке и чувствуя, как Сава – чудо, не иначе – ей горд. От безвинных ласк юноша принялся млеть у Измайлова в руках и вдруг прошептал: – Если мой зверь как следует попросит о прощении. Еще мгновение назад теплый и коричный, взгляд напротив взвился песчаною бурей, и Савелий, перекатившись, оказался сверху Михаила. Тот даже на миг оторопел и смог ответить лишь: – Ты быстро учишься. – У меня хороший учитель, – изогнув бровь, Сава завел руку за спину и опустил ее Измайлову промеж ног, вызвав у того шумный выдох. – Сава... подожди, – в полголоса прервал Михаил, – ты уверен, что стоит? – Отчего нет? – Савелий хотел звучать уверенно и соблазнительно, но Михаил почувствовал мелькнувшую тревогу. Да и движенья руки прекратились. – Я что-то не так... – Нет, все прекрасно, – поспешил заверить Измайлов. – Я о тебе беспокоюсь. О твоем самочувствии. – Тогда не беспокойся, – отсек Савелий, потянувшись к прикроватному столику, на котором с ночи остался маленький пузырек масла. Вытащив пробку, юноша увлажнил маслом ладонь и вновь убрал ее за спину на прежнее место. – Нынче хочу все сделать сам. Михаил не стал препятствовать ему в таком желании. Сава остался на его бедрах и лишь слегка направил его рукой, насадившись медленно и плавно, так что оба они не сдержали стона. Они вновь не стали спешить, до изнеможения подробно чувствуя каждое проникновение, однако Савина неопытность давала о себе знать, и вскоре Михаил уже приклонил его к себе, чтобы перенять инициативу. Расстаться решились только в половине десятого, потому как тянуть далее было нельзя: дом уже начинал просыпаться. Но даже и так Сава совсем не хотел отпускать возлюбленного, тянул его обратно на постель, подбегал к нему, полуодетому, набрасывал на плечи одеяло, обнимал, прижимался, целовал без устали, и Михаил насилу сумел добраться до входной двери. – Мы увидимся на завтраке, – смеялся он меж поцелуев. – Через полчаса. – Не могу, слишком долго, – жарко шептал Савелий. – Пока наряжаешься, не заметишь, как время пройдет. – Хочу с тобою в Зальцбург, запереться в квартире и никуда не выходить. – И к черту генерала и штаб? – К черту, – Савелий обхватил лицо Измайлова ладонями, прижался к губам и тотчас отстранился. – Иди, отпускаю. Путано, на ощупь Михаил растворил входную дверь, схватывая Саву и порываясь украсть хоть беглый его поцелуй. Одною ногой он уже стоял в коридоре. – Нельзя через порог, Миша, сумасшедший, – слабо противился Савелий. – Ну иди же. Чмокнув в последний раз, Сава почти что вытолкнул его из спальни и быстро захлопнул за ним дверь. Переведя дыхание, Михаил поворотился, дабы идти к себе в комнату, как вдруг почти нос к носу столкнулся с сестрой Савелия Мари. Княгиня Меньшикова была еще неодета, не причесана и куда-то направлялась прямиком в спальном пеньюаре. Увидав Измайлова, его шальные глаза и мятую, распахнутую до середины груди рубашку, Мари сделала очень быстрый книксен и пропищала: – Доброе утро, Михаил Дементьевич. Она все поняла в секунду, кинув единственный взгляд на дверь спальни брата, а потому, без лишних отлагательств, Измайлов поцеловал ей ручку и доверительно молвил: – Полагаю, ему нужно вас нынче увидеть. Мари вспыхнула, а Михаил поспешил в свою комнату, пока еще кто-нибудь из обитателей дома не заметил, откуда и в каком виде он идет. Вопреки обещанию встретиться через полчаса, Измайлов, как и всегда, опоздал на завтрак. Савелий явился и того позже, впрочем, его промедление сполна окупалось безукоризненным обликом. В дополнение к изящному костюму, коим Михаил давно уже потерял счет, Сава повязал платок, невинно и в то же время кокетливо обнимавший тонкую шейку, дабы скрыть следы минувшей ночи. Помимо Измайлова, платок этот, к счастью, никому не бросился в глаза, ибо для слабого здоровьем юноши был привычным аксессуаром даже в стенах дома. Савелий вел под руку свою драгоценную сестру Мари, и по тому, как близко они держались друг к другу, как обменивались проникновенными взорами и как тотчас оба искрились смущенно и счастливо, Михаил понял, что он поведал ей все без утайки и, вероятно, даже в подробностях. Удивительно, что Мари, молодая женщина, едва-едва познавшая мужа, стала поверенной в необычных сердечных делах брата. Единство их, особенно нынче, когда они вместе шествовали по столовой, казалось нерушимым, и Михаил, впервые повстречавший у Яхонтовых подобную родственную привязанность, всерьез беспокоился о том, что ни Савелий, ни Мари не смогут примириться с жизнью порознь, и рано или поздно им с Левой придется что-то предпринять на сей счет. При этом Измайлов понимал, что едва ли сумеет проявить такие чудеса эгоизма, дабы не только Сава, но и Меньшиков с супругой потащились следом за ним в Пятигорск. Проводив Мари до ее места подле мужа и обменявшись с нею около самого этого мужа нежными взглядами, которым возмутился бы любой посторонний, не знающий брата и сестру Яхонтовых, Савелий изящно и очень осторожно опустился на стул подле тетушки. Не болит, как же, мельком подумал Измайлов. Глянув на своего избранника с противоположного края стола и убедившись, что тот за ним наблюдает, Сава безвинно отвел взор, улыбнулся, а после поправил шарфик легкими пальчиками, едва скрывая горделивую улыбку. Михаил так и задохнулся. Ну негодник! Как же он умеет соблазнять своей невинностью. Под сутаной неопытности и милой застенчивости кроется настоящий искуситель. Боже правый, если он только поймет, как овладеть этим даром и направлять его на мужчин с расчетом... – Миша? – раздалось над ухом. То был Меньшиков. – Все хорошо? Опомнившись, Измайлов положил на салфетку фруктовый нож, который давно, крепко и бесцельно сжимал в руке. Лева казался до того встревоженным, что Михаил не выдержал и решился ему подыграть: – Черт возьми, опять началось, – он с раздражением поглядел на свою руку. – Что началось? – округлил глаза Меньшиков. – Аффекты, – многозначительно выдохнул Измайлов. Лева непонимающе молчал, но взгляд опустил к ножу, прикидывая расстояние и возможность убрать нож от греха подальше. – После Кавказа я стал иным, – тяжелым голосом продолжил Измайлов. – Порой меня охватывает забытье, я представляю бой – жестокий, кровавый. Мне каждый видится врагом. Бедный Меньшиков перестал и дышать. – А ты... – он опять покосился на нож, – ты говорил о том с доктором? – О нет, доктор не поможет. Во мне произошли необратимые перемены, – Михаил наклонился к другу и медленно, театральным жестом постучал согнутым пальцем себе по лбу. – Вот здесь. В следующий миг он отдернулся, схватил фруктовый нож, крутанул и одним ударом наколол дольку яблока, лежавшую у Меньшикова на тарелке. Послышался оглушительный звон посуды: Лев Алексеевич так вздрогнул, что локтем опрокинул на пол чашку чаю, чудом не задев сидевшую рядом Мари. Весь стол замолк и уставился на побелевшего князя. Измайлов невозмутимо жевал яблоко, надкусывая его прямо с ножа. – П-простите, – сконфуженно выдавил Меньшиков, прежде слуги промокая скатерть салфеткой. Когда спустя минуту все вернулось на круги своя, Лев Алексеевич обернулся к Михаилу и прошипел, будто младший брат обидчику-старшему: – Ненавижу тебя. – Нечего считать меня полоумным, – парировал Измайлов. – Ну извините, Ваше высокоблагородие, – с сарказмом процедил Меньшиков, однако Михаила выпад не задел, и он великодушно молвил в ответ: – На сей раз извиняю. Впрочем, после того Измайлов до конца завтрака поддерживал друга во всех общих беседах, вероятно, в счет примирения. У Михаила давно имелся серьезный разговор до Савелия, который он малодушно откладывал, зная, какое впечатление произведет на юношу припасенная весть. Дело касалось Европы, до отъезда оставались считанные дни, оттягивать далее было невозможно, и посему сразу после завтрака Измайлов скрепя сердце увлек Саву в смежный со столовой будуар. То была небольшая комната, декорированная в пестром и светлом женском стиле. Здесь обыкновенно уединялись брат и сестра Яхонтовы, если желали обсудить что-либо без свидетелей. Как всегда проницательный, Савелий тотчас уловил беспокойство Измайлова и, неслышно прикрыв за собою дверь, хотел начать разговор первым, однако Михаил не дал ему этого сделать. Поддавшись чувствам, он мягко развернул Саву за плечи, прислонил к двери и, решив отложить свою новость еще на минуту, начал целовать. Да и можно ли было противиться искушению, оставшись наедине с этим порочным недотрогой, который стыдливо отворачивался от напористых ласк и невольно обнажал на шее бордовую метку похоти? – Миша, Миша... подожди... – задыхаясь, шептал Савелий. Нетерпеливые руки, расстегнув тонкий шелковый жилет, забрались под рубашку и бесстыдно оглаживали все его тело, приводя в хаос утренний туалет. – Не надо, Миша... У Савы не было смелости противиться в открытую, но в тоне его голоса Измайлов уловил серьезность и даже испуг, а вовсе не игривость. Посему он отпустил тяжело задышавшего Савелия, хотя свободы ему не дал, упершись руками в дверь по обе стороны от юноши. – Ты меня с ума сводишь, – горячо прошептал Измайлов. – Особенно нынче. Подавшись вперед, он коснулся следа на его шее кончиком языка, отчего Сава вздрогнул, затрепетав, и обронил с мольбой: – Миша... – Понял, – Измайлов заставил себя прекратить. Руки его отнялись от стены, ласково опустились Савелию на плечи. – Повременим немного. Сава кивнул и вдруг искривил губы в загадочной улыбке: – Хотя бы до вечера. Глаза его призывно блеснули золотом, и Михаил едва удержался, чтобы не сдавить хрупкие плечи и не овладеть этим нахалом прямо на ковре. Впрочем, забытье тут же схлынуло, и Савелий, испугавшись эффекта, который произвел на Измайлова его порыв, поспешил переменить тему: – Ты хотел о чем-то поведать? Минута вновь оказалась неподходящей. Они стояли у двери, почти прижавшись друг к другу, оба возбужденные и взбудораженные, Савелий так и вовсе в растрепанном костюме, который сейчас пытался наскоро оправить, но Михаил понимал, что если и теперь не скажет, то станет уж попросту подлецом. Посему он отшагнул от Савы и, мягко взяв его за руку, подвел к кушетке. – Присядь, – нарочито спокойно попросил Измайлов. – Есть одна новость. – Что такое? – тут же перепугался Савелий, падая на кушетку как подкошенный. – Мы не едем в Европу? В глазах его отразилось такое горе и одновременно такое смирение, словно бедный Сава уж тысячу раз воображал, как в последнюю минуту поездка сорвется, и, хотя надеялся на лучшее, всегда приготовлялся к плохому исходу. Его привычка разочаровываться так явно напомнила о себе, что Михаил поспешил успокоить юношу: – Конечно, едем, – он присел рядом и крепко сжал его руки в своих. – Я ведь тебе обещал. – Что же тогда? Измайлов повременил с минуту, а после наконец сознался: – С нами поедет Костя. – Костя? – Савелий хлопнул глазами. – Твой... твой брат Костя? Константин Дементьевич? – Да. Михаил знал, что сношения меж младшим братом и Савелием так и не установились во всю зиму и весну, пока они сообща приготовляли петергофский дом к свадьбе Мари и Левы. Костя считал Саву не более чем милой пустышкой, которой брат увлекся глупо, поверхностно и, конечно, кратковременно. Савелий, в свою очередь, чувствовал пренебрежение младшего Измайлова и в силу ранимости сторонился его острой прямоты, переходящей порою в бестактность. Иными словами, их совместная поездка в Зальцбург представлялась Михаилу далеко не безоблачной, и потому теперь он внимательно наблюдал за Савиной реакцией – коей, по большому счету, и не было, ибо Савелий сидел недвижим и безмолвен. – Он провел лето в имении, – решился продолжить Михаил, – довершал начатые нами дела, ухаживал за матерью. Но больше я не могу его там оставлять. – Оставлять? – нахмурился Сава. Фраза прозвучала так, словно Измайлов говорил о домашнем питомце. – Его нужно вытащить из Подмосковья, – пояснил Михаил. – Ему стоит отдохнуть, развеяться. Он многое сделал для нашей семьи. Куда больше Тани и, уже тем более, меня. Но он совсем себя не щадит. И постоянно пьет. В последнее Савелий верил без труда, ибо лично наблюдал за Константином и работу на износ, и пристрастие к бутылке. – Я убежден, что, лучше узнав друг друга, вы подружитесь, – с чувством заявил Измайлов, хотя ничуть тому не верил. Вот и Сава придирчиво сощурил красивые глаза. Его, конечно, не проведешь. – Он будет жить с нами? – спросил юноша. Голос его звучал тускло и смиренно. – Я хочу держать его в поле зрения, но в нашем доме он жить не станет, – тотчас заверил Михаил. Он собирал все силы на грядущую истерику, придумывал всевозможные утешения и примеры того, что, в сущности, Костя прекрасный и добрый человек и что, перестав дичиться, он непременно примет Саву в свое сердце, однако ничего не потребовалось. Неожиданно для Измайлова губы Савелия дрогнули в тихой улыбке, охряные глаза осветились нежностью и, чуть сжав руки возлюбленного, он только и шепнул: – Наш дом. Он в одну минуту согласился ехать с Костей, позабыл о его существовании напрочь и, устроившись у Михаила в руках, принялся вслух мечтать об их будущей квартире в Зальцбурге, об уединении, совместных буднях и досуге, а после вдруг об уютном доме в Пятигорске, о садике, прогулках к морю, ягодах с куста, о Мишиной и о своей карьере. Успокоившись о давешнем, Измайлов мягко поглаживал его по волосам, наслаждался течением его голоса и чувствовал, как Савина наивная, но искренняя увлеченность невольно проникает в него, что живая вода, и орошает собою все без разбору циничные, саркастичные, скептические и поеденные жизненным опытом уголки его души, обращая тридцатилетнего реалиста в прежнего юного романтика. Михаил любил эти минуты и был за них благодарен. Из Петергофа их через несколько дней провожали так, словно не на месяц, но на целый год. Несмотря на то что Меньшиковы собирались остаться в доме княгини Яхонтовой до осени, Мари заставила Савелия на память выучить петербуржский адрес Левы, дабы отсылать туда в случае чего письма. Татьяна Илларионовна принялась плакать еще накануне отъезда и не могла уняться до тех самых пор, пока Измайлов, фраппированный подобной экзальтацией, не явился успокаивать княгиню прямиком в будуар. Он едва ли после мог вспомнить, что и как говорил безутешной Савиной тетушке, ибо она вся была одно трепещущее чувство, которое вменяло лишь такой же честности и открытости без малейшего обращения к рациональности. Позабыв об их взаимной холодности и даже о приличиях, бедная Татьяна Илларионовна плакала у Михаила на руках и молила пощадить и уберечь от беды ее Савушку, вступившего в тот самый возраст, когда свободные поездки в Европу кончаются развратом, разорением и бог весть чем еще. Выйдя от княгини час спустя, Измайлов понял следующее: во-первых, он каким-то чудом сумел уболтать ее до временного спокойствия; во-вторых, семейство Яхонтовых скреплено стальными узами, и отделить одно звено от другого практически невозможно; и наконец в-третьих, Савиной тетушке действительно нужен мужчина. Сопровождали Саву и Михаила прямиком до петергофского воксала. В первом экипаже разместились печальные и неделимые княгиня Яхонтова и ее дети, за ними в открытой коляске следовали Измайлов и Меньшиков, которые всю дорогу обреченно и понимающе переглядывались, в последнем экипаже тащились слуги и многочисленная поклажа. Михаил и Савелий условились, что поедут в Зальцбург налегке и возьмут не более одной сумки каждый, но затем Сава невинно сообщил, что потребуется еще одна сумка для Шарли, которого он, разумеется, брал с собою, а накануне оказалось, что Татьяна Илларионовна приняла в сборе Савиного багажа самое активное участие и вместо двух сумок у него вышло аж на целый экипаж. Увидав глаза Михаила при выносе поклажи из дому, Савелий протараторил шепотом: «Оставим это все на твоей квартире в Петербурге, только не зли тетушку», и, конечно, Измайлов ни в коем случае не собирался злить его тетушку перед самым отъездом. О Константине после первого и единственного разговора больше не упоминали, словно то было не всерьез и, поняв, что Сава против, Михаил оставил такую затею. Измайлов не понимал, нарочно ли Савелий избегает бесед о Косте или же в самом деле не придал его участию особого значения, однако заново поднимать вопрос в суматохе сборов и всеобщих прощальных слез было бы чересчур, и Михаил решил повременить до Петербурга и непосредственной встречи Савы и Кости. Собственно, встреча эта выдалась в точности такой, какой ее загодя предвидел Измайлов. Константин явился из Москвы чуть раньше и, получив у хозяйки ключи от квартиры на углу Мучного и Садовой, несколько дней ожидал брата и Савелия за неизвестно какими делами. Когда же путники из Петергофа наконец добрались до квартиры вместе с собакой, всей свой поклажей и даже носильщиками, младший Измайлов встретил их полнейшим равнодушием. К ощутимой неприязни Савелия, он вольготно лежал на Мишиной постели, той самой, где некогда лежали они и где меж ними случилось первое интимное сближение, и, окружив себя Мишиными книгами, отстраненно читал. Вернее, даже и не читал толком. По правую его руку находилась еще не тронутая куча, откуда Константин методично изымал том за томом. Деловито раскрыв над собою книгу на случайной странице, он пробегал глазами несколько строк, захлопывал книгу, крутил ее в руках, как бы оценивая, и откладывал по левую руку в одну из двух групп, очевидно, годную и негодную. К постели был притащен стул, на котором стояла початая бутылка вина и стакан. На дверце Мишиного шкафа был вывешен сюртук, а на Мишином диване в гостиной стоял одинокий саквояж. – Выбери, какие вещи возьмешь, – негромко попросил Савелия Михаил и, рассчитавшись с носильщиками, прошел через распахнутую дверь в спальню, где без колебаний забрал со стула бутылку и стакан. – Верни на место, – невозмутимо потребовал Константин. Ох, каким знакомым был этот тон для Савы! Воспоминания о зимнем Петергофе тотчас всколыхнулись в памяти, и по коже пробежал тревожный холодок. Некогда младший Измайлов и его железная хватка безраздельно царствовали в доме Савелия, и юноша не столько не хотел, сколько боялся с ним куда-либо ехать. Однако та жесткость, которая всегда задевала и уязвляла Саву, не произвела никакого впечатления на Михаила. – Убери ноги с кровати, – так же коротко велел он брату. – Верни бутылку – уберу, – ответил тот, продолжая глядеть в книгу. – Тебе двенадцать лет? Что за торги? – Михаил отставил вино на комод, в котором хранилось свежее белье, и уставился на Константина, сложив руки на груди. – Я сказал, убери ноги с кровати. – Ты бы для начала поздоровался. Так принято в цивилизованном обществе. – Я жду минуту и буду действовать силой. – Действуй. Или верни мою бутылку. Савелий, наблюдавший эту картину из гостиной, даже не знал, что сказать. Повисла мрачная, странная пауза, оба брата, замерев, хранили упрямое молчание, и Сава, побоявшись, как бы Михаил в самом деле не надумал исполнить свое предупреждение, все же заглянул в спальню и робко вымолвил: – Здравствуйте, Константин Дементьевич. Рад вас видеть. – Здравствуйте, Савелий Максимович, – не меняя тона, откликнулся Измайлов. – Тебе не стыдно перед князем, Костя? – вновь подал голос Михаил. – Ты себя ведешь, как ребенок. – Я бы тебе ответил... – Не сомневаюсь. – Да не хочется ссориться с порога, – все же сдавшись, Константин прямо на спине сполз в изножье кровати и выразительным движеньем свесил с перины ступни в начищенных ботинках. – Благодарю, – фыркнул Михаил. – Я жду свою бутылку. – Обойдешься. Пререкания между братьями по любому возможному поводу уже не прекращались до самого воксала, и Михаил с тяжелым сердцем наблюдал, какое впечатление это производит на Саву, впервые повстречавшего обоих Измайловых вместе. Мгновенно замкнувшись в своей скорлупке, юноша с нарочитым усердием занялся багажом и Шарли, который с самой зимы не гулял на поводке и потому с непривычки сердился и беспокоился. Костя демонстративно избегал Савелия, на любые вопросы Михаила Сава отвечал сдержанно и односложно, боясь обратить междоусобицу братьев на себя, и, хоть и был рядом, держался отдельно, иногда утешая скачущего, что огонек, Шарли на французском языке. Отчего-то Измайлову казалось, что Сава говорит по-французски нарочно, дабы отдалиться еще сильней. В присутствии Савелия Костя распушал перья, умничал и изгалялся, как мог, пытаясь тем самым принизить авторитет старшего брата и негласно заявить о своем с ним равноправии в будущей поездке. Иного Михаил от него и не ждал и пытался, со своей стороны, незаметно ободрять Саву, не знавшего о том, что для Измайловых такое общение привычно, и ограждать его вниманием и осторожной заботой от Костиного недовольства, волны которого, к счастью, были направлены только на брата. У самого вагона Константин неожиданно придержал Михаила за локоть и коротко кивнул в сторону. Несмотря на обыкновенную перронную толчею, Савелий, который уже начал заходить внутрь, тотчас заметил промедление братьев и встревоженно к ним обернулся. – Иди в купе, мы сейчас, – поспешил успокоить его Михаил, и Сава, даже не кивнув в ответ, но лишь опустив ресницы, скрылся в вагоне вместе с Шарли. Старший Измайлов также имел серьезную беседу до брата, но начать первым ему не дали. Отведя Михаила от вагонной двери и суетящихся подле нее пассажиров, Константин остановился, обернулся и промолвил тихо и едко: – Твой Яхонтов, конечно, агнец, но если продолжишь так за ним бегать, он очень быстро сядет к тебе на шею. – Ты какого черта творишь?! – набросился в ответ Михаил. – Нельзя вести себя чуть приветливей?! – Ты прекрасно знаешь, что я не хочу с вами ехать, – Константин утомленно качнул головой, как бы объясняя очевидные вопросы. – И твой любовник этого не хочет. Быть может, объединим наши желания, и я останусь здесь? – Во-первых, – по-военному рявкнул Михаил, – ты больше не станешь звать Савелия моим любовником. – Боже правый... – Константин закатил глаза. – Во-вторых, ты перестанешь комментировать мою приватную жизнь. И в-третьих, – пресекая возражения, Михаил ткнул пальцем брату в грудь, – мы сейчас зайдем в этот вагон, и ты будешь так мил и добр, как ты только умеешь. Ты меня понял? Младший Измайлов скорчил недовольную гримасу. – Понял?! – Так точно, – злобно выплюнул Константин. – И только посмей его тронуть, – леденящим тоном пригрозил брат. От подобного заявления Константин качнулся вперед и, яростно сощурив глаза, процедил: – Тогда пусть учится за себя постоять. Раз вознамерился стать тебе не любовником, но следующей женой. Когда спустя минуту братья наконец зашли в купе, где Савелий равнодушно играл со своим пухлым неповоротливым Шарли, имея на лице отрешенное и даже несколько напуганное выражение, Константин все же переменился. Аккуратно присев подле Савы, он обратился к нему с любезной и вполне искренней улыбкой: – Ну-с, как поживает наш прожект? Лепнина в восточной зале еще не отвалилась? Пол в столовой не скрипит? А что фонари? Хватает осветить дорожки? Что-то делали после меня? И проч., и проч. под пристальным грозным взором старшего брата, пока Савелий, понемногу успокоившись, не разговорился с Константином в ответ.