Трещина в скорлупке

Савелий был так пьян, что не помнил, как оказался дома в постели, а, проснувшись будущим утром, решил, что Костя с Дарьей ему пригрезились. Часы показывали почти половину одиннадцатого: неслыханное время! Он давно уже должен дежурить у Миши и помогать сиделке собирать его на утреннюю прогулку. Сава намеревался резво соскочить с кровати и отправиться в первый этаж, но при малейшем движенье голова мучительно загудела и потянула юношу обратно на подушки. Тогда же он вспомнил, что поссорился с Мишей и ничего ему не должен. На то, чтобы очнуться и привести себя в порядок, у Савелия ушло больше часа. Сперва хотелось послать все к черту и выйти прямиком в шлафроке, но в последнюю минуту стало неудобно перед врачами и сиделкой. Их-то уж точно незачем впутывать в семейные неурядицы. Посему Савелий заставил себя заняться туалетом, облачился в сдержанный сюртучок, предназначенный для встречи посетителей, и наконец, чуть не в полдень, спустился в первый этаж. На мгновенье Саве показалось, что он в чужом доме: вся мебель была переставлена. Пока он пытался побороть изумление и сознать, что диван из гостиной второго этажа действительно стоит в гостиной первого этажа, а консоль с чайным сервизом, бывшая на его месте, виднеется сквозь открытые двери где-то на удалении трех комнат, мимо прошествовали рабочие с тяжелой цветочной кадкой, едва не толкнув жильца плечом. – А, проснулся наконец! – вдруг услышал он знакомый тон. Со стороны столовой приближался Костя: привычно деловитый, но, кажется, приветливый. Все-таки новоиспеченная чета Измайловых давеча не пригрезилась. – С добрым утром. – С добрым утром. Что здесь происходит? – закономерно вопросил Савелий. – Мы с Дарьей займем пару комнат, которые примыкают к Мишиной спальне. – Но гостевые комнаты находятся в другой части дома! – оторопел Сава. Дом в самом деле вмещал в себя небольшое гостевое крыло на случай приезда родственников, в первую очередь, Меньшиковых. – Да, ты чертовски прав, – в любимой саркастичной манере подтвердил Константин. – А еще эти комнаты невероятно далеко от спальни моего брата, ради которого мы приехали. – Почему ты... – Савелий проводил глазами очередного рабочего, который тащил пару табуретов. – Почему ты распоряжаешься в нашем с Мишей доме? Ты что, не мог дождаться, пока я проснусь? – А ты бы запретил мне переехать из угловых комнат поближе к брату? – поднял бровь Константин. – Конечно нет! – Так зачем терять время? – пригвоздил младший Измайлов. Савелий даже ахнул от такой вопиющей наглости. – Все, что не подходит по размеру или цвету, мы уносим во второй этаж, – сообщил Константин. – Так или иначе, там никто не живет. – Там живу я! – воскликнул Сава. – Судя по рассказам прислуги, там жил Миша до болезни, а все твои вещи внизу. – Я даже нынче ночевал во втором этаже! Боже всевышний, да зачем вы вовсе приехали?! Савелий тотчас пожалел об этом нечаянно вспорхнувшем риторическом вопросе. Прежнюю приподнятость духа и оживленность Константина как ветром сдуло. – Ты мне написал, что Миша тяжко болен, – свинцово медленно начал Костя. – Что он кашляет кровью. Что он упал в обморок. Что у него осложнения старой раны. Ты думаешь, я прочитал твое письмо и как ни в чем не бывало пошел пить чай? – Я не... – Савелий быстро заправил за ухо прядь волос, готовый провалиться сквозь землю. – Тем более, – продолжил младший Измайлов, – ты не справляешься. От этих слов Сава переменился в мгновенье ока и грозно вскинулся: – Я прекрасно справляюсь! – Ты сидел полураздетый ночью на улице и пил, – Константин покачал головой. – Ты не справляешься. Сава разъяренно фыркнул в ответ. – Можешь злиться сколько душе угодно, – бесстрастно отозвался Костя. – А где Дарья? – перевел разговор Савелий. – Отдыхает с дороги. – А у Миши ты уже был? – Нет. – Нет?! – Сава вытаращил глаза. – Что значит нет?! Ты здесь уже мебель двигаешь, а брата до сих пор не видал?! В эту минуту Савелий вдруг понял, что зацепил Костю за живое. Тот несколько стушевался, растерял свой давешний апломб, отвел взгляд и как-то неловко пояснил: – Он... спит еще. – Полдень на дворе, он не спит. Константин неопределенно пожал плечами. – Костя... Тот молчал. – Костя, он писал тебе? – Что писал? – нахмурил брови младший Измайлов. – Тогда, перед отъездом в Тифлис, из Прилучного? Вы с ним помирились? – Я... – Константин сверкнул темными глазами и гордо ощетинился: – Я не получал от него никаких писем. – Да что же это такое! – всплеснул руками Савелий. – Вы ничего не слышали друг о друге после того воксала?! Младший Измайлов потупился и, точно школьник, пойманный с невыученным уроком, буркнул: – Нет. – Боже мой! – Савелий даже за голову схватился. – Он очень мучился вашей ссорой, раскаялся, обещал мне, что извинится и примет твой брак с Дарьей. – Он принимает наш брак?! – Костя так и задохнулся, в мгновенье ока забыв про все прочее. – Я не знаю, – Савелий поспешил спустить младшего Измайлова с небес на землю. – Подожди... Выходит, что вы приехали, даже хотя не помирились с Мишей? Константин уверенно кивнул. – И даже хотя он называл Дарью падшей женщиной? Вновь кивок. – После того, как он чуть от тебя не отрекся? И не извинился? – Сава, он мой брат, – остановил его Костя. – Никакие ссоры этого не меняют. – Да, ты прав, – тихо ответил Савелий. Поступок Константина восхитил его до глубины души, и несколько времени Сава так и стоял оглушенный, пытаясь справиться с ускользающими мыслями. Костя с Дарьей преодолели целую страну, дабы быть рядом с Мишей, невзирая на то, что он едва их не проклял. Такая самоотверженность казалась сильнее даже Майкопа. Да и какие могут быть ссоры во время болезни? Как можно злиться на того, кто не владеет собою и страдает нервами? – Я скажу ему, что вы с Дарьей приехали, хорошо? – Сава ободряюще коснулся до Костиного плеча и, повернувшись, отправился к Михаилу. Тот не спал, но и не лежал, как прежде, уныло отвернувшись на бок и спрятавшись от всех в тяжелом одеяле. Подушка была приподнята, Измайлов сидел, навалившись на нее спиною, и, судя по измучанному выражению его лица, по черным синякам под глазами, по колкому несчастному блеску в мутно-зеленых глазах, Савелий без труда догадался, что он провел без сна и всю давешнюю ночь. Однако еще прежде, чем юноша успел ощутить болезненный укол совести, Михаил подался вперед: – Сава... На мгновение Савелию показалось, что он хочет встать – до того отчаянно он потянулся навстречу. Испугавшись за него и вмиг представив в красках его возможное паденье, Сава метнулся к постели и, без промедлений схватив Михаила поперек корпуса, воскликнул: – Ты что?! С ума сошел?! – Сава... – вместо ответа Измайлов вдруг сомкнул руки у него на талии и потянул к себе на кровать. Оторопев, Савелий не стал противиться. Сердце принялось разгоняться, что на скачках, и кровь забурлила быстро и горячо, где-то даже в кончиках пальцев. – Я давеча... – начал было Савелий, но Михаил не дал ему договорить и, помотав головой, принялся покрывать его лицо быстрыми поцелуями. Сава задохнулся от неожиданности и трепета этого порыва. Все мысли вылетели у него из головы. Как давно меж ними не случалось такой любви! Как же он скучал по этой нежности: милой, почти целомудренной и в одночасье чувственно-сладостной – Мишиной нежности. – Ты что? – едва успевал выдохнуть Сава меж поцелуями. – Что такое? Он был так счастлив, еще чуть-чуть – и сердце бы лопнуло. А Михаил все целовал и целовал его, гладил по рукам, по щекам, прижимал к себе, как в припадке, и дышал так часто и надрывно, словно эта ласка была для него высшим блаженством и вместе с тем высшим мученьем. – Мишенька... – только и приговаривал Савелий, – мой родной... – Ты хранишь мои письма? – вдруг спросил Измайлов, отстранившись. В глазах его полыхал огонь, а на лице смешались в багряном румянце все чувства разом, словно наконец прорвавшись потоком сквозь корку намерзшего за время болезни льда. – Конечно, храню, – Сава растроганно погладил его по щеке. – Разве ты не хранишь? Измайлов схватил руки Савелия, осыпал их поцелуями и ответил: – Все до единого. – Ты прости, что я давеча так... – придвинувшись вплотную, Сава сложил голову на обнаженное плечо любимого. – Это было жестоко. Я ушел, зная, что ты не сможешь меня догнать и объясниться. – Ничего, – Михаил ласково погладил его по волосам. – Я заслужил. – Ты не спал ночью, да? – Я подумал, что ты не выдержал. Никто бы не выдержал. Я сам себя едва выношу. – Брось, Миша, как можно? Ты болеешь и слаб, – пользуясь минутой, Савелий потерся щекой о колючую щеку Измайлова, а после потянул его лечь на подушки. – Вот именно что слаб. Не ищи мне оправданий, чудо, – Михаил обнял его одной рукою, и Сава устроился в привычном положении, что птенец под крылом. – Когда ты оставил меня ночью, то в мыслях будто что-то надтреснуло. Будто штык прямо в грудь воткнулся. Я представил, как ты меня бросаешь и я остаюсь один. – Миша... – Я прежде думал, что это закономерно. Что нельзя терпеть калеку. Что рано или поздно ты уйдешь от меня к этому Введенскому или еще кому... – Введенскому?! – Сава так и ахнул. – Ты ревновал меня к Введенскому?! – Ну конечно! – воскликнул Михаил. – Вы же с ним по полдня не расставались, он тебе докладывал про леченье, такой сведущий, доброжелательный, красивый да еще и здоровый, в отличие от меня. Ты был растерян и уязвим. Я боялся, что он приударит за тобой, а ты поддашься. – Какой вздор, Миша! – Сава легонько пихнул его в плечо, не решившись открыть конфузную правду о собственных опасениях насчет Введенского. – Так ты, стало быть, из-за этого? Ты из-за меня так мучился? – Не только, – Измайлов нахмурил брови. Продолжать он, по всей видимости, не хотел, и потому Савелий, повернувшись на бок, доверчиво ткнулся носом ему в шею. – Поделись со мною, – попросил он шепотом. – Это же я. Михаил помедлил несколько времени, готовясь к откровению, и наконец сознался: – Я сразу вспомнил Майкоп. Все то, что пришлось преодолеть, дабы встать на ноги. Я больше двух лет учился ходить без трости. Я жизнь свою тогда посвятил этой цели. С тех пор я занимался каждый день. Купил снаряды и заставлял себя работать. Каждый божий день. А после одно чертово паденье с лестницы, одна неудачная секунда – и я вынужден начинать все заново. – Леонидов сказал, что теперь все иначе. Теперь будет гораздо легче и быстрее, – немедленно возразил Сава. Он прекрасно понимал Михаила и сопереживал всей душой. – Я чувствовал несправедливость, я был обижен на весь мир, мне в конце концов стало себя попросту жалко, – с отвращеньем выговорил Измайлов. – Я понимал, что ждет впереди, и не хотел этого. Этих падений, боли, врачей, сочувствия, охов и ахов. И больше всего не хотел, чтобы ты страдал вместе со мной, чтобы ты был свидетелем моей немощности. Я себя жалел и презирал и, хуже того, понимал, что, едва встану на ноги, как буду вынужден вернуться в штаб и продолжить службу. Я полагал, что привыкну к ней, стерплю, что главное привилегии, дом в Тифлисе, жалованье, званье подполковника, а уж с обязанностями смирюсь. Но бумажная волокита и канцелярщина настолько мне омерзительны, что я не вынесу там больше ни дня. Савелий обнял Михаила изо всех сил. Так вот отчего он мучился. В слабости болезни он считал себя безнадежным калекой, ненавидел свою рану, страшился новой боли и не понимал, зачем должен ее выносить, если в награду получит лишь возвращенье в штаб. При этом любовь к Савелию тоже не могла помочь, ведь вместо того, чтобы бороться ради любимого или вместе с ним, Михаил стыдился себя и оттого еще глубже зарывался в переживания и тоску. – Ты столько глупостей выдумал, – прошептал Сава, отстраняясь. – Должно быть, только тем и занимался, что сочинял. Я так часто говорил тебе о своей любви и о том, что она не зависит ни от ранения, ни от денег, ни от дома, в котором мы будем жить. У каждого из нас может случиться беда. Нынче она случилась у тебя, и единственное, что я могу, хочу и должен делать, – это помочь тебе. – Ты стал сильнее меня, Сава, – Измайлов перевел к нему теплящийся взгляд. – Ты верил в меня, даже когда я перестал. – Конечно, верил. И продолжаю, – твердо ответил Савелий, выудив у Михаила долгожданную улыбку. – Эта болезнь меня будто выпотрошила, – молвил Измайлов. – Но давеча ночью я наконец понял, что должен выбрать меж тобой и своими страхами. И выбор был очевиден. Савелий потянулся к нему и бережно поцеловал в уголок губ. – Я хочу, чтобы ты знал, Сава, – серьезным тоном продолжал Михаил. – Нынешнее бессилие и лечение ноги для меня унизительны, но потерять тебя мне куда страшнее. Я нынче понял это всем естеством. Посему я прошу: скажи мне честно... – Я люблю тебя, – прервал его речь Савелий. – Я тебя не стыжусь. Я все понимаю. Пусть лечение длится столько, сколько нужно. Он ощутил едва различимый вздох облегчения, а в следующий миг, не в силах больше сдерживаться, припал поцелуями к ямочке меж ключиц Измайлова: – Ты для меня самый... самый прекрасный мужчина... Михаил коротко охнул от неожиданности и перекатился на спину, позволяя Саве забраться сверху. – Я давно и зверски тебя хочу, – с этими словами Савелий наклонился и уверенно повел кончиком языка вниз по вздыбившейся Мишиной груди. Он ликовал от своей победы. Тело Михаила отзывалось мельчайшим ласкам. Оно вздрагивало, изгибалось, твердело мышцами, блаженно обмякало, источая сладостный терпкий жар – оно пробуждалось, еще прежде чем сам Измайлов успевал это осознать. Савелий нарочно не спешил, дабы Михаил успел насладиться долгожданной близостью. Прикрыв глаза, Сава самозабвенно водил языком по торсу Измайлова, проскальзывал по застарелым шрамам от черкесского ножа, вырисовывал причудливые узоры, то поднимаясь выше, к бьющейся дыханием груди, то опускаясь ниже, к напрягшемуся животу и соблазнительной впадине пупка, и упивался шумным Мишиным дыханием, постаныванием и мелким сокращеньем мышц. Казалось, раскаленная кожа вот-вот зашипит от влажных прикосновений, окутав Савелия терпким белесым паром. Он неторопливо спустился поцелуями к низу живота, втянул в рот и обласкал языком обе тазовые косточки, всегда пробуждавшие в нем особое желание, и наконец припал губами к изнывающей плоти. Измайлов выгнулся дугой, и Сава уже после пары скольжений почувствовал, что и Михаил, и он сам не продержатся долго. Так и произошло: для Измайлова все завершилось за несколько головокружительных мгновений. И хотя Савелий тоже был на пороге экстаза, он безумно хотел ощутить на себе Мишины прикосновенья, для чего быстро переместился с изножья кровати на подушки. Измайлов все понял без объяснений: парой движений стащив с Савы предусмотрительно расстегнутые брюки, он поддернул его к себе и накрыл горячей рукою пах. Савелий охнул, падая головой к Михаилу на плечо. Он горел и пульсировал жаждой, мечтая завершить невыносимую муку и одновременно продолжать ее бесконечно. Руки Измайлова не лишились своих умений: нескольких плавных поглаживаний и сжатий оказалось довольно, чтобы Сава, судорожно всхлипнув, со стоном повалился на Михаила, а после, затихнув, не мог шевельнуться еще пару минут. Наконец, оба они, все еще мелко подрагивая, начали приходить в себя. Савелий разнежено глянул на Измайлова: тот сиял улыбкой, волосы его смешно взлохматились и закрутились красивыми витками, на щеках играл румянец, взгляд сверкал изумрудами, а сердце колотилось о ребра так отчаянно, будто хотело набить синяков на Савином боку. Это был Миша – оживший, кипучий, добрый, лукавый. Миша. – Прости меня, чудо, – вымолвил он, – за то, что дал слабину. Ты герой, и я всегда буду тебе благодарен. Но Савелий до сих пор, и особенно в нынешнюю минуту, не понимал, в чем заключается его героизм, а потому в ответ лишь поближе прильнул к возлюбленному. Несколько времени они лежали рядом, обменивались ленивыми ласками и беглыми поцелуями, ворковали друг с другом, беспечно смеялись, пока в какой-то момент Савелий внезапно не вспомнил, зачем приходил. – Миша! – Что такое? – тотчас насторожился Измайлов. – Там... – Сава осекся, решая, нужно ли подготовить Мишу к новости и какие подобрать слова. Измайлов выжидал, а, видя Савино промедленье, уже не в шутку встревожился: – Что стряслось? – Костя приехал, – на выдохе сообщил Савелий. Реакция была ожидаемой. Михаил пораженно округлил глаза: – Что?! Костя здесь?! Но как... откуда... я же ему не писал... – Я ему написал, – конфузливо сознался Сава. – Я не мог умолчать о твоем здоровье. – Как он? Ты сказал ему, что мне лучше? – немедленно поинтересовался Михаил. Ажитация его стала такой сильной, что он даже слегка отстранился от Савелия. – Он наверняка счел, что Майкоп повторяется. Бедный Костя. Где он сейчас? Он один или с Дарьей? Сава, ты его позовешь? Отчего он до сих пор не зашел? Вопросы сыпались один за другим, Измайлов даже задыхался, и в конечном счете Савелию пришлось его успокаивать: – С ним все хорошо. Он пока обустраивается. Он непременно зайдет. – Когда он приехал? – Давеча ночью. С Дарьей. Михаил задумчиво и понимающе кивнул. – Тебе придется обсудить с ними этот брак, – угадывая Мишины мысли, вымолвил Сава. – Раз уж ты не написал из Прилучного письмо, которое клятвенно обещал. – Я... пытался, – Михаил нахмурил брови, а после пристыженно потупился. – Пытался, – кивнул Сава. – Что ж, похвально. Теперь придется благословлять их, глядя прямо в глаза. – Ну хватит, прошу, мне и так тошно. – Ты принимаешь их брак, Миша? – настойчиво спросил Савелий. – Да. – Косте очень важно, чтобы ты их благословил. – Я знаю. – Боюсь, для него это нынче самое важное, и он иначе не будет счастлив. Михаил ничего не ответил, лишь опустил к одеялу тяжелый сосредоточенный взгляд, и оттого немедленно стал как две капли воды похож на своего младшего брата. – Я его сейчас позову, – Сава ласково поцеловал Михаила в щеку и, спешно натянув брюки, заторопился из спальни, надеясь, что никто не обратит внимания на его долгое отсутствие, слегка всклокоченный вид и шальное счастье в глазах. Он полагал, что найдет Константина там, где они расстались, не ведая, что отсутствовал с целый час и что уже не Костя, но недовольная сиделка ожидает подле закрытых дверей спальни. Савелий сообщил сиделке, что нынче Михаила Дементьевича навещает брат, следовательно, ей остается лишь помочь подполковнику собраться на прогулку. – Мы ничего не вычтем из вашего жалованья, – поспешил прибавить Сава, заметив, как глаза сиделки принялись медленно закатываться. Костя обнаружился по заливистому лаю Шарли: младший Измайлов играл с псом в примыкавшем к дому садике, по осени бушевавшем палитрой всех теплых цветов, а нынче жухлом и весьма погрустневшем. Игра была незамысловатой: Константин бросал палку, а Шарли припускал за ней как оголтелый меж кустарников и обнаженных деревьев, минутой позже возвращаясь с добычей и счастливым пыхтеньем. Савелий остановился несколько поодаль, привалился плечом к березе и решил за ними понаблюдать. На душе заскребло чувство, похожее на легкую ревность. В последнее время Шарли считал себя слишком гордым, дабы бегать за палками, и любые попытки Савы затеять игру оканчивались провалом. Обыкновенно вельш-корги развлекал себя сам: где-то копошился, что-то тормошил, куда-то забирался или, утомившись от своих собачьих дел, спал. Но, быть может, Шарли вовсе не заносился, а, напротив, поддавался общему болезненно подавленному настроению дома, тоже часто грустил, и потому его не тянуло к играм. Как бы то ни было, приезд любимого друга не на шутку взбудоражил Шарли, и теперь рыжий огонек метался на своих коротких лапках как умалишенный. Притащив палку и торжественно уложив трофей к ногам Константина, Шарли принимался бегать кругами, припрыгивать, тявкать, опираться в Костю передними лапами, пачкая ему брюки, – словом, всячески искать похвалы и благодарности, на которую младший Измайлов не скупился. Шарли аж визжал от восторга, когда Константин трепал его за ушами и называл разными милыми прозвищами. – Он хочет, чтобы ты взял его на руки, – Савелий оттолкнулся от березы и с улыбкой подошел к Косте. – На руки?! – оторопел младший Измайлов. – Он же слишком большой для рук. – Сомневаюсь, что его это заботит, – наклонившись, Сава погладил Шарли по спине и едва увернулся от собачьего языка, норовившего вылизать ему ладонь. – У тебя красивый шарф. Где ты его раздобыл? Савелий приметил этот бордовый Костин шарф сразу, как вышел из дому. Неизменно предпочитавший джентльменскую сдержанность облика, Константин смотрелся весьма необычно в длинном вязаном шарфе яркой расцветки. Вблизи аксессуар казался очень уютным, мягким, теплым и навевал мысли о домашнем комфорте. – Это Даша связала, – не без гордости сообщил Костя, перекинув конец шарфа через плечо. После этого он, однако, несколько сник: – Понимаешь, я как-то... Даша так долго над ним трудилась, над этим узором... здесь еще кисточки есть... я только... ну как бы выразиться... люблю иное... и обижать Дашу не хочется... я потому иногда его надеваю... когда никто не видит. Константин действительно законфузился, даже покраснел со стыда, и Савелий, не удержавшись, от души расхохотался: – Можешь не оправдываться. Я понимаю твои муки и не выдам тебя. Они вместе поиграли с Шарли, выкурили по пахитоске и обсудили прошедшее свидание Савелия с Михаилом, разумеется, без подробностей. Сава видел, что Костя, несмотря на всю свою дерзость и независимость, всерьез боится предстоящей встречи, а потому всячески старался поддержать его и убедить, что Миша тоже всей душой стремится к примирению. Наконец, Савелий повел младшего Измайлова в дом. – Ты зайдешь к нему со мною? – встревоженно попросил Костя. – Я попросту не знаю, как управиться с этой его коляской, я бы хотел, чтобы ты мне показал. Я, конечно, могу и у Миши выяснить, но он бесится от любых напоминаний о своем положении... И проч., и проч. Савелию оставалось только кивать и крепко держать Константина под руку, чтобы не сбежал. Михаил уже сидел в ненавистной коляске одетым для прогулки, но, в отличие от прошлых дней, не выказывал никаких признаков подавленности. Напротив, расслабленно развалившись, он с увлечением читал утреннюю газету. Заслышав шаги, он приободрился, кинул газету на подушку и, не забыв скользнуть ласковым взором по Савелию, повернулся к Константину. – Здравствуй, Миша, – тихо молвил тот. Сава легонько подтолкнул его под спину вглубь спальни. – Здравствуй! – Михаил расплылся в улыбке. – Ну иди сюда ты, чертяга! Уж полдня как приехал, а сам ни слуху ни духу! От такого приветствия Константин заметно успокоился и зашагал уверенней. Остановившись подле коляски, он наклонился и крепко обнялся с сидящим братом. – Ты истощал как-то, – в шутку заметил Михаил. – Ты тоже, – парировал Костя. Они тотчас принялись о чем-то беседовать, негромко и доверительно, и Сава, поняв, что нужно оставить их наедине, незаметно выскользнул в смежную гостиную. Он хотел было отправиться в свой кабинет и заняться делами: написать письма тетушке и Мари, проникнутые уже не вымученной, как прежде, но искренней радостью, или изучить счета, дабы занести их в домашнюю книгу расходов, или разобрать последний конспект по анатомии, или уделить немного времени одолженной у Леонидова книге по хирургии, почитать наконец что-то художественное или хоть все ту же газету, которую им с Мишей зачем-то приносили в двух экземплярах, но никаким из этих планов не случилось сбыться. – Добрый день, Савелий Максимович, – раздался негромкий, но крайне уверенный женский голос, едва Сава покинул спальню Михаила. Дарья расположилась с шитьем в кресле на удалении двух комнат, но из-за открытых дверей казалось, что она рядом, натуральным образом на противоположном краю той гостиной, где стоял нынче Савелий. Он видел ее третий раз в жизни, однако не мог избавиться от странного чувства, что Дарья приходится ему давней знакомой. Сердце забилось учащенно. Сава понял, что всегда боялся этой встречи наедине. – Добрый день, Дарья Кирилловна, – отозвался он, стараясь звучать уверенно и ничем не выдавать смятения, могущего обнажить под собою уязвимость. – Подойдите, будьте любезны, – попросила она со сдержанной приветливостью, и Савелий, завороженный ее непоколебимостью, не смог не подчиниться. Ему хотелось рассмотреть ее вблизи, как тогда, на воксале, и удостовериться, что поразительно противоречивая красота ее черт – холод фарфоровой статуэтки и буйство живого огня – ему не пригрезились. За прошедшие три месяца Дарья еще похорошела, хотя многие склонны думать, что после свадьбы привлекательность женского облика начинает увядать. С первого взгляда она казалась прежней: прекрасной, неприступно-стеклянной и такой же далекой и возвеличенной, как заснеженные вершины гор, но Сава немедленно уловил шестым чувством, что с последней встречи в ней случились перемены к лучшему. Исчезли подчеркнутая надменная колкость, неудовлетворенность всем окружающим миром, злость и обиженность, хмурость глаз с поволокой. Она, как и Костя, утихла, чуть приоткрылась, решив выглянуть из норки подозрительности. Брак пошел на пользу им обоим, подтопил скованные льдом сердца недоверчивых одиночек, и Савелий вновь порадовался тому, что с самого начала поддерживал их союз. – Вы нас простите, что явились без предупреждения, – молвила Дарья, продолжая вышивать. Сава был очарован ее профилем и опущенной к пяльцам головкой. – Костя очень хотел поехать. – Да, я понимаю, – кивнул Савелий. – Благодарю вас за визит и поддержку. Вы отдохнули с дороги? Быть может, хотите чаю? Я распоряжусь. – Нет, чаю не нужно, и не трудитесь меня задобрить, – с прежней невозмутимостью отозвалась Дарья. – Давайте будем проще. – Простите, – Сава сконфузился и быстро заправил за ухо прядь волос. Кажется, он подзабыл о дерзкой прямоте, присущей и Косте, и его новоиспеченной супруге. – Я вас давеча видела через окно в саду и все гадала, – Дарья не отводила взгляда от пяльцев, аккуратно и неспешно пропуская иглу сквозь податливую ткань. – Вы миловидны, добры и застенчивы. Этого довольно, чтобы влюбить Мишу, но мало, чтобы его удержать. Такие нежные создания интересны лишь поначалу. Меж тем вы единственный из всех его любовников, кто не наскучил ему за две недели. Вы интересный феномен, князь, и мне хочется вас разгадать. – Если наше общение продолжится в подобном тоне, то, я боюсь, мы не сойдемся, – холодно ответил Савелий. – В моих словах нет ничего оскорбительного, я попросту называю вещи своими именами, – спокойно ответила Дарья. – Вы весьма похожи на своего супруга. – Он меня этому и научил, – кивнула она. – Пытаясь угодить всем и каждому и говоря лишь то, что хотят услышать, в мгновенье ока теряешь себя настоящего. Я слишком долго проживала чужую срамную жизнь. И больше не позволю затыкать мне рот. Завязав маленький узелок, Дарья приподняла пяльцы и неожиданно обернула работу к фраппированному Савелию. – Неплохо получается, как думаете? – тон ее при этом вопросе потеплел, а губы дрогнули в улыбке. Дарья вышивала икону. – Я хочу закончить к Костиным именинам в январе. Ему будет приятно, я знаю. Он родился на Крещение, вы представляете? – Хотите, я назову вещи своими именами? – Савелий едва владел собой. – Вы крайне странная дама. Доброго дня. С этими словами он крутанулся на каблуках и заспешил из комнаты прочь. От бессильной ярости его даже потряхивало. На всем протяжении болезни Михаила Савелий трапезничал в одиночестве, и даже хотя иногда компанию ему составлял сочувственный Гоги, зашедший проведать своих жильцов и товарищей, Сава до того привык к молчаливому и быстрому поглощению завтраков, обедов и ужинов, что до крайности удивился, когда позже в день приезда Константина и Дарьи увидал их обоих за обеденным столом. Однако еще большим потрясеньем для Савелия стало появление самого Миши. После прогулки он отнюдь не вернулся к себе в спальню, извечную пещеру добровольного мрачного заточения, но, напротив, попросил брата отвезти его до библиотеки, а после на обед. Укрыв пледом ноги и колеса каталки, чтобы они не слишком бросались в глаза, Михаил присоединился за обедом к своей, как он гордо заявил, семье. Савелий проглотил загородивший горло комок. Дарья саркастично изогнула бровь. На обеде Миша вел себя непринужденно, много шутил и, соскучившийся по разговорам, попеременно обращался то к Косте, то к Саве, так что ни тот, ни другой даже не могли толком поесть. Дарью Михаил упрямо не замечал. Впрочем, это было взаимно. Сама Дарья вела беседу исключительно с Константином, словно никого иного здесь вовсе не существовало. Чуткий Савелий мгновенно уловил муки Кости, оказавшегося меж двух огней, и нависшее над столом напряжение и разочарованно понял, что на давешней прогулке братья Измайловы так и не обсудили никакой брак. Но все же, вопреки взаимному отторжению Михаила и Дарьи, на обеде нельзя было не заметить и влюбленного флера, который сплетали пары. Если Михаил заговаривал с Савелием, то голос его сам собою смягчался, поигрывал перекатами чарующих нот, так что отзывчивый Сава невольно конфузился и ерзал на стуле, не скрывая своей любви. Если один передавал другому соль, то пальцы их чуть касались друг друга, бегло гладили, подразнивали, срывая с губ озорную улыбку. Также и Константин с Дарьей, о чем бы ни принимались говорить, в итоге приклоняли друг к другу головы и тихонько ворковали. Наблюдать за ними было для Савелия одно удовольствие, пусть давеча они с Дарьей имели не самую приятную встречу. Константин ухаживал за ней, как за невестой, передавал то одно, то другое, был очень нежен, а она в ответ обращала к нему благодарные улыбки, задорно подмигивала, кокетничала, немножко капризничала и звала его Костик, что в быстрой речи походило на милое «Котик». Иногда они до того увлекались, что Сава таял от умиления, а Михаил кривился в лице так, будто его сейчас вывернет наизнанку. В конечном счете его терпение все же лопнуло. – Скажите, любезная Дарья Кирилловна, – бойко обратился он к ней ближе к концу обеда. Савелий с Константином встревоженно переглянулись. – Зачем вы преодолели такой долгий путь и приехали ко мне в Тифлис, если даже не снисходите до общенья со мною? – Я, господин Измайлов, приехала не к вам, но вслед за мужем, – Дарья и бровью не повела. Губы Михаила искривились в едкой усмешке, он хотел отвечать, удовлетворенный тем, что Дарья зацепилась за крючок, но, уже открыв рот, заметил устремленные к нему взоры брата и Савелия и осекся. – Что ж, за это и выпьем, – смиренно вздохнул он, потянувшись к графину с лимонадом. Позже тем днем, пока Михаил корпел над служебными документами и занимался с заново приглашенным Введенским, Савелий пытался расспросить Константина о том, отчего они не обсудили на прогулке брак, но все ответы сводились к одному: главное, что в глубине души Миша благословил союз и сознался в том Саве. Стало быть, отказ в открытом признании – это лишь напускная детская гордость, которая вполне соответствует измайловскому характеру. Сейчас не время для ссор с братом, убежденно заключил Костя. Мише нужны силы на поправленье здоровья. Савелий махнул на Константина рукой и, оставив его на попеченье супруги, пошел заниматься своими делами. Пусть продолжают этот вздор хоть до самого смертного одра. Поздним вечером, когда ушли Введенский и сиделка, а Костя с Дарьей уединились в своих наскоро обставленных комнатах, Савелий отправился проведать Михаила. Он полагал, что, утомленный возобновившимися упражненьями и чересчур активным участием в жизни дома, Миша уже спит, но, покидая свою спальню, все же повременил и как бы невзначай опустил в карман маленький пузырек ароматного масла. Измайлов встрепенулся от единственного шороха двери и тотчас разжег свечу на прикроватном столике. – Я тебя разбудил? – встревожился Сава, но Михаил только помотал головой и, едва Савелий опустился на край постели, притянул его к себе, шепнув: – Наконец-то. Они упоенно рухнули на подушки. В считанную минуту рубашки и белье были сброшены на пол, разгоряченные тела сплелись, прикипая друг к другу в мучительном жаре, и шумное дыханье опалило вязкий пятнисто-рыжий полумрак. – Сава, я... – Молчи, я сам, – Савелий припал поцелуями к груди Михаила, – я все сделаю сам. Он уложил его на спину и забрался сверху с таким восхитительным проворством, словно давным-давно знал, как должна пройти эта ночь, и усердно ее продумал. Рука сама нашла пузырек с маслом, пальцы ловко вытащили пробку. – Держи, – Сава сунул пузырек Измайлову, а сам рухнул головою на его плечо, порывисто дыша в слепом предвкушении и страхе. Губы его мелко касались до бешено бьющейся жилки на шее Михаила, словно благодарили за то, что она выдает и его лихорадочные чувства. Савелий вполне мог приготовить себя сам, но решил оставить это Мише, который ожидаемо сомневался в своих силах и привлекательности. К тому же, Измайлов, как и всегда, приготовлял его очень любовно, бережно, но в одночасье настойчиво и так искусно, находя внутри самую главную точку наслажденья, что Сава лишался рассудка. Его мелкая дрожь и постанывания в объятьях любимого не были притворством, и оттого тревога Михаила принялось понемногу рассеиваться. – Я хочу тебя, – выдохнул Савелий. – Я так долго этого ждал. Он был в исступление, в горячечном бреду, весь смысл его жизни в эту минуту сошелся на Михаиле, и, принимая его в себя, он не мог быть счастливей. Слившись в одно, они на миг замерли, запоминая это первое желанное ощущенье, а после Сава, несколько раз проскользнув вверх и вниз под хриплое дыхание Измайлова, с нежностью завел ему руки за голову, переплел пальцы и, склонившись вперед, медленно провел кончиком языка по ушной раковине. – Возьми меня, Мишель. В следующий миг Михаил вторгся так глубоко, что Савелий вскрикнул. Свинцовые руки, вырвавшись из слабого капкана, обхватили его за спиной, что тиски, не давая распрямиться. Измайлов резко подавался кверху, вбиваясь в неподвижное податливое тело. Беспомощно ткнувшись лбом в плечо своего завоевателя, Сава одной рукою комкал подушку, другой упирался в шатавшееся изголовье кровати и рвано шептал: – Вот так... еще... еще... Он хотел, чтобы Михаил его растерзал. Еще недавно Миша лежал в этой постели безжизненный и поверженный, лишь призрак себя самого, а нынче в жилах его бурлила раскаленная кровь, он забывался от желанья и жара близости, он горел в собственном теле. Он вернулся из небытия, и Сава ласкал и любил его за это до изнеможенья. В ту ночь он отдался ему несколько раз. То в страстном безумии подчинения, то в тихой и нежной любовности – он делал все, чего хотел Измайлов, зная, что их желанья совпадают. И даже хотя Михаил был сильно ограничен в движеньях и мог либо лежать под Савелием, либо придвигаться к нему на боку, Сава ничуть не разочаровался. Он был счастлив, как только может быть счастлив человек. Они уснули на рассвете, опустошенные и выбившиеся из сил. Тесно обнявшись, накрывшись одним одеялом, они провалились в долгожданный сон, и им не было ни малейшего дела до того, что скоро придет сиделка, а за стеной ночуют Константин и Дарья. Они знали, что страшные дни позади и больше не повторятся.