Трещина в скорлупке

На будущий день, накануне отправления из Зальцбурга в Петербург, Савелий в последний раз посетил гостиную Миролюб-Воздвиженского. В качестве прощального жеста Сава обещался зачитать свой рассказ, ставший итогом участия в кружке, и ввиду исключительности этого события молодого литератора вызвались поддержать Михаил и даже Константин. Поначалу Сава отнекивался, но братья Измайловы были до того непреклонны, что пришлось им уступить. К тому же, Миролюб-Воздвиженский не возражал против зрителей, если они не вмешивались в дискуссии, чего ни Миша, ни, тем более, Костя делать не собирались, да и Сафронова можно было уже не опасаться. При встрече в гостиной Михаил совершенно спокойно и даже с обычной приветственной улыбкой поздоровался с Андреем за руку. Сава заметил, что тот был удивлен появлением Измайловых, хотя и скрыл свою растерянность, не стушевавшись перед Михаилом. А вот сам Савелий жутко нервничал, выходя для чтения в центр. Он заранее попросил Миролюб-Воздвиженского начать встречу кружка со своего рассказа и отнюдь не из тщеславия, но из одной только тревоги, которая в противном случае затмила бы собою все прочие чувства и не дала бы сосредоточиться ни на чем, кроме заветного выступления. Сава впервые в жизни читал вслух собственное сочинение и впервые делился творчеством с независимой публикой, а потому, поймав на мгновенье подбадривающую Мишину улыбку и заинтересованный Костин взгляд, испытал настоящее облегчение оттого, что он здесь не один. Рассказ был посвящен молодому аристократу, романтику и мечтателю, который с раннего детства грезил о приключениях, путешествиях в дальние страны, заморских чудесах и открытиях и рвался прочь от удушливой трясины будней. Однако положение в обществе и жизненные обстоятельства всячески препятствовали аристократу. Сперва разорилась его семья, затем умер отец, и герой был вынужден перенять управление имением и делами, а также присматривать за матерью. Служба, быт, необходимость выезжать в свет и поддерживать отцовские связи отнимали у героя практически все время, все физические и душевные силы, изматывали его, прибивали к земле, и, чем старше он становился, тем меньше оставалось в нем вдохновенья и свободы для творческих порывов, мечтаний и сумасбродных авантюрных планов, коими так обильно полнилась его юность. Герой чувствовал себя несчастным, смертельно усталым, окованными путами рутины, неспособным остановить бег времени, окунуться в себя самое, изучить себя и свои желания и исправить ставший привычным жизненный уклад. Наконец равнодушие героя дошло до той глубины отчаянья, что он поддержал идею матери жениться на соседской дочке, симпатичной, но ветреной княжне, ради продолжения своего славного рода. И вот, накануне того дня, когда герой должен был явиться в соседский дом с предложением руки и сердца, он неожиданно повстречал в одной из петербуржских гостиных путешественника, недавно воротившегося из Китая. Главная изюминка вечера, путешественник ярко и запальчиво описывал свои приключения, рассказывал невероятные случаи, показывал собравшимся свой путевой дневник и раздавал причудливые сувениры. Аристократу досталась погремушка: небольшой барабан на палочке с двумя подвешенными металлическими шариками, которые били в барабан, если его повертеть. Погремушка была расписана иероглифами и необычными росчерками рисунков, и аристократ, точно ребенок, был совершенно ею заворожен. Всю ночь он бодрствовал и, сидя подле окна, раздумчиво вертел на палочке свой китайский барабан, выбивая из него быстрый низкий перестук. Наутро аристократ уехал в Пекин. Он не сделал предложение княжне, все дела передал по почте управляющим, а сам отправился в кругосветное путешествие. Он был в Китае и Японии, в обеих Америках, в Австралии и на островах Тихого океана. Он забирался на заснеженные горные вершины и путешествовал с караванами по иссушающим пустыням. Он приобщился к индийским религиям, участвовал в племенных африканских танцах, видел кайманов в Амазонке и снежных барсов в Сибири. Вернувшись домой, он издал свои путевые дневники и прославился в считанный месяц. Он стал почетным членом Русского географического общества, приглашенным лектором Императорского Санкт-Петербургского университета, он регулярно проводил в своем доме тематические встречи и увлекательно повествовал о разных странах, показывал фотографические карточки, а также готовил молодых искателей приключений к возможным трудностям и опасностям. Однажды совершив кругосветное путешествие, аристократ регулярно выезжал из России и не давал огню в своей душе погаснуть. Он прожил долгую, счастливую жизнь, а на закате дней завещал свои научные наработки, коллекцию ценностей и все свое состояние на благо географической науки. Родственники аристократа были тем страшно расстроены и долгие годы поминали его эгоистом и дураком. Кончив читать, Савелий поймал себя на том, что от волненья даже запыхался. Холодные пальцы свело от судорожного сжатия листов: Сава очень боялся, что случайно выронит один, нагнется поднимать, за ним посыплются другие – и тогда все пропало. Но даже звон в ушах не успел еще стихнуть у молодого литератора, как в гостиной послышались аплодисменты. Начал их, конечно, Миша, чтобы избежать убийственно тяжелой паузы меж концовкой рассказа и реакцией слушателей, а за ним уже подтянулись и остальные. Савелий понемногу приходил в себя, восстанавливал дыхание, чуть кланялся направо и налево, повторяя со скромной улыбкой: «Спасибо», «Благодарю», «Большое вам спасибо». Все внутри ходило ходуном. Он видел, что публика его пришла в ажитацию и значительное смятение. Весь дальнейший план встречи пошел коту под хвост, ибо полемика, разразившаяся в гостиной после выступления Савелия, не утихала до самого конца отведенного кружку времени, и даже Миролюб-Воздвиженский в конечном счете бросил попытки восстановить порядок. Участники кружка разделились на тех, кто поддерживал решительность аристократа, и тех, кто в самом деле счел его эгоистом, прожившим жизнь в свое удовольствие, не заботясь ни о семье, ни о потомстве и наплевав на праведный долг продолжить дело отца. Будучи автором, а потому предвзятой стороной, к тому же довольно робкой, Савелий не вступал в дискуссии, если к нему не обращались с прямым вопросом, хотя в глубине души испытывал истовый восторг оттого, что его история, его попытка совместить романтизм и реализм, как просил Миролюб-Воздвиженский, вызвала такой бурный и живой отклик. Но наибольшей наградой для Савы стала ласковая, все разгадавшая Мишина улыбка, тихие слова его, шепотом на ухо: «Ты молодец», и вслед за ними – незаметный, теплый поцелуй в мочку. Константин лаконично отозвался о Савиной идее как «цепкой», однако, несколько помедлив, расщедрился на более многословный отзыв, к счастью, положительный. Под конец младший Измайлов даже одарил Саву похвалой и пожелал успехов на литературном поприще. – Мои впечатления превзошли ожидания, – с искренним дружелюбием добавил Костя. Вопреки развернувшимся спорам, участники литературного кружка провожали Савелия трогательно и сердечно. Миролюб-Воздвиженский даже обнял его, заявив, что безмерно рад знакомству и что надеется поддерживать сношения по переписке. Кто-то достал припасенные бутылки холодного шампанского, закуски, эклеры, и проводы сами собой перетекли в дружеские посиделки, растянувшиеся чуть не до самого вечера, когда наконец Михаил осторожно, но настойчиво намекнул Саве и особенно изрядно нагрузившемуся Косте, что завтра поезд. Напоследок, пользуясь всеобщей суматохой, неожиданно возникшей оттого, что старший Измайлов, пренебрегая запретом на участие в дискуссиях кружка, вступил в спор с Миролюб-Воздвиженским о литературе, Савелия выловил Андрей Сафронов. Они отошли на пару шагов от стола и битвы титанов. – Вы, может быть, на меня рассердитесь, что я вас увел вот так, из-под носа... – корнет быстро стрельнул глазами в Михаила, – но мне хотелось выразить восхищение вами. Вами и рассказом. Вашим рассказом. – Спасибо, Андрей, – Савелий расплылся в благодарной улыбке. – Я очень рад, что мы с вами познакомились, Сава, – продолжил Сафронов, как-то неловко опуская глаза и потянувшись во внутренний карман мундира. – Наши встречи здесь и в библиотеке показались мне очень... очень плодотворными. – Да что вы, Андрей, зачем так официально? – Савелий воодушевленно потрепал его по плечу. – Я взаимно рад, что мы с вами сошлись, и благодарен вам за то, что вы привели меня в кружок, за все, что вы сделали для меня и, особенно, для Миши. Михаила Дементьевича, – быстро поправился Сава. – Вы стали мне добрым товарищем, Андрей. Несмотря на первичные... трудности. – Да, это уж точно, – хмыкнул Сафронов, вынимая из внутреннего кармана запечатанный конверт. – Хорошо, что я и ротмистр Измайлов разрешили все наши недоразумения. Савелий энергично закивал, а Сафронов вдруг улыбнулся: – Вы были прекрасным недоразумением, Сава. И прежде чем тот успел опомниться, корнет протянул конверт со словами: – Я написал стихотворенье. Хотел поделиться с вами. Вы только сейчас не вскрывайте. Вы лучше после, дома. Или в пути, хорошо? – Да, хорошо, – несколько растерянно отозвался Савелий. – Но... я не смогу сообщить вам свой отзыв. – О, это излишне. – Да что вы? – изумился Сава. – Скажите мне ваш адрес, и я непременно... – Право, не стоит, – мягко, но решительно перебил Сафронов, подавая Савелию руку. – Всего вам доброго, Сава. Будьте счастливы. Мне нынче пора. Он покинул квартиру Миролюб-Воздвиженского в одну минуту, не попрощавшись толком ни с хозяином, ни с участниками кружка. Сава только диву давался такой поспешности и, не сдержавшись, вскрыл письмо еще до того, как Миша кончил свой литературный спор. Стихотворенье оказалось красивым и безнадежным признанием в любви. И как ни корил себя Сава за слепоту, как ни раскаивался в ложных надеждах, которые невольно сообщал Андрею дружескими порывами, особенно давешним, перед собраньем в офицерском клубе, как ни терзался невозможностью ободрить безответно влюбленного, зная на собственном горьком опыте, что за мука такие чувства, – он больше никогда не встречал Андрея Сафронова и ничего о нем не слышал. Обратный путь из Зальцбурга в Петербург, места пересадок и даже интерьеры купе в точности соответствовали путешествию, проделанному с месяц тому назад, однако сейчас Савелий, вспоминая себя прошлого, не переставал удивляться. Каким он был тогда напуганным, как шарахался от Кости, как тревожился из-за ссор братьев, как плакал ночью, забившись в угол, – он и не верил нынче, что был однажды таким. Теперь они с Мишей то и дело врывались к Косте, прерывали его чтение, или сон, или отдых в нарциссическом одиночестве, или чем еще он там был занят, и тормошили младшего Измайлова смехом и подтруниваньем до тех пор, пока он ни приоткрывал свой цокающий футляр и ни выбирался из него наружу. Втроем они часто заводили шуточные споры, Михаил и Константин учили Савелия распространенным карточным играм, а тот пару раз, расхрабрившись, читал им свои рассказы. В купе обязательно крутился и Шарли: Саве и Михаилу очень нравилось наблюдать взаимные чувства Константина и его пухлого рыжебокого друга. Косте даже удалось обучить Шарли нескольким командам, а это было однозначным свидетельством безумной собачьей любви. В иное время, разморившись дорогой, Савелий с Михаилом не навещали Костю и проводили время у себя в купе, надежно затворив дверь и оставив за нею всю суетность грохочущего поезда. Сава любил их с Мишей уединение, доверительную интимность и уют, проникновенность разговоров, неспешную близость... И было так хорошо, утолив страсть, лежать под одеялом обнаженными, провожать полусонным взором плывущие за окном пейзажи, затем прильнуть к горячей, спокойно дышащей груди, ткнуться носом в шею, вздохнуть разнежено и услышать над ухом ласковый смешливый шепот: – Щекотно. Они не говорили о чувствах, не обменивались признаньями, но во весь путь не разлучались и льнули друг к другу, как юные влюбленные. Подъезжая к Петербургу, Савелий неожиданно уловил перемены в Косте, которые показались ему настораживающими. Хотя младший Измайлов всегда держался хмуро и задумчиво, так что требовалось приложить немало усилий, дабы его растормошить, нынче он казался как-то особенно напряженным. Сава заволновался, что это их с Мишей вина и что они перегнули с колючими шутками и вторженьями в Костино уединение, и не преминул поведать о своих наблюдениях Михаилу. Тот отреагировал с присущим ему спокойствием и утешил Савины переживанья, заявив, что на Костю подобным образом влияет перемена обстановки и неизвестность собственного будущего. Слишком поздно оба они осознали, что Михаил заблуждается, а Савелий не зря тревожится о состоянье Константина. Когда поезд, кряхтя и тужась дымом, завершил финальную остановку на Царскосельском воксале и троица сошла на перрон, у вагона среди встречавших их ожидала женщина. Высокая, изящная, безупречно элегантная, она была облачена в креповое траурное платье и маленькую черную шляпку с ниспадающей на лицо вуалью. Увидев эту фигуру, в черном цвете похожую на один лишь силуэт, Михаил в мгновенье ока ощетинился. Костя затаил дыханье. Савелий похолодел, все поняв. Это была Дарья. Появление ее здесь оказалось до того неожиданным, что все застыли немой сценой. Стоя меж Михаилом и Константином, Савелий чувствовал от первого сотрясенье готового извергнуться вулкана, а от второго – обледенелость пред надвигающейся вьюгой, и в такой обстановке совершенно не мог понять, что испытывает сам. Пусть Дарья, находясь в связи с Константином, отнюдь не собиралась покидать семью Измайловых, Сава никогда не думал о том, что однажды может повстречать бывшую супругу Миши лицом к лицу. Хотя первоначально лицом к лицу не получилось: вуаль плотно скрывала черты Дарьи, даже когда она приблизилась к братьям Измайловым и Савелию. Походка ее была плывущей, грациозной и, наверное, неслышной. Дарья несла себя с достоинством и нынче, в черном крепе, старалась еще подчеркнуть свою гордость. На Михаила с Савелием она и не смотрела: лицо ее под черной вуалью, фигура, поза были обращены безотрывно к одному только Константину, который не медля, едва Дарья подошла к нему, протянул ей навстречу руки: – Даша! Сава впервые видел его таким взволнованным. – Молчи, – вдруг шепнула она, напрочь пропустив приветствие. Тонкая ручка выскользнула из черной перчатки и доверительно вложилась в руку Константина. – Ты видишь, что я решилась. – Решилась? – растерянно, боясь собственного счастья, переспросил Костя. – Отчего ты в трауре? Что стряслось? – Я в трауре по своей изломанной жизни, – с придыханием прошелестела Дарья, склоняя голову. – Я на все для тебя согласна, на любой позор, быть нам с тобою навеки проклятыми и гореть нам в адовом котле. – Знакомься, Савелий! – насмешливо провозгласил Михаил. – Дарья Кирилловна Клементьева, бывшая княгиня Измайлова! И будущая, вероятно, тоже. Константин обратил к брату молящий взгляд. Всегда дерзкий, самоуверенный и язвительный, нынче Костя казался робким мальчишкой. – Ты сообщил ей о нашем приезде? – все с той же иронией обратился к брату Михаил. – Не могли дотерпеть до дома? Или хоть номеров? – Миша! – не сдержался шикнуть Савелий. Как бы то ни было, слова старшего Измайлова были злыми, а Костя любил Дарью всерьез и так же всерьез переживал об отношении Михаила к их связи. Но оказалось, что Дарья не из тех, кто будет молча сносить обиды. Незаметно сжав пальчиками руку Константина, она высвободилась, после чего неторопливо подняла с лица вуаль и обернулась к бывшему мужу с совсем иным, чем давеча, тоном: – Доброго дня тебе, Измайлов. Прозвучало сие как оскорбление, и Михаил, саркастично усмехаясь, отреагировал на него театральным поклоном. Савелий же попросту оторопел, но не от слов Дарьи, а оттого, какой она оказалась красавицей и сколько живой, кипящей силы духа было в ее красоте. Черты ее были правильными, все линии – ровными. Это было лицо аристократки: благородной, уверенной в себе женщины, много повидавшей, имевшей опыт. Лицо ее казалось бы прекрасной фарфоровой маской, холодной и затвердевшей, если бы не глаза цвета облитого солнцем янтаря, что жглись неподдельным сверкающим чувством, отогревая строгие черты. Прежде знававший только общество Мари и ее подруг, Савелий был сражен одновременной моложавостью и зрелостью этой женщины. Дарья не просто лучилась красотой – она подавляла ей окружающих. – А ты, Измайлов, все никак не уймешься? – Дарья прищурилась, и голос ее запорхал в воздухе, что лезвие клинка. Она говорила мелодично, бархатисто, Савелию пришел на ум даже такой эпитет, как вкусно. – Думаешь, я до смерти должна исстрадаться? Так не будет такого. Брат тебя любит, щадит. Скрывал от тебя для твоего же блага. Хотя после всего, что ты сделал, мы не обязаны пред тобой объясняться. И мнение твое меня уж точно не волнует. А если на свадьбу к нам не явишься – так мы тебя и не звали. Савелий ахнул от дерзости этой речи, но Михаил не был впечатлен и лишь улыбнулся: – Готовилась, да? Репетировала? – Нужен ты мне. Савелий и Константин беспомощно переглянулись. – Делайте вы что хотите, – Михаил равнодушно махнул рукой. – Женитесь, не женитесь. Мне плевать. У меня своя жизнь, у вас своя. И ты мне, Дарья, теперь, кажется, никто. – О, да ты, я гляжу, тоже готовился, – просветлела она. – Я знать не знал, что ты задумала для нашего приезда целое представление. Получилось довольно бездарно. – Ты смешон, Измайлов, если надеешься вот этим меня уязвить, — холодно перебила Дарья и вдруг перевела глаза прямиком на Савелия. – А это что тут у нас? Отшагнув от Константина, она приблизилась к заиндевевшему Саве и медленно-медленно обошла его кругом, рассматривая, что редкую диковину. По губам ее блуждала едкая улыбка, а взгляд сверкал насмешкой. Савелий не мог и шелохнуться, его попросту пригвоздило к месту. Ко всему прочему, Дарья была практически одного с ним самим росту, что также не прибавляло Саве уверенности. – Смешон, да еще и банален, Измайлов, – весело заявила Дарья, кончив осмотр. – Это вот ради него ты запросил развод? – Это тебя не касается, – в тон ей ответил Михаил. – Здравствуйте, юноша! – Дарья протянула Савелию руку. – Княжна Клементьева, рада знакомству! – Князь Риваль, к вашим услугам, – сквозь зубы процедил Сава и, уже дернувшись склониться, как положено, к ручке, вдруг осекся и попросту ее пожал. Дарья удивленно приподняла брови. – Я прежде не слышала о вас, месье Риваль. Так вы, стало быть, мастер разрушать чужие браки? – Дарья! – в один голос одернули ее Михаил и Константин. – Ну чего распетушились? – улыбнулась она. – Я хочу поблагодарить милого месье за его смазливое личико и прочие привлекательности, благодаря которым я избавилась от скучного чудовища и обрела возможность изведать счастье. Михаил уже открыл для ответа рот, а Константин сделал шаг к Дарье, чтобы покончить с этим совершенно провальным свиданьем, как тут Савелий сухо вымолвил: – Полагаю, при подобном нахальстве, сударыня, ваше счастье продлится недолго. Всего хорошего. Вслед за тем он развернулся и, нервно поддернув поводок Шарли, зашагал к зданию воксала. Первоначальная яростная возбужденность от неожиданного выпада миновала довольно скоро, и Савелий начал чувствовать, что приходит в себя, когда еще даже не покинул Царскосельский воксал. Он как-то разом понял, что побег его был вспышкой ребячества, что он упустил возможность как следует изучить Дарью и, главное, что Миша не сможет его нагнать даже при всем желании. Посему, вздохнув, Сава остановился, развернулся и стал высматривать Измайлова в толпе. Тот, к счастью, обнаружился скоро. Взволнованный, он шагал по залу ожидания один, неизвестно где разлучившись с Константином и Дарьей, и явно торопился, отчего куда сильнее, чем обычно, припадал на больную ногу. Сава заметил его первым и, немедленно испытав чувствительный укол совести, пошел навстречу, осторожно, но настойчиво поддергивая за собою Шарли, вдруг придумавшего упираться и ворчать. Очевидно, псу передалось тревожное состояние хозяина, и он раскапризничался. – Перестань, Шарли, – шикнул Сава, забыв перейти с русского языка на французский, который действовал на пса более эффективно. Шарли скосил на хозяина хмурый взгляд, передернул ушами и гордо отвернулся. Тащить его дальше было бесполезно, для рук он стал уже слишком большим и тяжелым, а потому Савелий сдался и пристыженно ждал, пока Михаил сам его найдет. – Сава! – едва увидав в толпе свою пропажу, воскликнул Измайлов и заторопился еще хуже прежнего, теперь совсем не скрывая хромоты. Муки его резали Савелия без ножа, и, вновь потянув за собою Шарли, он все же сократил разделявшее их расстояние. – Миша, я это зря... – начал было он при встрече, но Измайлов перебил: – Как ты? Все хорошо? Она злая, Сава, ты к этому не был готов. Мне жаль, что тебе пришлось с нею встретиться. Я не ожидал такого поворота. Черт знает что Костя себе позволяет. – Что? – Савелий поначалу и не понял Мишиных тревог. – О, нет-нет, я не в обиде. Я был удивлен, все случилось... внезапно, – он несколько помедлил. – Признаться, я так себе ее и представлял. – Ехидной и злобной? – Обиженной, – поправил Михаила Сава. – И красивой. Она знает себе цену. – О, это уж точно, – саркастично хмыкнул Измайлов. – Иная и не была бы тебя достойной, – глубокомысленно заключил Савелий. – Должно быть, в ней всегда чувствовался характер. Немудрено, что Костя влюбился. – Ты в самом деле не сердишься? – Михаил недоверчиво нахмурился. – Ну что еще она могла сказать? – Савелий пожал плечами. – Я для нее тоже мальчик Измайлова. Я уже понял, что мне со всеми нужно попотеть, дабы развеять это предубеждение. – Сава... – Михаил расстроенно вздохнул и потянулся, чтобы коснуться до его руки. – Я зря ей нагрубил в ответ. Не знаю, что на меня нашло, – раскаялся Савелий. – Ты защищался. – Да, но... Это неправильно, нужно быть выше этого. К тому же, она невеста Кости, женщина, в конце концов, а я на женщину напал. Отвратительно. Михаил недоуменно приподнял брови, а после свел их к переносице. – Я тебя не узнаю. – А ты думал, что я за тридевять земель убегу и разрыдаюсь? – Сава недовольно сощурился. – Ну... про тридевять земель я не думал, – Михаил улыбнулся хвойным взглядом. – Я тебя не виню за слабости. Я лишь знаю, какой ты ранимый, и боялся, что слова Дарьи тебя задели. Она непростая натура, своенравная, колючая, особенно с незнакомцами, особенно с возлюбленными ее бывшего мужа. – Ты думаешь, она до сих пор любит тебя, а не Костю? – спросил Савелий. Он вдруг поймал себя на том, что совсем не чувствует ревности. В сердце поселилось что-то неуместное, чудное, похожее на жалость. Михаил неопределенно повел плечами: – Я никогда, кроме того первого лета, не замечал ее ко мне любви. Костя поведал о том, что она приезжала в Майкоп после моего ранения и что в слезах молила врачей мне помочь, но это все так... – он помедлил, пытаясь подобрать слово, – зыбко. Я однозначно верю в то, что она использует моего брата из мести. – Брось, Миша, у них же чувства, – вступился за Костю Савелий. – Чувства, – фыркнул Измайлов. – Ты видел, что было у вагона? Думаешь, она бы стала наряжаться в траур, разыгрывать все это шапито и твердить про свою поломанную жизнь и адское пламя, не будь там меня? Сомневаюсь. – Я совсем ее не знаю и никогда не видел их вместе с Костей, за исключеньем пары минут на перроне, но, Миша, пожалуйста, дай им шанс, – Сава вспомнил ту ночь, когда Константин впервые раскрылся и поведал о том, что тяготит душу. Постоянный страх потерять старшего брата или любимую женщину из-за необходимости выбора меж ними мучил его так сильно и так жестоко высасывал из него любую радость, что Савелий не мог не встать на защиту: – У Кости почти нет близких. Он любит Дарью. Действительно любит. Я знаю, с каким отчаяньем привязываются одинокие люди, как они отдают себя тем единственным, кто дорог. Михаил слушал его, поджав губы. – Хотя бы попробуй принять их, Миша. – Да причем здесь мое принятие?! – всплеснул руками Измайлов. – Я ее знаю, она поиграет Костей и вышвырнет его так же точно, как швыряет всех прочих поклонников. Только он еще, ко всему прочему, будет привязан к ней за свои рога законным статусом мужа и никуда не сможет деться от своего позора. Пока я пытаюсь это растолковать, они поженятся и все уже будет кончено. – Где они сейчас? – Куда-то уехали, я не знаю, – отмахнулся Михаил. – Может, прямиком в церковь. – Он позвал ее сюда, чтобы помириться, ты разве не понимаешь? – Да как можно... – Миша, – мягко, но настойчиво оборвал Савелий. – Он хочет, чтобы вы наконец помирились. – Я не хочу с ней мириться, – упрямо заявил Измайлов. – А вдруг ты ошибаешься? – продолжал напирать Савелий. – Вдруг она в самом деле его любит? Ты разве не можешь ошибаться? Ты разве всегда знаешь душу другого? Ты представляешь Дарью такой, какой знал сам. Но с Костей она ведь могла измениться, ведь так? Михаил ничего не стал отвечать. Только глаза отвел в сторону. – Может быть, вам стоит встретиться вместе? – предложил Савелий. – Попробовать еще раз, в спокойной обстановке, чтобы ты увидел их вдвоем. Костя этого очень хочет, я знаю. – Сава... – наконец не выдержал Измайлов, поморщившись притом, как от укола. – Я понимаю, что ты пытаешься до меня донести. Я понимаю Костю. Я ему сказал там, в Зальцбурге, что для меня всего важнее его счастье. Но я не могу. Пока не могу. Я вижу ее, и все в душе клокочет. Я боюсь, что она уничтожит Костю, а я не успею его спасти. В нынешнем своем состоянии единственный компромисс, который я вижу, – это молча уехать в Тифлис и не мешать их счастью. Дай бог, чтобы это было счастье. – Мы никуда не уедем, пока ты с ними не встретишься, – с внезапной строгостью отрезал Савелий. – Или ты встречаешься с Костей и Дарьей, или я не еду ни в какой Тифлис. – Что?! – у Михаила так и челюсть рухнула. – Ты всерьез?! – Да, всерьез, – кивнул Сава. – А если я скажу, что уеду без тебя? – Поезжай. – И ты просто меня отпустишь? – Да, я просто тебя отпущу. – Из-за Кости и Дарьи? – Не только из-за них, – ответил Савелий. – Еще из-за того, что боюсь оставаться на другом конце империи с человеком, который не желает искать компромиссы и принимает только одну правду: свою. С минуту Михаил не мог оправиться от потрясения, а после растерянно улыбнулся: – Тебя покусал кто-то? Верни мне моего Саву. – Ну Миша! – Савелий мгновенно сбросил давешнюю жесткость. – Ты вечно, вечно все испортишь! Поняв, что угрозы были притворными, Измайлов глухо и с облегчением засмеялся: – Больше так не делай. Ты мне совсем не нравишься злым. – Я надеялся, что это подействует! – разочарованно признался Савелий. – И ты бы в самом деле отправил меня одного в Тифлис? – Нет, конечно! – воскликнул Сава. – Но я очень тревожусь о Косте и верю в то, что его любят искренне. И я хочу, чтобы ты тоже... – Ох, боже всевышний! – простонал Измайлов, сдаваясь. – Хорошо! Я встречусь с ними до нашего отъезда. В спокойной обстановке. Ты рад? – Очень, – Савелий привстал на цыпочки и, забыв о том, что они посреди воксала, быстро чмокнул Михаила в щеку. Тот даже и не подумал отпрянуть, а, напротив, разомлел, что довольный кот. Решив несколько передохнуть с дороги, они отправились в квартиру Измайлова на углу Садовой улицы и Мучного переулка. Михаил собирался сообщить хозяйке об отъезде в Тифлис, а Саве было нужно забрать неподъемный скарб, посланный тетушкой и благоразумно оставленный перед отбытьем в Зальцбург. На квартиру, в спальне которой произошло бесповоротное событие, Сава возвращался с щемящим чувством. Несмотря на то что настоящее было позже, в ночь после именин, Мишину квартиру он отчего-то считал именно тем местом, где все случилось в первый раз. Измайлов, конечно, не был таким сентиментальным и по прибытии на квартиру вел себя буднично: кинул сумку на диван, повесил в гардероб мундир, сгреб с кровати разбросанные еще Костей книжки и, расслабленно повалившись на перину, блаженно вздохнул. На Саву же вдруг накатила сентиментальность. Оставив свой саквояж у порога, он аккуратно прошел в спальню, присел на постель и подобрался к Мише ластящимся котенком. – Ты что? – удивился тот, приоткрыв один глаз. – Люблю тебя, вот что, – прошептал Савелий. Измайлов повернулся к нему с улыбкой и, ответив мягкому поцелую, возвестил: – С тобою точно что-то приключилось. – Ты разве не вспомнил? – притворившись разочарованным, спросил Сава. – Конечно, вспомнил, – с серьезным видом кивнул Михаил. – А что именно? – Миша! – Савелий шутливо пихнул его в плечо. – Это же та квартира. – Та... – Измайлов напряг память. – Ну да... пожалуй... та. – Ох, ну что за человек! – недовольно воскликнул Сава. – Выходит, только мне важны все наши первые, все главные события, только я их оберегаю и чту, а ты... – Я все помню, – мягким урчаньем перебил Измайлов. Глаза его сияли, что летний росистый луг. – Ты меня здесь сделал очень счастливым. Ну и я тебя, что греха таить, тоже. После этого он со звонким смехом перекатился на спину, пытаясь увернуться от нападений Савы. Привлеченный шуточной возней, на кровать запрыгнул и Шарли, который принялся скакать вокруг Савелия и Михаила, задорно тявкать, припрыгивать и всеми способами проситься в игру. Измайлов, веселясь, притянул пса к себе, потеребил меж ушами, опрокинул на спину и принялся щекотать по пузу. Сава помогал ему, да еще и нежно ворковал с Шарли по-французски, так что ошалевший от любви и внимания пес только успевал поворачиваться то к одному, то к другому. И после, угомонившись, Савелий с Михаилом еще долго оставались одетыми в постели, лениво поглаживали по рыжим бокам развалившегося меж ними Шарли, уже разомлевшего и сонного, и тихо обсуждали предстоящий переезд в Тифлис. На ужин Измайлов пригласил Саву в известный фешенебельный ресторан на Гороховой улице и даже слушать ничего не захотел про неподобающий вид, усталость с дороги и «давай попросту купим булочек». Сперва они прогулялись с Шарли до Гостиного двора и его окрестностей, точно степенная супружеская пара, а после, вернув пса домой, отправились в Гороховую улицу. Савелий не мог не тревожиться о Мишиных финансах и на всякий случай прихватил немного из своих, надеясь, что прибегать к их помощи в открытую не придется. Опасения, впрочем, оказались напрасны: Измайлов держался уверено, денег у него хватило, и вечер прошел замечательно. Возвращаясь по оживленной, несмотря на поздний час, и расцвеченной мириадами фонарей Гороховой улице, Савелий чувствовал себя заново влюбленным. Хотелось прижаться к Мише, взять его под руку, приклонить голову к его плечу. Жаль, что в центре Петербурга такие нежности были непозволительны. Зато на квартире уже никто не мог увидеть их и осудить, а потому, едва переступив порог, Савелий и Михаил, не проронив ни слова, шагнули друг к другу в объятья. Они не зажигали свечей, боясь нарушить трепетность минуты, и добирались до спальни по одному только блеклому свету луны. Ласки их были неспешными, тесными, полными самозабвенного наслаждения. Одежды снимались спокойно, чтобы еще продлить удовольствие, и ткань с мягким шелестом скользила по чуткой коже, обнажая ее для прикосновений горячих и бережных рук, для поцелуев пересохшими губами. Измайлов аккуратно опустил Савелия на перину, перевернул на бок, точно как тогда в Зальцбурге, и, придвинувшись сзади, крепко обнял. Сава чувствовал, как прижимается к ягодицам набухшая твердость, и распалялся от собственной уязвимости. – Я не буду спешить, – прошептал Михаил, аккуратно отводя в сторону Савино бедро и направляя себя рукою. Савелий смог только кивнуть в ответ. Он с ума сходил от Мишиного голоса во время близости. Они слились в одно с тихим общим выдохом, застыли на мгновение так, Сава прикрыл глаза, запрокинув голову, и Михаил, поймав его губы своими, начал плавно двигаться. Медленная пытка, возможность наслаждаться каждым движеньем, качаться вместе на спокойных волнах, темная духота спальни, единение тел, шепот на ухо, мягкие, глубокие поцелуи, сплетшееся дыханье, блеск глаз и ласковые, умелые поглаживания по разгоряченной плоти – от всего этого голову у Савы сладко кружило. Он погибал в руках Измайлова и тотчас воскресал вновь, и это было так прекрасно, и продолжалось так долго, что можно было раз и навсегда потерять рассудок. И даже хотя той ночью страсть уступила любовности, завершенье было бурным, так что после оба в измождении упали на подушки, и еще несколько времени прошло, прежде чем они возвратились с небес на землю. Савелий чувствовал себя опустошенным и в то же время вознесенным, полным света и счастья. Сил не было даже шелохнуться, не то что говорить. На этой постели, где однажды все началось, и не могло случиться иначе. Сава скосил глаза к Мише, который, кажется, переживал то же самое, и, улыбнувшись, придвинулся к нему поближе. Они обнялись, накрылись одеялом и, обменявшись тихим поцелуем вместо пожеланья доброй ночи, уснули в считанную минуту и спали, не меняя позы, до первых солнечных лучей, когда вновь, уже в разомлевшей полудреме, ласкали друг друга под одеялом. На будущий день, влюбленные и одурманенные своей любовью, Савелий с Михаилом отправились с прощальным визитом в Петергоф.