***
Разрозненные фрагменты сменялись один за другим. Она чувствовала запах еды. Слышала шаги. Ощущала тяжесть руки на своём плече. Потом всё исчезло. На их место пришли видения. Сны наяву… словно кто-то подсадил их без её ведома, рассеяв семена зла, которые теперь прорастали в её сознании. Эти сцены мрачного содержания были ещё одним видом манипуляций? Очередные хитроумные приёмчики, которые он проворачивал, пользуясь её спящем состоянием? Её словно раздирало изнутри, невидимые силы рвали её одежду, царапали тело, как вдруг она поняла, что они забрали слишком многое. Она исчерпала себя. Как выяснилось, подчистую. Ей оставалось лишь уйти. Лишь когда свежесть ночного воздуха прорезала тончайшую пелену, окутавшую её сознание, она поняла, что больше не спит. При полном отсутствии света, без «Люмоса», она каким-то образом умудрилась подняться по множеству лестничных пролётов и добраться до места назначения незамеченной. Ночное небо, усеянное звёздными бусинками, влекло её, пока она не почувствовала под своими пальцами ледяные перила. Гермиона без неприязни встретила обжигающий холод. Посмотрев вниз, она обнаружила, что бездонная пропасть, которая заставляла её внутренности делать кульбит после смерти Дамблдора, больше не вызывала тех же чувств. На самом деле, смертельное падение в тот момент казалось наиболее подходящим концом. Чувствовал ли великий волшебник то же самое? Достиг ли он схожей точки принятия происходящего, прежде чем Снейп убил его? Гермиона не впервые поднималась на вершину Астрономической башни с этим намерением. Тем не менее это был первый раз, когда у неё отсутствовала привязка к чему-то значимому. Так что всё было куда проще. Финал был ясен, как божий день. Перила станут её последним пределом, последним препятствием в этой безжалостной жизни. Сцепив пальцы вокруг металла, она проверила его на прочность. Железные прутья выглядели обнадеживающе. Они выдержат её вес. Когда она решит встретить свою смерть… — Гермиона. Его голос прозвучал негромко, но он сотряс её изнутри, как взорвавшаяся хлопушка, резонирующая внутри колокола. Она расцепила пальцы, до белых костяшек сжимавшие перила, и медленно повернулась. Снейп стоял на противоположной стороне площадки, свесив руки, приоткрыв губы, глубоко и прерывисто дыша. Он явно бросил все свои силы на то, чтобы добраться туда. — Стой. Прозвучало скорее как кваканье, но смысл её приказа был более чем понятен. Он сделал шаг навстречу. Она подняла палочку. Кончик древка подрагивал перед глазами. — Остановись… сейчас же. Он сделал ещё один шаг. Первое проклятье вылетело прежде, чем она поняла, кто его выпустил. Рефлексы Снейпа были молниеносны — он отразил электрический разряд, прежде чем луч успел пронзить ему грудь. И сделал ещё один шаг. Гермиона вскрикнула и метнула следующее. На этот раз намеренно. Не раздумывая. Но он снова отбросил её проклятье, позволив тому отрикошетить в сторону и не нанести вреда. Мужская фигура продолжала приближаться. К тому времени в её голове не осталось мыслей. Было всего лишь одно желание — чтобы он ушёл. Она хотела сделать ему больно. Каждое заклятье требовало всё большей расторопности, но его палочка играючи отбивала их, рассекая воздух с непревзойдённой лёгкостью. Её крики превратились в яростные вопли. Почему всё было так несправедливо? Ей даже не позволили завершить задуманное. Не дали самой выбрать, когда покончить со всем этим. Какого чёрта он от неё хотел? Она метала проклятье за проклятьем, целясь прямо в грудь, стреляя в то, что должно было быть его сердцем, если бы то у него было. Теперь он был так близко. Несомненно, один из них дойдёт до конца. Конечно, она могла бы пронзить его там, где ей самой было больнее всего. Она любила его. Даже когда проклинала его снова и снова, она чувствовала, что каждое проклятье пронзает её собственную грудь. Вызывает невыносимую боль. Слёзы лились ручьём. Желать его и причинять ему боль — было одним и тем же. Словно делаешь больно самой себе. И вдруг её осенило — решение пришло без её спроса. Развернув палочку, она подставила кончик к груди, отступая назад, пока перила не упёрлись ей в спину. Только тогда он остановился. Гермиона вызывающе вздёрнула подбородок, вперив в него пылающий взгляд, но Снейп не был похож на человека, которого перехитрили. Скорее, он выглядел потерянным. Тогда ей стало понятно, что он пришёл к ней не ради победы. — Чего ты хочешь? — захныкала она, хватаясь за перила свободной рукой, чтобы не упасть от напряжения. — Тебе не нужно этого делать. — Бледная рука потянулась к ней, но она энергично мотнула головой. — Никогда больше не смей мне говорить, что мне нужно или не нужно делать, — выплюнула она. — Не тогда, когда ты всего лишь грёбаный глашатай Министерства. Он поджал губы от жгучего обвинения, прежде чем медленно отойти назад. — Прости меня, Гермиона. Она продолжала мотать головой, но почувствовала дрожь в коленках при виде искры в его тёмных глазах, еле заметного изгиба губ. — Почему? — внезапно выкрикнула она. — Зачем ты это сделал? Почему ты так много сделал?.. для меня? — последние слова превратились в рыдания. Он долго не отвечал — без сомнения, кропотливо подбирая менее компрометирующее объяснение. Наконец он остановился на более-менее подходящем. — Потому что так было предпочтительнее. Предпочтительнее? Что это, чёрт возьми, значит? — К альтернативе, — продолжал он, сжимая и разжимая кулаки. — Альтернатива? — скривилась Гермиона. Она больше не хотела разгадывать его загадки. И всё же было ощущение, что она поняла, к чему он вёл. — К какой альтернативе? Что они собирались со мной сделать? Он всё ещё тяжело дышал. Она прислушивалась к каждому усталому выдоху, гадая, после которого из них он даст ответ. — Абсолютное Забвение, — пробормотал он тихо. — Изъятие твоей палочки. Ты больше никогда не познаешь магию. И никого в нашем мире. Всё её тело съёжилось. Палочка выпала из руки, когда она схватилась за грудь, словно её вдруг разорвали изнутри. Он спас её… от этой участи? Внезапно она почувствовала, как его руки обняли её, сжав так сильно, что она едва могла дышать. И в тот момент это было тем, в чём она искренне нуждалась. Ей всегда было нужно именно это. Боль должна была высвободиться из неё, вырваться, как инфекция из гноящейся раны. Он снова поспособствовал этому. Но произошедшее сделало её жизнь ещё более невыносимой, ещё более блеклой. Ведь ничего не изменилось. Она не могла быть с ним. И она не могла вернуть своих родителей. Что ещё у неё было? Ничего. Кроме… возможно… литературного кружка.Глава 20: Страдалец
1 июля 2019 г. в 23:59
Какой она была глупой. Такой наивной.
Вопрос, который она всё это время должна была задавать себе — «почему?»
Почему он всё это делает?
Гермиона зарылась лицом в подушку, заглушая судорожные рыдания, рвущиеся на волю сквозь искусанные губы.
Как она могла быть настолько тупой?
С самого первого знакомства со Снейпом она не замечала в нём склонности действовать по наитию — все его поступки были взвешенными и продуманными. И всё же она по собственной глупости предположила, что они были вызваны какой-то спонтанной доброжелательностью. Она так глубоко погрязла в самообмане, что всерьёз уверовала, будто он вкладывал в неё так много своего времени и усилий лишь потому, что она и правда того заслуживала… потому что он искренне волновался за неё. Теперь с негодованием прокручивая в памяти их встречи, она в полной мере осознала, насколько нелепо выглядела. Рыдая от обиды и унижения, она начала вбиваться лбом в промокшую от слёз подушку.
В то же время можно было простить себя за глупость. Ведь, в конце концов, он оказался не тем, кем она его считала… не тем, за кого он себя выдавал, — особенно прошлой ночью в её спальне, когда обеспечил ей то, что можно было описать лишь как «взрывной» уровень поддержки и заботы. Обучение, конечно, тоже присутствовало — оно и не заканчивалось, оказывая на неё как неуловимое, так и явное воздействие, но ей открылось гораздо больше… она чувствовала его… эту бешеную энергетику вперемешку с тщательно скрываемой ранимостью… и всё же… всё это оказалось пустышкой.
Как можно столько вкладывать в обман? Зачем так рисковать?
На первый взгляд, он, казалось, практически не волновался за собственную репутацию. И всё же то, что он согласился на шпионаж для Министерства — в который раз компрометируя себя в глазах других — наводило на мысль, что Снейп имел от этого выгоду. Не было никаких сомнений в том, что его назначение директором Хогвартса было частью соглашения, поэтому неудивительно, что весь преподавательский состав был настроен против него. Но для человека, который так отчаянно жаждал признания, он зачем-то создал все условия для того, чтобы так никогда это признание и не получить. Хотя, возможно, он к этому и стремился… чтобы в конечном счёте погрязнуть в самобичевании и ненависти к себе.
Но зачем тогда вписываться во всё это? Почему после случившегося на войне он просто не залез в свою нору зализывать многочисленные раны?
Или он, как и она, совершил настолько непростительные, по его мнению, поступки, что всеобщее презрение было тем наказанием, что отчаянно требовала его совесть?
Она не думала, что для бывшего слизеринца и Пожирателя смерти вопрос морали стоял так же остро, как, например, для неё. Но для мотуломента… для человека, который любил… и проиграл… возможно, это было тем, от чего даже при очень большом желании нельзя было избавиться.
Но несмотря на это, он был готов её предать. Она любила его. Он ведь наверняка чувствовал это… проникнув в неё своим телом и разумом, он не мог не узреть её истинных чувств. И всё же он ясно дал понять, что сдаст её властям — сообщит о действиях, которые были не более чем отчаянной попыткой исправить её прошлые ошибки.
Интересно, насколько Министерство было осведомлено? Как часто он отправлял свои отчёты?
Она гадала, не стала ли объектом их пристального внимания исключительно по вине Снейпа.
Это по его наводке они вдруг нацелились на неё?
Её сотряс рвущийся из груди, горестный всхлип. В душе было пусто от осознания, что её душевные муки и спровоцированное ими поведение вызвали лишь равнодушное подозрение и осуждение, а не сочувствие. Но таковы были методы Министерства… хотя, возможно, и самого Северуса Снейпа.
Да, он относился к ней более чем сурово с того самого момента, как поймал за попыткой прокрасться в свою комнату. И всё же это не было неожиданностью. Желчные обвинения хоть и были обидными, но соответствовали вечно раздражённому, сварливому преподавателю зельеварения, коим она всегда его знала. На самом деле, Гермиона бы сразу заподозрила неладное, если бы он вёл себя как-то иначе.
Собственно, это ещё раз доказывало, что он прекрасно ей манипулировал и точно знал, каким образом она отреагирует на то или иное действие. В этом плане она его не разочаровала.
Единственное, в чём, казалось, он прокололся — это в своей собственной реакции на происходящее.
Поэтому ей ничего не оставалось, как терзаться этим безнадёжным противоречием… этой приводящей в бешенство нелогичностью… этим ходячим несоответствием в чёрно-белых тонах, поимевшим её тело, поимевшим её душу вплоть до состояния, которое можно было описать лишь как новые горизонты — замешательства и отчаяния.
Он вернул баллы. Он освободил её от отработок как раз тогда, когда Гермиона больше всего на свете жаждала обратного. Как раз тогда, когда она решила отдать ему всю себя, позволив запутаться в его хитросплетениях и поприветствовать то, что казалось ей безвозвратным лишением свободы — как для него, так и для неё. Но нет.
И поэтому каждый гриффиндорский рубин, каждый сверкающий символ его отказа теперь насмехался над ней, переливающаяся река реальности, бегущая над её легкомысленными надеждами, кроваво-красная, от которой он освободил её и бросил.
Но хуже всего было то, что в конечном счёте её новоиспечённая свобода была фальшивкой. Она всё равно не была свободна. Ведь ей было запрещено заниматься тем, что поддерживало её после окончания войны; единственным источником надежды, который помогал ей влачить свою жалкую жизнь, — возможностью однажды вернуть память родителям.
Он забрал это у неё.
Сморщившись, она затряслась в очередном приступе рыданий, когда почувствовала, что последние остатки надежды покинули её.
Конечно, она знала о риске. На маггловедении они заучивали до дыр Международный Статут о Магической Секретности. Из года в год Опасность отмены Забвения вдалбливалась в их головы. Тем не менее она так же отдавала себе отчёт в том, что существовало множество магглов, знающих о Волшебном мире и не представляющих для него вообще никакой угрозы — например, её родители… даже жуткие родственники Гарри, от которых не исходило никакого вреда, кроме презрения ко всему магическому.
Но правда заключалась в том, что за ними следили. Каждый маггл тщательно оценивался на возможность выхода его интересов за рамки родительской гордости или простого страха перед неведомым. Стиратели памяти работали круглосуточно, чтобы гарантировать, что знания и понимание даже наиболее посвящённых оставались относительно поверхностными. И это было основной проблемой отмены «Обливиэйта». Снейп был прав — заклинание могло сделать магглов невосприимчивыми к Забвению, предотвращая любые дальнейшие манипуляции с их памятью.
Это было опасно. Но Гермиона была искренней в своих словах. Она была убеждена, что её намерения по отношению к родителям никогда не выйдут за рамки. Хоть она и проболталась в литературном кружке больше, чем следовало, в тот момент она была уверена, что ей не могут угрожать.
По крайней мере, не могли.
Может, теперь могут.
Будет ли она когда-нибудь снова в безопасности?
Внезапно чувство сокрушительного одиночества захлестнуло её, затопило так сильно, что она почувствовала, как начинает тонуть, словно была уже не твёрдой, а какой-то эфемерной сущностью, начавшей просачиваться, словно вода, сквозь кровать, впитываясь в холодный пол спальни. Она чувствовала, что парит над собственным телом, что её голова медленно отключается, а каждая конечность наливается свинцом.
Таким же образом он высасывал из неё тепло, погасил вспыхнувшую было искру. И для чего? Только чтобы спасти свою шкуру, сохранить своё положение в глазах Министерства. В тот момент она не могла представить себе худшего предательства.
Всё время, пока она думала, что он помогал ей, он замышлял её падение.
И ему это удалось.
Она пала.
Невесомую… словно пушинку… былую Гермиону уносило вдаль.