***
Прошло приблизительно четыре месяца с тех пор, как Ганнибал терпел подобный дискомфорт, и тоже от рук Уилла. Сейчас физически было гораздо сложнее, чем ловушка из колючей проволоки в комнате с рогами. Плечи и спина затекли и изнывали от необходимости удерживать полный вес на связанных руках, а предплечья и ладони уже давно онемели. Пальцами двигать он не мог. С тех пор, как Уилл явил ему милосердие в виде двух дополнительных футов верёвки*, нагрузка на нервные окончания уже не была экстремальной, тем не менее отток крови медленно, но уверенно убивал нервные клетки. Даже имея высокую терпимость к потере крови, Ганнибал находился в таком состоянии уже восемь часов, а это угрожало месяцами реабилитации. Определённо, физиотерапия, а возможно, не обойдётся без хирургического вмешательства. Полная потеря конечностей это исключительный и редкий случай, но не так уж много данных о полном перекрытии кровообращения и его последствиях. Собственный опыт Ганнибала свидетельствовал о том, что он ещё не прошёл точку невозврата, но никак нельзя было определить степень радиальной нейропатии**. Ганнибал постарался пошевелить свисающими перед его лицом опухшими фиолетовыми пальцами, но нервные клетки не передали сигнал. Ничего не произошло. Не контролировать себя в целом или же любую часть своего тела было мерзким, тревожным ощущением. «Bras de l'amant***», «паралич медового месяца», как часто называют временное повреждение нервов, вызванной заснувшим на плече любовником. Ганнибал задумался над тем, что вряд ли Уилл оценит иронию происходящего, несмотря на то, что его пренебрежительное отношение к Ганнибалу было, вне всяких сомнений, актом любви. Каждая минута, проведённая Ганнибалом в этом дурно пахнущем сарае, была доказательством порождённой любовью и востребованной любовью жестокости. Тревога всё нарастала, а от дискомфорта хотелось просто дико рычать. Чтобы отвлечься, Ганнибал вспоминал лицо Уилла, когда тот перерезал шею Мэттью: он выглядел как неумолимая стихия, как белый гребень штормовой волны, больше не похожий на того дрожащего и покрытого брызгами крови мужчину, который нервно разрядил обойму в Гаррета Джейкоба Хоббса. В нём не было ни капли сомнения, и в момент между решением и ударом откуда-то из глубин проскользнул свет ярчайшего желания, которое сразу же затем пропало… но оно было прекрасным. Восхитительным. Мысли о порочном свете в глазах Уилла как могли облегчали телесные мучения. Но если бы страдания ограничивались только пульсирующими порезами или угрозой относительно рук. Голод ещё спокойно можно было терпеть; от обезвоживания болела голова, но не настолько, чтобы это было невыносимым; и вообще в целом он мог бы пережить и худшее. А вот давление мочевого пузыря становилось настоящей проблемой. В паху словно стояла раскалённая кочерга, жгла простату и уретру, вызывала судороги брюшной аорты. С медицинской точки зрения никакой угрозы не было, вот только гордость не позволяла Ганнибалу намочить штаны. Если бы он был обнажён, проблема была бы не такой существенной, тем более что прямо под ним находился сток, а так он останется в пропахшей мочой одежде. Про другие выделительные функции своего организма он и вовсе предпочитал не думать. Пытки ему терпеть было проще, чем унижение. Уилл не мог этого не знать. Жестокий мальчик. К тому времени, когда Уилл вернулся, а именно ближе полуночи, боль в мочевом пузыре заполнила всё существо Ганнибала, несмотря на попытки отвлечься воспроизведением в голове сложнейшей 39-ой сонаты ре минор Солера для клавесина, побуждающей его не думать о переполнявшем желании помочиться. Он не мог полностью спрятать напряжение от спазмов, стоя на полусогнутых ногах и пытаясь не слишком двигать тазом. Но Уилл понял всё сразу же, стоило ему сесть на стул, и изогнул бровь. — Здравствуйте, доктор Лектер, — криво усмехнувшись, поприветствовал он. — Здравствуй, Уилл. — Ганнибал концентрировался на экспрессивных музыкальных пассажах в своей голове, и слова получились слегка приглушёнными. Уилл осматривал его медленно. Нож всё ещё висел у него на бёдрах, поверх фуболки была наброшена лёгкая спортивная куртка, к ночи на улице холодало. Запах похмелья окончательно выветрился, значит, он не загонял себя в новый алкогольный дурман. — Нуждаешься в чём-нибудь? — невинно переспросил Уилл. Ганнибал облизал губы. Как неучтиво. — Речь вообще о том, в чём нуждаешься ты, — ответил Ганнибал, приближаясь к завершающим аккордам сонаты. — Хмм… Уилл слегка поерзал на сидении, непринуждённо вытягивая ноги и склоняя голову. — Ты не получишь то, о чём не попросишь, — предупредил он. Соната закончилась, и Ганнибал постарался скрыть дрожь от горячей боли в паху. — Доставит ли тебе удовольствие ответить мне отказом? — задал он вопрос. — Безусловно, — признался Уилл. — И ты сам хочешь доставить мне удовольствие. — Твоё удовольствие всегда меня пленяло. Так же сильно, как и твоя боль. — А мне любопытно, встроена ли в тебя вообще функция «умолять». Ганнибал не знал ответа на этот вопрос. Он переступил с ноги на ногу, Уилл схватил это движение, предательскую слабость организма, и вот первый огонёк унижения ярко вспыхнул. Дальнейшее отрицание очевидного будет выглядеть глупо. — Мне нужно облегчиться, — произнёс Ганнибал со всей присущей ему вежливостью. Уилл только издевательски усмехнулся, изогнул брови и смотрел выжидательно. — Вообще-то я тебе этого не запрещал, — сказал он в ответ. Он искренне наслаждался внутренней борьбой Ганнибала, когда тот формулировал следующую фразу. Возможно, было бы легче просто покончить с этим вопросом; более чем очевидно было, что Уилл отклонит любые запросы, связанные с комфортом. Ганнибал с силой прикусил собственную губу, боль отвлекла и позволила дрожащим уретральным сфинктерам плотно сжаться. — Будешь ли ты так добр избавить меня от брюк? — тихо попросил Ганнибал, стараясь, чтобы его голос не дрогнул. — Полагаю, с остальным я справлюсь сам. Глядя на ширинку, Уилл словно раздумывал. Левая штанина и так была разрезана спереди, но брюки следовало ещё спустить. Уилл дважды постучал пальцами по собственному бедру и поднялся со стула. Он подошёл к Ганнибалу и остановился сбоку. Затем взглянул на него снизу вверх сквозь кудри, отросшие за время пребывания в госпитале. — Нет, — ответил он прямо. Дыхание Ганнибала дёрнулось, когда Уилл положил ладонь на его живот. Шея покрылась румянцем. — Уилл… — предупреждающе выдохнул он, когда рука скользнула к низу живота, очертив лёгкую выпуклость мочевого пузыря. Уилл стал медленно нажимать на него, и Ганнибал вынужденно стиснул зубы. — Знаешь, каково это, когда твоё собственное тело предаёт тебя? — спросил Уилл, усиливая давление. — А вот мне любопытно. Ты всегда кажешься таким собранным. — Уилл, я сейчас… — Я знаю, — невозмутимо оборвал Уилл его речь. Он согнул пальцы и с силой впился ими в живот. Острая вспышка боли заставила Ганнибала выпустить несколько капель, а затем неимоверным усилием он сжался и отступил, лишь на несколько футов, как позволяла верёвка. Ноги дрожали. И пусть всего на мгновение, но Ганнибал отреагировал. Инстинктивно, без какого-либо решения, он, тот, кто раньше управлял людьми и провоцировал их, вынужден был произвести столь постыдное действо. Смущение свернулось в груди, но он быстро убрал все эмоции с лица. Снова стена, снова равнодушное выражение. В голове заиграла новая соната. Уилл в разочаровании цокнул языком. — Это ведь неизбежно, — продолжил он, снова приближаясь к Ганнибалу. Отступать было уже некуда, Уилл снова встал рядом и положил руку на тугой живот. Он заглянул Ганнибалу в лицо, но оно было закрыто маской, пусть Ганнибал и глядел на него в ответ. — Помочь тебе? — поддразнил Уилл. Никакой реакции. И пусть Ганнибал мог полностью контролировать свои эмоции и разум, телом он управлять не мог. Это была точка уязвимости. Уилл вытащил подол рубашки и притронулся рукой к коже. Пальцы скользнули под пояс брюк и ниже под резинку белья, по шероховатой растительности к паху, нежно прощупывая и надавливая. Несмотря на прослойку мышц и жира, Уилл надавливал вокруг да около, пока не выяснил окончательную форму и месторасположение мочевого пузыря. В конечном итоге Ганнибал тоже был сделан из плоти и крови. У него были органы. И их можно было забрать. Сейчас Уилл мог забрать у него что угодно. И Уилл продолжил сжимать и давить, наслаждаясь пунцовым от стыда лицом Ганнибала, пока не услышал текущую струю, и только тогда убрал руку. Плотно закрытые веки вздрогнули, губы приоткрылись в молчаливом вздохе облегчения, горячая жидкость стекала по ноге и скапливалась в туфле. Уилл сделал шаг назад, но всё ещё продолжал наблюдать за Ганнибалом, не обращая внимания на едкий запах. Но глаза того были закрыты, и он не мог ответить на взгляд. — Это же не было так сложно, правда? — насмехался Уилл, пока поток превратился в тонкую струйку, уши Ганнибала окончательно покраснели, а нога начала подёргиваться. Только закончив, тот смог открыть глаза, и взгляд был мёртвым, устремлённым куда-то вдаль. Уилл щёлкнул пальцами перед его лицом. — Смотри на меня, — попросил он, и Ганнибал подчинился, лишённый любых эмоций, кроме вопросительного взгляда «ну и что дальше?» — Как давно ты знал, что у меня энцефалит? — спросил Уилл. — Почувствовал запах как раз незадолго до того, как мы начали спать, — получил он безэмоциональный ответ. Уилл отшатнулся так, что едва не упал. — Так… долго? Он сжал отросшую на подбородке щетину и отошёл назад, стараясь избегать стекающей по стоку мочи. Принялся мерять шагами пол. Желудок перевернулся. Ганнибал знал, всё это время знал, что Уилл не сходит с ума. — Я ведь мог умереть, — слабо проговорил он, потом повторил то же самое громче, жёстче, так громко, что аж зубы сводило от боли. — У меня могло быть необратимое повреждение мозга! — Ты встретился со своим самым большим страхом и пережил его, — ответил Ганнибал. Уилл только клацнул челюстью в ответ. — Однажды ты сказал мне, что не веришь в здравомыслие и помешательство, — продолжал тем временем Ганнибал, его голос всё ещё был слишком отстраненным, словно он вещал из глубин собственного сознания. — А сейчас ты знаешь, во что веришь? — Ты вытолкнул табуретку у меня из-под ног, отказал мне в какой-либо поддержке, в любых костылях и строительных лесах. — Чтобы ты мог лучше понять самого себя. Сбросить все эти надоедливые защитные механизмы, которые сдерживали твой потенциал. — Знаешь, гипноз это как-то слишком нечестно, — прошипел Уилл. — Ты не улучшал меня; ты лепил меня по своему образу и подобию! По губам Ганнибала пробежала слабая усмешка. — Ты чувствуешь себя мной? — спросил он. Смола гноилась под поверхностью кожи, фрукт созрел, бомба готова была разорваться, и Уилл желал, чтобы она уничтожила тонкое прикрытие; поверхность порвётся, обнажив гниение и размножающихся личинок; это должна быть полноценная эксгумация. Правая рука дёрнулась к лежащему в ножнах ножу, и глаза Ганнибала оживились, скользнув к оружию, а потом снова ко взгляду Уилла. Уилл дважды постучал пальцами по ножнам и глубоко вдохнул через нос, успокаивая спрятанного в грудной клетке дикого зверя. — Нет, — ответил он спокойно. — Ты наслаждаешься этим, я… терплю. — Но тебе же нравится наказывать меня, не так ли? Ты наслаждаешься моей болью, наслаждаешься тем, как я опустился до уровня животного. — Никак нет, доктор Лектер, — сладко проговорил Уилл, глядя на промокшие мочой разрезанные вещи, на руку и ногу в потёках крови, на фиолетовые коряги пальцев. — Я никогда не поступил бы так с животным.***
Уилл вычистил раны на спине, заново вскрыв раздувшиеся длинные наросты на месте порезов и полив их дезинфицирующим средством, а затем перевязал всё как мог. Оставленные Мэттью отметины были чувствительными, особенно в месте, где одна глубокая метка на пояснице пересекалась с другой, края порозовели и опухли. Он знал, что Ганнибал был абсолютно честен относительно запаха инфекции, но надеялся, что его тело само позаботится об этой проблеме. Пойти в клинику он не мог. Питался Уилл закупленными Мэттью продуктами, среди которых были консервированные бобы, хот-доги в вакуумных упаковках для разогревания и растворимый кофе, который помогал бороться со сном и с похмельем. Уилл притащил кресло на кухню, ел прямо там, не чувствуя вкуса, и слушал стоящую на солнечном подоконнике радионяню на случай громких стонов или попыток побега. Ганнибал был потрясающе спокоен. Уилл и понятия не имел, что он творит, и к чему всё идёт Он заставил себя прикончить бобы и хот-дог, даже несмотря на тошноту от переедания, желудок словно сжался от дней голодовки и стресса. Месяцев стресса. Уилл знал, что потерял в весе, и когда он выкручивался, чтобы перевязать спину, под лопатками были видны выступающие рёберные дуги. Да и пальцы ощутимо исхудали. Он ощущал себя изорванным, потрёпанным, будто бы часть его содрали вместе с кожей, а остаток её натянули на голый остов. Боже, был всего пятый день в этом месте. А по ощущениям — будто прошла целая вечность. Кроссовки Мэттью оказались великоваты, но надев вторую пару носков, Уилл смог выйти в них прогуляться по глинистому лесу. Он добрёл до шоссе и следовал вдоль, пока не встретил указатель, а затем присел отдохнуть у ствола дерева, сверяясь с украденной из машины картой. Ещё у Мэттью был компьютер и точка доступа, но без пароля Уилл не мог подключиться к интернету. Изучив карту, он пришёл к выводам, что находится всего в паре часов езды от Балтимора, на юге государственного леса Тускарора в Пенсильвании. Паутиной расползающиеся по карте магистрали выдернули другое воспоминание: как Эбигейл сидела на заднем сидении и крутила в руках GPS, пока Уилл вёл машину в Миннесоту; как ветер трепал её волосы на заправке; как нелепо Ганнибал воевал с меню в придорожной заправке и всё же выбрал пирог со шпинатом. — Всё равно не отпущу тебя, — сказал тогда Уилл, обхватывая руками крепкую спину. Как он нуждался в том приглушённом голосе, которым Ганнибал просил повторить эту фразу. Это был последний раз, когда они трахались, когда в порыве страсти вышли из душа влажными и слишком нетерпеливыми, чтобы вытереться, когда Уилл оседлал его, когда умолял… — Ты можешь… остановить время? В таком виде? Чтобы осталось только… только это. И хриплый ответ Ганнибала, похожий на мантру. — Да, да, да… Закружилась голова. Уилл подтянул ноги к груди и закрыл рукой рот, невидящим взглядом всматриваясь в лесную почву. Тоска болью обжигала в груди, поглощая всё его естество. Его ищут, за ним ведут охоту, убегать — словно утолять жажду солёной водой. Это всё просто не могло быть реальностью, не должно было быть, эта реальность была настолько далека от нормальной и одновременно близка, будто находилась на лезвии ножа. «Он убил Эбигейл, — напомнил себе Уилл, потому что из всех учинённых Ганнибалом злодеяний и зверств это было для него самым болезненным. — Или же вынудил меня убить ее». Разве есть в этом разница? Уилл направился к дому, прогулка помогла ему прийти в себя. Ганнибал находился в плену чуть более суток, связанный и вынужденный стоять без еды, воды и возможности облегчиться. Уилл забросил карту в машину и выпил стакан воды. Радионяня не издавала ни звука. В сарай он направился, исполненный решимости. В голове не было плана возмездия, желания просто формировались сами собой на уровне инстинкта, привычного способа мышления, чувства, которое можно было плотно сжать обеими ладонями; злоба текла внутри, будто потоки тёмных вод, покрытые коркой льда, весы справедливости балансировали, обретая идеальное равновесие. Он жаждал — боли, крови, мучений. Он желал закопать Ганнибала в подвале его дворца памяти, а затем обрушить всю конструкцию, так, чтобы тому не было где спрятаться, и чтобы никто из них не мог существовать в какой-нибудь другой параллельной реальности, они оба должны находиться только здесь и сейчас. Это было мощное, опьяняющее чувство. Но оказавшись перед навесным замком на деревянной двери, Уилл притормозил и почувствовал, как весь его запал сходит на нет. О боже, он убил Мэттью Брауна, после того, как вырвал его из рук Ханны, после того, как манипулировал им, чтобы Мэттью убил Ганнибала; и самый заёб был в том, что все эти составные части не были взаимоисключающими. Он вынужден был спасти Мэттью, потому что хотел, чтобы Мэттью привёл к нему Ганнибала, а потом… он просто избавился от него. Уилл не мог позволить Ганнибалу умереть так, от чужой руки, а ещё не мог позволить ему умереть сейчас, когда столько вопросов остались нерешёнными. Это был не его замысел. Уилл почти вернулся в дом за выпивкой. Он почувствовал, что для последующих действий ему нужно напиться в хлам. Возникшее желание выпить было слишком внезапным, и это послужило предупреждением. Ладно, пить мы не будем. Но если он не напьётся, если он войдёт трезвым… Захотелось что-то срочно сломать, перед глазами промелькнули видения, как он вспарывает ножом живот Ганнибала (нет, не сейчас), или бьётся собственной головой (полегче, полегче). Вместо этого он просто сжал кулаки достаточно плотно, чтобы ногти впились в ладони, напряжение прошло по позвоночнику, вдоль каждой мышцы и достигло ушей. Отвратительная мысль свернулась клубком на дне разума, это было животное, это было поражение, и оно быстро исчезло из поля зрения. Нет. Дыши. Уилл отпустил напряжение, позволив ему уходить дюйм за дюймом, спускаться по позвоночнику, стекать с конечностей, кулаки разжались и пальцы выпрямились. Цельное, ровное чувство казалось таким близким к эмоциональному срыву, словно было воронкой циклона. Уилл позволил буре беспокойства пройти, вытерпел её скатывающиеся волны. Рябь чёрных перьев, поползновение плавящейся горячей смолы, острие лезвия в его руках. Утвердившись в своих намерениях, Уилл открыл замок, оставил его висеть на петле и толкнул дверь в сарай. Ганнибал находился в плачевном состоянии. Он еле держался, ссутулившись, и не выпрямил осанку, даже заметив Уилла, слабость пронизывала каждый дюйм его тела. Лицо было бледным и липким, глаза запали сильнее, чем обычно, взгляд был туманным, расфокусированным. Волосы выглядели сальными, губы потрескались, зрелище сопровождалось запахами мочи и экскрементов. Уилла пронзило два противоположных чувства одновременно — он был резко позабавлен увиденным, и одновременно с этим внутри всё сжалось от едва ли не сочувствия Ганнибалу в его нынешнем физическом состоянии. Уилл мог чувствовать дискомфорт Ганнибала как свой собственный, ужасающее онемение его рук, фиолетовых, мёртвых, прохладных. Увиденного почти хватило для того, чтобы он вздрогнул. Почти. — Уилл, — поприветствовал его Ганнибал пересохшим, охрипшим голосом, глаза были пусты и опущены вниз. Он не устроился на сидении как обычно. Подошёл ближе, сдирая с Ганнибала кожу пристальным взглядом, и когда наконец удостоверился, что тот смотрит, поморщил нос в отвращении. Затем, проследовал к лебёдке и ослабил натяжение. Ганнибал с шумным стоном упал на колени, уронив связанные руки на бёдра, а голову безвольно запрокинув назад. — Ты смердишь, — произнёс Уилл. Ганнибалу понадобилось достаточно много времени, чтобы ответить. — Это неизбежно. Мои извинения. Уилл присел на корточки, вглядываясь в его лицо, а затем на его утратившие чувствительность руки. — В чём-нибудь ещё нуждаетесь, доктор Лектер? Ганнибал облизал губы. Язык был бледный и едва вообще смазывал слюной пересохшие губы. — Прошу тебя, — сказал он, вкладывая в свою интонацию всю возможную в данной ситуации вежливость. — Можно мне воды? Уилл улыбнулся. — Да, можно. На лице Ганнибала отразилось едва различимое облегчение, а затем усталость. Уилл поднялся и вышел из сарая, он нашёл шланг и включил воду на полный напор. Когда он вернулся, Ганнибал смотрел на него с широко открытым ртом, затем челюсть захлопнулась с характерным щелчком, воплотившим в себе одновременно ярость и смирение. — Мэттью давал тебе воду, — вымолвил Ганнибал почти жалобным тоном. — Мэттью вообще заботился обо мне, — ответил Уилл. Подразумевающееся окончание предложения так и осталось невысказанным. Он направил струю Ганнибалу в грудь, и тот вздрогнул от атакующей его холодной воды, делая судорожные вздохи. Уилл пустил воду в лицо, и Ганнибал поднял руки перед собой, захлёбываясь и откашливаясь. Уилл позволил ему сейчас эту защиту и сфокусировался на том, чтобы намочить Ганнибала полностью, он прикрывал большим пальцем половину отверстия, чтобы усилить напор воды, и с каждым шагом подходил всё ближе. Вскоре Ганнибал промок насквозь, тяжёлые влажные вещи тянули его вниз, он дрожал от холода. Вода смывала с бетона старую кровь, новую кровь, мочу и дерьмо. Кроме лица, Ганнибал был полностью уязвим. Длины верёвки не хватало, чтобы он представлял собой настоящую угрозу, он не мог добраться ни до лебёдки, ни до любого оружия — кроме цепи, которой были скованы ноги Уилла. Сам Уилл внимательно следил за каждым движением, не спуская глаз, ему было любопытно, как именно Ганнибал выкрутится. Уилл обошёл его по кругу и направил воду под углом на голову, чтобы глаза и рот были постоянно заняты, Ганнибал морщился и уворачивался от напора. Уилл хорошо вымыл его сзади, стянув брюки и избавив от экскрементов, ничего личного, только то, что он делал прежде со своими собаками. Грубым движением вернул штаны на место и перешёл к лицевой стороне. Уилл схватил его руки и прижал к животу. Волна отвращения взбурлила внутри, когда он прикоснулся к холодным недвижимым пальцам. Убрав со шланга большой палец, Уилл направил струю прямо в лицо, наслаждаясь тем, как Ганнибал вздрагивал и корчился, как холод обжигал кожу, как вода била ему в нос, вызывая шипение и покашливание. Ганнибал резко дёрнул предплечьями, но Уилл держал их достаточно крепко. Ганнибал задыхался. Это было слишком для его самообладания. Слишком для его грёбаного непреклонного личика. Он прижал руки Ганнибала к бетону и наступил на верёвку, пришпиливая предплечья, а затем схватил Ганнибала за волосы, одновременно с этим поворачивая шланг вверх. Ганнибал едва дышал и закашливался, грудь тяжело поднималась. Глаза были плотно закрыты, нос сморщен, голова подёргивалась в разные стороны, пытаясь вырваться из хватки. Достаточно долго Ганнибал пробовал просто не дышать, так что Уилл снова прикрыл пальцем половину шланга и направил поток прямо в нос. И тогда Ганнибал подавился, а грудь дёрнулась в спазме. Но этого не было достаточно. Расстроенный этим открытием, Уилл отпустил его волосы и подарил небольшую отсрочку. Сгорбившись, Ганнибал судорожно втягивал воздух, пока вода расплёскивалась по его спине. Свободной рукой Уилл стянул с себя футболку. Он обмотал ею нос и рот Ганнибала и с силой затянул на затылке. На какое-то мгновение глаза Ганнибала стали умоляющими, круглыми и влажными, и хоть он не произносил вслух его имя, но Уилл мог слышать мольбу, спрятанную за плотно сжатыми зубами. Уилл. Прошу тебя. Господи, как же он ненавидел Ганнибала. Ненавидел самого себя. Была ли разница? Была ли она вообще когда-нибудь? Его насилие по отношению к Ганнибалу было также отчасти мотивировано и самоненавистью, вы ведь хотели взглянуть на цирк уродов, доктор? Ненависть и отвращение к Ганнибалу и к самому себе в этот момент являлись единым целым. Уилл направил шланг на обёрнутое тканью лицо, и некоторое время Ганнибал не дышал, белая материя становилась тяжёлой от воды, жидкость стекала по шее и груди, ресницы смаргивали попадавшие на глаза капли и взгляд снова устремлялся к Уиллу. Затем грудь Ганнибала вздрогнула в конвульсии, и он попытался отбиться. Уилл держал его очень крепко. Ганнибал сделал попытку дышать, и вот тогда он действительно начал тонуть и отбиваться, промокшая ткань не давала ему вдохнуть, не затянув при этом в лёгкие воду. Форма рта проступала под влажной тканью, Ганнибал судорожно пытался втянуть воздух, но при этом закашливался водой. Уилл отвёл шланг в сторону. Звук, с которым Ганнибал вбирал в себя свежий воздух, все эти рваные влажные вдохи были такими живыми. Вид его широко открытого рта, прорисовывающийся под мокрой тканью, вид его самого, стоящего на четвереньках, уязвимого, склонённого и живого, только потому что Уилл принял решение не убивать его, внезапно отозвался пробегающим по позвоночнику возбуждением. Блять. Это ведь так Уилл выглядел во время своих лихорадочных эпилептических припадков — влажный от пота, содрогающийся и беспомощный? Он снова направил шланг Ганнибалу в лицо, наблюдая за тем, как изгибается его спина, как он весь дёргается, когда лёгкие сжимаются в попытке вдохнуть, как вода брызгами отбивается от кожи, а дыхание становится быстрым и неглубоким. Ганнибал никак не мог остановить поверхностные вдохи, он закашливался, втягивал воздух и снова закашливался. Глаза закатились вверх и были расфокусированы, слёзы струились по лицу и смешивались с потоками воды. Эта борьба за каждый вздох выглядела такой животной, инстинктивной, что костяшки пальцев, держащих шланг, побелели, а возбуждение шло бок о бок с отвращением. В груди Уилла тоже становилось тесно, а дыхание утяжелялось. Он чувствовал, как вода поднималась к его носу, как обжигала горло и лёгкие, как он отчаянно захватывал воздух. Блять. Уилл отвёл шланг в сторону и убрал ткань. Ганнибал сжался вдвое и принялся отхаркивать воду на бетон, содрогаясь и кашляя. Низко согнувшись, он опирался на предплечья, и на какое-то время Уиллу показалось, что он упадёт набок. Рубашка на руках стала тяжёлой, одна оставшаяся штанина впитывала воду, в то время как Ганнибал пытался восстановить собственное дыхание. Уилл дал ему отсрочку до тех пор, пока не стихли беспокойные покашливания, а затем Ганнибал взглянул вверх, кожа вокруг глаз опухла, зрачки расширились, и в этот момент Уилла накрыло ощущением опасной силы, чувством, что теперь он цел. Хрупкая чашечка разбилась, и части её склеились смолой. Взгляд Ганнибала зацепился за проступающую в паху эрекцию, вполне очевидную в этих спортивных штанах. Глаза его вспыхнули любопытством, и как же Уилл желал завалить Ганнибала на спину, разжать ладонями челюсть и оттрахать в рот; хотел, чтобы тот задыхался, но принимал, раскрывался, ломался. И Уилл мог. Он действительно мог. Мог оттрахать Ганнибала насухую, пока член не покроется кровью и… — о боже, голова закружилась, кожа горела, и возможно было посчитать каждую каплю воды на лице Ганнибала, почувствовать их следы, похожие на разветвления вен; ощутить синхронность, с которой их сердца качали кровь, смаковать вкус этой крови на языке. Уилл издал страдальческий стон. Он поднял Ганнибала за волосы и снова обдал водой его лицо, увеличивая напор большим пальцем, вода практически лупила кожу; затем Уилл ущипнул щёки с достаточной силой, чтобы рот непроизвольно открылся и предоставил возможность ввести шланг внутрь, затапливая изнутри; Ганнибал выблёвывал и заглатывал воду волнами; а Уилл всхлипывал следом так, словно они находились в едином теле, словно Уилл был огнём, а Ганнибал тенями на стене, будто они являлись единым целым. Он не мог прекратить думать о том, чтобы выхватить нож с повязки на бёдрах, и дальше… что? Он ударит бедро Ганнибала или своё собственное? Колени Уилла соприкоснулись с полом, и штаны промокли от крови Эбигейл. — Я тонул, — сказал Уилл отстранённо. — Ты затягивал меня на дно. Глаза Ганнибала закатились вверх, и спазмы прекратились. Непрерывный поток воды заливал рот, лёгкие, желудок и вытекал щедрым непрерывным потоком. Это был всего момент, одно мгновение, навсегда сохранившееся в разуме Уилла, мгновение, когда тело Ганнибала перестало бороться. И тогда Уилл убрал шланг. Ганнибал упал на него и… и он не дышал. Уилл обхватил его подмышками, сжал ладони в кулак на спине и резко сжал грудную клетку. Раз, два, три, и вот Ганнибал выблевал воду ему на плечо. Он закашлялся, очищая лёгкие, и всё тело начало дрожать от холода и шока. Прижимал его Уилл плотно. Не мог отпустить. Так и застыл в этом моменте, держа в руках жизнь и смерть Ганнибала Лектера. Рваное дыхание Ганнибала проходило сквозь его собственное тело. Его одежда медленно промокала, когда Ганнибал висел на нем, тем временем вода из шланга растекалась вокруг их ног. А ещё Уилл продолжал оставаться слегка возбуждённым от этой пытки водой. Он оттолкнул Ганнибала ровно настолько, чтобы заглянуть ему в лицо. Тот был едва в сознании, но вот появилась вспышка интеллекта, оценивающая Уилла с глубины янтарных глаз. В ответ Уилл обхватил челюсть Ганнибала обеими руками и громко закричал ему в рот. Это был болезненный, страдальческий вой, лицо Ганнибала размывалось за потоком слёз. Уилл втягивал воздух только для того, чтобы снова закричать и кричать до тех пор, пока их зубы не начнут стучать друг о друга. Он желал затолкнуть в глотку Ганнибала каждую унцию собственной отравы, а тот пил её словно причастие, чёрную как чернила воду, стекающую с его рта. — Почему ты просто не убил меня, — произнёс Уилл треснувшим голосом. — Я не могу это выносить. — Не могу убить тебя так же, как ты не можешь убить меня, — хриплым голосом ответил Ганнибал. Уилл всхлипнул и ссутулился, руки скользнули вниз по плечам Ганнибала и сжали мокрую ткань. — Не могу, не могу, — слышал он себя будто бы со стороны. — Ненавижу тебя. Чёрт побери, как же я тебя ненавижу. Ганнибал закашлялся, отплёвывая воду, мышцы едва напрягались. — Чувствуешь мою боль как свою собственную? — спросил он. — Я не хочу так чувствовать. Уилл осмотрел содеянное с Ганнибалом. На его подбородке была кровь, то ли от удара штанги по дёснам, то ли лопнуло что-то внутри. Сложно было поверить, что Ганнибал всё ещё находился в сознании. И что Уилл был способен даже на большее. Он вытащил нож из ножен. Его собственные ладони выглядели омертвевшими, почерневшими и будто ему не принадлежали. Уилл потянулся вперёд и защёлкнул свои ножные оковы вокруг лодыжек Ганнибала. Затем положил его руки себе на колени и разрезал узел, снял стягивающую запястья верёвку. Промокшие обрывки соскользнули с плоти с мягким звуком, обнажая посиневшие углубления, а Ганнибал закряхтел от боли. Уилл смотрел на его недвижимые руки и чувствовал, как кровь тонкими струйками затекает по венам, а вялые нервы начинают медленно возобновляться. Он согнул растопыренные пальцы, ощущая, насколько те стали холодными и тугими. Кожа потемнела, а затем стала бледной под нажимами пальцев Уилла. — Спутников в горе иметь — утешенье страдальца****, — мягко произнёс Ганнибал, пока Уилл разминал его ладони, позволяя крови снова их согревать, его движения одновременно приносили боль и исцеление. Ганнибал подрагивал от холода и шока, но глядящие на Уилла глаза светились спокойствием. — Ну и каково это, разделять моё страдание? — поинтересовался Уилл, очевидно уставший и не очень-то склонный к остроумию. — Поучительно, — выдохнул Ганнибал. — Ты больше устал, наказывая меня, чем я — принимая наказание. — Есть определённые лимиты, в границах которых ты вполне себе неплохо справляешься, — ответил Уилл, разглаживая ладони и предплечья Ганнибала. — Даже с блаженной улыбкой. — Полагаю, наши границы аналогичны. — Разве? — голос Уилла дрожал от отчаяния. Он не мог прекратить всматриваться в Ганнибала и поэтому просто смотрел на его руки. Следует отрезать ему ладони. — В таком случае, — с усилиями проговорил он. — Я хотел бы порвать их напрочь. — Границы держат нас в безопасности, — повторил Ганнибал слова, которые говорил в другой, прошлой жизни. — Тебе никогда не удавалось устанавливать границы между собой и другими людьми. Желаешь, чтобы мы растворились в огромном море безграничных возможностей? Уилл уселся и отстранился от Ганнибала и достаточно жёстко потёр собственное лицо. Он не мог видеть ясно, с какой бы силой ни тёр глаза ладонью, а затем изгибом запястья. Удивительно, что кожа оставалась на месте. — Не могу, не могу, — почти взмолился он. — Что именно не можешь, Уилл? — Господи, ты… — Уилл всхлипнул, а затем оскалил зубы. — Просто забрать их. Позволить себе. — Что именно? — повторно спросил Ганнибал. Давление в груди закипало, выплёскивалось. — Не могу отрезать твои руки! — прокричал Уилл. На мгновение единственным звуком в помещении был звук струящейся по стоку воды и судорожные вздохи Уилла. Ганнибал замер в ошеломлении, его лицо не выражало ничего. Он взглянул на свои онемевшие конечности, оценивая и раздумывания, а потом снова на Уилла. — Не могу сделать это, — повторил Уилл, обращаясь скорее к ладоням. — Наказание, которое отражает грех согрешившего, — произнёс Ганнибал в конечном итоге. — Я прежде забирал конечности. И без рук я буду физически неполноценным; пусть и не полностью, полагаю. Уилл не мог думать об этом. Изображение Ганнибала с двумя обрубками живой картинкой пылало в его голове, и чувство потери ошеломляло его самого. Насколько же абсурдно и отвратительно, что он переживал собственное сочувствие Ганнибалу. Сейчас всё было уродливым, обрывки нежности и увядающий свет прошлой вселенной, а последняя красота была сосредоточена в этих ладонях — они убивали, готовили, рисовали, вносили в мир то, что называется словом «изящество». Эстетику в качестве замены этике. Красоту, которая обретала единственное значение в мутном хаосе жизни. Господи, Уилл помнил, как прикосновение этих ладоней ощущается на коже. — Это не будет жестоким, если я соглашусь добровольно, — продолжил Ганнибал. — Если это будет подходящим возмездием по твоей системе ценностей. Почему бы и нет, Уилл? Ведь тогда ты сохранишь мне жизнь, это очевидно. Почему бы не забрать мои руки? Уилл не ответил. Он медленно поднялся на ноги и отошёл в дальний угол сарая. Обошёл ручные пилы и достал две бутылки питьевой воды. Он вернулся к Ганнибалу и поставил обе прямо перед ним. Ганнибал следил за его движениями, но не мог пересечься с ним взглядом. Уилл забрал шланг и вынес его наружу, выключив воду. Он долго стоял, глядя на собственные ладони. Можно было не возвращаться в сарай. Просто взять машину и уехать. Сбежать так далеко, как только получится. У него почти получилось. Остановившись на пороге сарая, Уилл смотрел, как Ганнибал безуспешно пытается удержать бутылку воды, неспособный открыть её вялыми руками. Это было самым жалким из увиденного когда-либо. Он попытался справиться с собственным сочувствием. Он правда пытался. Ганнибал зажал бутылку между запястий и принялся откручивать крышку зубами, а затем выплюнул её, и мелкий кружочек пластика покатился по влажному полу. Воду он пил медленно, мелкими глотками, при этом блаженно прикрыв глаза в удовольствии.