Трещина в скорлупке

Первое время Измайлов попросту не мог опомниться. Происшедшие события никак не укладывались в пульсирующей от бессонной ночи голове. Дуэль и ранение Филатьева, связь Кости и Дарьи, желание Савы учиться, его побег из дому да еще и чертов Сафронов, который по-прежнему что кость в горле мешает спокойно жить. Ревность к нему так и грызла Михаила: какие еще могли быть у Савелия причины внезапно разозлиться и сбежать, если до того они ссорились о Сафронове? О его «Андрее»! В отчаянии от собственного бессилия, Измайлов бродил по квартире, что загнанный в клетку зверь. Быть может, Савелий и ушел нынче к Сафронову. Отчего нет? Тот моложе, а стало быть, ближе Саве в понимании мира, у него вся карьера впереди, он наверняка богат, иначе бы не разгуливал по кафешантанам каждую ночь, и, самое главное, он не калека. Захваченный в плен слепой яростью, Измайлов не мог мыслить здраво и только и делал, что воображал своего Савелия в жадных объятьях другого мужчины. Однако под действием физической и душевной усталости первая буря вскоре унялась, и Михаил вспомнил о пустующей квартире Татьяны Илларионовны. Давешняя ревность начала понемногу утихать. Конечно, Савелий не ушел ни к какому Сафронову. Да и можно ли подозревать его в подобной подлости? Это ведь Сава, весь проникнутый душевной чистотой, состраданием и нежностью. Ему нужна любовь, не связи. Влюбись он однажды в Сафронова, он бы честно о том рассказал, да и отчуждение его Измайлов бы непременно почувствовал. Нет, довольно оскорбительного недоверия. Савелий отправился на квартиру к тетушке. Но отчего? Хотя разумеется: испугался пропитанной кровью одежды, шального поведенья Михаила, его исчезновений, тайн, грубости. «Вот идиот», – обругал себя Измайлов. Разбито опустившись на смятую постель и не найдя в себе сил даже забраться под одеяло, он укрылся накидкой, которая как нарочно пахла Савелием. «Знать бы еще адрес этой квартиры», – устало подумал Михаил, незаметно погружаясь в мнимое Савино присутствие. – Все его книжки и черновики на местах. Быть может, он скоро вернется? Тогда зачем ему сумка? Собака? Еще и деньги какие-то вздумал отдать. Если не вернется к вечеру, поеду на квартиру. Вздремну пару часов, разыщу адрес княгини Яхонтовой...» Завернувшись в невесомую накидку, будто то были объятия Савелия, Измайлов заснул тяжелым и глубоким сном. Очнулся он вновь при солнце и лишь по карманным часам да озабоченному виду пешеходов под окнами понял, что нынче утро, а значит, никуда он давешним вечером не съездил. Савелий не вернулся. Более того, Михаил уже опаздывал в офицерский клуб, где его должны были наконец представить генералу фон Рихтеру. Сколько ни воображал Измайлов эти минуты, как ни готовился, ни продумывал в мелочах каждое свое действие накануне судьбоносной встречи, на деле все, разумеется, пошло вверх дном. Собирался он в жуткой спешке, одной рукою чистил сапоги, другою приглаживал мятые спросонья волосы, тут же брился походною бритвой, одевался, оправлял и разглаживал мундир, крепил к нему георгиевский орден, искал перчатки и деньги, затем торопился поймать извозчика, в экипаже понял, что забыл письмо фон Рихтеру от Татищева... Все это сопровождалось пудовым от переизбытка сна чугуном в голове, голодом, нескончаемой тревогой о Савелии и, конечно, хромотой вместе с нудной ноющей болью от каждого шага. В таком состоянии никакой уверенности, собранности и готовности к встрече с фон Рихтером у Измайлова не осталось, и он не хотел даже представлять, в каком состоянии явится ко Вьюнову. Уж точно не в том, в каком был должен. От краха Михаила спасло лишь полуторачасовое опоздание самого генерала. За это время Измайлов успел прийти в себя, успокоиться и даже перекусить, хотя мысли о Савелии не покидали его ни на миг и не давали сосредоточиться. Казалось, будто все происходящее видится сквозь мутное стекло переживаний о Саве и судьбе их сношений, а потому, как ни старайся, ничего не станет более ощутимым. В иные минуты доходило до того, что Михаилу не терпелось скорей закончить все формальности с генералом и наконец отправиться на квартиру Татьяны Илларионовны, хотя он и сознавал притом, что вся суть приезда в Зальцбург заключена именно в грядущих минутах. Измайлов сам не знал, что с ним творится. Чувства его от исчезновенья Савы обострились, и он никак не мог взять их под контроль разума. Генерал фон Рихтер при долгожданном появлении в клубе оказался, в противовес своему статусу, невысоким и щуплым, можно сказать, тщедушным, так что почти все присутствовавшие офицеры волей-неволей смотрели на него сверху вниз. Эта деталь, однако, никоим образом не отражалась на производимом фон Рихтере впечатлении, ибо держался он при своем малом росте с истинно генеральским величием. Он спокойно шествовал меж знакомых офицеров, которые как один вытягивались в струнку, щелкали каблуками и приветственно ему салютовали, и ненадолго задерживался подле них для разговора, ничуть не тушуясь притом своей наружности. Наблюдая за перемещениями фон Рихтера по гостиной, его упругой легкой походкой, невозмутимостью движений, Измайлов начинал чувствовать себя огромным неуклюжим слоном, и это чувство ему совсем не нравилось. Когда очередь дошла наконец до него, и Вьюнов, как и было прежде условлено, представил генералу участника своего офицерского клуба ротмистра Измайлова, Михаил лично испытал поразительное влияние фон Рихтера. Жилистому генералу, едва достававшему новому знакомцу до плеча, хватило одного-единственного взгляда снизу вверх, чтобы Измайлов вновь почувствовал себя юнкером. Авторитет и внутренняя сила исходили от фон Рихтера короткими, но мощными толчками. Говорил он негромко, уверенно и сдержанно, с подчиненными держался любезно, задавал им много разнообразных вопросов и о службе, и о жизни, притом с выражением искренней заинтересованности в маленьких проницательных глазах, но именно эта его неожиданная человечность, вернее незнание границ, до которых она простирается, и сбивала с толку. Измайлов не понимал, будет ли фон Рихтер приветствовать в нем отклонения от уставного общения, которые позволяет себе самому. Неким шестым чувством Михаил улавливал, что фон Рихтер скучает от сухости, однообразия и подобострастной услужливости окружающих, но проявить инициативы Измайлов пока не осмелился. Генерал ожидаемо расспросил его о Татищевых, их детях, которых, оказывается, отлично знал по именам и характерам, в том числе и крошечных близнецов, а после коротко поведал о нынешнем спокойствии на Кавказе и о делах полковника Гарона, спасенного Михаилом в Самбырском ущелье. Гарон представлял фон Рихтеру доклад перед самым отбытием из Петербурга и, узнав о том, что генерал собирается встретиться с ротмистром Измайловым, дал последнему блестящую рекомендацию. – Ваш поступок не забыт, – фон Рихтер вежливо улыбнулся, после чего, кивнув Михаилу, двинулся дальше. Как и другие офицеры в гостиной, Измайлов тотчас подтянулся, цокнул каблуками и отсалютовал ему на прощанье. Оставалось неясным, каким образом фон Рихтер будет вершить судьбу Михаила в ближайшие несколько дней, если, уделив ему те же три минуты внимания, что и всем прочим, явно не собирался возвращаться. Пронаблюдав генерала в течение часа и убедившись, что офицеры не покидают его ни на мгновение, Измайлов решил действовать сам. После хитроумных перемещений от одного знакомца к другому ему удалось подобраться к ближайшему окружению генерала, а после, буквально вырвав себе минуту у прочих, он передал фон Рихтеру то самое письмо Татищева, из-за которого давеча разворачивал экипаж. Письмо сослужило отличную службу, став не только предлогом вновь приблизиться к генералу, но и вынудив того вспомнить про Измайлова и вновь начать с ним беседу, где Михаил уже не стоял, как прежде, столбом, но пытался осторожно изведать своего собеседника и обаять его с помощью проверенных и надежных приемов. Даже случившийся свидетелем Вьюнов после того поражался способности Измайлова располагать к себе людей, потому как приемы сработали, и через каких-то пять минут Михаил получил от фон Рихтера приглашение на завтра. Конечно, не к обеду, но только в приемную между одиннадцатью и четвертью двенадцатого, но это была ни много ни мало аудиенция, а стало быть, серьезный успех. Удовлетворившись победой, Измайлов решил выбираться с праздника лизоблюдства. Захваченный ажитацией и стремлением добиться хоть каких-то результатов от фон Рихтера, Михаил ненадолго забыл о дуэли Филатьева, о Косте с Дарьей и даже о Савелии. Однако стоило ему выйти из дома Вьюнова на улицу, как все былые переживания опрокинулись к нему на сердце камнепадом. В офицерском клубе никто не упоминал ни Филатьева, ни Астраханцева, не звучало ни намека на случившуюся дуэль. Это хорошо. Костя собрался жениться на Дарье, уничтожить репутацию Измайловых, лишиться всех светских обществ Москвы и, возможно, Петербурга и обречь себя на бездетность. Это очень плохо. Савелий... О Савелии Михаил и вовсе не мог думать хотя бы оттого, что давешняя уверенность в квартире Татьяны Илларионовны пошатнулась под влиянием обычной паники. Вдруг он не дошел до этой квартиры? Вдруг он туда и не собирался? Вдруг с ним что-то стряслось? От него второй день никаких вестей. Где он провел ночь? Как можно было не броситься тотчас на поиски?! Впрочем, растущие волнения Михаила о жизни и здоровье Савелия резко унялись, едва он вернулся на квартиру: абсолютно все книжки и черновики из литературного кружка, которые Измайлов считал шаткой надеждой на Савино возвращение, пропали. Жест был до того выразительным, что угодил в цель мгновенно. Михаил полагал, что при осмотре пустых столов и подоконников испытает злость, обиду или хоть раздраженье в адрес Савелия – ведь нельзя же так пропадать, ничего не объяснив, не обсудив, не дав ни единой возможности обелить себя! – но на деле оказалось, что он не может сердиться на Саву. Единственным чувством в нем стала тугая боль, давящая и пульсирующая на сердце. Проведя с полчаса на квартире, в одночасье лишенной теплоты и уюта, что дарил ей своим присутствием Савелий, и вновь обратившейся в пристанище одиночки, деревянное и голое, как гроб, Измайлов понял, что оставаться здесь ему тяжело. Посему, прихватив пару личных вещей и накидку Савелия из спальни, Михаил отправился к Филатьеву. Хотя Наталия Филатьева явно не обрадовалась товарищу мужа, выгонять Измайлова она не стала, а, увидав в его руках накидку, сжалилась и, тронутая таким состраданием Михаила к своему Сереже, позволила переночевать. Подле Филатьева по-прежнему дежурил доктор Зейлер, и, хотя жизни бывшего дуэлянта, к счастью, больше ничего не угрожало, он был еще слаб и требовал наблюдения. Появленье друга Филатьев встретил со всей оживленностью, на которую был нынче способен, и даже попытался привстать Михаилу навстречу, благо тот вместе с доктором успели вовремя подхватить его и вновь уложить на подушки. Невзирая на болезненную бледность, Сергей бодрился изо всех сил, с гордостью вспоминая дуэль и свою меткость. Корнет Астраханцев, дозволивший себе непристойные намеки в адрес чужой жены, выжил и теперь поправлялся на квартире, которую делил с тремя товарищами. Что ж, урок свой он наверняка усвоил. Михаил пообещал Филатьеву в самое ближайшее время встретиться с секундантом Шайко для формальной фиксации результатов дуэли. Учитывая чины стрелявшихся и тяжесть их ранений, исход очевидно был в пользу Филатьева. О каких-либо толках про дуэль в офицерских кругах Филатьев не слышал и волновался единственного оттого, что подозрением могут стать внезапно оборвавшиеся пирушки в его доме. Михаил поспешил утешить друга, хотя в душе всецело разделял эту тревогу. – Сегодня и давешним вечером Савелия видели в католической церкви в старой части города, – неожиданно сказал Филатьев. – Я и не знал, что он католик. – Он католик, – как-то глупо подтвердил Измайлов. Слова друга ударили по больному без предупреждения. Филатьев несколько помедлил, с удивлением наблюдая неприятный эффект, произведенный его безобидной вестью, но все же решился спросить, неуклюже скрывая праздное любопытство: – А вам... м-м... вам не мешает разница веры? Измайлов вскинул на него полыхнувший совсем уж странной дикостью взгляд. – Ты православный, он католик, но, в сущности, вы ведь оба христиане... – тут же затараторил в свою защиту Филатьев. – Мы с ним под венец не собираемся, – мрачно пробурчал Измайлов. – Разница вер не помеха. – Понял, – немедленно отступился Филатьев, окончательно убедившись, что на все разговоры о Савелии Миша реагирует что-то чересчур чувствительно. Однако ближе к вечеру, после того как Измайлов съездил к Шайко и вернулся с дуэльным протоколом, скрепленным подписями секундантов, Филатьев, весь день снедаемый любопытством, беспокойством и, прежде всего, скукой, вновь отважился завести беседу о Савелии. Он напрямую спросил Измайлова, не поссорились ли они из-за дуэли, а, получив утвердительный ответ, тотчас потребовал примирения. – Прекрати квохтать, Сережа, – недовольно скривился Михаил, но Филатьев продолжал резать друга по живому, любезно напоминая о достоинствах Савелия, о его искренности, непорочности, ясности мыслей, благородстве, сострадании к ближнему... С особенным рвением Филатьев напирал на то, что Михаилу в его годы нужно не валять дурака, а благодарить Бога за ниспосланную возможность наконец-то влюбиться да еще и добиться взаимности. Пусть даже эти чувства «немного неправильные», аккуратно прибавил Филатьев. Слушать его проповеди Михаилу было невыносимо не только по очевидным причинам, но еще и потому, что исходили они от человека, который никогда не отличался терпимостью и любил рассказывать в горах Кавказа веселые истории о том, как в свою молодость случился пару раз свидетелем отчисления юнкеров, застигнутых в разгар «пикантной сцены». В ту пору никто из кавказских сослуживцев не знал главной тайны Измайлова, и ему приходилось насильно тужить из себя улыбки. В свою молодость он сам едва не стал юнкером из Филатьевских анекдотов. В конечном итоге Михаил прервал аргументы друга в пользу Савелия, объяснив, что и сам прекрасно их знает, после чего пожелал доброй ночи и отправился в соседнюю спальню, выделенную на ночь Наталией. Конечно, уснуть после того, как Сергей разбередил и без того ноющую рану, не удалось, и будущим утром Измайлов поехал на встречу с фон Рихтером такой же разбитый, что и накануне. Апартаменты генерала находились во втором этаже роскошного доходного дома в центре Зальцбурга, и поток русских офицеров в этот дом не прекращался в течение дня ни на минуту, похожий в своей монотонной непрерывности на бесконечную цепочку крайне занятых муравьев. Михаил позвонил в квартиру без четверти одиннадцать, назвался встретившему его дворецкому и стал ждать очереди в приемной, заполненной такими же, как он, просителями в обер-офицерских чинах. Десять минут спустя он уже перезнакомился со всеми шестью офицерами, выявил с ними общих знакомых в разных полках, вспомнил служилые деньки, помянул товарищей и проч. Ровно в одиннадцать откуда-то из недр квартиры выкатился адъютант фон Рихтера и велел Измайлову следовать за ним. В отличие от генерала, адъютант оказался образцовым солдафоном, и после пары неудачных попыток его разговорить Михаил оставил эту затею. По лабиринтам комнат они пробирались очень долго, Измайлов начал даже беспокоиться, как бы фон Рихтер ни поручил его дело своему адъютанту, однако в конечном итоге визитера все же ввели в генеральский кабинет, и фон Рихтер поприветствовал Измайлова с такой доброжелательностью, словно они не вчера только познакомились. Пятнадцать минут пронеслись что мгновение и одновременно растянулись на целый час. Каким-то непостижимым образом фон Рихтер охватил интересовавшие Михаила вопросы, никуда не торопясь, не комкая пояснения, ни разу не глянув на часы и в целом держась с таким невозмутимым спокойствием, словно в приемной не ждали шестеро да и вовсе никаких иных дел, кроме беседы с Измайловым, не существовало. Опустив излишние вступления, фон Рихтер сразу перешел к делу: рассказал о подведомственных ему штабах, об их работе, о главных задачах Измайлова и об ожидаемых результатах. Несмотря на значительное повышение, начальствующую должность и обширный штат подчиненных, Михаила ждала преимущественно бумажная волокита, и фон Рихтер настоятельно просил его обдумать готовность сменить лихие просторы Кавказа на канцелярский стол с видом на горы. Михаил без промедления сообщил, что готов, и осмелился осторожно намекнуть, что будет рад любому назначению: как на юг, так и в Петербург или Москву. Измайлов не знал, в какой университет Савелий собрался держать экзамены, не пройдет ли его намерение после выхода из литературного кружка и не был ли то попросту секундный порыв, брошенная в сердцах обида, как не знал он, в сущности, и того, не закончились ли еще их с Савелием сношения, но даже и так он решил заикнуться у фон Рихтера о том, что согласен отправиться не в южный город. Генерал не дал конкретных ответов или хотя бы намеков, но Михаил почувствовал, что его услышали и его желание примут к сведению. На прощанье фон Рихтер пригласил Измайлова через два дня в театр, а после к себе домой на небольшое, как он его назвал, собрание. Михаил понимал, что, помимо него, присутствовать будут все офицеры, так или иначе связанные с фон Рихтером, и что именно там, в театре и после него, все наконец-то решится. Позже, выйдя от генерала на улицу, Измайлов поверить не мог, что сейчас в самом деле всего лишь четверть двенадцатого. До самого обеда Михаил бродил по старой части Зальцбурга, прячась от палящего солнца под навесами булочных и на скамейках в зеленых скверах, и обдумывал свои дальнейшие планы. Он был в центре города, а стало быть, рядом с квартирой Татьяны Илларионовны. Все существо Измайлова бездумно рвалось искать эту квартиру, хоть налетать на всех подряд прохожих и задавать им один и тот же вопрос. Отчего он не догадался спросить у Филатьева про католическую церковь? Мог бы ждать Савелия там. Стоит вернуться и, как бы ни было то унизительно, разузнать насчет мест, где видели Саву. В необходимости поисков у Михаила не было сомнений. Это ему надлежит сделать первый шаг к примирению. Сергей не имел ни малейшего понятия, в какую именно «католическую церковь» Савелий ходит второй день подряд, однако, к большому удивлению Измайлова, на помощь пришла Наталия Филатьева. Она дала Михаилу адрес подруги, некоей графини Осинцовой, которая регулярно навещала ее на зальцбургских вечерах и приходилась также знакомой княгини Яхонтовой, а, стало быть, вполне могла знать расположение ее квартиры. Снабдив Михаила коротким письмом, Наталия радушно выпроводила гостя, надеясь, по всей вероятности, что на сей раз он не вернется ночевать. Несмотря на то что к Осинцовым Измайлов явился в три часа пополудни, хозяев удалось застать лишь к вечеру, когда они вместе с детьми вернулись с весьма приятной, судя по выражениям их лиц, прогулки. Швейцар доложил едва прибывшей чете, что в приемной их ожидает ротмистр Измайлов по срочному вопросу, и тотчас передал письмо Наталии Филатьевой, только благодаря которому и могла состояться встреча графини Осинцовой с непрошенным и поздним визитером. Хозяйка дома пригласила Измайлова в будуар, хотела напоить его чаем и обставить прием по всем положенным светским правилам, однако Михаил, к большому облегчению графини, отказался и от чая, и от будуара и попросил лишь адрес княгини Яхонтовой, ссылаясь на безотлагательное дело до ее племянника. – Вы меня простите, ради бога, ума не приложу, куда я задевал листок, который давал князь Яхонтов, – экзальтированно сожалел Измайлов. – Я бы вас не потревожил в такой час, если бы не срочность вопроса. Мне крайне неловко... И проч., и проч. Графиня Осинцова, как, впрочем, многие, кто хоть раз наблюдал Михаила и Савелия вместе, прекрасно понимала, какие «дела» связывают Измайлова с князем Яхонтовым, а потому молча написала адрес и поспешила проводить нежеланного гостя. Либеральных взглядов Филатьевых на счет увлечений ротмистра она, порядочная женщина, не разделяла. Едва оказавшись на улице, где вовсю сгущались сумерки, а воздух заметно холодел, гонимый меж домов предвещавшим непогоду ветром, Измайлов поймал извозчика и велел ехать по указанному адресу. Чувствовал он себя от давешних расспросов отвратно, но это не было важным. Важность имел лишь полученный адрес и тот, кто должен был по этому адресу найтись. Дом, где располагалась квартира княгини Яхонтовой, оказался не слишком удален от дома генерала фон Рихтера, и Михаила немедленно кольнула досада. Столько времени истратил впустую! Хотя, с другой стороны, днем Савелий наверняка отлучался в литературный кружок, и потому не было толку искать с ним встречи. Может, он вернулся на квартиру в офицерском квартале? Нет, едва ли – цинично подсказали Измайлову чувства. Попросив извозчика остановиться не у самого дома, но чуть загодя, Михаил сошел на мостовую. Порывистый ветер, предвестник ненастной ночи, рассыпал в синеющем воздухе мелкие брызги дождя. Холодало. Измайлов поежился и, ускорив, насколько возможно, шаг, заглянул в кондитерскую, которая на удивление все еще была открыта. Там Михаил купил кулек шоколадных конфет, простых и дешевых – отчего-то именно такие Сава любил больше всего – и затем, насилу собравшись с духом, отправился к дому Татьяны Илларионовны. Он не знал, как начать разговор, ждут ли его, хотят ли видеть, не знал даже, там ли Савелий. На сердце металась тревога, до того ощутимая, что Михаил поймал себя на боли в руке от слишком сильного сжатия верхушки кулька. Парадная дома в полной мере соответствовала статусу жилицы: широкая винтовая лестница, ажурные перила, окна выше человеческого росту, многочисленные кадки с растениями, что оживляли мраморный антураж раскидистой зеленью своих листьев. Михаил почувствовал себя неуютно, немедленно вспомнив о собственном отсутствии средств, о положении должника, о невозможности дать Савелию ту жизнь, к которой он привык. Все, что Измайлов мог нынче ему предложить, состояло из кулька конфет да многословных обещаний. – Милостивый государь, – вдруг послышался дряхлый голос, – куда-с изволите? Не угодно ль вашу карточку? Разумеется, в доме имелся консьерж. – На квартиру княгини Яхонтовой, – сухо ответил Измайлов. – К князю. Карточки нет. – У вас назначено-с? – не отступался старик. – Его сиятельство князь Яхонтов не оставил распоряжений. – Его сиятельство князь Яхонтов пустит меня, если вы обо мне доложите, – в том же неприветливом тоне ответил Михаил, хотя сам несколько успокоился. Стало быть, Сава здесь. Консьерж поджал губы, беспардонно разглядывая в течение некоторого времени военное обмундирование посетителя, но в конечном итоге звание ротмистра вынудило его не перечить: – Как вас представить? – Измайлов. Этого будет довольно. Несколько удивленный, консьерж принял сунутую ему в руку купюру, поклонился и после того зашаркал вверх по лестнице. Не прошло и пяти минут, как Михаила уже пригласили в квартиру на третий этаж. Он не хотел и воображать, сколько в этой квартире комнат. Их число точно переваливало за пятнадцать, а стоимость убранства наверняка равнялась всему господскому дому в подмосковном имении Измайловых. Что и говорить, даже особняк для охоты в предместьях Женевы, который Татьяна Илларионовна скромно звала «домиком», произвел в свое время такое оглушительное впечатление на Михаила, что он, живший тогда за счет Меньшикова, вовсе отчаялся завоевать сердце Савелия. К счастью, после их первой встречи наедине в беседке, после трогательного испуга Савы от намерений Измайлова раззнакомиться с княгиней Яхонтовой и безуспешной попытки скрыть этот прекрасный испуг, после его застенчивых ответных улыбок надежда Михаила расцвела вновь. Он до сих пор вспоминал тот рассвет, когда вздумал выкурить пахитосу в беседке и нашел там Савелия. Они говорили всего несколько минут, но их оказалось довольно, чтобы по возвращении в комнату Измайлов испытал то самое чувство, которого в себе уже не ждал. Растревоженный, он уснул тем утром, когда дом уже начал просыпаться, но все одно затем торопился, как шальной, к завтраку, дабы успеть немного побыть с чудесным нежным созданием, которое зачем-то приходилось племянником назидательной, дотошной и скучной княгине Яхонтовой. И вот теперь, почти год спустя, зажав в руке свой кулек с конфетами, Измайлов, пропущенный домовым консьержем и после квартирным лакеем, ждал, пока дворецкий возвратится от нежного создания с окончательным приговором. Сердце колотилось чуть не о ребра, все мысли путались, и Михаил, чувствуя себя неразумным влюбленным подростком, даже не мог припомнить, когда и отчего настолько тревожился после Кавказа. Даже на минувшей встрече с фон Рихтером ему было легче. Да там и не стояло такого железного заслона из слуг. – Прошу вас следовать за мною, – бесстрастно возвестил явившийся из недр квартиры дворецкий, и Михаил едва удержался, чтобы его не расцеловать. Савелий оказался у себя в спальне. Он лежал одетым на кровати, сжавшись в комок и отвернувшись от входных дверей, и чуть поглаживал верного Шарли, устроившегося с ним рядом. По комнате растекалась тягучая, тяжелая печаль, и от одного только взгляда на Саву у Измайлова дрогнуло сердце. После случившейся ссоры он полагал найти его раздраженным, капризным, обиженным, но вовсе не таким поверженным и болезненным. Что если он и впрямь заболел? Душевные тревоги и раньше ослабляли его здоровье. Встревоженный, Михаил направился к постели. Савелий никак на то не реагировал, хотя не мог не слышать шагов. Какой же он хрупкий: узкие плечи, лопатки торчат, еще немного и все позвонки обрисуются под рубашкой – такого можно сгрести в охапку одной рукой и шутя оторвать от земли. И откуда в нем только берутся силы на страдания? Как он прежде стравлялся с миром в одиночку? Он больше никогда не должен оставаться один. – Сава, – шепотом позвал Михаил, осторожно опустившись на постель. Коснуться его он не осмелился, боясь, что туго сплетенный комок нервов взорвется миной. – Я тебя насилу нашел. – Я дописал рассказ, – глухо отозвался Савелий. Только теперь Измайлов заметил, что по всей спальне разбросаны скомканные клочки бумаги. Их было так много и с такой, казалось, свирепостью от них избавлялись, что Михаил на мгновение оторопел. Так вот чем Сава был занят прошедшие два дня, и вот что вырвало из него все силы. – Я могу его прочесть? – без особой надежды спросил Измайлов, после чего услышал закономерное: – Нет. – Отчего? – вопрос был скорей риторическим, и Михаил не рассчитывал получить ответ, однако Савелий вдруг молвил: – Он тебя недостоин. – Ну что за глупости? – Измайлов склонился к нему и, аккуратно убрав за ухо светлую прядь, коснулся губами мокрой щеки. Сава недовольно дернулся, так что Михаилу пришлось отстраниться, но уже в следующий миг, резко повернувшись, обхватил его поперек талии и, ткнувшись носом куда-то в бок, обмяк. – Ну вот и что мне с тобою делать? – Измайлов не сдержал улыбки. – Я думал, ты на меня сердишься. – Я? Сержусь? – удивленно переспросил Савелий. – А кто сбежал третьего дня из дому? Не я же, – Михаил осторожно погладил его по волосам, мягким, пуховым на ощупь, невыносимо нежным для грубых рук военного. – Ты знаешь, что меня здесь зовут мальчиком Измайлова? – неожиданно спросил Савелий. – Что?! – поднял брови Михаил. – Кто тебя так зовет? – Офицеры. Особенно на вечерах Филатьева, – стыдливо отозвался Савелий. – Я понимаю, как мы выглядим, понимаю, что многие обо всем догадались, но я не хочу быть мальчиком Измайлова. Я хочу быть собой. – Иди-ка сюда, – Михаил крепко сжал Савины плечи и потянул юношу к себе, вынуждая принять сидячее положение. – Они все и мизинца твоего не стоят. Пусть злословят, сколько хотят. Не смей жертвовать собою ради их никчемных мнений. Сава сидел близко, так чтобы касаться Михаила краешком рукава, и прислушивался, но все одно притом настырно отводил глаза в сторону. Не желая с этим мириться, Измайлов бережно взял его за подбородок и повернул к себе лицом. Сколько бы Сава ни стыдился сентиментальности, ни считал себя некрасивым после слез и ни храбрился, дабы казаться крепче, он был прекрасен в своей уязвимости. Все в Михаиле отзывалось беззащитному чувству, плескавшемуся в кофейном взгляде, и рвалось к нему навстречу в едином желанье – защитить. Минута промедления становилась невыносимой, и Михаил, потянувшись к Савелию, накрыл его губы своими. От такого прикосновения тот вздрогнул и даже хотел отпрянуть, но Михаил крепко обнял его, не давая возможности вырваться. Сава весь дрожал, колыхался, что стебелек, не то от волнения, не то от страха, и, несколько оправившись, начал подаваться навстречу, с отчаянием отвечая спокойным, мягким поцелуям. Он был в таком смятенье чувств, что Михаил не выдержал. – Сава, – он отстранился и обхватил его лицо ладонями: – Выбрось из головы все эти глупости про офицеров. Мы не делаем ничего дурного. Хочешь, я попрошу воды? – У меня ничего нет с Сафроновым, – выпалил Савелий, а после глубоко вдохнул и медленно выдохнул в надежде возобладать над собою. – Я тебе клянусь. – Я верю, Сава, – Измайлов погладил его по щекам и, подавшись вперед, быстро их расцеловал, – я тебе верю. Прости меня. Я был сам не свой третьего дня из-за этой дуэли. – Ты так держался со мною, словно я в самом деле твой мальчик. – Да, я вел себя грубо и прошу прощения. Ты потому ушел? – Нет, – Сава качнул головой. – Ты очень долго не возвращался от Кости, я решил к нему сходить и... – Ты услышал наш разговор?! – у Михаила так и сердце рухнуло. – Отчасти, – тушуясь, сознался Савелий. – Я не нарочно! Я не хотел подслушивать! Дверь была не заперта, я подошел и… словом, я узнал, что у тебя нет денег и что ты это скрываешь. – Но ты же понимаешь, отчего я скрываю? – с надежной вопросил Измайлов. – Да, понимаю. Зачем ты купил мне медведя на именины? Такой вопрос поставил Михаила в тупик. – Я хотел тебя порадовать... – Тебе предстояла поездка в Европу, а ты все деньги истратил на глупую игрушку. – Во-первых, не глупую, а во-вторых, ты что, вслед за Костей собрался меня поучать? – Михаил хотел огрызнуться, но не вышло. Получилась досада и едва не безысходность. Несколько времени прошло в молчании. Савелий сидел недвижимый, понурый, мелко перебирая в пальцах подол своей рубашки, в то время как Михаил заставлял себя собраться с мыслями, для начала хоть оторвать взгляд от этих тонких пальчиков, касавшихся ткани, что струн. Хотелось остановить их встревоженный танец, поймать, заключить в свою руку и успокоить. – Я действительно испытываю финансовые трудности, – через силу выговорил Измайлов, по-прежнему завороженный движеньями Савиных пальцев. Вопрос денег был для него одним из самых болезненных, но нынче, загнанный в клетку, он не хотел лгать. – Дело в том, что гибель ребенка и отправка на Кавказ показались отцу недостаточно суровыми испытаниями, и он лишил меня наследства. Средства от продажи московской квартиры, доходы с имения, само имение, семейные драгоценности – все принадлежит Косте. Я не сержусь. Костя всегда был примерным сыном. Да и, скажу честно, до последнего года я едва ли горевал о своей участи. На Кавказе я имел все необходимое, у меня была казенная крыша над головой, мне удавалось откладывать часть жалованья, дабы покутить в петербуржском отпуске и заказать себе новый щегольской наряд. Я тогда жил одним днем, я был как в забвении, я не думал о будущем, потому как верил в скорую смерть от черкеской пули. После ранения обо мне заботился Костя, а, встав на ноги, я наконец-то смог понабрать долгов. Когда мне назначили пенсию, я стал расплачиваться по счетам и продолжаю делать это по сей день. За три года я упорядочил финансы: часть на погашенье долгов, часть на жизнь, но затем... – Затем я появился? – осторожно прервал Савелий. – Затем ты появился, – Михаил погладил его по щеке и вздохнул, крепясь. – Я хочу быть с тобою честным. Моего нынешнего дохода не хватает и никогда бы не могло хватить на нас двоих. Потому мне так нужно назначенье в штаб от фон Рихтера. Жалованье на тех постах, что он предлагает, заоблачное, я по гроб жизни буду обязан ему и Татищеву, если все сложится, и... – Кому ты должен? – спросил Сава. – Филатьеву? Леве Меньшикову? – Им в том числе, – уклончиво ответил Измайлов. – Только не вздумай, пожалуйста, давать мне деньги на долги. – Еще чего, – Савелий так театрально фыркнул, что Михаил не сдержал смешка. – Сава, – он все же поймал его беспокойные пальцы в свои и с облегчением почувствовал, как они робко откликаются пожатию. – Я знаю, что упал в твоих глазах и что, вероятно, ты во мне разочарован. Я оттого всегда просил не идеализировать ни меня, ни мою жизнь. Я стараюсь делать все, что могу. Савелий наконец поднял к нему взор, и от тоски, притаившейся в глубине золотистых глаз, сердце у Измайлова обмерло. – Если мое материальное неблагополучие кажется тебе серьезным препятствием, – голос Михаила сам собою потяжелел, – я не стану тебя винить. Ты вправе... – Т-ш-ш, – Савелий высвободил руку и прижал указательный палец к губам Измайлова, – ты совсем с ума сошел? Я о таком и не думал. Внезапный испуг его был до того очаровательным, что Михаил не смог отказать себе в удовольствии и легонько втянул кончик Савиного пальца в рот. – Прекрати, – Савелий тотчас зарделся и попытался отстраниться, но Измайлов придержал его за запястье и, безотрывно наблюдая восхитительное смущение, огладил палец Савы языком. – Миша... – беспомощно выдохнул Савелий, – пожалуйста... мы ведь о важном толкуем. По тому, как он ерзал, нервничал и противился, Измайлов без труда понимал, что ему очень нравятся такие ласки и прерывать их он совсем не хочет, а потому к движеньям языка добавились легкие поглаживания по запястью. – Миша... – Ну все-все, – смирился Измайлов и, напоследок прижавшись губами к внутренней стороне Савиной ладони, все же его отпустил. – Когда я услышал тот ваш разговор, я устыдился себя самого, – зачастил слегка покрасневший Савелий. – Я все время в Зальцбурге жил за твой счет, будто я в самом деле... как те говорят... – Как мой мальчик? – подсказал Михаил. – Из твоих уст это звучит приятно, – Савелий быстро заправил за ухо прядь волос. – Мне стало гадко от того положения, в котором я при тебе нахожусь. А ты своей ненужной скрытностью только поощрял мою низкую роль. Ты платил за меня у всех на виду. Это недопустимо. Я хочу разделить наши расходы. Это не снисходительность с моей стороны и не унижение с твоей. Я хочу это сделать, потому как я твой мужчина в той же мере, в которой ты мой. Выпалив это на одном дыхании, Савелий осекся и замолк в ожидании ответа Михаила, который и вовсе лишился дара речи. Мужчина его сидел напротив с заплаканными глазами, взъерошенный, опасливо бледный и, подрагивая от сознания собственной смелости, незаметно отодвигал в сторону неповоротливого Шарли, который пытался втиснуться меж ним и Измайловым, чтобы подставить для чесанья пузо и испортить всю драматичность момента. Однако, вопреки очевидным противоречиям внешнего облика и слов Савелия, Михаил смотрел на него в восхищении. Вот отчего он его полюбил. Сава никогда не был «мальчиком», статус которого ему с легкостью отводили случайные знакомцы. Под скорлупкой меланхолии и застенчивости таились глубокая душа, способность к вдумчивым осмыслениям, мудрость и сила, быть может, неведомая самому Савелию, которая помогала ему превозмогать трудности, принимать непростые решения и держаться честности. Разве смог бы пустой «мальчик» так стойко, молча, без всякой помощи близких перенести последствия того, что Сава выдержал в женевском клубе? Смог бы «мальчик» сохранить чистоту и скромность там, где его растили в избалованности? Смог бы он, никогда не зная матери, проведя детство в нищете и побоях, не впустить в свое сердце жестокость и злость? Как много теряет тот, кто судит по внешности! Скольких открытий он себя лишает! Душа человека бездонна, необъяснима, прекрасна, а им лишь бы скорей заклеймить, упростить и опошлить. Измайлов медленно подался к Савелию и припал бережным поцелуем к его губам. Он был счастлив, что однажды, не побоявшись ни его грусти, ни болезней, ни тетушки, поверил лишь собственным чувствам и наконец сумел нарушить Савину скорлупку трещиной. – Ты позволишь мне? – шепнул меж поцелуев Савелий. – Позволишь тебе помочь? Михаил чуть отстранился и, заглянув ему в глаза, молвил: – Если говорить откровенно, ты предлагаешь мне не свои деньги, но деньги тетушки, ибо своих денег у тебя еще нет. Мне сложно брать деньги княгини. – Но я ведь хочу не отдавать их тебе, а платить по нашим счетам, – упрямо возразил Сава. – Миша, я прошу тебя... – Давай поступим так, – мягко прервал Измайлов, – ты будешь платить за себя на людях. Все прочее пусть пока остается на мне. После, когда ты начнешь публиковаться и получать гонорары или когда раздобудешь иные собственные средства, мы вновь это обсудим. Савелий недовольно свел к переносице брови. – Я все понимаю, – Михаил поцеловал его в лоб, дабы прогнать хмурь. – Мне льстит сознание того, что у меня есть мужчина. Но позволь мне оставаться для нас с тобою опорой, хорошо? Мне это важно. – Где ты найдешь столько денег? – обреченно спросил Савелий. – У меня будет новая должность, забыл? – улыбнулся Измайлов. – Я встретился с фон Рихтером и намекнул ему о Петербурге и Москве. Главное, чтобы совпали город моей службы и твоей учебы. Я верно понял, что ты хочешь учиться? Однако реакция Савелия оказалась для Михаила неожиданной. – Ты что?! – Сава в ужасе округлил глаза и даже отпрыгнул по постели назад. – Ты отказался от юга?! – Я не вправе диктовать условия, – в смятении молвил Измайлов, не понимая перемены настроения Савелия. – Я просил учесть мое пожелание и только. – Боже правый, какой я идиот... – Сава с шумным выдохом закрыл лицо руками. – Все испортил. – Что испортил? – недоумевал Михаил. – Ты не всерьез сказал про университет? – Всерьез, – Савелий как-то разом осунулся, опустил ладони на колени и, посидев так с минуту, вымолвил: – Если тебя отправят в Пятигорск, я поеду с тобой. – Так, – чувствуя потребность в разъяснениях, Измайлов придвинулся к нему вплотную и, приобняв одной рукою за талию, прижал для успокоения к себе. Сава доверчиво сложил голову ему на плечо. – Ты хочешь учиться на философском факультете? – Да. – В России или за границей? – Конечно, в России, – с нотой возмущенья отозвался Сава. – Из чувства патриотизма? – хмыкнул Измайлов. – Ведь не из-за меня же? – Я не намерен с тобой разлучаться, – упрямо заявил Савелий. Михаил сжал руку у него на талии чуть крепче, зная, что чуткий Сава безошибочно угадает в этом жесте благодарность, но сказать себя заставил иное: – Если ты пожертвуешь образованием ради меня, я очень рассержусь. – Нет, не рассердишься, – тут же отрезал Савелий. – Я буду себя в этом винить. – Пожалуй, – Сава повел плечами, – но потом уймешься. Михаил только диву давался, как он умеет быть таким разным. – Я приехал в Зальцбург, чтобы быть с тобою рядом, чтобы поддержать, чтобы облегчить твои служебные будни, – раздосадовано начал Савелий. – Я хотел стать тебе надежным тылом, вы же так говорите, да? А сам вспылил и бросил в важнейшую минуту. Ты обо мне думал, когда должен был думать о фон Рихтере! От такой проницательности Измайлов не сразу нашелся с ответом. – Хорошо, — наконец кивнул он. — Если ты все понимал, отчего не вернулся домой? Поначалу ты гневался на мою скрытность и то положение, в которое я тебя ненароком поставил, но на второй день? На третий? Зачем ты страдал здесь в одиночестве? Еще и книжки забрал. Я было решил, что ты со мной порываешь. – Нет, что ты! – всполошился Савелий. – Я совсем не хотел тебя ранить. Когда я остыл, то, – он отвел взгляд, – попросту боялся вернуться. – Боялся?! – оторопел Измайлов – Я боялся застать тебя в гневе. – Ты хоть раз заставал меня в гневе? – Третьего дня, – шепнул Сава. – Боже правый, я что, так сильно тебя напугал? И ты от меня все это время прятался? Сава ничего не ответил. Только пожал плечами, коротко и неопределенно. – Я ведь сказал однажды, что никогда тебя не трону, – произнес Измайлов. – Я помню, – кивнул Савелий. – И мне очень хотелось вернуться. Только ссоры новой не хотелось. И было страшно, что ты на меня сердишься. Михаил протяжно вздохнул, притянул Савелия к себе и, обняв его, обреченно вымолвил: – Истинный сочинитель. – Что сказал фон Рихтер? – робко поинтересовался Сава. – В пятницу я приглашен в театр, – ответил Михаил. – После того поеду к фон Рихтеру за решением. – Что бы он ни решил, я тебя не оставлю, – уверенно заявил Савелий. – Мне не нужен университет, если придется жертвовать тобой. – Ты чудо, – улыбнулся Измайлов, – но надеюсь, обойдется без жертв. – С кем ты пойдешь в театр? – Что значит с кем? С тобой. – Я думал, приглашены только военные. – Вместе с женами. Как везде. – Но... – многозначительно протянул Савелий. – Но все ждут, что Измайлов придет со своим мужчиной, – Михаил слегка отстранился и, поймав Саву за подбородок, потянулся навстречу за поцелуем. Губы их мягко ласкали друг друга, касались с неторопливою нежностью, от которой шла кругом голова, но как же хотелось наконец опрокинуть Савелия на постель и сдернуть его меланхолию вместе с одеждой. Измайлов знал, каким искусителем Сава умеет стать, если его раззадорить, а потому, едва тот подался назад, надавил ему легонько на затылок и, напротив, углубил поцелуй, тем временем проскользнув другой рукою вверх по Савиной груди, чтобы начать расстегивать пуговицы рубашки. Савелий задышал порывисто и часто, тревожно индевея в гладивших его руках, а это значило, что ему хорошо, что он хочет продолженья и что вскоре он расслабится и раскрепостится. Михаил не сдержал удовлетворенной улыбки, и Сава, сумев благодаря ей на мгновенье прервать поцелуй, шепнул: – Не здесь. – Не здесь? – удивился Измайлов. – Но это, кажется, твоя спальня. В глазах цвета пряностей вдруг вспыхнула искра, и Савелий хитро изогнул бровь: – Я знаю место поинтересней. Резво соскочив с постели, он схватил Михаила за руку и потянул за собою. – А слуг не боишься? – подзадорил его Измайлов, когда Сава приоткрыл дверь спальни и решительно переступил порог. – Мы не будем шуметь, – ответил юноша. – Сомневаюсь. Глянув на Михаила через плечо, Сава изобразил до того кокетливую и призывную ухмылку, что Измайлов не утерпел, обхватил его сзади и, дернув к себе, припал поцелуями к шее. Савелий охнул, обмякая в ласкавших его руках, и будто нечаянно запрокинул голову так, чтобы сильнее открыть шею Михаилу. – Здесь могут увидеть... – выдохнул он, теснее прижимаясь к Измайлову, который медленно провел кончиком языка по его пульсирующей жилке и молвил в ответ: – Мы услышим шаги. Пальцы взбежали к первой пуговке на рубашке Савелия и, ловко ее расстегнув, тотчас спустились к следующей. Сава дышал тяжело и прерывно, прикрывши в истоме глаза, и при новых поцелуях в шею безотчетно потирался о Михаила бедрами, сводя того с ума таким пылом и нетерпением. – Может, останемся здесь? – промурлыкал Измайлов, поглаживая Савелия внизу живота. – В дверном проеме? – Отчего нет? – Михаил подтолкнул Саву к косяку и, прижав всем телом, накрыл ладонью его пах. – Хочешь? – Пойдем, – Савелий вывернулся на волю и, схватив Измайлова за руку, потащил куда-то в недра квартиры. Полы его распахнутой рубашки колыхались на ходу, и Михаил пожалел, что не сдернул ее вовсе. – Место поинтересней – это ведь не спальня твоей тетушки? – съязвил он, и Савелий, не оборачиваясь, прыснул: – Ты неисправим! После недолгих блужданий они оказались в комнате, бывшей, по всей вероятности, будуаром для приема гостей. Саву здесь, однако, привлекало только одно. – Иди сюда, – повернувшись к Михаилу, он подцепил пальцем его ремень и, соблазнительно закусив нижнюю губу, пошел спиною вперед в направлении дивана, что стоял в небольшом алькове за пурпурными бархатными сторами. Измайлов едва ли замечал что-то, кроме Савелия, разгоревшегося от страсти, и даже не понял, как опустился на тот самый диван. Сава тем временем уже сдвигал сторы, отгораживая крошечный альков от всей прочей квартиры. Кроме дивана, здесь помещался лишь массивный напольный подсвечник, где Савелий предусмотрительно зажег три свечи. Оттого по затянутым штофом стенам бродили причудливые тени. Управившись со сторами, Сава обернулся к Измайлову, но едва тот попытался встать ему навстречу, велел: – Не двигайся. Расстегнутая рубашка плавно соскользнула по его плечам и с бесшумной нежностью легла на пол. Савелий шагнул вперед, остановился подле дивана и, глядя завороженному Измайлову в глаза, опустился на колени. – Сава... – Т-ш-ш, – проворные пальчики коснулись пуговицы брюк, и Михаил подался бедрами кверху, чтобы их снять, вместе с тем скорее избавляясь от тяжелого мундира. Оставшись в одной нательной рубашке, он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза, чувствуя поглаживания и мягкие касанья губ на внутренней стороне бедер. Он заставлял себя не думать о ранении, которое Сава вынужден видеть в самой от себя близи, и пытался отринуть извечные тревоги, которые, настырные гарпии, так и лезли мешать тому удовольствию, что доставляли увлеченные, пусть еще не совсем умелые, ласки Савелия. Что если он это делает, превозмогая отвращенье? Что если он робеет сказать? Разве можно попросту игнорировать то чудовищное месиво, ту изъеденную швами корку, в которую превратилась внешняя поверхность правого бедра? – Миша? – голос Савелия вернул его в томный полумрак алькова. – Что-то не так? – Все хорошо, – хрипло выдохнул Измайлов, погладив его по волосам. Но Саву, конечно, было не обмануть. – Нога? – только и спросил он, приподнимаясь. – Я ведь говорил тебе... – Я знаю, – прервал Измайлов, протягивая к нему руки. – Это не поддается разуму. Савелию пришлось разочарованно распрямиться. Оттолкнувшись от дивана лопатками, Михаил положил ладони на его обнаженную поясницу, притянул поближе и стал касаться короткими поцелуями живота, приговаривая: – Эта рана как пята Ахилла. Она сделала меня уязвимым. Когда она обнажается, я чувствую себя калекой. Боюсь вызвать отвращенье. И еще боюсь, что... – Что? – тотчас попросил Савелий. Михаил поглядел на него снизу вверх и признался: – Что будет больно. – Миша... – Сава склонился к нему, нажал на плечи, вынуждая Измайлова вновь податься на спинку дивана, а после снял брюки и, полностью обнаженный, осторожно забрался сверху. Бедра его оказались так близко от раны, что Михаил насторожился. – Все хорошо, – Савелий мягко ласкал его рукой. – Ты же видишь, что меня ничего не отталкивает. – Вижу, – Измайлов усмехнулся уголками губ, однако расслабиться не удавалось. Савелий передвинулся ближе, так что лбом почти коснулся лба Михаила, и принялся опускаться, аккуратно направляя его рукой. – Я не сделаю больно, – прошептал Сава. Первое движенье было тугим и узким, но Савелий, вцепившись ногтями в спинку дивана, продолжал его до тех пор, пока не затронул бедрами бедра Измайлова. Почувствовав малейшее прикосновение до раны, тот резко дернулся. – Тише, mon Michel, – Сава коснулся его губ поцелуем и заскользил вверх. – Верь мне. Михаил никогда не испытывал ничего подобного. Он был в его полной власти. Затененный от страсти воздух в тесном алькове раскалился в считанные минуты, и тела покрылись испариной, даже хотя Савелий двигался нарочно медленно и плавно, давая возможность насладиться каждым движеньем. Поначалу, всякий раз, как Сава опускался вниз, Михаил напряженно выдыхал, боясь, что в порыве чувств он забудется и вес его тела придется на раненое бедро, однако Савелий замирал за миг до того и, лишь затронув нежной кожей корку, давно утратившую всякую чувствительность, подавался бедрами вверх. Теперь это был Савелий, кто выдыхал приглушенно: «Так хорошо?», «Тебе приятно?», «Хочешь быстрее?», и Михаил терял рассудок оттого, что, обладая им, одновременно ему покоряется. Спустя несколько времени Измайлов перестал настороженно следить за каждым движеньем, ощутив доверие к Савелию не только в мыслях, но и в инстинктах. Юноша немедленно почувствовал перемены и ускорил темп, хотя по-прежнему успевал замереть над самой раной. Измайлов приклонил его к себе, впился поцелуем в губы, одной рукою скользнув к его паху, другой принявшись блуждать по всему его телу, так что Сава уже не сдерживал стонов, невыносимо прекрасный в своей целомудренной порочности. Страсть разгоралась меж ними, и, наконец не выдержав, Михаил понял, что хочет вновь подчинить Савелия себе и полноправно в нем утвердиться. Диван был слишком узким для маневров, а потому Измайлов слегка оттолкнул Саву от себя, чтобы тот поднялся на ноги. – Ты что это приду... – Савелий не успел договорить. Михаил отступил от дивана, крутанул Саву к себе спиной, толкнул к стене и, раздвинув его ноги, вошел. От неожиданности и резкости вторженья Сава даже вскрикнул, и Измайлов, опомнившись, несколько поумерил пыл. Взмокшую нательную рубашку пришлось стащить прямо через голову. Савелий на удивление быстро разобрался в новом для себя положении и так сладко прогнулся в спине, что Михаил едва сдержал накрывшие его животные порывы. Стоны их разносились из-за сведенных стор, наверное, на всю квартиру, и вряд ли слуги могли спутать их с чем-то еще. Впрочем, в нынешнею минуту это не имело значенья. Савелий уперся ладонями в стену и подавался бедрами назад, а Михаил активно ласкал его, навалившись грудью на его спину. Они двигались в едином ритме, забывшись, отринув все прочее, кроме блаженного безумия этой минуты, и оттого, как было почти всегда, все завершилось для них одновременно. Несколько времени они оба только шумно, с присвистом, дышали, так и застынув подле стены в темном и жарком объятии, пока наконец, опомнившись первым, Савелий не прошептал, одновременно изможденно, счастливо и немного смущенно: – Это было прекрасно. Михаил удовлетворенно хмыкнул и, чмокнув его в затылок, отозвался с иронией: – Хочешь, я открою тебе небольшой секрет? – Какой? – Это близость после ссоры, – подавшись назад, Измайлов увлек Саву за собою, и они утомленно плюхнулись на давешний узкий диван. – Но это не повод чаще ссориться, – Савелий подобрал брошенные на пол рубашки, протянул одну из них Михаилу и, укрывшись другой, подогнул под себя ноги. – Может, вернемся в спальню? – предложил Измайлов, наскоро раскладывая мятую рубашку на своих обнаженных бедрах. – Здесь стало чересчур жарко. Савелий понимающе усмехнулся. – И я надеюсь, что это не любимый диван твоей тетушки. – Да прекрати, Миша, – отмахнулся от него Сава. – Это гостевой будуар. А на диване только я прежде и читал. Закрывался сторами, зажигал свечи. Здесь так уютно оставаться одному. – Но ты явно представлял, как используешь диван по иному назначению, – Михаил плутовато улыбнулся, приобняв Савелия за плечи. – Ничего я не представлял, – сконфуженно пробурчал Сава. – Я прежде знакомства с тобою и не думал ни о чем подобном. – Ну разумеется, – с иронией кивнул Измайлов. – Прелестное неиспорченное дитя. – Не дитя, но таким меня сделал ты, – зарделся Савелий. – Это каким? – Что я... забываюсь. – Мне нравится, когда ты забываешься. – Я никогда не знал, что могу вот так... у стены... – О сколько нам открытий чудных... – Миша! –... готовит просвещенья дух, – Измайлов засмеялся, вовремя увернувшись от чувствительного тычка под ребра. – Так мы пойдем в спальню? – Давай переночуем в гостевой, – несколько тушуясь, предложил Савелий. – Я не хочу возвращаться в свою. – Отчего? – удивился Михаил, однако вместо ответа Сава поднялся с дивана и начал молча одеваться. Пришлось последовать его примеру, хотя до самой гостевой спальни Измайлов растерянно гадал, каким образом умудрился в одну секунду опять расстроить Савелия. Сказать по правде, Михаил не приветствовал идею провести ночь в квартире Татьяны Илларионовны. Явившись сюда за Савелием, он не обдумал дальнейшего плана, весь поглощенный единым желанием: обнаружить Саву именно тут, помириться с ним и успокоить свое сердце. Теперь, когда все тревоги остались позади, не считая той, что Савелий ни с того ни с сего погрузился в задумчивое молчание, Измайлов хотел забрать его домой, в ту квартиру, что они нанимали вместе. Он не знал, чем обусловлена эта настырность: стремлением вернуть птенца под свое крыло или же неприятием подачек княгини Яхонтовой, пусть даже таких, о которых она сама и знать не знает. В конечном итоге, думал Михаил, он ведь преспокойно прожил в Петергофе два летних месяца за счет Татьяны Илларионовны. Что же теперь он стал таким гордым? Нет, гордым он был всегда, однако летом чувства к Савелию, едва получив волю, мигом затмили все прочее. Измайлов истово желал вернуть Саву себе, но, едва они вышли из алькова в будуар, где упоенно хлебнули легкого прохладного воздуха, как увидали, что на улице вовсю хлещет дождь. Хуже того, в отдалении прокатывался гром, и, хоть звучал он пока весьма ленно, ненастье обещало разыграться в полную мощь. Иными словами, все указывало на то, что Измайлову волей-неволей придется остаться нынче на квартире Татьяны Илларионовны. Савелий сохранял упрямое молчание до той самой минуты, пока они с Михаилом не перешли в гостевую спальню и не устроились под невесомым, что облако, одеялом, оставив зажженными лишь пару свечей подле кровати. Сава безмолвствовал бы и долее, если бы Измайлов не позвал его по имени. – Да? – тотчас отозвался юноша, как будто только того и ждал. – Что стряслось? Савелий шумно и длинно вздохнул, то ли от переполнявших его чувств, то ли от недогадливости Михаила, а после вымолвил: – С этой квартирой, особенно моей спальней, связаны тяжелые воспоминания. – Какие? – Измайлов перевернулся к Саве и, поднявшись на локоть, всем видом дал понять, что готов слушать. – Расскажи мне. И Савелий рассказал. О мрачных событиях пятилетней давности, о разодранной, вымерзшей душе шестнадцатилетнего мальчика, о беспробудной тоске по Трофиму, о нежелании ни жить, ни умереть, о часах, проведенных ничком в той самой спальне, где нынче валялись черновики готового рассказа, и проч., и проч. – Я ужасно страдал в те месяцы, – шепотом повествовал Сава, тесно придвинувшись к Измайлову. – Мне уже не было больно. Осталась одна пустота. Слушать его Михаилу было невыносимо. Сердце металось в груди, обливалось кровью, клокотало, едва не выло от бешеной ревности. Если Сафронов, при всей своей докучливости, все же оставался мнимой угрозой и разумом Измайлов понимал чрезмерность своей к нему неприязни, то чертов Трофим Вершин, чувств в которому Сава никогда не отрицал, был действительным соперником. Даже по прошествии пяти лет Савелий описывал муки о цыгане в красках, а значит, его чувства были очень сильны. Еще бы, со злостью прибавлял Измайлов, они же были первыми. И все же он не прерывал Савиной исповеди, борясь с собою, комкая волю в кулак и заставляя себя сохранять невозмутимость. Он хотел узнать о нем все, что удастся, в том числе и подобные тайны. Так, прежде всего, исчезала губительная недосказанность, на месте которой сорняками множатся домыслы. Кроме того, подобная исчерпывающая откровенность показывала глубину доверия Савы к Михаилу, и он ценил это доверие. – Я тебе не сказал, что, оставаясь в той спальне два дня, я нарочно себя наказывал, – чуть слышно сознался Сава. – За то, что сбежал от тебя в самую важную минуту. За то, что так глупо на тебя рассердился. – Да что ты? – изумился Михаил, крепко его обнимая. – Совсем с ума сошел? На самом деле, из-за меньшей чувствительности натуры Измайлову было трудно сознать те тонкие душевные нити, из которых Савелий сплел свое изощренное испытание, но по рассказу о пережитой боли, которым только что поделился Сава, и по тому, как он доверчиво прильнул к его груди и съежился, тихонько вздыхая, Михаил понимал, что наказание было суровым. – Ты его еще любишь? – вырвалось у него против воли. – Трофима? – Да. – Не люблю, – молвил Савелий. – Я ведь тебе говорил и не раз. Все в прошлом. – Ты так красочно нынче описывал... – Чтобы ты понял важность той спальни и только! – Сава даже цокнул языком. – Боже, Миша, не будь как чурбан. – Да я все понял, – сконфуженно отозвался Измайлов, немедленно почувствовав себя самым что ни на есть чурбаном. – Ты никогда не рассказывал мне о любовниках, которые были до ранения, – вдруг перевел тему Савелий. – Кроме Бестужева. Подобного внезапного интереса Измайлов не ожидал, а потому, наскоро собираясь с мыслями, решил пока уклониться от ответа: – Бестужев не был моим любовником. Мы провели вместе пару ночей. – Тем не менее, он единственный, о ком я знаю, – не отступался Сава. – И оттого я преувеличиваю его значимость. – Ты что, всерьез хочешь услышать об остальных? – вздохнул Измайлов. – Да, хочу. Поведение Савелия показывало обратное: Михаил чувствовал, как он напрягся всем своим тонким тельцем, приготовляясь к атаке слов. Понимая, что Сава не уймется, Михаил решил составить наиболее щадящую историю своих похождений и для начала заявил: – Я не буду рассказывать обо всех в отдельности. – А то одной ночи не хватит? – неожиданно съязвил Савелий. Измайлов так и ахнул, немедленно парировав: – А что? Пожалуй, расскажу тебе обо всех. В подробностях. – Можно без подробностей, – пошел на попятную Сава, и Михаил, тотчас вспомнив, как сильно он храбрится, также остыл. – Что ты хочешь узнать? – спросил Измайлов. – Кто был твоим первым мужчиной? – Боже правый! – Михаил все же не удержался от брезгливой мины. – Да неужели мы в самом деле будем... Ну хорошо, первым моим мужчиной, как бы громко это для него ни звучало, был мой училищный однокашник. Савелий молчал в ожидании продолжения. – Я вышел в Николаевское кавалерийское училище по окончании кадетского корпуса в родной Москве, – выждав небольшую паузу, дабы настроить себя на повествовательный лад, начал Михаил. – Влечение к мужчинам я начал испытывать куда раньше семнадцатилетнего возраста, но, в первую очередь, мне было от этого стыдно, а во-вторых, как многие кадеты старших курсов, я пускался в идеализм и романтизм, грезил благородной миссией своей службы и возводил честь в абсолют. Иными словами, в кадетском корпусе мы были слишком чинными для каких-либо увеселений, к которым меня так тянуло. После поступления в училище и переезда из московского отеческого гнезда в петербуржский дортуар, сам понимаешь, все изменилось. Я хотел сполна отведать столичной жизни и сразу пустился во все тяжкие. К слову сказать, я был тогда не более чем провинциальный московский недотепа, и меня с радостью прибрали к рукам, дабы научить всем прелестям юнкерской молодости. – Это был тот однокашник? – Да, в ту пору мы с ним сошлись, – подтвердил Измайлов, – но действительно сблизились позже, когда на зимних праздниках обнаружили, что недвусмысленно друг по другу соскучились. – И вы... – Савелий осекся, – вы полюбили друг друга? – Что? Нет, – усмехнулся Михаил. – Я был для него первым опытом так же, как он для меня. Мы изучали наши желания, изведывали друг друга и удовлетворяли свое любопытство. Мы стали одновременно учителем и учеником и очень друг другу помогли. – Но вы никогда не любили? – удивился Сава. – Это же первый опыт. – В тот период я не мыслил настолько глубокими терминами, как любовь, – попытался объяснить Измайлов. – Нам было по восемнадцать лет. Я хотел его, он хотел меня, нам было хорошо, интересно и весело вместе. Мы не вдавались в рассуждения, не давали друг другу обещаний и не загадывали наперед. – Я не понимаю такого, – честно сознался Савелий. – Это прекрасно, – Михаил улыбнулся, коротко чмокнув его в макушку. – К лету наше взаимное влечение пошло на убыль, и мы оба, видимо, сочтя себя уже достаточно опытными, захотели разнообразия. Здесь Измайлов прервался, чутко наблюдая за реакцией Савелия, который лежал, уткнувшись лбом ему в грудь, и, кажется, даже не дышал. – После окончания первого года в училище и прохождения сборов я вернулся в отпуск домой, в подмосковное имение, – осторожно продолжил Михаил, – и там встретил Дарью. – Ты и о ней, выходит, не думал «глубокими терминами»? – едко передразнил Савелий давешние слова Измайлова. – Нет, с нею все было иначе, – поспешил разуверить его Михаил. – Дома я в одну минуту попал под прежний гнет стыда за свои наклонности. Я начал раскаиваться в том, как прожил первый училищный год, и мне стало от самого себя гадко. Когда мы с Дашей встретились, она была такой... светлой, нежной, по-детски наивной, полной противоположностью всего, что я сам для себя сотворил в училище. И я в самом деле думал, что полюбил ее. Что влюбился впервые в жизни. И что я, стало быть, «правильных» предпочтений. Я мечтал, конечно, и о том, что однажды на ней женюсь. Вероятно, именно потому я и решился... – А осенью? – оборвал его Сава. – Ты вернулся в училище и снова потонул в грязи? – Нет, я решил бросить весь прошлый содом, – вновь опроверг Михаил. – В душе я оставался тем провинциальным мальчиком, который верит в доброту и честность, только теперь я стал крепче духом и мне хватило воли отринуть прошлые связи. Пару месяцев я жил весьма благочестиво, но затем... – Узнал, что Дарья ждет ребенка. – Да. Савелий с шумом вытолкнул из себя воздух, так что Измайлову обожгло грудь. – Наверное, мне стоит прекратить рассказ, – Михаил прижал своего раздраженного дракона покрепче. – Все это в прошлом. – Что было после? – настырно, чуть не капризно потребовал Савелий. – После меня отправили на Кавказ, и я вернулся к тому, с чего некогда начал, – кратко резюмировал Измайлов. – Идея о чистой любви с треском провалилась. – И так ты жил до самого ущелья? – Да. – И никогда не любил? – Нет. – Ни разу за все годы на Кавказе? Где-то в глубине истасканного разочарованиями сердца вдруг кольнуло так больно, что Михаил едва не вздрогнул. Затаенное, запрятанное, закрытое за семью печатями вновь, три года спустя, рванулось на волю. – Война не место для любви, – сквозь зубы процедил Измайлов. Он полагал, что чуткий Савелий, еще и в такой близости и сокровенности минуты, разгадает недосказанность в два счета, однако всегдашнюю проницательность ослепило другим, более значимым для Савы чувством. – Так стало быть... – в один миг оставив недовольство и ревность, он потянулся кверху, чтобы очутиться с Михаилом лицом к лицу. Глаза цвета спелого миндаля лучились счастьем, – стало быть, я верно предполагал. – Что предполагал? – с облегчением подхватил Измайлов. – Что я твоя первая любовь. – А ты сомневался? – улыбнувшись уголками губ, Михаил ласково заправил прядь податливых волос за ладное ушко и, не сдержавшись, погладил Саву по щеке. Он всегда недоумевал, по какой такой шутке природы у Савелия совершенно не растет щетина. Не чаще раза в неделю Сава гневно избавлялся от трогательного пушка над губой, для которого Михаил не уставал выдумывать всевозможные насмешливые оды. – Ты в самом деле любил меня еще до нашей переписки? – затаив дыхание, спросил Савелий. – Еще до нашего расставания там, в Женеве? – А ты думаешь, у твоей тетушки такой вкусный чай? – Михаил лукаво усмехнулся, и в следующий миг Сава бросился на него в такой пылкости, что Измайлов перевалился на спину, едва успевая отвечать беспорядочным, самозабвенным поцелуям. За окнами еще долго бушевала стихия, и было уютно лежать вместе в теплой постели, расслабленно ласкать друг друга под шум дождя и раскаты грома, тихо обмениваться сокровенными мыслями. Несмотря на то что в подобные минуты Михаил обыкновенно не вслушивался в смысл Савиных слов, но лишь отдавался течению его голоса, искрящегося живыми нотками молодости, нынче Савелий добрался в рассуждениях до такого, что Измайлову пришлось отреагировать. – Хочешь, – задохнувшись и покраснев от смущения, шепнул Сава, – хочешь, я однажды надену для тебя женское платье? Если тебе это все еще нравится. – Ты когда-нибудь оставишь Бестужева в покое? – утомленно вздохнул Михаил. – Я не из-за него, я ради тебя. – Ну разумеется, – хмыкнул Измайлов. Чертово воображение уже принялось во всех красках рисовать пикантные картины. – Я всерьез, я бы мог... – Не нужно, – мягко пресек Михаил. – Во-первых, я не такой уж страстный любитель подобных экспериментов. Я устраивал их только спьяну и с Бестужевым. А во-вторых, если тебе самому не к душе женские наряды, то ожидаемого эффекта не произойдет. – Может, мне к душе, – обиженно буркнул Сава. – Нет, не к душе. Я же вижу. – Хорошо, ты прав, – со вздохом смирился Савелий. – Но... – Да хватит ревновать к Бестужеву и стараться его перещеголять, – Михаил тихо засмеялся, вынудив Саву залиться краской до корней волос. – А ты тогда прекрати ревновать к Сафронову! – выпалил он. – Тем паче, что я с ним не спал, в отличие от тебя с Бестужевым. – Еще бы ты с ним спал, – фыркнул Измайлов. – Я бы ему голову открутил. – Он хороший человек, – робко молвил Савелий. – Кто, твой Андрей? – Да, только он ничуть не мой. А ты заблуждаешься на его счет. – Хорошо, – кивнул Измайлов. – Я согласен на переговоры. – Что?! – Савелий так и ахнул. – Ты готов с ним помириться?! – Нам так и не довелось толком познакомиться, – Михаил повел плечами. – Быть может, ты прав, и я к нему смягчусь. Он в конце концов кавалерист, и я, кажется, должен возлюбить его за это как брата. В такой неожиданной уступчивости Измайлов не только проявлял свое прекрасное расположенье духа, но и преследовал вполне конкретные корыстные цели. Сафронов оставался единственным из компании Хвощева, кого Костя не склонил к кафешантанному заговору. – Если он будет в театре, я непременно вас сведу, – обрадовался Савелий. – Ты увидишь, как сильно ошибался. – Только не увлекайся чересчур, хорошо? – остановил его Измайлов. – Иначе я снова начну ревновать. Савелий придирчиво сощурился, и Михаил чмокнул его в кончик носа. Лишь раз Сава выбрался из-под одеяла, дабы сбегать к себе в спальню за кульком принесенных Измайловым конфет, а после они лениво бодрствовали до самого восхода солнца. Только тогда, уже потяжелев от усталости и сонливости, Михаил решился перейти к тому, что откладывал до последней минуты: – Сава? – Да, – шепнул он. – Пообещай мне что-то. – Если что-то, то обещаю, – улыбнулся Савелий. – Если однажды тебя вызовут для вопросов о той дуэли, скажи, что не знаешь, где я провел ночь и утро, хорошо? Я не хочу тебя впутывать. – А могут быть вопросы? – тотчас насторожился Сава. – Дуэли вне закона, и уж тем более офицерские, поэтому Филатьева и его противника может ждать серьезное наказание в случае открытия всей правды. Секундантов не наказывают, – поспешил прибавить Михаил. – Обо мне могут спрашивать для... – он несколько замялся, – общего ведения дела. Пожалуйста, скажи, что ничего не знаешь. Я почти уверен, что до подобных бесед не дойдет, но если случится... – Но как же я могу лгать господам офицерам, если знаю правду? – Савелий приподнялся на локте, заглянул внимательно в блеснувшие отчаянием зеленые глаза и вдруг, искривив губы в хитрой улыбке, продолжил: – Я же знаю, что ты был всю ночь в кафешантане с Хвощевым и Костей.