forty-two

      Гомон смеющихся и что-то кричащих друг другу людей вертится в голове надоедливой дорожкой; я убавляю подачу холодной воды и прибавляю горячей. Она приятно и незаметно сбивает поток мыслей, я жмурюсь от удовольствия и чувствую едва уловимый цитрусовый запах от какого-то американского геля в маленьком флакончике — этот аромат напоминает Данну.       На расстоянии вытянутой руки мокрая плитка, которую я старательно — не нарочно — заливаю минут пятнадцать, пытаясь выбить из головы всё лишнее, всё ненужное. Улавливаю неприятный горький запах — не своего — табака, который буквально режет нос, добивает отсутствие образов фанатов образом Берч. Я вижу её перед собой: улыбающуюся, довольную до одури, немного пьяную, несущую какую-то ерунду, что-то воображающую — я всё ещё не успел изучить её полностью.       Упираюсь одной рукой о настенный кафель и подставляю лицо горячей воде, вздыхая глубоко, полной грудью.       От неё всегда пахнет апельсинами, мятой и крепкими сигаретами, запах которых я всегда старался избегать; отдаёт ванилью и алкоголем, но так редко, что каждый раз я забываюсь, что это тоже её запахи. Вокруг — она. В каждом грёбанном миге, когда её быть не должно — её парфюм, её любимые цвета, её музыка. Берч существует не в моей голове, она — наяву, но я продолжаю думать, что Лонгман не дал мне излечиться до конца, подкинув эту странную женщину в мою жизнь.       Отчётливо слышу, как за стеной что-то падает на пол и разбивается вдребезги — очевидно, та безвкусная ваза на прикроватной тумбе. Не удивлен, ведь точно знаю, что Данна неаккуратная, может свалить всё, что угодно, а потом долго извиняться, словно это смертельно — она смешная, как маленький ребёнок.       Виски жмут от усиливающего напряжения — и я молюсь о том, чтобы это была лишь большая ваза, а не такая хорошая слышимость в практически лучшем отеле города.       Помнится, во время съёмок в Эдинбурге Люк сказал мне, что руки — его лучшие друзья. Виндзор был слишком пьян и городил какую-то ерунду, которая мне, выпившему, казалась забавной, но я так и не предал этой чуши смысла до сегодняшнего дня — до сей минуты, мгновения.       Я чувствую себя маленьким мальчиком, когда иду домой и знаю, что меня там ждут. Ещё возле двери мнусь с ноги на ноги, чувствуя запах домашней еды, слушая как Джек, мистер-пушистые-штаны, бегает по гостиной, а на кухне приглушённо работает телевизор. Отчего-то в сердце затаивается приятное чувство, которое я не в состоянии объяснить — я привык играть самых разных людей и существ со своими, отдельными эмоциями и чувствами, детально разбираясь в их образе, понимая каждую секунду съёмок, а сейчас мнусь на пороге собственного дома и не понимаю, почему должен сдерживать улыбку и что-то другое, более откровенное и тёплое, чем простое «я скучал».       И ведь я действительно скучал, но не так, как привыкла она и как привык я; я скучал по ней даже тогда, когда видел Тейлор, выходящую из душа и тогда, когда она забывала писать из Сиднея. Намеренно просил Виндзора отказаться от ученика, которого предлагал Фред, боясь самого себя, чтобы объясниться в порывах этой внезапной необходимости.       — Ты голоден? — спрашивает она и я не могу сдержать улыбки — эта забота так сильно радует меня, что я начинаю жалеть о проведённом отпуске с той, которая решила вернуть отношения.       Мне было стыдно признаться Берч в том, что я был вовсе не на работе, а пытался помириться с кем-то, кто, как оказалось, для меня остался совсем неважен.       Закрываю глаза и стискиваю зубы, вдыхая этот яркий запах цитрусового геля. В голове вихрем проносится тот день у Лонгмана, поздняя пробежка, разговоры до поздней ночи и какие-то слишком смешные видео в мессенджерах, которые она отправляла каждый вечер, подкрепляя это сообщениями вроде «только попробуй сказать, что это не смешно, Хиддлстон».       Между нами только дружба.       Пытаюсь вбить это в голову как сухой закон одной из точных наук. Эти мысли отрезвляют и наконец-то я чувствую расслабление, двумя руками упираясь в стену и пытаясь до конца прийти в себя.       Её голос окончательно приводит в себя:       — Я не смотрю! — на полном серьёзе заявляет она, прикрывая глаза ладонью. — Тебе звонила Тейлор, там были ещё какие-то сообщения… Том, я положу на раковину, сам разберешься. Там ужин уже как десять минут остывает.       Данна на ощупь находит раковину, аккуратно кладёт телефон и выходит, захлопывая за собой дверь, а я успеваю только пожалеть о том, что Тейлор что-то понадобилось именно сейчас, когда у меня совершенно нет настроения говорить с ней; ещё в ту неделю отдыха я осознал, что она абсолютно не то, что нужно. По-глупому насмотрелся на Берч и принялся сравнивать, постепенно понимая, что эта знаменитая певица, некогда решившая разорвать отношения со мной, была совершенно чужим человеком — чужим для меня.       Отключив телефон, накидываю на себя халат и выхожу в комнату, где меня уже давно ждёт Берч. Данна копается в телефоне, что-то усердно ищет и несколько минут я смотрю на неё неотрывно, ожидая, пока она обратит внимание на меня — я чувствую, что обязан объясниться, ведь когда-то твердил ей о том, что с далёкого две тысячи шестнадцатого между нами ничего нет, а сейчас девушка заваливает меня сообщениями и упрямо звонит, игнорируя тот факт, что её сообщения всё ещё висят непрочитанными.       Упрямо молчит. Вероятно, я бы делал то же самое, если бы оказался на её месте. Мы часто говорили о том, что доверяем друг другу куда больше, чем должны, а сейчас вышло что-то непонятное: мне было крайне неудобно перед ней, но вытягивать ничего не стал — молча разлил виски по двум бокалам и тяжело — едва ли демонстративно — вздохнул полной грудью, осознавая весь масштаб неуместной ситуации.       Мне пришлось в одиночестве съесть свой ужин — к своей тарелке с тако она так и не придвинулась. После третьего выпитого бокала я откровенно не выдержал и, поднявшись с постели, в мгновение закрыл все шторы, включив светильники на прикроватных тумбочках и, подложив под спину самую большую подушку, отвёл взгляд от девушки, поставив рядом с собой бутылку с виски.       — Данна, прекрати со мной не разговаривать, — на выдохе произнёс я, не выдержав этой тишины — она и сама её не любила, но и принцип был дороже.       Молчаливый взгляд в мою сторону и снова в телефон — приподнявшись, я пододвинулся чуть ближе и забрал телефон из рук, крепко обняв её одной рукой за талию. Однажды Берч сказала мне, что ей дико нравятся объятия — слава Богу, я запомнил хотя бы это и именно сейчас хотел уладить конфликт именно таким способом, покуда эта тишина начинала убивать.       — Ну и когда ты собирался мне сказать? Когда жениться собрался бы? — процедила она, пытаясь выбраться из моих рук; это забавляло.       — У нас не было ничего серьёзного, — твёрдо сказал я, крепче сжимая её — в конце концов, она перестала вырываться и, выпутавшись из моих рук, села напротив и внимательно, как она умеет, взглянула на меня. — Я не вру. Мы переспали, оба думали, что что-то можно вернуть, но я понял, что ничего не чувствую к ней, точнее чувствую, но это какие-то странные смешанные чувства — я бы даже сказал, что у меня остались только воспоминания.       — Послушай, Том, — вздохнула она, грустно взглянув на меня. — Ты не обязан передо мной оправдываться, но ты ведь мог сказать сразу! Ты говоришь о доверии, а в итоге получается что-то совсем не похожее на доверие.       Молча и виновато взглянув на Данну, я протянул ей второй бокал и она выпила его залпом: Берч всегда поражала меня тем, что в неё влезало сколько угодно алкоголя. С виду и не скажешь — маленькая, худая, похожая скорее на девочку-подростка, нежели на взрослую серьёзную девушку.       — У нас ничего не будет, — ещё раз подтвердил я. — Я не стал говорить, потому что побоялся твоей реакции. Мне нравится абсолютно другая женщина, Данна.       — Ты идиот, — девушка театрально — что есть уровень театральности — закатила глаза и удобно устроилась рядом, подложив подушку так же под спину и молча, протянув бокал, потребовав добавки. — И кто же, Хиддлстон? Умоляю, забирай телефон с собой сразу, я не хочу носиться к тебе с твоим же телефоном и объявлять о твоих же пассиях. Увольте.       — Я знаю, — засмеялся я, отставив оба бокала к бутылке и придвинувшись ближе.       Алкоголь медленно, но верно подбирался к голове — большее ощущение расслабленности приятно растекалось по телу. Лишние мысли, которые упорно доставали ещё с час назад, отошли на задний план, а фанаты за окном стихли — я, безусловно, любил их, но сейчас был неподходящий момент для автограф-сессии. Стиснув её в объятиях, я по-привычному поцеловал Берч в лоб — она любила этот жест, а я до последнего не понимал, что же в нём особенного.       Данна обняла меня в ответ, уткнувшись холодным носом в грудь — я до последнего отказывался принимать все те чувства, которые успели появиться к ней за время дружбы. Бен предупреждал меня о подобном, но я предпочитал не думать о подобном, полностью отдаваясь работе.       — Я знаю, что пьян, — медленно, но отчётливо пояснил я, отстранившись от тёплых объятий, которые успел полюбить и сам. — Разреши мне кое-что сделать.       — Надеюсь, ты не хочешь убивать меня прямо в отеле, — она рассмеялась и я невольно улыбнулся — этот знакомый, полюбившийся запах её парфюма ударил в голову, смешавшись с алкоголем, и я, зарывшись пальцами в копну светлых волос, крепче сжал её талию рукой и наконец сделал то, о чём мечтал так долго.       Данна ответила на поцелуй не сразу — прошла, наверное, целая вечность; и мне не стало стыдно — я отчётливо запомнил всё, что случилось ночью, и наконец-то полюбил ирландский виски больше, чем красное полусухое.