Трещина в скорлупке

Филатьев с нетерпеньем ждал Измайлова в сенях замолкшего, точно перед заутреней, дома. Ящик с парой личных пистолетов был здесь же, на попеченье верного камердинера. Стояла повсеместная мертвецкая тишина и вопиющая серьезность, как если бы не этот дом тому пару часов принимал очередную шумную пирушку. – Ну, как ты? – вопросил у друга Филатьев, пока они размещали ящик в экипаже и усаживались на жесткие диваны. – По костюму вижу, дома был? – Был, – коротко рапортовал Михаил. Дождавшись, пока грузный Филатьев тяжко и неуклюже устроится в экипаже, Измайлов притворил дверцу и постучал по крыше, велев кучеру трогать. – Савелий знает? – спросил Филатьев. – Нет, – отсек Измайлов, но, выждав минуту, добавил: – Надеюсь, и не узнает. – М-да... – Филатьев задумчиво вздохнул и направил взгляд за экипажное окно, где неспешно поплыли, слегка покачиваясь, безлюдные и оттого выпукло броские в нежно-белесом рассвете пейзажи европейского городка. – Мы с тобою все смеялись, а на деле погляди что вышло. – Такое поведение недопустимо. Этот чертов корнет должен знать свое место. – Да, безусловно, – согласно кивнул Филатьев. – Еще твой фон Рихтер как назло притащился. Пронюхает что – с нас всех погоны полетят. – Не нагнетай, Сережа, – остановил его Измайлов. – Этого еще сейчас не хватало. Филатьев не скрывал взволнованности, но все же решился добавить: – С мальчиком твоим нехорошо вышло. Не по-человечески как-то. – Не впутывай Савелия, – давешняя резкость Измайлова незаметно для него самого смягчилась. – Сами разберемся. Филатьев скосил к другу блеснувшие пониманием глаза и, усмехнувшись, прищурился: – Впервые в жизни вижу тебя таким влюбленным. – Ты всю дорогу собрался обо мне болтать? – проворчал Измайлов. – Отчего нет? – хмыкнул Филатьев. – Это отвлекает нас обоих от иных мыслей. – Лучше бы, напротив, сосредоточиться, – Михаил поглядел на аккуратный ящик с пистолетами, примостившийся у ног Сергея. – Ты ведь ради него так стараешься, да? – не отступился Филатьев. – Я же тебя знаю. Ты десять лет жил в горах под брезентовой крышей и вдруг так вцепился в фон Рихтера с его штабами. Ты мне сам говорил, что лучше в отставку, чем в штаб. – И на что мне, по-твоему, жить в отставке? – раздражился Измайлов. – Военная пенсия не обеспечит двоих даже при полном отсутствии излишеств, а после дома княгини Яхонтовой Савелий вряд ли прельстится нищим. – Больше вопросов не имею, – Филатьев хитро улыбнулся и вновь отвернул голову к окну. – Я тебе, Миша, прощаю все деньги, которые ты здесь брал, и бумагу нужную я уже составил. Измайлов удивленно поднял брови. – Я верну тебе долг, Сережа. – Может, уже и не приведется. Да и нет у тебя таких средств, ты вон Меньшикову с прошлого года должен. – Я получу назначение и верну тебе все до копейки. – Брось, Миша, – Филатьев добродушно махнул рукою, – считай это моим подарком. – Для подарка нужен повод, – продолжал упираться Измайлов. – Нет, Сережа, я так не могу. Я тебе благодарен, без тебя мы бы жили на улице, но все же... – Повод мой в том, – с иронией в голосе перебил Филатьев, – что ты впервые за три года ожил, на человека стал похож, и, хоть сношения мужчины и женщины мне куда понятней, смотреть на тебя такого, тридцатилетнего влюбленного мальчишку, занятно. Михаил быстро улыбнулся и, не оспаривая слов Филатьева, ответил известным изречением: – Potius sero, quam nunquam. Место для дуэли было выбрано традиционное и вполне известное в офицерских кругах: лужайка в глубине диковатого, поросшего травою и кустарником парка на окраине города. Филатьев, Измайлов и присоединившийся к ним в дороге доктор по фамилии Зейлер прибыли точно к назначенному времени: половине шестого утра. Противники, также проведшие бессонную ночь, уже их дожидались. – Господа, я предлагаю нам всем успокоиться, выпить кофию и отправиться по домам, – немедленно предложил секундант корнета, с равнодушным видом привалившегося плечом к стволу березы. Михаил кинул взгляд на Филатьева, бегло оценивая, собирается ли тот что-нибудь сказать, и тотчас приметил его напряженно и упрямо поджатые губы да несвойственную простодушному Сергею мерзлость черт. Понимая и разделяя настроения товарища, Измайлов, тем не менее, был обязан следовать протоколу: – Я всецело поддерживаю моего коллегу и предлагаю решить вопрос в суде чести, не прибегая к кровопролитию. Корнет Астраханцев оттолкнулся от березы: – Я отклоняю предложение секундантов. Будем стреляться. – Будем стреляться, – воинственно подтвердил Филатьев, расстегивая свой штатский сюртук. Оставив заведомо бессмысленные попытки успокоить едва протрезвевших соперников, Измайлов с поручиком Шайко, вторым секундантом, принялись неспешно заряжать пистолеты своих доверителей, устроившись с краю поляны на будто нарочно случившихся там для этих целей пнях. – Михаил Дементьевич, – обратился к нему между делом Шайко, – я вам все забываю отдать. – Что отдать? – не понял Измайлов. – Да вот, – Шайко вытащил из кармана армейский портсигар, – вы уж третьего дня его у Вьюнова в офицерском клубе оставили. Я вас хотел догнать, но не успел. А после что-то забылось. Нынче взял было к Филатьеву, да с этим всем, – он кивнул на разминавшихся для боя дуэлянтов, – опять из головы вылетело. Извините. – Полноте, поручик, – отмахнулся Измайлов, принимая протянутый ему портсигар. – Спасибо. Я редко курю, даже и не хватился. – Вы и не пьете, и курите редко, и за женщинами не приволакиваетесь, – Шайко весело улыбнулся. – Необычный вы кавалерист, Михаил Дементьевич. – И даже на лошадь меня больше не посадят, – иронично ответил Измайлов, но, заметив растерянную реакцию Шайко, добавил: – Простите, я привык шутить об этом к месту и не к месту. – Ничего, – Шайко придирчиво осмотрел вверенный ему пистолет, – с шуткой оно всегда легче. У вас готово? – Да, почти, – Измайлов еще раз проверил оружие, которое зарядил бы даже с закрытыми глазами, и удовлетворенно кивнул. – Я полагаю, Георгий, что двадцать шагов придется отмерить вам. – Под вашим пристальным контролем, разумеется, – Шайко улыбнулся и, ловко соскочив с пня, подал Измайлову для опоры руку, которую тот, конечно, не принял, поднявшись на ноги с тщательно скрываемым, однако все же заметным усердием. После разметки поляны и осмотра дуэлянтов на предмет медальонов, крестов и прочих предметов, могущих задержать пулю, Измайлов и Шайко отошли в сторону, заняв равноудаленное положение от обоих соперников. – Дуэль на пистолетах стоя на двадцати шагах, – официальным тоном объявил Измайлов. – Дуэль до первого ранения. Выстрел свершается по команде секунданта. Осечка считается за свершенную попытку. Выстрел на воздух считается за свершенную попытку. После первого выстрела в случае промаха обоих соперников условия дуэли могут быть пересмотрены до прекращения оной. Желают ли соперники окончить дуэль миром? – Нет, – почти одновременно отозвались Филатьев и стоявший от него на двадцати шагах корнет Астраханцев. – Желают ли соперники отдать вопрос оскорбленья чести суду чести? – Нет, – был повторный ответ. – Приготовиться, – велел Измайлов. – Стрелять по команде секунданта. Он медленно сосчитал про себя до пяти, давая противникам последнюю возможность сосредоточиться, после чего выкрикнул: – Раз! По условиям дуэли стрелять разрешалось между счетами секунданта «раз», «два» и «три», однако оба выстрела прогремели мгновенно, заглушив голос Измайлова и взметнув в воздух крикливую стаю черных птиц. Еще прежде, чем рассеялся дым, Михаил услышал приглушенный выдох Шайко: «Вот черт...» и, ощутив оттого короткий укол страха, кинул взгляд на дуэлянтов. Оба они были ранены. – Дуэль окончена, господа! Требуется помощь доктора! – поспешно объявил Шайко, после чего метнулся к Астраханцеву, который накрывал грудь окровавленной левою рукою. Филатьев сидел на траве. Пуля угодила в живот с правого боку, и белая нательная рубашка стремительно напитывалась багрянцем. – Сережа?! Ты меня слышишь?! – Измайлов рухнул подле него на колени, на миг ослепнув от острой боли в бедре. Доктор Зейлер был здесь же и спешно осматривал теряющего силы дуэлянта. – Не такой уж он и меткий, – сдавленно пробормотал Филатьев, поглядывая на свою рану. – Я ему в грудь угодил, да? – Да, Сережа, чуть не в сердце, – Измайлов подвел руки под тяжелое тело, стремясь хоть чем-то помочь Зейлеру. – Сатисфакция что надо. Филатьев удовлетворенно хмыкнул. – Нушен оперировать, чтобы пуля изфлекать, – с сильным немецким акцентом заключил Зейлер. – Он терят кроф, здесь бутет сложный. Злишком грязь. – Мы успеем довезти его до дома? – спросил Измайлов. – Нушен торопить. – Не смей закрывать глаза! – рявкнул на Филатьева Михаил, для надежности потрепав его по щекам. Вместе с Зейлером они с большим трудом отволокли раненого в экипаж. – Гони! – рявкнул кучеру Измайлов, с силой хлопнув за собою экипажной дверью. Последним, что он увидел на поляне, прежде чем всецело обратиться к Филатьеву и ассистировать доктору Зейлеру во временных перевязках, были соперники, оказавшиеся в еще худшем положении. Астраханцев бездыханно лежал на траве, а врач, хорошо знакомый всем зальцбургским офицерам, оказывал ему первую помощь. Операция по извлечению пули, проведенная прямиком в доме Филатьева, прошла успешно, и доктор Зейлер, убедившись в стабильном состоянии своего погруженного в забытье пациента, рекомендовал Измайлову отправиться домой. Несколько времени Михаил, однако, провел с рыдающей Наталией Филатьевой, пытаясь утешить ее добрым словом и убедить в том, что поступок ее мужа был не глупым безрассудством, но защитой в первую очередь ее, Наталии, чести. Но в том состоянии, в котором пребывала госпожа Филатьева, никаким увещеваниям она не поддавалась, и в конечном итоге, яростно бросив: «Идите вы все, Измайлов, к черту со своей честью!», прогнала его вон. На квартиру Михаил вернулся в десятом часу утра, ощущая себя так, словно отсутствовал целую неделю. Но чудо его все так же спало, завернувшись в давешнюю накидку из гостиной, утопнув в мягких подушках и обнимая одной рукою пристроившегося рядом Шарли, и от вида их обоих, милых, домашних и безмятежно невинных, взбаламученная душа Измайлова принялась понемногу униматься. Он никогда не понимал да и не хотел понимать, откуда в Савелии этот сверхъестественный лучистый свет, способный облегчать чужие боли, но он любил этот свет и знал, что будет защищать его, как зверь. Аккуратно перейдя спальню, так, чтобы не разбудить Саву, Измайлов вытащил из комода чистое белье и отправился переодеваться в свой гимнастический зал. С трудом отмыв от крови руки в доме Филатьева, Михаил так и не сумел отчистить сюртук и уж тем более светлую рубашку, а потому теперь, расстегивая пуговицы и наблюдая на ткани крупные бордовые пятна, силился придумать, как избавиться от испорченной одежды, не привлекая к ней ненужного внимания. Филатьев потерял много крови, и бледные следы ее оказались даже под рубашкой Измайлова, прямо на коже. Зрелище было, сказать по правде... – М-Миша? – вдруг послышалось сзади. Измайлов круто обернулся. Взъерошенный спросонья Савелий стоял в дверном проеме в накидке, небрежно укрывавшей его плечи, и огромными от ужаса глазами оглядывал и рубашку, и засохшие пятна, и смазанные бурые следы на животе Михаила. – Все хорошо, – тотчас выпалил Измайлов, чертыхнувшись про себя, что не закрыл как следует дверь. – Это не моя кровь. Не бойся. Савелий так и с лица сошел. – Ты... ты что... – севшим голосом выдохнул он, – ты убил Андрея? – Какого еще Андрея? – не понял Михаил. – Сафронова. – А, так он у нас, стало быть, Андрей? – фыркнул Измайлов, резкими движеньями встряхивая и накидывая на себя чистую рубашку. – Интересно. – Он... – Я что, зря устроил шапито с цилиндром? – Миша... – И у вас прекрасные сношенья? – Измайлов скомкал испачканную одежду в тугой узел и сунул в топку угловой изразцовой печи. – Может, я зря вернулся? Может, ты тут другого ночью ждал? – Да что с тобою?! – в отчаянии всплеснул руками Сава. – Что происходит?! Где ты был?! – Я был на дуэли. – С кем ты стрелялся? – Я был секундантом. – У Филатьева? – Да, у Филатьева. Измайлов продолжал одеваться, поспешно и нервно застегивая пуговицы жилета и сюртука. В голове, перебивая все прочее, колотилось одно это чертово «Андрей», и оттого Михаил не мог спокойно даже глянуть на Савелия. – Филатьев убит? – послышался тихий вопрос. – Нет, но серьезно ранен, – кончив с пуговицами, Измайлов сунул ноги в ботинки и зашагал, хромая, прочь из гимнастического зала. Савелия он миновал без остановки и только в передней, открывая входную дверь, на мгновенье обернулся: – Мы не договорили про «Андрея». После чего дверь за ним оглушительно хлопнула. Идти далеко Михаил не собирался и здесь же, на лестничной площадке, бесцеремонно заколотил в квартиру напротив. – Костя! Открывай! Судя по тому, как долго Константин копошился и каким растерянным и помятым предстал перед братом, старший Измайлов выдернул его прямиком из постели. – Какого... – Костя кашлянул, прогоняя хрип из голоса, – какого черта, Миша? – Ты один? – Михаил зашел внутрь квартиры, огляделся и плотно притворил за собою дверь. – Мне помощь твоя нужна, Костя. – Ты не заметил, что я несколько занят? – щурясь от солнца и ежась, Константин зашаркал в свою крошечную столовую на поиски чего-нибудь съестного. – Иди поспи, выглядишь как полоумный. – Это важно, – крайне серьезно сказал Михаил. – Я могу лишиться назначенья. Константин, потянувшийся было в сервант за остатками вчерашних кренделей, остановил на полпути руку, медленно опустил ее, упер ладонь в столешницу и протяжно, обреченно выдохнул: – Я так и знал. – Прекрати умничать, – осадил старший Измайлов. – Я решал вопрос чести. – Какой чести? – Константин отвернулся от серванта и скорым шагом воротился в гостиную. – Что ты натворил? – Я был секундантом на дуэли, все подробности позже, – протараторил Михаил. Приблизившись к изумленному брату, он крепко взял его за плечи. – Мне нужно, чтобы ты немедленно отправился к своим друзьям, Хвощеву и всей этой компании, и убедил их показать на допросе, если такой допрос будет, что я был нынешней ночью с вами в кафешантане. – Чего?.. – только и выдохнул Константин. – Ты в своем уме? – Если фон Рихтер узнает, что я участвовал в дуэли... – Тебя разжалуют в солдаты, да. – Нет, наказание для врачей и секундантов давно отменили, но покровительства фон Рихтера мне в этот раз не видать. А мне крайне, крайне, Костя, необходима сейчас его рекомендация в штаб, понимаешь? – Боже милостивый... – Константин покачал головой и закатил глаза. – Ты хоть когда-нибудь научишься прежде думать, а уж после делать?! – Ты мне поможешь? – Михаил с надеждой глядел брату в лицо. – Пожалуйста, Костя. – Ты понимаешь, что мы все будем врать под присягой? – До суда не дойдет, – заверил старший Измайлов. – Могут быть лишь частные беседы. На дуэли сейчас закрывают глаза. Главное, чтобы фон Рихтер ничего... – Да понял я, – Константин сбросил с себя руки брата и отошел в сторону. – Костя... – Пока со свету меня не сживешь, не успокоишься, – крутанувшись на каблуках, младший Измайлов протопал в спальню, с силой распахнул гардероб и принялся выкидывать на кровать уличные вещи: – Если тебе так нужно назначенье... – полетели брюки, – жалованье... – рубашка отправилась следом, – привилегии... – плюхнулся на одеяло сюртук, – то и вел бы себя соответственно! Константин хлопнул дверью гардероба и начал одеваться. – Ты бы хоть однажды, Миша, хоть раз, – он натянул рубашку, – подумал не только о себе, – впрыгнул в брюки, – но ведь нет же! – накинул на плечи сюртук, – ты что хочешь творишь! Тебе на всех наплевать! – Ты забыл жилет, – негромко ответил старший Измайлов. – Иди к дьяволу, – схватив с подоконника зонт, Константин промчался к входной двери, – и жилет туда надень. – Спасибо, Костя! – успел крикнуть ему Михаил, прежде чем дверь за братом захлопнулась. В ожидании его возвращения старший Измайлов ничем не мог себя занять. Припадая на больную ногу, он ходил из угла в угол, в самом деле как полоумный, и натурально считал минуты, в которые кто-нибудь из офицеров, прознав о ранении Филатьева и возможной гибели Астраханцева, уже мог начать расследование. Оттого, вопреки беспокойной ночи и утренним событиям, сна не было ни в одном глазу. Только почувствовав в бедре закономерную ноющую боль, Михаил заставил себя остановиться, после чего, поморщившись, сел на стул подле письменного стола. Стол этот был завален беспорядочными обрывками и Костиными бумагами, а в центре его все так же, как давешней ночью, лежало то самое неоконченное, прерванное все на том же месте письмо, и обращенье в его начале, так явно бросившееся в глаза Савелию, не смогло, конечно, ускользнуть и от Михаила. На минуту забыв обо всем прочем, оставив в стороне и дуэль, и фон Рихтера, и Филатьева, Измайлов протянул к письму руку и взял его так, словно то было единственным ожидаемым и приемлемым с его стороны действием. Взгляд из-под сведенных к переносице бровей сам собою побежал по строчкам: «Милая моя Дашенька! Спасибо за твой отвѣтъ. Я не надѣялся его получить, вѣдь ты меня рѣдко балуешь въ разлукѣ письмами. Я чувствую межъ строкъ, что ты скучаешь. Я скучаю такъ же. Совсѣмъ скоро я вернусь, а значитъ, случится наша съ тобою новая встрѣча. Ты помнишь дни въ Петербургѣ передъ моимъ отбытіемъ въ Зальцбургъ? Нашу послѣднюю ночь? Помнишь закатъ на набережной, Воскресенскій проспектъ и тѣ улочки подлѣ него, по которымъ мы шли на квартиру? Дрянь была эта квартира, но я запомню её навсегда, вѣдь именно тамъ на разсвѣтѣ ты наконецъ-то мнѣ пообещалась. Ты вѣдь не забыла тѣхъ словъ? Того тихаго да, что ты мнѣ подарила? Такъ отчего я вновь чувствую себя такъ шатко, читая о мужчинахъ, съ которыми ты водишь дружбу? Будь со мною честна: это дружба? Я всегда любилъ тебя за свободу духа, непокорность, непредсказуемость, но нынче, когда ты стала свободной не только душою, но и формально, я тревожусь о тебѣ и о насъ…» На этих словах письмо обрывалось. Константин возвратился к обеду: торопливый, запыхавшийся и встревоженный. Старший брат его, до сих пор сидевший подле стола, в нетерпении поднялся навстречу. – Удалось? – коротко спросил Михаил. – Можешь приписать к своим долгам еще несколько, – в своей характерной манере отозвался Костя, кинув в кресло зонт. – Да, я навестил Хвощева и всех прочих из его компании, они согласны подтвердить, что ты был с ними, даже когда я уехал. – Спасибо, Костя. – Ты усвоил ту часть, где они это сделали не задаром? – Да, я понял, – кивнул Михаил. – Но радоваться не стоит, – Константин с трудом сохранял хладнокровие. – Есть одна трудность. – Какая? – Твой расчудесный корнет Сафронов. Михаил ушам не мог поверить. Второе за день упоминание этой треклятой фамилии! – Тебе намеками объяснить или в лоб? – проследив замешательство брата, ядовито изрек Константин. – Вспомни, где Савелий с ним познакомился. Да, Миша, в той самой компании Хвощева. Сафронов также был давеча в кафешантане. И я весьма сомневаюсь, что при ваших сношеньях он согласится тебя защитить. – Вот черт... – Михаил с тяжким выдохом провел руками по лицу. – Если ты сейчас придумаешь сговориться против Сафронова и единодушно показать на допросе, что ты был в компании, а Сафронов нет и, стало быть, врет, то я немедленно развернусь и пойду к фон Рихтеру. – Я о таком и не думал, это чересчур, Костя, – раздраженно бросил ему Михаил. – Я уже и не знаю, на что ты готов ради твоего любовника. – Хватит звать его так, – огрызнулся старший Измайлов. – И он здесь не при чем. – Разумеется, – фыркнул Константин. – Ты сам собою начал грезить о перебирании бумаг в штабе. Тебя вдруг осенило, что это твое высшее предназначенье. – Чертов Сафронов... – прошипел Михаил, игнорируя слова брата. – Так, хорошо. Будем надеяться, что его никто не спросит. – Ты феноменален, Миша, – в ярости расстегнув пуговицы на жарком сюртуке, Константин сбросил его вслед за зонтом на кресло. – Ты прекрасно знаешь свое положение, у тебя ни крыши над головой, ни гроша за пазухой, Татищев из-за тебя растряс все свои связи, тебе нужен этот фон Рихтер, так какого черта тебя понесло на дуэль?! – Это называется честь, Костя! – наконец не выдержав, повысил голос Михаил. – Вчера у Вьюнова я получил записку от Филатьева, в которой он просил меня срочно к нему явиться. Я так и поступил. Оказалось, что часом ранее Филатьев вызвал корнета Астраханцева, который был у него на вечере и делал непристойные намеки его жене. – И без тебя, разумеется, этот конфликт бы не разрешили. – Ты никогда не замечал, как часто и без промедления мне помогают товарищи? – Михаил искренне удивился такому непониманию. – Да я и не раздумывал принять предложенье Сергея. Это не только офицерская честь, это честь дворянина. – Они оба вздыбились спьяну, так же бы и помирились! – Была задета честь его жены! Константин, отшатнувшись, так и ахнул: – Да тебе всегда было плевать на честь твоей жены! На минуту после этого в квартире воцарилась совершенная тишина, и только эхо металось меж стен, звонко отскакивая и качая воздух размашистыми колебаниями. Братья глядели друг на друга не отрываясь, безмолвно, каждый понимая свое, внезапно и необратимо. Первым подал голос Михаил, и тон его прозвучал, вразрез с давешним, подчеркнуто холодно: – Что ж, к счастью, теперь у Дарьи есть достойный защитник. Скосив взгляд на стол, Михаил с нарочитой легкостью провел кончиком указательного пальца по краю исписанного на треть листа, после чего так же небрежно поинтересовался: – Ну и давно вы с ней спите? – Еще скажи, что ревнуешь и чувствуешь себя преданным, – парировал Константин. – Я чувствую себя преданным, – спокойно ответил Михаил. – Тобою. Она сама себе хозяйка. – А я, стало быть, нет? – Ты мой брат. Я за тебя в ответе. Ваши с нею сношения не могут продолжаться. – И ты всерьез думаешь, что я тебя послушаю? – Нет, не думаю, но сказать это я был обязан, – Михаил вздохнул, все еще не глядя на брата. – Как ты с ней сошелся? – Неважно. – Давно? – Несколько лет назад. – Несколько лет, – Михаил пораженно усмехнулся. – Выходит, днем ты сидел у моей койки, а ночью спал с моей женой? – Нет, – сухо отсек Константин. – Такого никогда не было. – А что же было? – старший Измайлов наконец перевел на младшего блеснувший издевательским интересом взгляд. – Я весь внимание. Под пристальным взором брата Константин на минуту стушевался, вдруг растеряв тот запал дерзости, что еще давно приготовлял в себе на случай подобной обороны. Михаил смотрел на него выжидая, он не торопился, не давал волю чувствам, он был непроницаем, будто скала, будто сам Костя в иные минуты, и это в самом деле могло лишить рассудка. – Мы любим друг друга, – сам не зная как, сознался Константин. – Взаимно и давно. Все ваше было... неверно. Все должно было случиться иначе. – Все случилось, Костя, когда тебе было тринадцать лет, – сказал Михаил. – Но мне же не вечность тринадцать лет, правда?! – вспылил Константин. – Ты, конечно, не заметил, но я теперь тоже мужчина. И тоже способен любить. – Костя... – с неожиданным состраданием выдохнул Михаил, – ты о ней ничего не знаешь. – Что за вздор?! – в гневе отмахнулся младший Измайлов. – Я знаю о ней уж точно побольше твоего. – Брат... – повторил Михаил так обреченно и болезненно, что Константин даже замер в растерянности. – Ты не понимаешь, что она с тобою делает, на что она способна. – Ничего она не делает, – продолжил сопротивленье Константин, хотя и куда менее уверенно, чем прежде. – Она всегда была со мною искренна. – Она тебя использует. Так же, как всех мужчин в ее окружении. – Неправда, – резко отсек Константин. – Ты ей нужен, чтобы отыграться за тот брак со мною. – Прекрати, Миша, не все в этой жизни крутится подле тебя. Она сделала тогда неверный выбор меж нами, только и всего. – Какой выбор, Костя? – изумился Михаил. – Ты был ребенком, когда мы с ней поженились. – Я уже сказал тебе, что теперь все иначе. – Это не отменяет того, что тебе двадцать три года, а ей двадцать семь, – настаивал Михаил. – Она использует твои чувства, дабы поквитаться со мною, с собою, с судьбой, я не знаю, с кем, за ту свою ошибку. Она мучит тебя и будет мучить, пока не пресытится. – Ты ведь читал мое письмо, то, на столе? – с новым порывом атаковал Костя. – Ты видел, что там написано? – Что она тебе обещалась? – Да. – Ну и что? – Ну и что?! – всплеснул руками младший Измайлов. – Я вернусь домой и женюсь на ней, вот что! – Костя... – вновь воззвал к нему брат, – когда я видел ее весною насчет развода, она заявила, что наконец-то пойдет замуж за своего любовника адмирала Волкова. – Какого... – Константин отшатнулся, будто от физического удара, и ошарашенно заморгал, – какого еще Волкова? что такое этот Волков? я в первый раз слышу о Вол... – Костя, – мягко остановил его Михаил, – она не будет тебе принадлежать. – Она тебе нарочно сказала об этом Волкове, – упрямствовал младший Измайлов. – Она не могла... – Костя. – Она не могла тебе сознаться, что это из-за меня так быстро дала развод. – Я не знаком с Волковым, но много слышал о нем, это видная фигура во флоте, – продолжал напирать Михаил. – Он крайне влиятелен, знатен и богат. Его положение в обществе настолько высоко, что не пошатнется даже от брака с разведенной женщиной. И более того, он в отцы годится Дарье и, уж тем более, тебе. Я понимаю твои чувства, Костя, но я пытаюсь быть с тобою честным. Ты ведь любишь, когда без обиняков. Твой статус, даже притом, что я лишен отцовского наследства и ты теперь единолично владеешь и нашим имением, и всем семейным капиталом, никогда не сравнится с Волковым. А Дарья уже давно вошла в тот возраст и ту независимость, когда женщина ищет себе не столько преданного мужа, сколько выгодную партию. – Хватит, Миша, замолчи, – сквозь зубы процедил Константин. Старший Измайлов прекрасно понимал, что бьет по больному и ворошит именно те опасенья в неверности любимой женщины, которые мучат брата, но он не знал иных действенных способов для вытравленья из Кости змеиного яда своей бывшей супруги. – Если ты полагаешь, что я безрассудный наивный мальчик, то ты ошибаешься, – несколько оправившись, начал обороняться Константин. – Да, у нее были мужчины, помимо меня, и мне о том известно. Я не имел на нее прав так же точно, как все они. Она была твоей женою и именно потому, вот так парадокс, в равности свободна для всех остальных. Но несмотря на это, только меня она любила. И до сих пор любит. Она противилась мне больше года как раз потому, что я младше нее, я твой брат, да и вовсе, уже любив однажды, она боялась повторенья этого чувства. – Она была твоей первой женщиной? – спросил Михаил. Константин помедлил с минуту перед ответом, а после глухо выговорил: – У меня никогда не было женщин, кроме нее. – Ой, да брось! – сморщился старший Измайлов. – Ты даже здесь, в Зальцбурге, таскался с Хвощевым и его компанией в бордель. – Кто тебе такое сказал? – удивился Константин. – Если Яхонтов видел меня с ними в экипаже, то это еще не значит, что я доехал до борделя. – Хорошо, Костя, – Михаил решил не настаивать на плотской искушенности брата. – Я, так и быть, поверю, что Дарья твоя единственная женщина. – Да мне плевать, веришь ты или нет, – дерзко бросил Константин. – Ты понятия не имеешь о наших с нею сношениях. Я год не смел к ней прикоснуться, и еще год прошел, прежде чем мы впервые спали, выражаясь твоими терминами. Меж нами никогда не было бессмысленной похоти любовников, мы привязаны друг к другу сердцем. – Боже правый, да от своего ли брата я сейчас услышал слово «сердце»?! – Михаил округлил глаза. – Костя, ей попросту льстит твое первое в жизни чувство, твое обожание, чистота твоих помыслов, ей приятно знать, что у нее есть свой Ромео. Она не может относиться к тебе всерьез. Она помнит тебя подростком, которому плела венки из одуванчиков, с которым пускала кораблики по реке, играла в жмурки в саду. Ты младший брат ее бывшего мужа, которого она ненавидит насколько, что убила его ребенка. – Какой же ты циник, Миша! – изумленно воскликнул Константин. – Она потеряла ребенка из-за того кромешного ада, который творился меж нашими семьями! Ты, мерзавец, воспользовался ею, когда она была девушкой! Тебе же было плевать на всех, ты же хотел узнать, отведать! Ты ей всю жизнь изломал! – А ты думаешь, я в том не раскаялся?! – в одну секунду вспылил Михаил. – Думаешь, упиваюсь самодовольством?! Думаешь, не извлек за десять лет свой урок?! Или ты, и мать, и Дарья до самой смерти будете корить меня за грех, который я по молодости взял себе на душу?! – Она любила тебя, идиот! Она и меня наконец полюбила, потому что я твой брат! – Ох, оставь, Костя, это вздор, – скривился Михаил. – Она никогда меня не любила. – Не любила?! – задохнулся Константин. – Ты хочешь знать, где я с ней сошелся? В Майкопе! Она приехала через день после меня. Хочешь знать, как она у постели твоей рыдала, как в ногах у хирурга валялась за то, что тебя с того света вытащил?! – Она была в Майкопе?! – брови Михаила поползли вверх. – Так отчего, когда я очнулся, ее как ветром сдуло, а?! – Да потому что гордая она! – крикнул ему Константин. – Оба вы гордецы один другого хлеще! Стыдно ей, Миша, что она всю жизнь любила мужеложца! Михаил хотел отвечать, но осекся на полуслове, и на несколько времени комната провалилась в пульсирующую тишину. – Если она и ищет справедливости за прошлую ошибку, – вновь подал голос Константин, – так только в том, чтобы Измайлов наконец-то полюбил ее. – Вы не можете пожениться, – осознав наконец всю серьезность намерений брата, медленно и отрешенно произнес Михаил. – Это абсурд. Она старше тебя на пять лет, она разведена, она бывшая жена твоего родного брата, она больше не может иметь детей. – Да, все верно, – хладнокровно ответил Константин. – И еще мы любим друг друга. – Если тебе плевать на мою репутацию, подумай хоть о своей. – Твоя репутация?! – оторопел младший Измайлов. – Да ты в открытую живешь с любовником! – Я просил тебя не звать его так. – Хватит, Миша, оставь свое благородство, – не выдержал Константин, видя, что силы брата подорваны. – Мы оба прекрасно понимаем, что ты делаешь. – Что я делаю? – Ты всего лишь пытаешься заменить этим мальчиком того. В следующий миг, сорвавшись со стула так, что он отлетел в сторону, Михаил оказался с братом лицом к лицу. Зеленые глаза почернели от ярости. – Даже не смей его упоминать, – сдавленно прошипел старший Измайлов. – Ты меня понял? – Понял, – с неожиданным смиреньем ответил Константин, опустив ресницы, а после, совершенно вразрез с давешними настроениями, добавил тихо: – Прости. С минуту они стояли так друг против друга, и Константин, отчего-то не в силах вновь поглядеть на брата, по-детски пристыженно разглядывал свои ботинки. Незримые бурленья раскалившегося воздуха понемногу затухали вокруг Измайловых, унимались, и оба уже чувствовали, что прежний запал для ссоры исчерпал себя и наконец-то выдохся. На смену остервенелым вспышкам откуда-то из самого нутра заструилось доверие. – Я всего лишь хочу счастья, – прошептал Костя. – Разве это дурное желание? – Конечно нет, ну что ты? – удивленно отозвался Михаил. – Разве повинен я в том, что полюбил женщину старше? – Дело не только в этом... – начал Михаил, но в следующую секунду случилось то, что на его памяти еще не случалось: Костя вдруг упал головою ему на плечо и тихонько вздохнул. – Я знаю, тебе это больно, – тихо вымолвил Константин, – но я прошу тебя понять. Пораженный, Михаил осторожно потрепал брата по спине и шепнул: – Я все понимаю. – Ничего ты не понимаешь, по голосу слышно, – недовольно пробурчал младший Измайлов. – Я не хочу выбирать меж тобой и Дарьей, я не хочу ее потерять. – Костя... – тронутый такими словами брата, Михаил крепко обнял его, но так и не решился хоть что-то сказать в ответ. – Я впервые пришел к ней на ночь, когда вернулся со свадьбы Меньшикова, – сознался Константин, – когда у вас решилось с Савелием и когда вы с Дарьей уже не были супругами. Июнь и июль мы с ней провели в имении. Мать так обрадовалась ее приезду, что даже и не подумала что-то заподозрить. После Даша уехала в Петербург к отцу, а я оставался с матерью, пока ты не вызвал меня в Зальцбург. Я боялся, что ты о нас знаешь, и не мог придумать убедительной причины остаться. Только и делал, что злился. Она дала мне согласие, но, расставаясь, мы решили, что в этот месяц она обдумает все окончательно. У нее не могло быть никакой помолвки с адмиралом Волковым после весны и вашего развода, потому как все время она провела со мною в подмосковном имении. Затихнув, Константин безвольно обмяк в руках у старшего брата, будто сдаваясь ему на суд и ожидая для себя приговора. И если откровенность могла случаться с Костей, пусть и под действием алкоголя, то подобную слабость и чувствительность, как нынче, Михаил едва ли когда-то за ним наблюдал. – Так, стало быть... – мягким, утешающим голосом начал он, – у тебя до минувшего мая месяца ни разу не было женщины? – Боже правый, Миша! – Константин раздраженно оттолкнул его от себя. – Ты что, только эту часть усвоил? – Да я шучу, – старший Измайлов улыбнулся, легонько пихнув младшего в плечо. – Ну прости. Все хорошо. Константин недоверчиво поглядел на него исподлобья. – Я благодарен тебе за честность, – сказал Михаил. – Учитывая все наши... обстоятельства, ты вел себя благородно. – Ты примешь наш с нею брак? – прямо, но с дрожью в голосе спросил Константин. – Я не знаю, – Михаил пожал плечами, решив не кривить душой. – Мне нужно осознать все, что я нынче узнал о вас двоих. – Да, я понимаю, – кивнул Костя. – Ты только не думай, пожалуйста, что ею движет месть или иное гадкое чувство. Она даже не предполагала, что однажды вновь станет свободной, и потому расточала себя на связи, ты ведь и сам жил в точности так же. Ей очень хочется теперь не расчета, но быть любимой, нужной и, главное, единственной. – А мне очень хочется, чтобы мой брат был счастливым, – воспользовавшись минутой, которая едва ли повторится в будущем, Михаил потянулся к Косте и вновь по-отечески его обнял. Тот не сдержал вздоха облегчения: – Спасибо, Миша. Вскоре после, расставшись с братом в самых трогательных чувствах, Михаил возвратился домой. На душе его стало покойно и тихо, и он хотел поделиться светом, что так внезапно затеплился в нем от разговора с Костей. Измайлов знал, что Савелий непременно отзовется его настроению и поддержит прилив сантиментов, а потому скорей отправился искать свое чудо в комнатах. Далеко ходить не пришлось: Савелий обнаружился в гостиной. Он был в уличном сюртуке и шляпе, подле него стояла собранная сумка вещей, а сам он, присев на корточки, быстрыми движеньями застегивал ошейник Шарли. – Сава?.. – Михаил пораженно остановился на пороге. Тот даже головы не повернул. Только Шарли поглядел на Измайлова с глубокой тоской в черных собачьих глазах. Закончив с ошейником, Савелий поднялся на ноги, взял сумку и поводок и коротко велел псу: – Allez viens. На минуту Измайловым овладела такая растерянность, что он ничего не мог предпринять и лишь наблюдал за тем, как Сава, раздраженно перехватывая тяжелую сумку, уходит из квартиры. Лишь когда он уже стоял в передней, пытаясь вытащить из стойки свой зонт, Михаил опомнился и, проклиная больную ногу, устремился следом. – Сава, что происходит? – он нагнал его, тронул было за локоть, но Савелий отдернулся, как от огня. – Сава! Он игнорировал собственное имя с таким упрямством и гордостью, что Михаил принялся сердиться и, едва Савелий попытался открыть входную дверь, хлопнул ею обратно с такой силой, что Шарли испуганно взвизгнул. На Саву это, впрочем, не произвело впечатления. – Потрудись объясниться, – потребовал Измайлов. – Я не хочу ехать с тобою на юг, – Савелий вновь дернул к себе ручку входной двери. – Я намерен держать экзамены в университет. Слова эти ударили Михаила под дых. – Также я хочу знать, сколько стоит эта квартира и наши походы в ресторан и выплатить половину, – Савелий перешагнул порог, поддернул за собою Шарли и, дождавшись, пока пес неторопливо прошествует на лестницу, вскинул к Измайлову горящий обидою взгляд. – Потрудись посчитать. После этого он развернулся и, оставив окаменевшего Михаила стоять в передней, заспешил прочь из дому.