Black Dog

— Привет. Петуния дорезала луковицу, ссыпала в салатницу. Развернулась и метнула в него нож. Сириус с лёгкостью уклонился, и нож, ударившись о стену, со звоном упал на пол. — Я смотрю, ты рада меня видеть, — фыркнул он. Руки зашлись крупной дрожью. А этот ублюдок ещё стоял и улыбался. Улыбался ей. Улыбался, ну надо же. — Да как ты вообще посмел заявиться сюда?! Следующей полетела салатница. Она оказалась легче, чем Петуния предполагала, и разбилась о шкафчик над его головой. Сириус наконец-то посерьёзнел. — Тунс, послушай… Рука нащупала чашку. — Постой, нам надо поговорить… Он едва успел пригнуться. — Тунс, я не… это не моя… мне надо всё объяснить, я могу всё объяснить, пожалуйста… — Я знаю! — взвизгнула Петуния, вытряхивая из ящика столовые приборы и с остервенением швыряя их. — Я всё знаю! — Знаешь? — на этот раз он и впрямь удивился. — Тунс, давай успокоимся и поговорим, прошу тебя. — Я не хочу говорить, я хочу убить тебя! Он, танцуя, уходил от брошенных в него предметов, и Петуния, взвыв, бросилась прочь. Она не знала, куда она собиралась, но не могла больше видеть его лицо, не могла, не могла! Какое право он имел приходить в её дом, стоять на её кухне как ни в чём не бывало, говорить ей «Привет», называть её «Тунс», какое право он имел возвращаться в её жизнь и снова переворачивать всё с ног на голову? Удирая, как испуганная газель, как последняя трусиха, она запуталась в длинной юбке, в собственных ногах, в своих мыслях — зацепила край ковра и поскользнулась. Перед глазами всё качнулась и понёсся навстречу пол. Она даже не успела зажмуриться — как её подхватили. Нет, нет, нет, нет, нет! Петуния забилась в чужих руках, откинула голову, врезаясь в его лицо. Влажный хруст. Сириус зашипел от боли, но не выпустил. Она беспорядочно махала ногами, пыталась укусить, молотила кулаками и локтями по его рёбрам, но он только крепче сжал её, опустился с ней на пол, опёрся о стену. За шиворот потекла горячая кровь из его сломанного носа. — Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! В конце концов, она выдохлась. Перестала дёргаться, осела, чувствуя, что не осталось энергии даже на то, чтобы отползти. Ужин можно не готовить. Гарри и Дадли в школе, Вернон скорее всего даже не зайдёт домой, сразу уедет со своим начальником в гольф-клуб. Поужинает со своей двадцативосьмилетней секретаршей Шивон. Может, она несправедлива. Не все симпатичные секретарши спят со своими боссами. Не все мужья изменяют жёнам. Даже если жена, кажется, фригидная сука. Петуния, конечно, могла всё выяснить наверняка. Но если честно, ей было всё равно. В каком-то смысле так было бы даже лучше. Хоть кто-то дал бы ему то, чего не могла дать она. Всё задрожало, и Петуния не сразу поняла, что это Сириус. Он смеялся. Или плакал. Чёрт его разберёт, она сидела спиной к нему. Звук был тихим, ломанным. К её плечу прижался его лоб. — Я видел Гарри, — сказал он, — такой взрослый. Так похож на Джеймса. Только… — …глаза Лили. — Он вырос очень храбрым мальчиком. Очень добрым. Это он тебе рассказал? — Ремус. Он всё понял, когда оказалось, что Питер жив. Гарри тринадцать, кто в тринадцать рассказывает хоть что-то важное взрослым? Петуния попыталась встать. На миг ей показалось, что Сириус и в этот раз не отпустит, его руки сжали её сильнее — и упали по сторонам. Придерживаясь за стену, она поднялась, посмотрела на себя в зеркало в прихожей. Волосы выпали из причёски. В одном глазу лопнул сосуд. Воротник в крови. На предплечьях начали проступать синяки. Прямо картинка. — Ты хотя бы сделал то, ради чего всё это было? Убил крысу? — спросила она, поправляя фартук. Он промолчал, и Петуния почувствовала, как сердце ухнуло вниз. Она развернулась на пятках, сверля его взглядом. — Почему нет?! — потребовала она. — Мы с Ремусом загнали его в угол. Но Гарри… Гарри сказал, что Джеймс не хотел бы, чтобы мы становились убийцами. Представляешь? — Более чем, — внутри вновь начал нарастать гнев, — вот только что насчёт того, чего хочу я? Сириус посмотрел на неё снизу вверх. — Я убью его однажды, — просто сказал он, — но не на глазах у трёх испуганных детей. Ладони сжались в кулаки, мня подол. — Надеюсь, он удавится, — произнесла Петуния. Часы показывали семь минут восьмого. Вернон сегодня домой не возвращался. — Сделай что-нибудь со своим носом и с кухней. Сириус пробормотал что-то в ответ. — Что? Не мямли! — У меня нет палочки. О. — Посмотри на меня, — потребовала она, присаживаясь на корточки. Лицо опухло, но нос не выглядел искривлённым. — Голова кружится? Он покачал головой. — Дышать через нос можешь? Он согласно моргнул. — Хорошо. Иди в гостиную. Не опускай голову и не ложись, сядь на диван. Сейчас я принесу компресс. Оставив ему завернутую в полотенце пачку с замороженным горошком, Петуния заглянула в чулан под лестницей. Отодвинув метёлки и садовые принадлежности, сняла с верхней полки коробку из-под обуви. Чихнула, когда в нос попала пыль двенадцатилетней давности. Сириус послушно сидел на диване, прижимая к носу компресс. Мозг Петунии по привычке переключился на практические проблемы. Надо будет почистить диван — Сириус выглядел словно полубезумный бездомный или ходячий труп. Одежду стиркой и штопкой уже не спасёшь, только сжечь. Ей так по-женски стало невыносимо жалко головокружительно красивого юношу, превратившегося в измученного тридцатичетырёхлетнего старика. Не выдавая себя, она задавила поднявшуюся внутри тоску. Несмотря ни на что, ему не нужна была её жалость. Что угодно, но не жалость. Он так изменился снаружи — а что внутри? Осталось ли внутри хоть что-то напоминающее о прежнем Сириусе? Впрочем, она и сама изменилась не меньше. Осталось ли в ней что-то от той девочки, которую он знал? Не время думать о всяких глупостях. — Ты сможешь пользоваться одной из них? — спросила Петуния. Сириус опустил взгляд на коробку и застыл. Словно в трансе, взял в руки ту палочку, что была чуть длиннее, из красного дерева. — Никогда бы не подумал, что такое произойдёт, — тихо сказал он. — Я всегда считал, что умру первым. Я думал, что скорее умру, чем позволю этому случиться. — Но ты жив, — оборвала его Петуния. — Почини свой нос. И помоги мне убраться на кухне. Она немного опасалась, что после двенадцати лет лежания без дела и собирания пыли, волшебная палочка превратится в бесполезный сучок. Но в руках Сириуса она с готовностью ожила, рассыпалась приветственными искрами. Она узнала его. После того, как они починили всё, что могли починить, Петуния отправила Сириуса в душ, велев ему задержаться там подольше, а сама подмела и вымыла пол, шкафчики и стены, и приготовила всё-таки ужин. Выложила на стол две тарелки и два набора приборов — всё это навевало воспоминания, и Петуния, чтобы занять себя, принялась по второму кругу натирать кухонную стойку. Пряча швабру обратно в чулан, Петуния заметила, что Сириус уже спустился и стоял в гостиной, разглядывая фотографии. Его худоба была ещё заметнее в одолженной одежде. На спине пятна от капающей с волос воды. — Еда стынет, — удивляясь собственной робости, позвала она. Не говоря ни слова, он поставил рамку обратно на полку и прошёл к столу. Ужин прошёл в молчании, Сириус, доев, поблагодарил её, и Петуния, не выдержав, стукнула кулаками по столу. — Я должна была дождаться тебя, да? — ядовито поинтересовалась она. — Должна была, несмотря на все доводы, поверить в твою невиновность? Я должна была просто догадаться? Ты-то даже не подумал рассказать мне о вашем плане. На этот раз Сириус поддался на провокацию. — Чёртов Дурсль, — рыкнул он. — Кто угодно, только не он! — Не то, чтобы передо мной выстроилась очередь, и я могла выбирать, кто тебе больше придётся по вкусу. — Ты не любишь его! — вскочил со своего места Сириус. — Он ужасный опекун для Гарри! — Каким бы он ни был, он был! — Петуния тоже сорвалась на ноги, крича ему в лицо. — Если ты забыл, моя сестра умерла, и у меня на руках оказался её ребёнок! У меня не было ни денег, ни работы… Мне нужна была помощь. Ты потерял право на мнение, когда убежал играться в свои войнушки вместо того, чтобы быть рядом, когда ты был нужен больше всего. — Гарри ненавидит свою жизнь тут! — Ваш Дамблдор назначил опекуном меня! — И как ты справилась со своими обязанностями? Петуния отшатнулась, словно ей отвесили пощёчину. — Справилась как могла, — отчеканила она, — тебя здесь не было, так что не тебе судить. Вот, наверное, и ответ на её вопрос. Из легкомысленных детей они стали озлобленными взрослыми, которые скалились друг на друга как бешеные псы, грозясь вцепиться в глотку. — Если ты думаешь, что у меня была лёгкая жизнь, ты ошибаешься, — сказал Сириус. — Пока я не сбежал, я даже не знал, что провёл в Азкабане двенадцать лет. Там время теряет смысл. Ты не знаешь, день сейчас или ночь. Тебе наплевать. Ты не можешь думать ни о чём другом. Ты думаешь о том, что твоя сука-мать мертва, а ты до сих пор как дурачок ждёшь, что когда-нибудь она извинится, когда-нибудь окажется, что она всё же не ненавидела тебя. Ты веришь каждому её слову. Потому что с самого начала она была права насчёт тебя. Потому что мне не нужны были эти блядские дементоры, я и без них ни на секунду не мог забыть, что во всём виноват я сам. Что я убил Джеймса. Что из-за меня его больше нет. Нет его любимой жены, его любимый сын остался сиротой. Что я предал вас всех. Ты не хочешь умереть, ты просто не можешь больше жить. Но умереть тебе не дадут. Узнав о том, что забеременела, Петуния долго просидела на крышке унитаза в туалете, надеясь, что о ней забудут. Она чувствовала, словно вышла из собственного тела, словно это происходило не с ней. Преданная. Предательница. Она лежала, глядя в потолок и надеялась, что потолок упадёт на неё. Она не плакала. Ей не было грустно. Ей было либо больно, либо никак. В какой-то момент она предпочитала боль. Всё лучше, чем ничего. В какой-то момент боль стала настолько привычна, что Петуния перестала обращать на неё внимание. Если бы она не была бессильной не-волшебницей, если бы… Куда ей до талантливой Лили, даже волшебницей что Петуния могла противопоставить им? Ей не добраться до Волдеморта… И всё же она не чувствовала бы себя такой невыносимо слабой. Настолько слабой, что не могла контролировать даже собственное тело. — Я никогда не пойму, через что ты прошёл, — сказала она. — Но так или иначе, ты выбрал не меня. На этот раз дёрнулся, словно от пощёчины, Сириус. — Да, тебе не разрешили забрать Гарри, но куда ещё они могли его увезти? Кому ещё они могли его доверить? Ты мог прийти ко мне. Мы бы разобрались вместе. Но ты выбрал не Гарри… не меня. Ты выбрал месть. Ты выбрал искать Питера. Когда тебя схватили, ты не пробовал даже защититься. И из тюрьмы бежал тоже не из-за любви. Из-за ненависти. Не чтобы наконец вернуться к Гарри — а чтобы найти Питера. Ты потратил девять месяцев, выслеживая его, вместо того, чтобы вернуться ко мне. — Я провёл двенадцать лет в аду. У меня забрали все хорошие воспоминания, у меня забрали все счастливые чувства. Единственным, что поддерживало меня, была ненависть. — Понимаю. Потому что эти двенадцать лет я тоже пробыла в аду. И единственным, что поддерживало меня, была ненависть. Сириус глухо рассмеялся, заваливаясь обратно на стул. — Прости меня, — попросил он и, если бы сейчас она метнула в него нож, не уклонялся бы. — А ты прости меня, — она сложила руки на груди, обнимая саму себя, — но я не могу. Её жизнь не была её жизнью. Её тело не было её телом. Дадли принадлежал Вернону и Мардж, Гарри принадлежал своим идеальным мёртвым родителям и волшебному миру. Единственное, что оставалось её и только её — это боль и злость. Простить значило отпустить. А отпускать она не была готова. Не могла просто. Больше у неё не было ничего. — Я надеялся, что если убью его, то освобожусь по-настоящему, — усмехнулся Сириус, — восстановлю своё доброе имя, и мы сможем жить вместе. Ты, я и Гарри. Неплохая мечта, ведь правда? — Я бы иначе сошла с ума. Пойми, пожалуйста, пойми… — Я двенадцать лет пыталась разлюбить тебя. И кажется, преуспела. Сон не шёл. Петуния ворочалась на огромной двуспальной кровати и не могла уснуть. Обычно, пользуясь тем, что мальчиков не было дома, она позволяла себе посмотреть допоздна телевизор с бокальчиком вина или почитать книгу, или прокатиться на велосипеде по безлюдным улицам Литтл Уингинга. Представить себе, что вот она сворачивает и уезжает к чертям отсюда. Меняет имя, работает в саду в каком-то баснословно богатом имении, и когда хозяин погибает самым загадочным образом, он всё завещает садовнице. Завистливые дармоеды наследники начинают лебезить перед ней, тайком ища лазейки в завещании патриарха, но им не переиграть Петунию. Иногда она фантазировала, что её собьёт грузовик — быстро и так, чтобы не осталось тела, которое выставят в открытом гробу, к которому будут приходить, рассказывая сказки о придуманной ими Петунье, хорошей жене, чудесной матери и доброжелательной соседке. «Она бы хотела, чтобы мы продолжали жить дальше!» — скажет Мардж, женя под шумок Вернона на миленькой фертильной секретарше. Ни черта они не знали, чего бы она хотела. Она сама не знала, чего бы она хотела. Петуния остановилась перед дверью в комнату Гарри. Потянулась, чтобы постучаться, но подумав, зашла без стука. Глаза Сириуса блеснули из темноты. — Не спится, — насмешливо протянул он, — наверное, слишком мягко для меня. — Можно? — едва слышно спросила Петуния, не уверенная, о чём именно спрашивала. — Тебе всегда можно, Тунс. Она легла, и её накрыло одеялом, и всё вдруг встало на свои места. Он позволил ей обнять себя со спины, прижал к себе её руки, словно боялся, что она сейчас передумает и уйдёт. Но как она могла уйти? Как она могла оставить его, как могла не обнимать, отгоняя кошмары, молча обещая ему, что ад закончился, и, хотя будет плохо, хотя не станет лучше сразу, возможно, не станет лучше никогда, но это не будет уже ад, он не будет больше один. — Я прощу тебя, — пообещала Петуния, — и ты себя простишь. Должен простить. Ты жив — и тебе с этим жить. Когда в последний раз он нормально спал? Без кошмаров, не опасаясь погони, не прячась по углам как преступник? Сириус держал в памяти какой-то образ — он тоже не помнил её настоящую, не знал её теперешнюю. Он неизменно разочаруется в том, какой она стала. В той, какой она, возможно, была всё это время. Петуния любила когда-то бесшабашного, наглого, высокомерного мальчишку — но он остался в далёком прошлом, она переросла его. Теперь были только два израненных человека, которые не сходились острыми краями. Петуния не могла уснуть. Слишком много чувств навалилось. Пустота заполнилась до краев, и излишки проливались. Теперь уже не сбежать от этого. Теперь она живая.