Заброшенный замок.
Стук в дверь вывел Малека из оцепенения. В чёрную, как ночь, комнату вошли все жалкие остатки солдат, и один молодой взволнованным заплетающимся речитативом произнёс: — Эмм… Сэр… Л-люди ждут от вас п… — тут солдат кашлянул. — Приказа, они хотят знать, что нужно делать… Томительно выжидающие глаза будто вцепились в Малека и не шевелились. Остальные напрягли свои уши в надежде поймать ту самую ниточку спасения от смерти, вставшей за их напряжёнными мускулистыми спинами и державшей косу у глоток. Вечность тянулась, мучая и истязая солдат. Чем дольше это длилось, тем меньше становился тот тонкий луч надежды, слабо рисующий выход из этого положения. У некоторых начали выступать слёзы на уставших от этой тьмы и безысходности глазах. Они начали догадываться, что собирается ответить их командир. Они хотели домой, к своим милым и скромным жёнам, хотели отбросить от себя тяжёлый страх смерти и забвения, хотели поцеловать жён в нежные губы, сесть на стул и каждую секунду любоваться тем светом, беззаботностью и искренней невинностью, которой был наполнен их уютный домик. Они хотели получить надежду на спасение, они хотели жизни, настоящей жизни, а не существования внутри страха. Малек тоже этого хотел. Хотел выкинуть к чертям собачьим свои доспехи и вновь стать нормальным человеком, вместо пса прислуги смерти — войны. Но это вряд ли случится… Слёзы потекли и из его глаз. Всхлипы сожаления и отчаяния приглушённо и немного искажённо зазвучали сквозь забрало тёмного шлема, от чего казались ещё более жалобными. Через решётки защитной экипировки души бойцов выжигал огнём безнадёжности взгляд человека, потерявшего всякую веру в спасение. Все мигом ощутили это и опустили головы к холодному, старому каменному полу. Плач людей тихим эхом бился внутри шлемов. — Солдаты! — жалобно и протяжно крикнул командир. Все быстро взглянули на него. — Я извиняюсь пред всеми вами за то, что обрёк вас на смерть, я извиняюсь пред вашей и своей родиной за то, что не оправдал ожиданий, как командир армии, я признаю свою вину, глубина которой неизмерима и бесконечна. Я не достоин звания командира армии. Я готов искупить свой грех — я выйду на поле и сражусь в своём последнем смертельном поединке с их предводителем. Прошу, дайте мне попросить прощения у каждого вашего умершего друга, у каждого мирного и ни в чём не повинного жителя, у каждой разрушенной мной жизни, у каждого существующего государства за то, что обрёк его на смерть или оставил влачиться во мраке всю свою оставшуюся жизнь! Прошу разрешения на эту инициативу, — командующий пустил слезу. Блестящие глаза рыцарей смотрели в красные глаза их командира. Невероятно мучительное ожидание висело в комнате. Солдаты не могли поверить в то, что прокричал одновременно и стоном боли, и голосом уверенности их лидер. Готовность командира встать на защиту целого дивизиона тронула душу каждого военного, точнее, ударила по самому слабому месту со всей силой, причинив тянущуюся боль. — Командир… — всхлипнул один солдат. — Мы идём за вами. — Нет, — грустно отрезал тот. — Вы не виновны. Виновником являюсь здесь я. Я уже всё сказал. — Но… — Не надо. Неужели вы не понимаете, кто должен умереть? Я постараюсь договориться с ним. Вы поживёте подольше. Так что бегите, когда появится возможность. — Разрешите обратиться? — сказал другой боец. — Разрешаю. Хотя бы поговорю перед смертью. — Мы идём с вами. — Разве я непонятно объяснил?! — болезненно закричал Малек. — Я должен ответить за всё. Вы не виноваты, что ваш командир бездарно и глупо проиграл сражение, погубил почти всю армию и заставил расплачиваться за свою глупость каждое невинное существо, каждого невинного крестьянина, каждого простого солдата, что остался лежать мёртвым на поле брани. Я это заслужил, и вы не должны страдать из-за моей ошибки, — перешёл на севший голос он. — Нет, сэр. Мы идём с вами, и точка. Зачем нам оттягивать неизбежное? Вечно бегать мы не можем. Мы должны принять бой с честью и достоинством и уйти на пике своём вместо позорной смерти в норе. И если вы отказываетесь принять это, то вы больше не наш командир, — решительно, но не без доли страха бросил воин. Я смотрел с предвкушением на этот замок. Безнадежность и грусть этих людей чувствовалась издали. Мои воины окружили замок плотным кольцом. Все они замерли в ожидании моего приказа. Осталось только дёрнуть за ниточку, поднять руку и сделать один-единственный простой жест, чтобы приблизиться к своей цели ещё на один шаг и получить желаемое. Эта мысль захватывала мой дух. Я хотел самолично броситься туда и найти эту мразь. Я знал, как он страдал, я чувствовал его слёзы, стекавшие по белым от ужаса щекам, его искореженное хрипами рыдание от принятия своей вины, его опущенные и ослабшие руки, его тихая речь, словно писк комара среди громкого говора людей. Ещё немного, и его моральный хребет будет сломлен окончательно, и он ответит за своё самое главное и мерзкое деяние. Я медленно поднимаю руку, собираюсь с духом, настраиваюсь на одно лишь действие — убийство. Опустошаю свой разум от лишних мыслей, напрягаю тело, щёлкнув большим и средним на другой руке… Осада сейчас начнётся. Из окон солдаты довольно быстро заметили очень тёмное тонкое кольцо шириной с пятнадцать бойцов. Чёрные и грязные, словно обгоревшие, доспехи неподвижно и крепко сидели на тощих телах, ржавые мечи с громким и противным лязгом быстро вырывались воинами из старых ножен, отвратительная, почти сгнившая тощая и в некоторых местах дырявая кожа висела на них, как тряпка на швабре, огромные жёлтые глаза медленно разыскивали засевших здесь несчастных. Командующий осадой в массивной чёрной броне неторопливо спустился с мёртвого коня и щёлкнул пальцами. — Узнаёшь эту походку, ублюдок? — сказал загробный голос внутри Малека. Ещё до этого сощуренные глаза широко открылись, челюсть бесшумно опустилась, выражая искреннее удивление, руки и ноги перестали чувствоваться так, как будто их никогда не было. От шока Малек больше не слышал, что происходило здесь и сейчас. Он остался наедине со своим удивлением и осознанием главной ошибки своей жизни. Попытки найти объяснение тому, что он понял, приводили к тупикам и новым вопросам, однако Малек чувствовал — это Он. Тот самый, кого они тогда нарекли «предателем всего королевства, всех жителей, рыцарей, священников и Короля, порочащим светлое имя сарафанского ордена и покрывшего его несмываемым позором, который будут помнить каждый каждый день, каждый год, каждый век»… — Поздно ты опомнился, «Железный дровосек». Можешь, конечно, попытаться, но поверь, я убью тебя, когда ты попадёшься мне на глаза. Даже сейчас я стараюсь сдерживать свою злобу. Ну так что: побежишь от справедливости или хочешь побрыкаться, ну, или всё-таки попытаешься использовать голову? — так же, как и тогда, двадцать пять лет назад, сказал невинный и одновременно грозный голос… В поле вывели низкорослого «прокаженного», закованного в тугой ошейник, сдавливающий до кровавых слёз шею. В лицо впивался такой же тугой намордник, ноги сдерживали шипованные кандалы, затрудняя и без того медленное движение. Руки были заведены за спину и одеты в тесные наручники, что натирали голые запястья, однако лицо не отражало практически никаких отрицательных эмоций — искренне мазохистская неестественная улыбка сияла на всю харю, от чего его щёки покрылись большими трещинами, и из них обильно текла вязкая, похожая на смолу, слизь, смешанная с потемневшей кровью. Его оковы снимали предельно неспешно, как будто знали, что за ними смотрят двадцать отчаявшихся глаз. Сначала открепили наручники и небольшие кандалы. Всем показалось, будто улыбка стала шире. Потом сняли ошейник, однако после этого взгляд потерял прежнюю радость. Казалось, он очень хотел, чтобы ошейник вернули. Он молящими глазами посмотрел на своего хозяина с более человеческой улыбкой, однако тот проигнорировал его намёк, равнодушно сняв намордник. Закончив с освобождением, он передал в его руки небольшого размера клинок и указал на замок. Вся нечисть, которая до этого стояла и даже не покачивалась, будто сорвалась с цепи, резко и слаженно рванувшись с места. Осадные лестницы мигом оказались на нужных Хозяину местах. Живые воины переглянулись. Вдруг сзади раздался треск ломающейся двери. — Они обошли нас! — крикнул кто-то из солдат. — Значит, бьём их первыми, отступая в глубь замка! — ответил другой голос. — А командир? — спросил третий. Малек молча смотрел в одну точку, не подавая признаков жизни. Окно с громким звоном разбилось, и перед солдатами предстал один из мёртвых. Не успел боец атаковать, как Малек резко бросился с места, уже замахиваясь алебардой. Монстр взвизгнул от того, что в его глаз вошло копьё, разбрызгав грязную кровь по тощему лицу, и от последующего пинка в голову тварь упала, зацепив себе подобных по пути. — Пошли. Времени нет, — приказал командующий.Церковь.
— Братья и сёстры мои! Момент истины настал! Силы тьмы уже почти уничтожили силы света! Армагеддон достигает своего кровавого пика! Остались только мы — истинно верующие в нашего Бога. Когда нечисть подойдёт сюда — лишь временный вопрос. Перед нами сейчас стоит самый важный за всю общую историю выбор: либо мы умрём во имя Господа всевышнего, либо мы покрываем себя позором, который до этого никто и никогда не видел, и оказываемся за самый страшный из всех существующих грехов в последнем, самом главном кругу Ада, прямо в личном котле Сатаны и мучимся в нём вечность. Так ответьте же мне: Хотите ли вы попасть в Преисподнюю?! — фанатично выкрикивал отец Фридрих сквозь пожелтевшую от старости маску ворона. — Нет! — громким хором ответили сто двадцать священнослужителей. — Хотите предать нашу веру, наш народ, все старания доблестных воинов и даже Бога?! — Нет! — Хотите выступить воинами света против самых жутких созданий тьмы?! — Да! — Хотите вознестись за искупление всех грехов?! — Да! — Тогда чего же вы ждёте?! Точите ножи и палаши, готовьте стрелы, луки, арбалеты и не забудьте полить их святой водой. Час пробил.