глава 15
4 августа 2018 г. в 14:25
В канун Рождества, копошась на кухне, я узнала прекрасную весть: Люк радостно сообщал по телефону о том, что нам удалось выиграть конкурс — практически выиграть, ведь моя работа с Томом заслужила второго места, поэтому совсем скоро, ближе к февралю, мне достанется собственный кабинет в этом прекрасном высоченном здании — я действительно мечтала об этом больше, чем могла бы мечтать о карьере визажиста или уборщицы.
— Ты умница, — прошептал Том на ухо, обнимая меня со спины.
Поднаровившись, я отыскала два выгодных проекта для него — приходилось много работать нам двоим, но отныне, с той ночи в отеле, всё изменилось. Возможно, чувства, которых не нужно стесняться, делают мир лучше, а вместе с миром делают лучше и нас самих.
— Я знаю, — тогда я ответила ему с улыбкой, развернувшись и подарив привычный — более нежный — поцелуй в щёку.
С некоторых пор он назвал меня синицей — всё из-за этих глупых мимолётных поцелуев в щёку, которых я по-прежнему стеснялась. Я стеснялась и обнимать его, и целовать, и быть чуть ближе, чем теперь должна — столь непривычным казались эти подростковые признания. Однако какими же они были прекрасными — я находила себя самой счастливой, ощущая, что на моих плечах отныне нет того груза, с которым я успела свыкнуться: нет тех неуютных молчаний, нет стеснений, нет внутренних терзаний во время разговоров.
Впервые пресса застала нас врасплох только в марте — тогда Том удивлялся тому, что это случилось спустя полгода. Я точно знала, что Хиддлстон не любил вспышки фотоаппаратов, интервьюеров, которые норовили спросить о личной жизни и пресловутых СМИ, которые вовсю освещали наши фотографии с самой обычной — даже невинной — прогулки вдоль северного берега Квинсленда. Мы по-детски много фотографировали, крепко обнимались и, верно, были счастливы настолько, что фотографии нас по телевизору нисколько не расстроили мужчину.
А мы ведь так долго прятались от любопытных глаз фотокамер.
— Том, я не уверена, но. Том! Ты слышишь меня? — недовольно спросила я, когда пыталась едва ли докричаться до занятого мужчины, который неотрывно возился на ферме Оливера — кто же знал, что британцу так по нраву маленькие овечки.
— Да, да, конечно, — невнятно пробурчал он, повернувшись ко мне с такой счастливой детской улыбкой, что я не сдержала смеха. — В чём ты не уверена?
— Я не знаю, как должна это сказать, — рассмеявшись, тихо произнесла я — это действительно было в новинку для меня. — Послушай, я не уверена, возможно мне нужно к врачу, но.
— Боже, Данна, — на выдохе произнёс он, подходя ближе и обнимая меня так же крепко, как и обычно — каждый раз мне казалось, что он переломает мне все рёбра.
— У нас будет ребёнок, Том, — я внимательно взглянула на него — так серьёзно, как не смотрела никогда, совсем не зная, какой реакции ждать.
Хиддлстон радостно заулыбался и, приподняв меня, начал говорить так быстро, что я не запомнила ни одного словечка, но точно поняла, что он рад не меньше, чем рада я.
В холодный ноябрь, когда снег стал засыпать улицы Лондона, на свет появилась Аланна и, минутой позже, Артур. По радио вовсю трубили об аномальных осадках для Англии в это время года: жители прятались по домам от мороза и заваленных снегом дорог, а Том, вопреки нелюбви к такой погоде, все с мамой, Оливером и Лисой спешили за мной — до сих пор мне казалось, что это не моя жизнь — в моей жизни не может быть всего того, что есть сейчас
Когда ты привыкаешь к плохому, оно продолжает преследовать тебя долгие года. В любых счастливых мыслях и случайностях; в хороших событиях и мечтах всё то, чего ты боишься, ходит по пятам, не оставляет ни на минуту и однажды проявляет себя во все красе, напоминая о присутствии. Скажите, что вы чувствуете в такие моменты?
— Послушай, может быть я накручиваю, но тут какая-то шишка…
— Подними футболку, — устало просит только что вернувшийся со съёмок Том и я послушно следую его просьбе — в области груди он нащупывает ту шишку и нервно сглатывает.
Хиддлстон прекрасно знает на примере собственного отца то, причиной чего она может быть, и взволнованно звонит личному доктору, консультируясь по телефону, старательно объясняя причины волнения.
Аланну и Артура обожают наши семьи: мамы не могут поделить время, которое проведут с ними, а я до последнего боюсь сказать, почему не могу отдать им детей на выходные, проводя всё свободное время с ними. Об этом знает только Том, который не скупится на уйму лекарств, прописанных доктором Купером и, естественно, сам доктор Купер, у которого я стабильно бываю два раза в неделю.
Больницы выматывают.
Я знала это ещё по рассказам от Эммы — сестры Тома — которая рассказывала, как долго моталась со своим мужем по лучшим клиникам Англии и Германии, а через два года он встал на ноги. И действительно: проводил с нами все семейные праздники и вскоре позабыл о болезни, которая грозила ему смертью.
— Жизнь несправедливая штука, — однажды сказала Эмма, помогая мне с тортом. — Но ты справишься. Эндрю тоннами глотал лекарства, я совсем потеряла надежду — мы так сильно хотели ребёнка, а сейчас всё хорошо. Слышишь?
— Слышу, — я натянуто улыбнулась, продолжая подготавливать творожный крем — Том до одури полюбил торты с творожными кремами и был готов отдать за них душу.
— Тем более у вас такие прекрасные малыши, я даже завидую, — девушка шире улыбнулась и мы закрыли тему — мне хватало этого и в стенах больницы.
Меня госпитализировали спустя год рождения Аланны и Артура — ровно в тот же день, когда они родились. Том был на съёмках и, отвлекаясь от работы, каждые тридцать минут терроризировал звонками Сару — крупно повезло, что она оказалась рядом в тот момент, когда жизнь подарила мне шанс пробить головой пол гостиной.
Врачи давали лишь десяти процентный шанс на выздоровление, но благодаря любимым людям я продолжала бороться. Эмма и Эндрю регулярно подбадривали меня, мама с Оливером обещали мне младшего брата — боже, какой энтузиазм! Сара с мамой Тома готовили мои любимые сладости, а мой любимый британец регулярно задаривал меня любимыми цветами. Наши дети всегда были рядом — пресса только и говорила о том, что Том обзавёлся семьёй, а его армия — какая же глупость — оказалась наполовину недовольна.
Это заставляло жить вопреки прогнозам врачей.
— Мы нашли две раковые опухоли в груди, обе в третьей стадии. Лекарства не помогли, — серьёзно заявил доктор, опустив глаза в пол — все эти таблетки были зря. — Ваша операция назначена на завтра, шансы есть, они малы. Данна, мы постараемся…
— Каков шанс, что я проснусь после операции, доктор? — я прервала его, привстав на локтях на больничной койке — Том оплатил лучшую палату, лучших докторов; он надеялся.
Мужчина в белом халате промолчал, тяжело вздохнул и решительно взглянул на меня:
— Вы однозначно проснётесь, Данна, но Ваш организм ослаблен. Я просматривал Ваши медицинские карты — если бы Вы обследовались раньше, то у нас был бы шанс спасти Вас. Сейчас мы лишь можем продлить жизнь на несколько недель, но Вы должны бороться. Лекарства, которые Вы принимали на протяжении лечения у доктора Лонгмана отрицательно повлияли на Ваш организм.
— Спасибо, доктор Уокер, — тяжело выдохнула я и в палату зашёл Том — улыбающийся через силу, побледневший, держащий в руках букет белых роз.
Уокер в последний раз взглянул на меня и, поздоровавшись с Хиддлстоном, вышел из палаты.
Волосы, которые я бережно хранила с детства, сыпались после химиотерапии — никогда раньше я так сильно не боялась зеркал и людей. Клеткой стал для меня наш дом близь Лондона — мы так долго выбирали его перед рождением детей, так долго подыскивали нужный вариант, думая о том, как будем играть с детьми на заднем дворе — делать снежных ангелов зимой и устраивать короткие пробежки вокруг домика и посаженных саморучно деревьев.
Однажды Бен и Ива, сообщив о помолвке, вслух заявили о том, что их ещё нерождённый сын станет отличной партией для Аланны — они будут прятаться от наших глаз в саду, где деревья вырастут ростом выше нас, что будет так непроглядно и уютно — тогда мы с Томом лишь посмеялись, а сейчас я мечтала увидеть это. Всего лишь мечтала, иногда забиваясь в душе на несколько часов, когда мой милый британец играл с детьми.
Перед очередным Рождеством я молча подала Тому самые острые ножницы в доме — тогда вся ванна была засыпана моими волосами. Он долго сомневался, внимательно глядя на моё бледное лицо, так живописно украшенное синяками под глазами — мне было жаль, но ему было жаль больше.
Я боялась выйти из комнаты после того, как отключила бритву из розетки — не лучшая картина для маленьких детей. А ведь они меня даже не запомнят.
Чреда операций заменили походы в кино и театр — Том усиленно трудился, едва не поругался с Люком и, в конце концов, оставил один прибыльный проект, сорвавшись со съёмок по звонку доктора Уокера.
Никогда не верьте тому, кто говорит, что перед смертью в его голове проскакивают лучшие моменты жизни — ты умираешь слишком быстро и тихо — будто и не рождался.