Трещина в скорлупке

Уходя в воскресенье из дому, Михаил по привычке сообщил, что направляется ко Вьюнову в офицерский клуб, где нынче состоится особо торжественная встреча и заседание по случаю приезда в Зальцбург генерала фон Рихтера. Появление самого генерала не ожидалось, но Измайлов на всякий случай к нему приготовился и был оттого необычайно красив, сосредоточен и суров. На прощанье он даже поцеловал Савелия не в губы, но в щеку, дабы совершенно ничем не отвлечь себя от мыслей о службе. Оставшись в одиночестве, Сава посетил литературный кружок, где после положенных полутора часов дискуссий задержался еще на такое же время, обсуждая с Миролюб-Воздвиженским правки к своему начатому рассказу, а затем отправился с Андреем в библиотеку. По пути Сафронов развлекал поникшего от критики товарища чтением своих «наименее удачных» стихов, но они, как и все его прочие, казались Саве милыми, и улучшить настроение ему смог только кофий и сладкие булочки, купленные Андреем в кондитерской. Вернувшись к вечеру домой, Савелий перечитал давешние заметки из кружка и библиотеки, постарался хоть что-нибудь запомнить, а после, обложившись правками Миролюб-Воздвиженского, уселся за свой рассказ. Увлекшись работой, Сава совсем не замечал времени, пока за окном не стемнело и ему не пришлось прерваться, дабы зажечь настольную лампу. Шел одиннадцатый час, Михаил пока не вернулся, и потому Савелий, наладив свет и наскоро поужинав бутербродами, вновь устремился за письменный стол. К ночи упорядоченность мысли всегда сменялась у него парящим вдохновением, вслед за которым Сава и теперь перенесся из действительного мира в мир воображения. Опомнился юноша далеко за полночь, наконец почувствовав усталость и сонливость. На часы он не смотрел и, решив, что прошло еще не так много времени, подумал о Мише с небольшим беспокойством. Лишь позже, увидав через окно, что в доме напротив потушены почти все огни, Савелий обратил внимание на циферблат настольных часов. Была половина третьего. Паника взвилась ураганом. Где Миша? Он ни за что не пропал бы так запросто. Он бы непременно предупредил, что задержится до позднего часа. А внезапно задержаться здесь попросту негде. Неужели собрание офицеров у скучнейшего полковника Вьюнова и радость о приезде фон Рихтера растянулись аж до трех часов ночи? Или Миша ни с того ни с сего отправился кутить к Филатьеву? Это казалось абсурдом. Тем не менее, Савелий пытался себя утешить. Да мало ли что случилось, мало ли где ему пришлось задержаться. Обстоятельства бывают разные, у него много дел по службе. Все хорошо, он скоро вернется и объяснится. Нет повода бить тревогу. А что если он решил таким способом проучить Саву, который чересчур увлекся творчеством в ущерб их сношениям? Мол, тебе же интересней с книжками, чем со мною, так для чего приходить на ночь? Нет, боже правый, Миша никогда не пошел бы на такую жестокость и ребячество. Это сущий вздор. Савелий чутко прислушивался к малейшим шорохам в передней и на лестнице, однако, кроме Шарли, проснувшегося от беспокойных блужданий Савы, никто не нарушал тишину. В полумраке пустой квартиры, в смятении и одиночестве, в полной неизвестности о судьбе Михаила Савелий все больше поддавался отчаянию и наконец, в три часа, не выдержав, решился действовать. Надежда на то, что Константин окажется дома, бодрствующим, трезвым и не в компании доступной женщины была слабой, но Сава не знал, к кому еще податься. Сразу постучать он не осмелился, а потому, быстро одевшись и обвернув вокруг шеи шарф для защиты горла от холодной августовской ночи, отправился под окна поглядеть, горит ли у младшего Измайлова хоть какой-нибудь свет. И в самом деле, несмотря на поздний час, свеча слабо теплилась за сторами в большей из двух его комнат. Это придало Савелию сил, ведь, приведи Константин женщину, сидеть с ней в гостиной он бы точно не стал. Юноша заторопился обратно и уже тогда без стеснения затарабанил к Мишиному брату в дверь. Очевидно, внезапный ночной визит не на шутку взволновал Константина, потому как открыл он без промедления, даже не спросив, кто явился к нему в столь поздний час. Младший Измайлов был бодр и даже при жилете, но по внешнему облику его и по рассеянности взгляда было ясно, что он выпил, хотя, к счастью, Савелий еще успел застать его вменяемым. В квартире позади Константина царил почти непроглядный мрак, слегка рассеиваемый отблеском свечи на письменном столе, той самой, которую Сава заметил с улицы. В искаженном тусклом свете черты лица младшего Измайлова казались несколько иными и начинали всерьез походить на черты Михаила, так что при одном взгляде на него у Савелия екнуло сердце, и все, что он смог из себя выдавить, переполнившись эмоциями, было тихое: – Миша... Константин отреагировал в одно мгновение. Будто имя брата встряхнуло его за плечи, он подтянулся, посуровел и коротко высек: – Что с ним? – Простите меня за такой визит, Константин Дементьевич... – тихо залепетал Савелий, однако Измайлов не дал ему кончить и быстро втянул внутрь квартиры, повторив еще с большей претензией: – Что с ним?! – Я не знаю, – в отчаянии выдохнул Сава. – Он до сих пор не вернулся домой. Я потому и пришел к вам. Быть может, он вам что-нибудь говорил? Я... я боюсь, что... – и как он ни отвергал такую идею, высказать ее все же решился: – я боюсь, что разгневал его, и он нарочно оставил меня в неведении. – Чем вы его разгневали? – нахмурился Константин, после чего Савелий поведал ему историю о литературном кружке, упомянув про свою чрезмерную увлеченность творчеством и опустив про Андрея Сафронова. – Он ушел в офицерский клуб еще днем, и я... – от тревоги Савелий задыхался и путался в словах, – он нынче ничего не говорил про Филатьева, и я ждал дома. Но его до сих пор нет, я не знаю, что думать, Константин Дементьевич, я... – Так, успокойтесь, ради всего святого, – младший Измайлов оборвал его даже с брезгливостью. – Идите сядьте. Да, вон там стул у стола. Вы совсем не знаете Мишу, если полагаете, что он мог опуститься до такой идиотской мести. – Я не верю, что это месть, – тут же поддержал Савелий, – я лишь ищу возможные варианты. – Этот невозможен, – деловито отрезал Константин, после чего взял из темноты другой стул, подтащил его поближе к Саве, перевернул спинкой вперед и уселся наездником. – Давайте рассуждать. Где он чаще всего здесь бывает? У Филатьева и у полковника Вьюнова, так? Савелий кивнул. В голос младшего Измайлова вернулись хорошо знакомые зимние чеканка и отрывистость, хотя на сей раз холодность его речи не отталкивала, но, напротив, отрезвляла. Казалось, что, «рассудив», Константин непременно поймет, где именно находится Миша и когда именно он вернется. – Я видел пару раз Вьюнова, такой не станет засиживаться до ночи, – продолжал тем временем Измайлов. – А вот Филатьев известен своей ночной жизнью. Я уверен, что после офицерского клуба Миша отправился к нему. – Но отчего он мне об этом не сказал? – недоуменно спросил Сава. – Да и к Филатьеву мы всегда ходим вместе. – Вероятно, визит оказался незапланированным, – Константин пожал плечами. Проблеск волненья за брата, случившийся с ним на пороге квартиры, утих. – Вам не стоит тревожиться, князь. К утру он вернется. Сделав такой вывод, Измайлов соскочил со стула и отнес его на положенное место. Для него суть дела, по всей видимости, была исчерпана. – Вы предлагаете мне пойти домой и лечь спать? – пораженно спросил его Сава. – Да. – Но я так не могу. Младший Измайлов тяжко вздохнул. – Вы что же, Константин Дементьевич, – севшим голосом воззвал к нему Савелий, – он же ваш брат. Вы совсем о нем не тревожитесь? – Какой толк от моей тревоги?! – огрызнулся Измайлов, впрочем беззлобно. Чувства вновь прорвались в его речь едва уловимой дрожью. – Мы не можем ничего сделать, нам остается только ждать до утра, когда он либо вернется, либо мы начнем розыск. Савелий так и вздрогнул от этой прямоты. – Не лучше ли хоть чем-то утешиться, чем скакать здесь до утра на иголках? – Пойдемте к Филатьеву, – робко предложил Сава. – Прямо сейчас. – И как, по-вашему, это будет выглядеть? – У него еще продолжаются танцы, и мы всегда приглашены в его дом, – настаивал Сава. – Если мы застанем Мишу, тем лучше. – А если нет? Если мы с ним разминемся? – То нам хотя бы скажут, что он там был, и сообщат, куда он направился, – работа мысли усмиряла в Савелии хаотичную панику. – Он поймет, что мы нарочно явились за ним, и явно тому не обрадуется. – Ну так пусть предупреждает, что задержится! – неожиданно резко парировал Савелий. Константин обернулся к нему с противоположного угла гостиной, сверкнул темными глазами, вздохнул в очередной раз, а после предложил компромисс: – Подождем до четырех. Если он не объявится, пойдем к Филатьеву и поставим на уши его самого, его жену, его гостей и весь его дом. Даже если Филатьев нынче не видел Мишу, он не останется в стороне. Вы согласны? Сава, конечно, предпочел бы действовать без промедления, однако в том нервном возбуждении, которое у них с Константином передавалось от одного к другому, пока что не стоило показываться на людях. К тому же, для ночного веселья три часа было нестрашным временем, и, если Миша у Филатьева, потребовать его домой так, чтобы никого не опозорить, стоило как раз после четырех. – Я согласен, – кивнул Савелий. – В таком случае подождите минуту, – с этими словами Константин отправился в маленькую комнату, служившую ему одновременно кухней и столовой. Савелий остался в мрачной гостиной один. Несколько времени, предаваясь тревоге, Сава не обращал внимания на окружавший его интерьер, но затем огляделся по сторонам и неожиданно задался вопросом о том, как можно вовсе существовать в таком неуютном жилище. Окна их с Мишей квартиры выходили на солнечную сторону дома, в комнатах было просторно и дышалось легко, а разные накидки для мебели, подсвечники и маленькие безделицы, купленные Савелием, придавали наемному жилью обитаемый и почти домашний вид. Ощущения от пребывания в квартирах были разными: у себя Сава чувствовал покой и защищенность, здесь – тревожный дискомфорт. И причиной тому были отнюдь не обстоятельства нынешней ночи. Напротив, волнение о Мише еще усугублялось тяжелой атмосферой в квартире Константина. Единственным пятном света в гостиной была многострадальная настольная свеча, подле которой Савелий и примостился. Ожидая Константина, он обратил к ней голову в стремлении хоть как-то рассеять мрачную тьму и тут заметил, что свечу зажгли не просто так: письменный стол был завален бумагами, а в центре, так, чтобы свет попадал точно на лист, лежало письмо с брошенным подле него стальным пером. Текст был явно не окончен, поскольку занимал всего треть страницы и не содержал конечной подписи Константина. Разумеется, Савелий не собирался присматриваться к вензелю букв, разбирать в них слова и читать переписку младшего Измайлова, но он случайно скользнул взглядом по заголовку, крупному, отчетливому и бросившемуся в глаза даже с расстояния, и не смог его не различить. Заголовок этот был таким: «Милая моя Дашенька!» Савелий так и подпрыгнул на стуле, тотчас отворотившись в иную сторону. Сердце заколотилось как шальное. Нет, этого не может быть. Что за абсурд? Да мало ли на свете женщин с именем Дарья? И все же вывод напрашивался сам собой. Самый простой, логичный и очевидный. Савелий даже не заметил, как принялся медленно оборачиваться обратно, дабы хоть краем глаза удостовериться в верном прочтении имени. Константин, вечно нелюдимый, холодный, колючий, и вдруг пишет нежные письма женщине? Бывшей жене его брата?.. – Вот, возьмите, – голос младшего Измайлова вдруг прорезал темноту, и Савелий, коротко вздрогнув, отвернулся от стола. Константин возвратился из столовой с дымящейся кружкой и, к счастью, ничего не заметил. – Что это? – недоуменно спросил Савелий, принимая протянутую ему кружку. – Чай с мятой и медом. Вам для успокоенья нервов, – несколько неуклюже молвил Измайлов. – Спасибо, – надломившийся голос враз выдал Савино изумление. Константин тем временем, желая избегнуть дальнейших неловкостей, отошел к креслу, в котором любезно подождал, пока его ночной гость утешится горячим напитком. После этого они отправились в противоположную квартиру, чтобы дожидаться там или Миши, или четырех часов, причем Константин не забыл прихватить с собою початую бутылку вина. Уютная обстановка на квартире Савелия и Михаила, даже несмотря на всю тревожность момента, успокаивала куда лучше, чем чашка ароматного чаю. Едва порог переступил Константин, как тотчас, пыхтя от счастья, откуда-то засеменил Шарли, с которым младший Измайлов больше уже не разлучался. Они вместе устроились на диване в гостиной, Константин позволил Шарли выложить морду и передние лапы к себе на колени и, ласково поглаживая разомлевшего пса по блестящей рыжей шерстке, наблюдал за тем, как Савелий зажигает свечи. Подле милого Шарли Константину было очень трудно сохранять горделивое пренебрежение, и от любой радостной реакции пса на почесыванье за ушами или по бокам младший Измайлов так и таял. Сава впервые видел эту любовь Константина к Шарли воочию и не без удивления понимал, что Мишин брат еще как способен на нежные чувства к другим существам. – Что это у вас за книги? Из вашего кружка? – Измайлов кивнул на небольшую стопку, уложенную с краю стола. – Да, по рекомендации, – ответил Савелий. – У вас не найдется пары стаканов? – невозмутимо попросил младший Измайлов, выставляя на стол свою бутылку. – Похоже, литература вас увлекает всерьез. Очевидно, вы получали образование в гуманитарных науках? – Н-нет, – покраснев, запнулся Сава, пулей метнувшись за стаканами в надежде, что Константин оставит эту тему. Однако возвращение из столовой было встречено очередным неудобным вопросом: – Стало быть, ваше творчество зиждется на одной увлеченности? – Я... – Савелий с тяжким вздохом присел у стола против Константина. – Плесните мне чуть-чуть. Ему было страшно сознаваться в той идее, которая отвергалась, проклиналась, но вызревала где-то очень глубоко в его душе вот уж несколько дней. «Чуть-чуть» в понимании младшего Измайлова оказалось полстакана, но Сава не возражал. – Я бы хотел однажды... – робея, начал юноша, – у меня есть желание учиться в университете. Желание это, еще подспудно и аморфно, зародилось в нем ровно в ту минуту, когда Миролюб-Воздвиженский скользнул разочарованным взором по его лицу после вопроса «Вы студент?» С той поры туманные мысли об университете уже не покидали Савелия, а в последнюю ночь он даже вновь вспоминал Афанасия Александровича и его блестящее оксфордское образование. – Вы намерены держать экзамены? – невозмутимо вопросил Константин. – Я не знаю... я бы хотел, – Сава опустил ресницы. – Мне, конечно, не удастся поступить за границу... – Отчего? – перебил Измайлов. – Низкая самооценка еще не показатель слабости знаний. – Благодарю, – съязвил Савелий. – Есть и другая, более очевидная причина. – Миша? – Конечно. – Ну, – Константин качнул головой, – вы должны понимать, что, так или иначе, у вас не будет и учебы, и Миши одновременно. – Что вы имеете в виду? – удивился Сава. – Вы позволите говорить напрямик? – Вы всегда говорите напрямик. – Вы прекрасно знаете, что мой брат десять лет провел на юге. Он не может существовать в ином климате. В Петербурге он чахнет, в подмосковном имении хандрит, в Женеве печалится, ну и так далее, – Константин отпил вина с деликатностью эстета, повествующего о незыблемых законах жизни. – Если вы поступите в Императорский университет, Миша вас, конечно, поддержит. Он даже переедет вслед за вами в Петербург. Но мучиться он там будет ежедневно, помяните мое слово. Савелий ничего не смог ответить и молча взялся за свой стакан. Константин был прав. – Единственный компромисс, который можно для вас придумать, – Московский университет, – в голос Измайлова прокрались снисходительные нотки утешения. – Москва родное гнездо для всех Измайловых, там Мише будет гораздо легче. – Он не хочет в Москву, – глухо молвил Савелий. – Отчего? – Из-за Дарьи, – сказав ее имя, Сава быстро глянул на Константина, но тот ничем не выдал ни смятенья, ни оживления, но вовсе какой-либо перемены чувств. – Дарьи? – переспросил младший Измайлов и тут же фыркнул. – Боже правый, если из-за каждого неугодного человека вычеркивать на карте целые города, лучше уж попросту жить в лесу в землянке. Поверьте мне, – продолжил Константин, подливая Савелию вина, – выбирая между вами, с одной стороны, и своей плачевной московской репутацией рогоносца, с другой, он выберет вас. И понемногу вспомнит, что такое для него Москва. – Вы действительно так считаете? – тихо спросил Савелий, обращая к младшему Измайлову переполненные пугливой надеждой глаза. – Я могу попробовать силы в Московском университете, чтобы не потерять притом Мишу? – Да, я считаю, что это единственный верный вариант, – кивнул Константин. – Только учтите, мой брат пребывает в крепостной повинности у русской армии и в Москву его могут не перевести. Вы хотя бы сказали ему о ваших планах? – Еще нет, – обронил Савелий. – Я... только на днях все решил. – Вы сознаете, что он уже третью неделю обхаживает высшее командование, чтобы выбить назначение на юг? И что через два дня он это назначение получит? – острым и цепким, что лезвие, тоном спросил Константин. – Немедленно с ним поговорите. Быть может, еще удастся что-то изменить. Если вы, конечно, в самом деле намерены поступать в университет, а не переболеете этой идеей к концу месяца, лишив Мишу его вожделенного юга. Сава чуть кивнул, даже не поднимая глаз, будто школьник после указаний строгого учителя. И все же, несмотря на обжигающую холодом прямоту Константина, Савелий вдруг почувствовал к нему расположенность и благодарность. Измайлов говорил от чистого сердца в желании помочь, и более того, он ничем не намекнул на то, что трехмесячные сношения Михаила и Савелия могут быть еще недостаточно крепкими, дабы брат разом отказался от юга и поехал по прихоти своего любовника в Москву. – А какой вы кончали университет, Константин Дементьевич? – спросил Сава. – Миша писал зимою, что у вас великолепное заграничное образование. – О да, – младший Измайлов так выразительно хмыкнул, что едва не поперхнулся вином, – тот роскошный год в Мюнхене. – Вы бросили учебу?! – ахнул Сава. После виденного в стенах петергофского дома он бы ни за что не подумал, что Константин не имеет ученой степени. По его чертежам и расчетам казалось, что он профессор, не иначе. – А он вам этого не сказывал? – младший Измайлов с иронией приподнял бровь. – Не раскрывал причины, по которой я оставил учебу и вернулся в Россию? – Нет... – шепнул Савелий, отчего-то леденея. – Я выхаживал его раненого, – Константин так запросто выбросил это признание, словно речь шла о сущей безделице. После того он, однако, размашисто хлебнул вина и на несколько времени отвернулся к окну, за которым по-прежнему чернела ночь. Савелий же сидел окаменев. – Он... вас о том попросил? – кое-как собравшись с мыслями, прошептал Сава. – Он меня никогда ни о чем не просил, – жестко отсек младший Измайлов. – Я был с ним по собственной воле. – Стало быть, это вы... – Савелий так и задохнулся, – это вы его поставили на ноги? – Мне было чуть меньше, чем вам теперь, когда я узнал, что мой единственный брат лежит при смерти в Майкопе, – начал повествовать Константин. – В начале мая я получил невероятно тактичное письмо от военных чинов о том, что ротмистр Измайлов расстрелян черкесами, доставлен в критическом положении в Майкоп, имеет многочисленные ранения, у него раздроблена нога, и он будет прикован к постели, если выживет. Но при этом, радостно прибавляли они, мой брат совершил героический поступок, заслонив собою какого-то полковника, и потому его имя навсегда впишется в историю. Когда тебе девятнадцать лет, ты уже потерял отца, твоя мать полубезумна, а твой брат остается инвалидом у тебя на руках, ибо у твоей сестры малолетние дети, дом и положение супруги аж самого генерала Татищева, ты едва ли утешаешься вписанным в историю именем великого рода Измайловых. С ненавистью выплюнув собственную фамилию, Константин на минуту прервался. Он дышал быстро и шумно, на бледных щеках его выступил румянец, даже руки слегка подрагивали. Вино взывало в нем к тем сильным чувствам, которые в обычные минуты не могли прорваться на волю сквозь монолитную стену его отчужденности. – И вы приехали в Майкоп? – решился поддержать рассказ Савелий. Сердце в нем, казалось, совсем перестало биться, дабы ничем не нарушить одно из важнейших откровений. – Что мне оставалось делать? – Константин сверкнул такими же яркими, как у брата, глазами и вновь отвернулся к стеклу. – Да, приехал. Я понимал, что это чуть не единственная родная мне душа, но я видел его впервые за несколько лет, я совершенно его не знал, он был для меня детским воспоминанием. Он лежал передо мною едва живой, без чувств, и я... – Константин осекся. – Что? – шепнул Сава. – Как выразились тамошние доктора, впал в некоторую истерику. Савелий с трудом мог представить младшего Измайлова в какой бы то ни было истерике. – Сам не знал, что со мною, – Константин вновь потянулся к стакану. – Два дня не ел, не спал, только рыдал навзрыд. Как баба. – Да что вы, бросьте, – ласково осадил его Сава. – Он ваш родной брат, вы его любите. У меня даже нынче, когда я вас слушаю, сердце кровью обливается, а каково было вам тогда, одному, у Мишиной постели... – Я был не один, – вдруг поправил Измайлов, и Савелий, отчего-то сразу же все угадав, лишь высказал вслух очевидное: – Вы встретили там Дарью Кирилловну. Я случайно увидел ваше к ней письмо, простите. – Она приехала вскоре после меня. Мы были с ней в равном положении относительно Миши, – игнорируя пристыженные слова Савелия, Константин печально усмехнулся воспоминаниям. – Мы оба давным-давно его не видали, для нас обоих он был почти что чужим, но притом и она, и я из какой-то дикой, неведомой привязанности страдали и до изнеможения молились о нем. Это, знаете ли, сближает. – И с тех пор вы и она... – Когда Миша стал приходить в себя, Дарья уехала. Она не могла видеть его, а он до сих пор не знает, что она была тогда в Майкопе. Я регулярно писал ей о его здоровье, о прогнозах докторов, она хотела знать о Мише, несмотря ни на что. Я страшно ревновал и думал, что она его все же любит. – А она любит? – спросил Савелий, даже не заметив, как сжал до судороги кулаки. – Успокойтесь, у нее уж три года любовь с другим, – Константин криво усмехнулся и разлил остатки вина по стаканам, – что, однако, не делает счастливыми ни ее, ни, увы, его. Чокнувшись своим стаканом со стоявшим стаканом Савелия, младший Измайлов выпил залпом. – Кстати говоря, – он на выдохе опустил стакан на подоконник, – благодаря вашему появлению и последовавшему разводу у того другого наконец появилась возможность сделать Дарью своей. – Я надеюсь, ему это удастся, – осторожно отозвался Сава. Услышанное пока что не укладывалось в его сознании, но восприимчивое до страданий ближнего сердце уже сжималось в комок, подрагивая от сочувствия. Константин тем временем дошел до того состояния опьянения, когда обо всяком походе в дом Филатьева можно было забыть. – Знаешь, Савелий... Мы можем говорить друг другу «ты» в конце концов? Мы ведь почти ровесники, – младший Измайлов потянулся за бутылкой, но она, к счастью, была уже пуста. – К тому же, как тогда подметил Меньшиков, мы с тобою чуть не одна семья. Савелий начинал всерьез тревожиться за Константина, но, еще хуже, от крепкого вина сознание принялось мутиться и у него самого. Посему он не придумал ничего лучше, как осушить свой до сих пор наполовину полный стакан и уверенно ответить: – Конечно, я согласен перейти на «ты». – Знаешь, отчего я так невзлюбил тебя зимою? – неожиданно спросил Константин, вперив в Саву испытующий взгляд. – Не из-за твоей натуры. То была одна только ревность. – Ревность?! – изумился Савелий. – За минувшие с ранения три года мы с Мишей очень сошлись, хотя, вероятно, это не бросается в глаза, – усмехнулся Константин. – Там, в Майкопе, мы будто впервые познакомились и впервые друг друга изучали, оба притом понимая, что иного выбора, кроме сближения, у нас нет. Я ухаживал за ним. Прикованный к постели, он всецело от меня зависел. Разумеется, он жутко раздражался от своей беспомощности, пытался отправить меня обратно в Мюнхен или хоть в Москву, но я не мог его бросить. Я был с ним неотлучно. Я этого хотел. Савелий слушал молча, жадно впитывал каждое слово Константина и сомневался, уж не грезит ли наяву, сочиняя долгожданную историю о прошлом. – Все то время, что Миша учился ходить, я также оставался рядом, будто родитель с годовалым отпрыском, – рассказывал тем временем младший Измайлов. – Я был свидетелем его борьбы с самого начала до того дня, когда он явился с тростью за своим георгиевским орденом. Я ни в ком не встречал такого дерзкого упрямства, как в своем брате. Все врачи, и военные, и гражданские, как один твердили, что он не сможет ходить, что мышца в ноге пострадала слишком сильно. Ему выписали постельный режим, а после, когда он, вопреки прогнозам, окреп, предложили каталку. Боже правый, он одним взглядом эту несчастную каталку чуть не перерубил. Он себя не жалел, но ненавидел, и это чувство разжигало в нем силы пламенем. Я восхищался его упорством, я гордился им, я оставил учебу, чтобы его поддержать. Я был нужен ему не только для помощи, но и как товарищ. Мы крайне редко разлучались, прикипели друг к другу, наконец стали родными. Ты можешь представить, что значила для меня, одиночки, его дружба. Сава не решился отвечать, хотя прекрасно понимал, о каком чувстве толкует Костя. У него самого в прежние времена был лишь один действительно близкий человек – сестра Мари. – А минувшей зимою, три года спустя, я начал его терять, – младший Измайлов выждал несколько времени, глядя за окно. – Я узнал, что в Женеве он познакомился с тобою, что без памяти в тебя влюбился и что с тех пор все его мысли, надежды и планы устремлены к тебе. – Без... памяти? – шепнул Савелий. Сердце в нем так и обмерло. Он всегда полагал, что Мишины чувства возникли далеко не сразу и, словно подснежники, расцвели лишь к весне. Однако Константин, как и прежде, оставил комментарий Савы без внимания. – В Дрездене он с десяток раз садился за то первое к тебе письмо, нервничал, черкал слова, листы комкал. Но тогда я еще не придал значения происходящему. Только зимою, в имении, когда накануне дня почты он мог до рассвета бродить по саду меж голых веток как полоумный, или когда таскал твои письма в карманах, или когда сиял лучше снега под солнцем – тогда я осознал всю глубину события. Савелий не дышал. Ему теперь хотелось, чтобы Костя бесконечно продолжал о той зиме. Разве можно в это поверить?.. Неужели Миша любил его с самого начала? – Я никогда еще не видел его таким счастливым, – говорил Константин, – и конечно, ревновал. Прежде он был только со мною и только во мне нуждался, подчас как ребенок. А нынче у него появился еще и «Сава». Мне понадобилось время, чтобы тебя принять. – Я... – Савелий понимал, что должен наконец ответить, и лихорадочно пытался подобрать слова. – Я благодарен тебе за это принятие, Костя. Было чудно и словно противоестественно звать его сокращенным именем, и, пожалуй, подобные вольности оказались возможны только благодаря алкоголю. – Он скрывал от меня чувства до самой весны, – робко сознался Савелий. – Я и не предполагал... – Он боялся тебя отпугнуть, – прервал Константин. – Он был уверен, что ты совершенно нетронут. Я не знаю и не желаю знать, оказался ли он прав. Я увидел лишь, что он тебя полюбил, что он тосковал о тебе, что он весь тебе открылся и подле тебя будто... успокоился. Он часто бывал раздражителен после Кавказа, апатичен, винил себя за то ущелье. До сих пор винит. Посему, несмотря на мои собственные чувства, я не могу не признать, что твое влияние для него целебно. – Он потому отвергает упоминания об ущелье? – решился спросить Савелий. – Из чувства вины? – Да. – Но он ведь ни в чем не виноват. – Он полагает иначе, – возразил Константин. – И считает свой георгиевский орден незаслуженным. – Я слышал, что их положение выдал черкесам предатель, так в чем вина Миши? – растерянно молвил Сава. Младший Измайлов обратил к нему от окна стальной взгляд, в котором еще проблескивали сполохи августовской ночи, и хладнокровно объяснил: – Его вина в том, что, будучи командиром, он в пять минут потерял весь свой взвод, более двадцати человек, среди которых было три офицера, а также лошадей, оружие и имущество. Если бы не полковник Гарон, которого Миша спас, не его усердные ходатайства, его родство до двух генералов и Мишино родство до Татищева, мой брат пошел бы под суд, а не за георгиевским орденом. – Но ведь... – Савелий беспомощно путался в мыслях, – он же понятия не имел... – До этого никому нет дела. Сава уже раскрыл рот для ответа, но так и не смог отвечать. Военные законы в любом случае были выше его понимания. – Послушай, – вдруг Константин, привстав со стула, подтянул его вперед за край сидения и плюхнулся подле напуганного такой внезапностью Савелия, – он никогда ни с кем не говорил о том дне. Репутацию подвига создали для него Гарон и Егоров, тот единственный уцелевший офицерик. Ему нужно наконец открыться, Сава. Так нельзя продолжать. Это треклятое ущелье – еще одна застрявшая в Мише пуля, понимаешь? Она засела у него в самом нутре и свербит при любом движенье. Проникновенная речь Константина отозвались в Савелии тянущей болью. – Миша исповедуется? – тихо спросил он. – Конечно, – кивнул Константин. – В кадетских корпусах и военных училищах только и делают, что молятся. Он с детства религиозен, но исповеди ему почти не помогают. – Что я могу для него сделать? – Выведи его на разговор. Мне никогда этого не суметь. Здесь нужна твоя деликатность, – казалось, младший Измайлов давным-давно продумал свою идею. – Ты можешь решить, что я нарочно веду тебя к ссоре с Мишей, но это не так. Я искренне надеюсь ему помочь. Он, конечно, заупрямится, будет отбрыкиваться, раздражаться... Еще за недавними ночными беседами о самом Константине в купе поезда Савелий на личном примере узнал, как настойчиво Миша «отбрыкивается» от неприятных тем. Да, задача была не из легких. – Я уверен, что только ты со всеми твоими...– Константин театрально взмахнул рукой, не подобрав точного слова, – доберешься до его тайников. Он тебя очень любит, Сава. Тебе он доверится. – Я сделаю все, что смогу, – глухо, однако с решимостью молвил Савелий. Финальные слова младшего Измайлова в один миг сдавили ему сердце в комок, и теперь оно стучало судорожно и сладко болезненно. Если он способен облегчить для Миши самую главную муку... В эту минуту из передней донесся негромкий скрежет ключа и звук открываемой входной двери. – Миша! – Сава вспрыгнул со стула, едва его не опрокинув, и опрометью ринулся из гостиной. – Мишенька! Он налетел на него с таким счастьем, что Измайлову даже пришлось придержаться за косяк, дабы не рухнуть через порог прямиком на лестницу. – Где ты был? Я так волновался! – горячо зашептал ему в шею Савелий, вытягиваясь кверху на цыпочках. – Ты не сердишься на меня? – Сержусь? – непонимающе переспросил Измайлов. – Зачем мне сердиться? Он был трезв, но голос его звучал изможденным. Руки с тяжестью опустились на узкую Савину спину и принялись осторожно ее поглаживать. – Ты ведь не из-за меня? – беспокойно спросил Савелий. – Не из-за кружка?.. – Что? Конечно, нет, – удивился Михаил. – Я был у Филатьева, ему срочно потребовалась помощь. Прости, я не успел тебя предупредить. Вырвался, едва смог. – Что стряслось у Филатьева? – Глупости, – Измайлов ласково поцеловал Савелия в макушку. – Все хорошо. Ты что, пил? – Нет, – без толку соврал Сава. Михаил отстранился, притронулся к его губам еще одним усталым поцелуем и неторопливо прошел в гостиную, откуда тотчас донеслась его ироничная усмешка: – Ну здравствуй, братец. Гляжу, вы не теряли времени даром. – Где ты шляешься, Миша? – немедленно ощетинился Константин. – Пятый час утра. Мы чуть с ума не сошли. – Да, я вижу, – старший Измайлов взял со стола пустую бутылку, поболтал, разгоняя мутный донный осадок, и отставил на подоконник. Из передней к тому времени подоспел встревоженный Савелий. – Мы тебя ждали, хотели даже сами идти к Филатьеву, – зачастил он в попытке оправдаться. – Мы с Костей нынче очень сдружились, ведь так? – Абсолютно так, – раскатисто подтвердил тот. – Ты же этого, Миша, хотел. – Я хотел... – сил на препирательство и нравоучения у Михаила не было, а потому он только безнадежно развел руками, – чтобы ваша дружба сработала в иную сторону. Я надеялся, что ты, Костя, потянешься за Савой, а не споишь его. – Я не пьяный, – вклинил Савелий. – Я вас, пожалуй, оставлю, – с этими словами Константин, бережно переложив дремавшего у него на коленях Шарли на диван, поднялся на ноги. – Пропажа нашлась, мне здесь делать нечего. Михаил только вздохнул, качая головой, и укоризненным взором проводил из гостиной нетвердо шагавшего брата. Константин почти добрел до лестницы, когда Савелий, неожиданно опомнившись, окликнул его: – Костя! Младший Измайлов обернулся с вопросительным видом. – Отложи, пожалуйста, до утра... – Сава замялся в нерешительности и кинул быстрый взгляд на Михаила, – то, чем ты был занят дома. В лице Константина полыхнул на мгновенье страх, помутненные алкоголем глаза незаметно метнулись к брату, но в следующую секунду младший Измайлов уже сумел взять себя в руки, молвил коротко: – Хорошо. Доброй ночи. И не дождавшись ответа, вышел из квартиры. – Чем он там был занят? – тут же потребовал Михаил. – Глупостями, – отмахнулся Савелий, уколов Мишу за его давешнюю скрытность о Филатьеве. Разговор с Константином продолжал будоражить ему сердце неистовым смешеньем всех разом чувств: и боли, и сласти, и сострадания, и любви – а потому, затаив дыхание, Сава сделал шаг Михаилу навстречу: – Мне Костя рассказал... – О чем? – О зиме, – Савелий выдохнул это так фатально, словно Измайлов должен был тотчас обо всем догадаться. Однако в ответ прозвучало лишь растерянное: – О зиме?.. – О тебе, о зиме, – Сава задорно поглядел на Михаила исподлобья. – О том, что ты ждал писем, что радовался, что был без памяти влюблен... – Боже правый, – Измайлов отвел глаза. Губы его сами собою растянулись в смущенной улыбке. – Вот поганец. Савелий тем временем притронулся кончиком пальца к верхней пуговице на Мишином мундире и принялся невинно ее поглаживать. – Так, стало быть, ты от меня таился... – промурлыкал он, кокетливо поводя плечами, – стало быть, не только я воображал нас той зимою вместе... – Сава, – предупреждающе начал Измайлов, но кончик пальца уже легонько нажал ему в грудь, подталкивая в сторону спальни. – Сава, ты же на ногах не стоишь. – А мне это сейчас и не потребуется, – голос Савелия опустился в соблазнительный полушепот. Изогнув бровь, юноша привстал на цыпочки и с неспешным выдохом накрыл губы Измайлова своими, чувствуя, как сильные руки, сдаваясь, жадно обхватывают его в ответ. – Сава... – вновь попытался воззвать к нему Михаил, пока они, целуя и лаская друг друга, на ощупь пробирались в темную спальню, – ты прекрасен, я хочу тебя, но ты пьян, а я трезв. – Тебе это мешает? – игриво спросил Савелий, скользнув рукою промеж его ног. – Похоже, что нет. – Ах ты негодник, – Михаил повелительно дернул его к себе, сжал покрепче, терзая припухшие губы поцелуем, а после, резко отстранившись, подтолкнул на постель. – Ложись, я потушу свечи. Савелий проворно забрался на перину, расстегнул жилет и, нетерпеливо поерзав по простыни, устроился на подушках в предвкушении и призывной позе. Измайлов тем временем вышел в гостиную, где по-прежнему витали пары опустошенной Костиной бутылки, а на диване, словно в надежде на возвращенье любимого друга, чутко дремал рыжий Шарли, и принялся гасить зажженные Савелием свечи. Михаил не торопился, будто вовсе забыв о том, кто ждет его в спальне, и обходил гостиную нарочито медленно, даже заглядывая в разбросанные библиотечные книжки, текст которых был уже различим в смягченном зарею утреннем свете. Наконец управившись со свечами, Измайлов тихо возвратился в спальню. В точности как он и ожидал, за прошедшие десять минут Сава заснул, свернувшись калачиком в мягких подушках. Он так и остался в брюках, рубашке и расстегнутом жилете и лишь неловко укрылся отогнутым краем постельной накидки. Смотреть на него спящего Михаилу всегда было тяжко: сердце тут же принималось разнежено ныть и размягчаться, и всякое самообладание сдавалось приступу сентиментальности без боя. Измайлов вернулся в гостиную, принес накидку с кушетки и, осторожно накрыв ею Савелия, коснулся губами до его виска. От такого вторжения юноша глубоко вздохнул, и Михаил, дабы не нарушить его сон, провел, успокаивая, рукою по растрепавшимся светлым волосам. После того он отошел от постели, аккуратно раскрыл гардероб, вытащил штатский сюртук неприметного бурого цвета, переоделся, оставил военную форму на вешалках, и, еще раз поцеловав спавшего Саву, бесшумно покинул их спальню. Выйдя из дому на пустынную улицу, Измайлов огляделся по сторонам, водрузил на голову круглую темную шляпу, сдвинул ее на лоб и направился, прихрамывая, к ждавшему его экипажу.