Трещина в скорлупке

Прибытие генерала фон Рихтера в Зальцбург ожидалось в скорейшем времени, а пока Михаилу надлежало прочно войти в приближенное к высшему лицу офицерское общество, хотя все представители этого самого общества прекрасно понимали, что Измайлов преследует вполне конкретную цель и сближается с ними не из сердечного желания дружбы. К недоумению Савелия, бывшего свидетелем этих маневров, очевидность Мишиных планов никого не смущала и не отталкивала, словно каждый из офицеров знал, что предварительная осада генерала есть обязательная формальность и ее нужно попросту исполнить. Первым серьезным шагом на пути к покровительству фон Рихтера стало посещение офицерского вечера в доме некоего поручика Филатьева. Михаил хорошо знал этого Филатьева по кавказским годам – «Разумеется», – прибавлял про себя Савелий – а потому доступ в гостиные был получен без каких-либо трудностей. Сказать по правде, Михаила там давно уже ждали и на исходе первой недели их пребывания в Зальцбурге начали осторожно намекать, что ротмистру Измайлову не престало держаться в стороне от боевых товарищей. К первому выходу в свет, должному произвести на публику наибольшее впечатление, Михаил готовился тщательно, хотя как бы с неохотой, как бы вынуждено, словно это тяжкий долг заставлял его крутиться почти час у зеркала и оправлять малейшие складки на мундире. До того, днем, он наведался к цирюльнику и воротился оттуда с безнадежной обреченностью на гладко выбритом лице. Сава не переставал умиляться, а также восхищенно разглядывать своего блистательного кавалериста, лежа на животе поверх недавно купленной постельной накидки. Сам Савелий поначалу отказывался сопровождать Михаила в общество. Все русские офицеры, которых они встречали в Зальцбурге, жили здесь с семьями, иначе женами и детьми. С женами они, конечно, явятся и к Филатьеву. Присутствие Константина также логично – он кровный Мишин брат. Ну а Савелий, постороннее штатское лицо, в каком качестве должен появиться в офицерских гостиных? В качестве близкого друга ротмистра Измайлова? И без того все понимают, в каких отношениях он состоит с Михаилом, косятся на них, не стесняясь, только что не высказывают открыто мнений и ведут себя как ни в чем не бывало. Савелий не знал, что служит причиной такой терпимости: Мишин авторитет или же некое попустительство в военной среде к связям между мужчинами. В любом случае, Савелий никогда не любил светские мероприятия, так к чему себя мучить? Однако стоило ему только заикнуться о подобных рассуждениях и намерении остаться дома, как лицо Михаила приобрело до того разочарованное и тоскливое выражение, что Сава сдался и покорно отправился выбирать себе фрак. Что ж он, в самом деле, бросит любимого в ответственную минуту? В итоге на вечер все же отправились втроем, хотя уже в экипаже, где Миша сел отдельно, против Константина и Савелия, последний понял, что должен приготовляться провести таким образом, подле младшего Измайлова, и все предстоящее «веселье». Отстраненность Михаила была объяснима, она скрывала под собою предельную сосредоточенность, и Сава ничуть не обижался, хотя и дивился такой своей внезапной понятливости. Если бы в прежние годы он вообразил положение, в котором любимый человек его не замечает, он бы горевал до глубины души, но теперь, подле Миши, напротив, чувствовал, что все идет так, как должно, и что пусть и незримо, и безмолвно, и на противоположном диване экипажа, но в его присутствии и поддержке очень нуждаются. Это грело Савелию сердце, и на парадном крыльце дома Филатьева он незаметно сжал пальцы Михаила в своих. Те были холодными, выдавая Мишино волнение, но доверительно откликнулись касанию, и Сава, не удержавшись, шепнул: – Все будет хорошо. Конечно, разлучили их в минуту. Здесь же, на крыльце, Михаил встретил нескольких знакомых офицеров, которые обрадованно подхватили его под руки и увлекли от спутников внутрь сверкающего хрусталем и свечами двухэтажного дома. – Ну а вы чего ожидали? – сухо спросил Константин, проследив за направлением печального Савиного взгляда. – Ничего, я знал, что так будет, – крепясь, ответил юноша. – У него свои дела. – Он вам наказал за мною присматривать, да? – Да, – оробев, сознался Савелий. Михаил в самом деле попросил его следить за Костей, а в особенности за количеством выпитого им спиртного. – Прекрасно, потому как мне он велел присматривать за вами, – по губам Константина пробежала улыбка, такая редкая и так похожая на улыбку его брата, а в следующую минуту он уже прихватил с подноса официанта два бокала шампанского. – Ну-с, начнем? Офицерский вечер в доме Филатьева разительно отличался от того, к чему Сава привык в доме тетушки: неспешных бесед о мироздании, тонкой скрипичной музыки и неукоснительно благородного тона. Здесь все двигалось в хаотичной сутолоке, быстрые веселые трели меркли за взрывами хохота, в воздухе висел густой табачный дым, за суконными столами шли ожесточенные карточные бои, и общая неразбериха вкупе с какой-то трактирною оживленностью, толчеей и жужжанием голосов произвела на Савелия удручающее впечатление. Тем не менее, он довольно недурно разбирался в светских ритуалах, а нынче на фоне Константина, чурающегося любого общения с посторонними, впервые ощутил пользу своего прежнего опыта. Он знал, как и в какой очередности нужно поздороваться с новыми знакомыми из офицерской среды, как сделать комплимент их женам, как отметить интерьеры и вкус хозяина, как ненавязчиво подтвердить эти слова, обратив внимание на какую-нибудь картину или фарфоровую композицию, и проч., и проч. Разумеется, Савелий не мог сравниться в искусстве салонных бесед со своею тетушкой или сестрой, однако подле Константина, угрюмо глядевшего на всех из безопасной норки молчания, Саве ничего не оставалось, кроме как активно обращаться в обходительного князя Яхонтова, наследника рода. В тревоге минуты ему это удавалось, и он наконец начал понимать, как тяжело приходилось раньше Мари подле ее пугливого молчаливого брата. Лишь однажды Константин переменился: когда к ним приблизился его приятель, унтер-офицер Хвощев. Признаться, Савелий был удивлен, что Константин как-то сумел обзавестись хоть одним товарищем, причем держался Хвощев, невысокий, с мелкими, довольно блеклыми чертами физиономии и следами оспы на щеках, запросто и по-свойски, и живость его вмиг растормошила Константина – тот расслабился и простодушно повеселел. Савелия он представил Хвощеву как своего хорошего друга, отчего юноша обратил к младшему Измайлову теплый благодарный взгляд. Несмотря на то что их маленькая компания расположилась у стены, в стороне от основного веселья, и занялась разговорами под аккомпанемент шампанского, Сава старался не терять из виду Михаила. Поначалу то было непросто, потому как гостиная полнилась мундирами, меж которых, что сполохи луны на темных водах, мелькали дамские платья, однако Измайлов весьма скоро очутился в эпицентре внимания, собрав вокруг себя весь офицерский костяк, и с тех пор не заметить его стало уже невозможно. Если в салонах Татьяны Илларионовны и на завтраках в ее будуаре Михаил всегда держался отстраненно и молчаливо, то здесь он чувствовал себя как рыба в воде. Он поистине блистал, заводил знакомства с высокими чинами и их женами, острил, веселился, располагая к себе всех без исключения. Наблюдая за ним, Савелий не мог взять в толк, зачем он давеча так тревожился. Он был совершенно в своей стихии. Единственным, что омрачало Савину гордость за любимого, причем весьма серьезно, была непринужденная пахитоса в одной руке Измайлова и такой же непринужденный бокал вина – в другой. Никогда прежде Савелий не видел, как Миша курит. Он даже его самого заставил прекратить. А уж про спиртное и говорить нечего. Меж тем сейчас все выглядело так, словно никаких ограничений Измайлов на себя и не накладывал. – Что, ваши радужные замки наконец начали рушиться? – разумеется, не преминул съязвить Константин. – Нет, не начали, – упрямо ответил Савелий. В эту минуту некий военный по-медвежьи крупного телосложения, с кругловатым брюшком и совершенно лысый, выбежал из толпы и, с размаху стиснув Михаила в объятиях, громко захлопал его по спине. Сава даже испугался, как бы этот увалень не переломил Мишу, который, кстати сказать, был далеко не из хрупких. Отстранившись, офицер воскликнул басом: – Мишка! Измайлов! – и снова они обнялись. Уже позже Савелий узнал, что внезапно налетевший на Мишу таран был сам Филатьев, хозяин дома. Но в первую минуту Сава попросту остолбенел, глядя, как офицер душит Михаила в объятиях, зовет его Мишкой, а тот еще и радостно хохочет в ответ. Наконец унявшись, Филатьев приобнял Измайлова за плечи и принялся красочно нахваливать его тем, кто случился рядом, хотя благодаря зычному голосу и прочая гостиная, несмотря на жуткий гомон и музыку, прекрасно все слышала. – Да вы хоть представляете, кого я к вам привел?! – надрывался Филатьев. – Это же Мишка Измайлов! Наш ротмистр Измайлов! Он же спас полковника Гарона в Самбырском ущелье! Да вы слыхали? – и дальше, к полному потрясению Савелия, Филатьев с места в карьер приступил к той самой истории: – Отряд на привале, четвертый час утра, все спят, и вдруг – пули, ржанье конское, крики, бег! С гор стреляли, сверху в ущелье, наши все как на ладони, Измайлов командир взвода, Гарон по высшему указанию с ним. В полковника они метили, ясное дело, но Миша бросился его закрыть от пуль, картечь в бедро попала. Гарон был ранен, встать не мог, Миша его за шкирку, собой прикрывая, поволок в грот. Раной по земле, по камням, под пулями, так и ползли. Еще и отстреливались! Нескольких там, наверху, замертво уложили. Доползли, слава богу. Спаслись. Вдвоем из всего отряда да еще один офицерик, который под лошадью своей мертвой укрылся. Фамилию забыл его, черт возьми. – Егоров, – хмуро подсказал Измайлов. Савелий видел, как давешняя оживленность на его лице в одну минуту сменилась ожесточением. И будто выражая вслух Савины мысли, Константин тихо промолвил: – Зря он это начал. – Когда взвод не добрался до места назначенья, выслали навстречу подмогу, нашли их. Думали, никто не выжил, а после смотрят – один под лошадью да двое в гроте, Измайлов с полковником, дышат еще. Ну, всех в госпиталь. Говорили, что не выживет Миша, а выжил. Говорили, что навсегда к постели останется прикованным, что и за то пусть Господа благодарит, но это ведь такой характер, такой упрямец! – Филатьев встряхнул застывшего Михаила. – Выучился ходить, всем назло, всем в отместку! Сам себя на ноги поставил и сам за наградой своею пришел. – Хватит, Сережа, – наконец не выдержав, осадил Измайлов. В тоне его не было ни единого намека на положенное смущение, и лишь сухая, как бумага, неприязнь колебала прогретый алкогольными парами воздух. – Все так и было, да? – осторожно шепнул Савелий Константину, кое-как переведя дыханье. – За исключением того, что он сам себя поставил на ноги, – Константин залпом осушил бокал шампанского, а после добавил: – Зачем ворошить при всех, боже милостивый, ну что за идиот... И столько в этой обиде за чувства брата прозвучало искренности, что никаких сомнений в привязанности к нему Константина уже не могло оставаться. К счастью, вскоре после чествования ротмистра Измайлова эпизод улягся, во многом благодаря самому Михаилу, который старательно отводил все темы в другие русла. Понемногу гостиная вновь оживилась. Зазвучала скорая, надрывная почти музыка, забасили мужские голоса, защебетали дамские, захлопали, что крылья, карты по суконным столам, и табачный дым, висевший в воздухе, еще сильнее сгустился. Вот отчего, услышав предложение Хвощева присоединиться к его компании и продолжить веселье где-нибудь в ином месте, Савелий заколебался. С одной стороны, ему жутко хотелось покинуть эту вульгарную гостиную, от одного взгляда на которую тетушка пришла бы в истовый ужас. Более того, Саву впервые в жизни звали в приятельский круг, и для вечного пленника домашних стен это было заманчивым новшеством. Молодость и любопытство тянули Савелия на прогулку с офицерами. К тому же с ним будет Константин. Да и Хвощев казался вполне пристойным господином, простым и добродушным. Его товарищи, пятеро молодых кавалеристов, при первом знакомстве также произвели на Саву приятное впечатление. Они еще не обратились в распущенных картежников, мрачных командиров или запальчивых солдафонов, коими полнилась эта гостиная, и, конечно, совершенно не походили на общество женевского клуба, с которым Савелий однажды на свою беду сошелся. Словом, опасности Хвощев и его компания не представляли, напротив, возбуждали в Саве непривычные ему, но вполне свойственные его возрасту веселье и легкость. С другой стороны, Савелию очень не хотелось расставаться с Михаилом и оставлять его в одиночестве. Сава знал, что Миша чувствует его присутствие, наблюдает за ним, и, пусть им не удается сблизиться и обменяться хоть парой слов, незримая поддержка дорогого человека очень важна Измайлову. К тому же Савелий никак не мог оправиться после откровений Филатьева. Сердце в нем страдало о Мише, тянулось навстречу, всколыхнувшись сочувствием и любовью, слова ободрения так и крутились на языке, хотя Сава отлично понимал, что при обычной Мишиной реакции ни за что не решится их высказать. Измайлов держался в обществе непринужденно, приветливо, как бы забыв минувший эпизод, но Савелий считал, что уходить сейчас, в такую минуту, неправильно, что это нанесет Мише рану и подорвет начальный успех его восхождения к фон Рихтеру. Решать нужно было скорее, Хвощев с компанией собирались уходить, прихватив с собою Константина, и растерянный Савелий, не имея рядом более близкого товарища, робко высказал опасения младшему Измайлову. Константин, конечно, не растерялся и пришел на помощь в своей неповторимой манере: – Да полноте, на вас свет клином не сошелся, он все поймет и не обидится. – Но ведь... – Сава приглушил незаметным вздохом раздраженье, – нужно хотя бы ему сообщить. Я пришел сюда только ради него. Я подойду к нему и... – Я сам подойду, – перебил Константин. – Вы побудьте здесь, а я спрошу у брата, не понесет ли он тяжкое оскорбление от вашего желания к нам присоединиться. – Только измените подбор слов и ваш тон, – Савелий сверкнул Измайлову глазами и тотчас, раздосадованный своей вспыльчивостью, отвернулся к Хвощеву, который пронаблюдал их взаимные выпады с немалым удивлением. – Это ничего, это напускное, – увидав его смятение, засуетился Сава. – Мы с Константином друзья, мы искренне уважаем и ценим друг друга. – Да он со всеми колючка, – отмахнулся Хвощев. Еще минуту назад развеселый, тон нового знакомца вдруг посерьезнел: – Так вы, стало быть... м-м... – он крепко задумался, подбирая корректное выражение своим мыслям, после чего изрек: – стало быть, вы знаете Костю через его брата? Что ж, это... интересно. Тем временем Константин кое-как протолкался сквозь плотную, окутанную табачным дурманом толпу в центр гостиной, где Михаил переводил дух между бессчетными беседами, и, поманив к себе брата, чтобы тот лучше слышал, коротко сообщил: – Мы с Савелием уходим. – Домой?! – удивился Михаил. – Ты рехнулся? Конечно, нет. Там Хвощев и его ребята. – Я не знаю этого Хвощева. – Ты что, против? – Константин недовольно цокнул языком. – Я не против, я только интересуюсь, что такое этот Хвощев, – стараясь сохранять спокойствие, разъяснил брату Михаил. – Он твой товарищ? – Да, мы с ним тогда сошлись, в Майкопе. Старший Измайлов кивнул с пониманием, однако все же нахмурил брови и обратил долгий взгляд к Савелию, который вежливо беседовал у дальней стены с унтер-офицериком смешной наружности. – Я пригляжу за Яхонтовым, – заверил Константин. Тон его притом замедлился, подернулся неожиданной вкрадчивостью: – Ты не тетушка. Ему хочется погулять ночью. – Я знаю. – Он на волю впервые вырвался. – Я знаю, Костя, – раздраженно отсек Михаил. – Идите. Однако весь его вид заявлял иное, и Константин, проникшись беспокойством брата, смягчился: – Мы не станем долго, хорошо? И он будет со мною. – Только не пей, пожалуйста, – с надеждой попросил Михаил и, заметив резкий ответный прищур, добавил: – Чересчур. – Взаимно, – Константин постучал кончиком ногтя по бокалу, который брат держал в руке. – Скажи, дрянь? – Отвратная, – с чувством подтвердил Михаил. – Тебе голову не обнесло с непривычки? – Еще нет, но надо срочно сесть за карты, чтобы опять не утащили пить. – Боже, ты такой лицемер, – младший Измайлов усмехнулся с сарказмом и коротким промельком восхищения. – Играешь любезность, а самого воротит и от дома, и от людей, и от пойла. – Это называется выходом в свет, – Михаил поднял бокал. – За то, чтобы после Зальцбурга мне уже никогда не пришлось этого делать. Он залпом влил в себя вино и со стуком отставил бокал на соседний столик. Конечно, отпускать Савелия неизвестно куда и неизвестно в каком обществе Измайлову совершенно не хотелось. Костины знакомцы не внушали ему доверия, да собственно как и сам Костя. Михаил бы ни за что не поверил, что младший брат вдруг испытал огромный дружеский порыв и решил взять Саву под свою опеку. На душе оттого было неспокойно, и, разумеется, все тревоги, бурлившие еще с Петергофа, тотчас разошлись с новой силой. Михаил глядел, как Костя и Сава покидают гостиную вместе с шестью унтер-офицерами, и всеми силами заставлял себя успокоиться. Костя был резок, но говорил по существу. Михаил ведь в самом деле не Савина тетушка. Кроме того, нужно понимать, что любые серьезные запреты приведут к протесту, размолвкам, отторжению и, возможно, крупным ссорам. Иными словами, положительного эффекта не возымеют. Да и в самом деле, пусть он погуляет, пусть подышит свободой и молодостью. Есть же у него голова на плечах, в конце концов. И все же, едва Савелий скрылся за дверью гостиной, Измайлов потерял свою прежнюю непосредственность. Чем бы он ни занимался далее, с кем бы ни говорил, как бы ни шла карточная игра, мысли его были обращены к Саве. Нет, все же хорошо, что он ушел. Домашний цветок, он совсем чужд этой гадкой вонючей гостиной. И к чему было тащить его в общество, которое и сам с трудом переносишь? То была смешанная, разношерстная публика, принадлежащая к разным гарнизонам, и близких друзей, за исключением Филатьева, Михаил здесь не имел. А теперь, повидав «офицерский круг», Савелий, не ровен час, решит, что его избранник таков же. Нет, вздор, тут же пресек себя Измайлов. Он попросту ревнует Саву к новым товарищам и оттого так мрачнеет и бесится. Спустя несколько времени Михаил прервался в картах и удалился на балкон подышать воздухом. Но не успел он достать пахитосу, как к нему уже прошмыгнул какой-то лакей с круглым серебряным подносом, в центре которого покоилась согнутая пополам записка. Извинившись на родном немецком языке за промедление, вызванное тем, что записку было велено передать приватно и в руки, а карточный стол того не позволял, лакей дождался, пока недоуменный и хмурый Измайлов заберет бумажку, и после того с поклоном удалился. Боже правый, вздохнул Михаил, если это какая-то дама... Однако почерк он узнал в одну секунду. Эти изящные, старательно выписанные буквы, что врезались в память минувшей зимой, он мог копировать без помарок. В записке значилось только одно: «Я всегда съ тобою рядомъ», и Михаил, тепло улыбнувшись, поспешил убрать ее в карман. Сердце унялось. Сава его был прелесть в таких милых глупостях. Тем временем Савелий не без оглядки отправился с Константином, Хвощевым и еще пятью офицерам. Они наняли открытую коляску, набились в нее ввосьмером и под общий свист прямо в дороге откупорили несколько бутылок вина, которые прихватили у Филатьева. Никакого плана у компании не было, они попросту катались по городу, громко и все разом болтали, хохотали, задирали друг друга и пили. Савелий, зажатый сбоку, подле дверцы, глядел на них, как на зверинец. К слову сказать, Константин не продержался в своей роли опекуна и минуты. Он позабыл о Савелии, едва сделал первый глоток. Накатавшись вдоволь, а вернее, когда вино закончилось, офицеры вздумали завалиться в кафешантан. Воспользовавшись перерывом в этом безудержном кутеже, где он еще не проронил ни единого слова, Савелий хотел было распрощаться и вернуться к Филатьеву, а лучше прямиком домой, а лучше собрать свои вещи и уехать к тетушке, причем не на квартиру, а сразу в Россию, но его не отпустили. При прощании изрядно выпившая компания наконец заметила присутствие Савелия и так искренне, глубоко разнервничалась, что он вздумал уйти, как будто вся компания держалась на одном только Савелии и без него не будет больше веселья. Двое из офицеров обхватили Саву за плечи, зажали в тиски и потянули в сторону кафешантана. Вырваться было невозможно, Константин активно поддерживал товарищей и уверял Савелия, не столько напуганного, сколько раздраженного, что сейчас начнется самый смак, и так наслаждение красками молодости продолжилось. Они уселись за столик, заказали, разумеется, алкоголь, гоготали и вопили, как давеча в коляске, вновь совершенно забыв про присутствие Савелия, а тот, отсевши от них на самый краешек, занимал себя тем, что придумывал планы побега. В действительности он мог бы попросту встать и уйти молча, и никто бы того не заметил, но дурацкое воспитание вкупе с гордостью не позволяли Саве совсем уж капитулировать. Константин к тому времени напрочь потерял благопристойный облик. Наблюдать опьянение младшего Измайлова было особенно горько. Разнузданность его была похожа на то, как если бы все эмоции, что он держал под свинцовым замком в трезвом уме, вдруг разом прорвались на волю, и он не мог с ними управиться. Он кричал громче других, вскакивал и бегал кругом стола, бросался на товарищей с объятьями, однажды и Саву взъерошил по волосам, что-то с жаром доказывал, хохотал во всю глотку и пил-пил-пил бесконечно. Быть может, именно это Миша имел в виду, говоря, что, опьянев, забывает себя самого? Быть может, это у них семейное? Когда Савелий наконец впал в такое отчаяние, что начал следить за выступлением певицы на сцене, он вдруг услышал подле себя спокойный и вполне осознанный голос: – Вы курите? Вас угостить? Резко обернувшись, Сава наткнулся взглядом на одного из участников компании, тоже молчавшего до нынешней минуты. Тот протягивал ему портсигар. – Благодарю, – Савелий принял пахитосу и спички и закурил. Миша нарушает нынче свои обещания, а ему что же, нельзя? – Корнет Сафронов, – представился незнакомец и после, как бы вспомнив, добавил: – Андрей. – Вивьен Риваль, – Савелий пожал протянутую руку. Открывать русское имя, которым пользовались члены семьи, в таком обществе не хотелось. Сафронов учтиво кивнул, изобразил улыбку, а после, отвернувшись от товарищей, повел с Савелием отвлеченную беседу. Первой общностью меж ними оказалось неприятие пьяных сборищ, а оттого, как-то сам собою, выстроился и весь дальнейший разговор. Сафронов был несколько старше Савелия, хотя определить точный его возраст по внешности не удавалось. Сава плохо, а вернее крайне слабо разбирался в военных чинах и не знал, в какие годы выслуживаются до корнета. Единственно, что корнетом был Михаил в свои двадцать три – двадцать четыре года, когда знал Бестужева. Стало быть, и Сафронову что-то около этих лет. На наружность он был не красив и не дурен, весьма посредственен, похож на провинциала, и оттого, пожалуй, Савелий не примечал его до тех самых пор, пока Сафронов не заговорил с ним первым в кафешантане. Однако вопреки простоте внешности, расположить к себе новый знакомец умел. Более того, мимика оживляла его невзрачные черты и придавала им неожиданное, а потому цепляющее взор обаяние. Савелий был благодарен Сафронову за то, что тот отвлек его от первобытного общества офицеров, в котором, к несчастью, совершенно погряз Константин. Таким образом, за одним столиком сформировались две компании: в первой продолжали весело буянить и пьянствовать, во второй вели светские разговоры. Не зная, какое вино предпочитает собеседник, Сафронов заказал бургундского. Савелий не отказался. Если даже Миша нынче пьет, то ему и подавно можно. Он точно не потеряет над собою контроль. Подумаешь, что зимой он спьяну признался Измайлову в чувствах. Да и в итоге то оказалось к лучшему. После бокала бургундского беседа пошла свободней, и Сава с удовольствием принял от Сафронова еще одну пахитоску. Ему даже начал нравиться этот кафешантан, как вдруг вся прочая компания, о чем-то сговорившись, засобиралась уходить. Разумеется, оставлять позади двух товарищей они не хотели, несмотря на то что внимания на них прежде не обращали ровным счетом никакого. Дабы избегнуть сцен и препирательств, Сафронову и Савелию пришлось подчиниться и, расплатившись, отправиться на выход. Саве очень понравилось как бы небрежно, непринужденною рукою кидать на стол свои билеты. После кафешантана офицеры вновь отправились кататься по ночному Зальцбургу, баламутя сонную темноту своими воплями. К счастью, на сей раз Савелий был не один. Рядом сидел, притиснувшись, новый товарищ, и его вменяемость успокаивала Саву. Юношу уже не удивил тот факт, что на выходе кафешантана у компании, оказывается, не было плана дальнейших действий, а потому развлечения придумывались тотчас, в экипаже. Спустя полчаса долгожданная идея была найдена. Все пришли от нее в восторг, и ямщик уже принялся покорно сворачивать на соседнюю улицу, как вдруг Савелий, прямо на ходу подавшись вперед и тронув его за локоть, попросил остановить коляску. Офицеры собирались в бордель. Конечно, едва возница стал подтормаживать, компания взорвалась негодованием, однако Савелий остался непреклонен. Игнорируя все восклицания и уговоры и пару раз отмахнувшись при попытках физически удержать его в коляске, Сава спрыгнул на улицу, сунул ямщику билет и, бросив напоследок: «Bonsoir!», уверенно зашагал в обратную сторону. Если Константину угодно так развлекаться, на здоровье. Савелий миновал по пустому городу почти квартал, когда услыхал, что его нагоняют. В следующую минуту рядом возник запыхавшийся, но отчего-то очень веселый Сафронов. – А вы не из робких, – восхитился он. Савелий удивленно хмыкнул, но с ответом не нашелся. Сафронов меж тем продолжал: – Вы хоть знаете, куда идти? – Найму экипаж. – В такой час? – Давешний же наняли, – упрямо буркнул Сава. – Давешний был у кафешантана, – не отступался Сафронов. – Стало быть, найду кафешантан и подле него экипаж. – Позволите составить вам компанию? – Сафронов продолжал улыбаться. – Мне, как и вам, на сегодня довольно прогулок. Савелий повел плечами, а после негромко молвил: – Я рад, что вы не поехали в тот бордель. – В самом деле? – удивился Сафронов. – Отчего? – Вы мне понравились. Они двинулись не спеша вдоль чернеющей окнами улочки, где еще разносилось, отлетая от стен и брусчатки, звонкое эхо офицерского экипажа. Поначалу разговор не ладился. Савелий приходил в себя от вспышки гнева и отвращения, Сафронов, чувствуя его разочарованность бесславным опытом, не решался возобновлять прерванную в кафешантане беседу, хотя и старался понемногу, слово за слово, осторожными шутками, поднять Саве настроение. Спустя несколько безуспешных попыток ему это все же удалось, во многом потому, что он наконец нащупал ту тему, которая затронула его собеседника за живое. Литература. О писателях и писательском ремесле Савелий мог болтать без устали часами, тем более что Андрей Сафронов оказался первым человеком на его пути, который искренне разделял такой интерес, сам практикуя литературное творчество. В отличие от Савы, Сафронов писал стихи, но эта разница ничуть не мешала им делиться мыслями об именитых авторах, поиске собственного вдохновения, путях совершенствования слога и философствовать о предназначении литератора. После нескольких настойчивых просьб Сафронов даже согласился прочесть на память одно из своих стихотворений. Легким ямбом говорилось в нем о беззаботном летнем рассвете, и, хотя, читая с выражением, Сафронов не мог скрыть робости начинающего поэта, непривыкшего к публичным выступлениям, Савелий искренне его похвалил и признал, что стих чудесен. Саву всегда восхищало само умение поэтов выплетать из слов искусные рифмы. Продолжая беседы о литературе, Сафронов поведал Савелию, что в Зальцбурге имеется особый кружок энтузиастов, в котором ведутся дискуссии о литературе, а молодым авторам дается возможность выступить и услышать в ответ критику. Сафронов и сам регулярно посещал этот литературный кружок. Он был небольшим, любительским, состоял преимущественно из скучающих русских интеллигентов, а потому вступление в него не представляло особой трудности. – Но малочисленность ничуть не умаляет его достоинств, – поспешил добавить Сафронов. – Вы меня заинтересовали, – отозвался Савелий. В действительности у него даже глаза загорелись от предвкушения. – Я непременно подумаю о том, чтобы посетить ваш кружок. – Конечно, приходите, – воодушевился Сафронов, после чего назвал адрес. – Я был бы искренне рад вас видеть. – В самом деле? – поднял брови Сава. Сафронов покосился на него и лукаво сощурился: – Вы мне понравились. Савелий был тронут таким вниманием и, засмущавшись, заправил за ухо прядь волос. Вот только, отвлекшись на ликование по поводу обретения друга, к тому же, как и он сам, литератора, Сава запоздало понял, что совершенно не умеет распознать флирт. Сперва он почувствовал короткое касание до своей ладони, такое легкое и быстрое, что и не сообразил, что оно значит, но уже в следующую секунду лопатки его больно стукнулись о стену дома, а губы обожгло чужими губами. Сафронов прижал его к стене, целуя свирепо и ненасытно, чтобы не дать под напором ни Савелию, ни себе самому опомниться, но Сава, вопреки стараниям, опомнился в секунду. Он широко распахнул глаза, придавленный к стене чужим телом, и протестующе дернул головою, смазав губы Сафронова на щеку. Но тот не остановился и, распаленный, грубо схватил Савелия за подбородок. Сава в жизни не целовал других мужчин, кроме Трофима и Миши, кроме тех, кого в разные годы любил всем своим сердцем. Были еще те, в клубе, незнакомые, опасные и гадкие, и это к ним, к женевским развратникам, вернули Савелия действия Сафронова. Дернувшись вновь, уже сильнее, Сава пихнул корнета от себя. Ну уж нет, он никому не позволит до себя домогаться. Сопротивление на миг отрезвило Сафронова, однако он вновь ринулся в атаку, и Савелий, защищаясь, коротко, но яростно выбросил навстречу удар. Костяшки обожгло болью, Сафронов вскрикнул, отшатываясь, а дальше Сава, понемногу приходя в себя, увидел, что корнет прижимает руки к лицу, и сквозь пальцы у него течет кровь. – Боже пра... – Савелий так и осекся, сам поднося задрожавшую ладонь ко рту. Глаза у него потрясенно расширились, он попятился от Сафронова вдоль стены, в ужасе сознавая, что натворил. Он разбил человеку нос. В первом порыве он хотел оказать помощь и уже шагнул навстречу, однако вовремя сообразил, что Сафронов получил за дело, а стало быть, утешать его не нужно. Тогда Савелий остановился в полной растерянности, глядя на страдающего корнета и не зная, что теперь должен делать. Он никогда ни с кем не дрался и даже не думал, что в его вечно болеющем, тщедушном теле найдется столько силы. Сафронов наскоро утирал кровь и уже разгибался, и Сава принялся испугано от него отступать. С одной стороны, он бросал раненого человека ночью на улице. С другой стороны, этот раненый мог, рассвирепев, на него броситься и тогда уже никаких сил бы не хватило отбиться. В итоге интеллигентность Савина наконец уступила, муки совести были кончены, и, повернувшись, юноша стремглав метнулся от Сафронова по улице. Через пару кварталов, едва помня себя от страха и готовый в любой миг заслышать погоню, Савелий наткнулся на давешний кафешантан, подле которого стояло в ожидании несколько экипажей. Как умалишенный, Сава подлетел к одному из ямщиков, жестами и отдельными словами, ибо немецкий он знал крайне плохо, объяснил, куда ехать, впрыгнул в коляску и крикнул вознице: «Schnell! Bitte!» так отчаянно, что тот со всего маху стегнул лошадей. К счастью, Сафронов за ним не гнался, а поездка по городу оказалась достаточно продолжительной, чтобы перевести дух и хоть немного остыть. Не хватало еще Мише увидеть его в подобном растрепанном состоянии и узнать, что его только что целовал кто-то иной. Сердце у Савы горько заныло. Да как же так?! Как он допустил этот поцелуй?! Как не предчувствовал, не сумел пресечь?! Что же это теперь, измена? Он ведь не отвечал Сафронову, не наслаждался его ласками да и вовсе ничем его нарочно не завлекал. Но тело по-прежнему чувствовало чужие касания, губы еще пульсировали чужой страстью, и Савелию хотелось плакать от отчаяния. Домой он вернулся в четвертом часу утра, грустный и тихий. Из прихожей был виден маленький, теплившийся в спальне огонек, стало быть, Миша уже пришел от Филатьева и лег спать с зажженной свечой. Перейдя в темноте через гостиную, Сава осторожно просочился сквозь приоткрытую дверь в спальню, дабы не разбудить Измайлова, однако оказалось, что тот вовсе не спит. Лежа на застеленной постели в одном из любимых своих шлафроков, он читал, повернувшись так, чтобы прикроватная свечка попадала вялым отблеском точно на страницы. На Савиной половине кровати с гордым видом раскинулся Шарли. Он хмуро глянул на вошедшего хозяина, вздохнул и закрыл глаза, однако наслаждаться широкой постелью и далее псу не удалось: Савелий сдвинул его в сторону и, плюхнувшись на покрывало, пылко прижался к Михаилу. – Ты что? – удивился тот, закрывая книгу. – Что такое? – Ты на меня сердишься? – куда-то в подмышку ему шепнул Сава. – Даже не посмотрел, когда я вошел. – Я увлекся книжкой, – Михаил аккуратно обнял его одной рукою. – Разве мне есть, на что сердиться? В ответ Савелий только вздохнул, так что Измайлов даже встревожился и, перевернувшись на постели, заглянул ему в лицо. – Что случилось? – Все хорошо, – выпалил Сава. – Как вечер у Филатьева? Давно ты вернулся? – Вечер дрянь, вернулся тому с час, ждал тебя, – отрапортовал Михаил. – Ты расскажешь, что стряслось, или нет? – Я... – Савелий помедлил, набираясь сил, и признался виновато: – Я не уследил за Костей. Он и прочие напились и уехали в бордель. Михаил с шумом выпустил из легких воздух. – Собственно, чего я и ожидал, – с досадою промолвил он, а после ласково привлек к себе расстроенного Саву. – Не тревожься, я на тебя ничуть не сержусь. Пусть он сам за себя держит ответ. – Ты такой хороший, Миша, – расчувствовавшись, Савелий уткнулся ему в грудь. – Такой хороший... – Кажется, пора спать, – Михаил потянулся загасить свечу, как тут Сава, лежавший у него в объятиях, вдруг ощутил, что объятья эти размыкаются, а Мишина рука тяжело накрывает его собственную. – Это что такое? – строгим тоном вопросил Измайлов. Савелий поднял голову и тут же наткнулся на последствия своей недавней выходки: покрасневшие костяшки правой руки. На одной из них уже лиловел синяк. – Ударился, – неубедительно проронил Сава. – Ударился?! – Михаил поднял брови. – Или ударил? – Ударился, – настойчивей повторил Савелий. – Случайно. Измайлов поджал губы и слегка прищурил яркие глаза. Он ни на грош ему не верил. – Болит? – коротко спросил Михаил. – Пальцами двигать можешь? – Могу, – кивнул Савелий и поспешил добавить: – Это ерунда. – Точно? – спросил Измайлов. Он уже отпустил пострадавшую руку и теперь бережно ее поглаживал, принося самое целебное на свете лечение. – Да, – шепнул Сава. – Точно? – спокойно, но с нажимом повторил Михаил. – Да, – подтвердил Савелий, обменявшись с Измайловым громкими проницательными взглядами. – Хорошо, – смирившись, Михаил поднес Савину руку к губам, коснулся осторожным поцелуем до пострадавшей кожи, а затем наконец потушил свечу и, раздевшись в темноте, забрался под одеяло. Савелий прильнул к нему, устроился уютно в привычном положении и, успокоившись, закрыл глаза. – Стало быть, ночной кутеж тебе не понравился? – шепотом спросил Измайлов, обжигая дыханием Савину макушку. Голос его звучал теперь мягче, подернутый легкой, едва уловимой иронией. – Совсем не понравился, – пробубнил Савелий. – Наверное, я зануда. – Да, но здесь дело в дру... – Измайлов не договорил, потому что Сава с силой ткнул его под ребра, и Михаил, охнув от боли, тут же рассмеялся. – Знаешь, что меня всегда в тебе поражало? – вдруг спросил он. – Что? – заинтересованно отозвался Савелий. – Ты кажешься нежным и беззащитным, но на деле умеешь за себя постоять. И дерзить умеешь, – с улыбкой прибавил Измайлов. – Ты никогда не нападешь первым, но защититься ты сможешь. – Я и тебя смогу защитить, если придется, – вдохновленный решимостью, ответил Савелий. – И всех, кого люблю. – Я и не сомневался, – Михаил чмокнул его в макушку. – Главное, что кости в руке целы. Савелий ничего ему не ответил, хотя в тот же миг уловил шестым чувством, что Измайлов этой истории так не оставит.