Дитя греха

- Восславьте это день, дети мои! Пусть чисты будут ваши помыслы, как покрытые снегом священные купола соборов. Скажите добрые слова родителям своим, поцелуйте в чистые лбы малых детей своих, подайте нищему, помолитесь о милости Божьей. Будьте во всем достойными отроками Отца Небесного, следуйте по пути Очищения от всего греховного, войдите в храмы, исповедуйтесь перед святыми отцами милостивой нашей Церкви, не утаите от слуг Господа ни дурного помысла, ни скверного поступка, откройте души свои, и я обещаю вам Искупление и Рай. Аминь!

из проповеди Верховного лидера Церкви пресвятого отца Сноука. В доме Органа-Соло был камин. Нет, не печка и не маленький, грубо сложенный из неровного кирпича очаг, а красивый, огромный, полыхающий ревущим огнем камин. На мягком пушистом ковре, отогреваясь после проведенного на морозе утра и поглаживая белоснежную кошку, растянулся юный Бен Соло. Отблески огня поигрывали на его темных локонах, искорками отражались в карих глазах. - Что скажешь? - О чем? - О Сноуке и его проповеди в нашем храме. По мне так – жуткий дядька. А ты, Армитаж, не притворяйся, что сразу не понял, о чем я тебя спросил. И отложи книгу, я вообще-то с тобой разговариваю. Хакс нарочито медленно потянулся за закладочкой (подаренной ему госпожой Органа в прошлом году Рождественской открыткой), отметил нужную ему станицу и отложил-таки книгу. - Раздаете приказы, мой юный принц? – Хакс привстал со стула и слегка поклонился в сторону Соло. - Пхахахаха! Ой, Бен, видел бы ты себя сейчас! – жующий булочку Дэмерон заливался от звонкого смеха. Бен поморщился, но тут же его пухлые губы растянулись в улыбке. - Придурки. – хмыкнул он. – Хватит уже… перестань ржать, как конь, По! А ты – ваше будущее высокое преосвященство – ещё раз назовешь меня принцем, я тебя ударю. Хакс изобразил смирение на лице, однако, в освещаемых бликами пламени серо-стальных глазах плескались искорки старательно подавляемого веселья. - Коль уготованы страдания телу моему, приму я их. Возблагодарю Господа и буду молиться за спасение наших душ. Аминь. На последнем слове уголки губ рыжеволосого юноши дрогнули, и он почти улыбнулся. Бен рассмеялся, запрокинув голову и обнажая торчащие в разные стороны уши, По уже заикался от хохота, валясь на ковре рядом с Беном. - Ох, Арми-ми-таж… ты дома перед зеркалом что ли тренируешься? – Дэмерон кое-как сел и принялся растирать ладонями скулы. - Что ты… и не только перед зеркалом. – закатил глаза Хакс, поправляя идеально зачесанные назад сильно отросшие с лета волосы. Хаксу через несколько дней исполнялось пятнадцать, в «Арканисе» после новогодних каникул ему предстояло отучиться последние полгода, а потому он уже во всю готовился к поступлению в духовную семинарию, окончание которой позволило бы ему принять сан и поступить на службу в Святую Церковь. Собственно, шутка про «святого отца Армитажа» среди трех закадычных друзей была на данный момент самой популярной. Сам Хакс был совершенно не против колкостей со стороны Бена и По, ведь он знал, что они всецело поддерживают его решение отдаться в услужение Церкви. И – нет – желания папы Брендола тут были ни при чем. Одна лишь только мысль о том, что он покинет отчий дом и, соответственно, отца, вселяла в сердце Армитажа какую-то полусумасшедшую радость. Как только он оденет черное – все, Брендол утратит на него какие-либо права. Наконец-то, Господи! Я буду свободен и смогу служить тебе так, как чувствую правильным… сам, я сам! Видимо, Хакс задумался слишком глубоко и не сразу понял, что По окликает его уже в третий раз. - Ау! Армитажушка? Рыженький? Кис-кис-кис. - А? Что? - На вопросик-то ответь. - На какой? По картинно хлопнул ладонью по лбу, мол «совсем плох наш Армитаж», а Бен закатил глаза и покачал головой. - Вот и как ты исповеди слушать собираешься, если сосредоточиться не можешь, а? – Соло нахмурился. – Еще разок. Пресвятой отец Сноук посетил сегодня Чандриллу, мы его видели на проповеди. Что ты о нем думаешь? Хакс закусил губу, склонив на бок голову. - Он… Умен. Мудр. Величественен. Пережил войну и покушение на свою жизнь, при этом он … сохранил веру в высшую цель? Да? Да, пожалуй. И он такой… такой… ни на одном священнике я не видел золотой рясы, что переливалась бы словно солнечным светом даже в темноте старого храма. А его речи? А сам по себе голос? О, как хорошо он говорит! А когда мы вышли на площадь, помните? Солнце разогнало тучи и осветило пресвятого отца. Он был всего лишь в рясе, а мы все кутались в телогрейки, да шубы. А он… презрел холод и босоногий молился за спасение наших душ. - Да ему просто его золотые тапочки надоели. – тихонечко, чтобы услышал только Бен, но не Хакс, пробубнил Дэмерон. - В какой-то момент мне показалось, что он видит меня насквозь, самую мою суть, душу, если хотите. – тихо продолжил Армитаж, не замечая бубнежа По. – Всего лишь на несколько секунд его глаза остановились на мне, и… я до сих чувствую… а когда он коснулся моего подбородка своим пальцем, надавил, заставил поднять голову… он смотрел на меня и будто бы читал всю мою жизнь. - Да, я понимаю, о чем ты. – мрачно проворчал Бен и передернул плечами, на его собственном лице будто до сих пор огнем горело место, куда приложил палец глава Святой Церкви. Дэмерон непринужденно фыркнул, потянувшись за очередной булочкой с корицей. - Вы нагнетаете, парни. Ну глянул он на вас, так это и объяснимо! Один – сын сенатора и генерала, второй – служка при храме, да еще и батя твой, Армитаж, всю руку пресвятому отцу исцеловал. Хакс презрительно дернул губами, об отце думать совсем не хотелось. - И все же… он несколько пугает меня. – произнес Армитаж. – Но, наверное, так и должно быть? Мы всего лишь несмышленые дети, а он – пресвятой отец нашей благословенной Церкви. Бен сел, подогнув под себя ноги, и задумчиво уставился на ревущее в камине пламя. - Ты бы стал служить ему? – тихо спросил он Армитажа. - Ты спрашиваешь будущего священника стал бы он слушаться главу Церкви? – немного грустно улыбнулся Хакс, пытаясь понять, что горит в глубине почти черных глаз десятилетнего мальчика. Бен был явно чем-то озабочен. За два с небольшим года Армитаж успел хорошо изучить своего друга и знал, что, если не по годам смышленый Соло задает какие-то вопросы – настойчиво, вдумчиво – значит, это важно, и что-то его сильно волнует. Сын сенатора и генерала, которые всегда и на все имели яркое, резкое мнение, племянник последнего рыцаря-паладина – Бен с самого рождения слышал и знал многое, чутко прислушивался к мнению своей матери и обладал даром отца распознавать людей с первого взгляда. Вечно развеселый Дэмерон иногда шутил, что Бена либо ждет будущее блестящего сенатора, либо всевозможные рыцарские титулы, либо славная смерть в полном рассвете сил за «думаешь не так, как все нормальные люди». А вот Хаксу периодически казалось, что судьба юного Соло будет не такой уж однозначной. - Я спросил тебя не об этом, Армитаж. Ты бы стал служить ему? - Я служу, точнее, собираюсь служить Богу. Но это не означает, что я не буду слушаться наставника и пастора своего. Кто знает, к тому времени, как я приму сан, святой трон может занять кто-то другой. Надеюсь, столь же мудрый, как и отец Сноук. Бен неуверенно поерзал, помолчал пару мгновений и все же решился произнести: - Я думаю, что на святом троне он задержится надолго. Он очень… властный. Ма… Поговаривают, что именно он полвека назад… - Стоп! – шикнул вмиг ставший серьезным Дэмерон. Бен осекся на полуслове и покраснел, увидев приближающуюся к ним Лею. Сенатор Органа не выглядела ни умиротворенной, ни вдохновленной морозной утренней молитвой. Бен нахмурился. Их, детей, после службы в городе отправили в особняк вместе с вуки, а взрослые – супруги Соло, рыцарь-паладин Скайуокер, несколько влиятельных сенаторов и генералов, администрация и преподаватели «Арканиса», в том числе и Брендол Хакс, а также представители местной семинарии – отправились на закрытую встречу с духовенством и самим Сноуком. Судя по выражению лица матери и появившегося следом за ней дяди, встреча прошла не особенно хорошо. - Магистр Скайуокер. Госпожа Органа. Армитаж и По подскочили на ноги и слегка склонили в приветствии головы. Брат и сестра Скайуокеры выдавили одинаково усталые улыбки. - Вы отогрелись, мальчики? – участливо спросила Лея. В ответ ей донеслось позитивное мычание. - Расскажите мне, что вы думаете о сегодняшнем утре? О службе? О проповеди? О пресвятом отце Сноуке? – говорила Лея, усаживаясь в кресло, спиной к огню. Ее брат в своем скромном бежево-коричневом одеянии, поправив на поясе короткий меч, встал справа от камина, облокотившись об украшенную каминную полку локтем и задумчиво всматриваясь в языки пламени. Отсветы от огня поблёскивали на тонком распятии редкого сплава, добытого в огненных горах Мустафара, что на давно почерневшей серебряной цепочке висел на груди рыцаря. Бен, Армитаж и По быстро переглянулись. Бен едва удержался, чтобы не закатить глаза, как только взрослые их покинут, друзья в очередной раз заведут шарманку про «Бенечка и мамочка думают одинаково». И пока Бен и Армитаж явно подыскивали слова, По пришел к ним на помощь: - Ох, пресвятой отец такой внушительный. Величественный. И как он не побоялся босиком в такой мороз! Я б не стал, прости меня, Господи!.. Дэмерон тараторил как заведенная детская игрушка, давая Хаксу и Соло время обдумать свои речи, ведь раз уж Лея начала этот разговор, отвертеться у них не получится ни у кого. Люк Дэмерона особенно не слушал, его куда больше заинтересовали переглядки Бена и Армитажа. И, не без оснований опасался Скайуокер, не он один проявлял к этим мальчикам повышенный интерес. *** Окна самого лучшего – королевского – номера гостиницы были открыты настежь. Пресвятой отец Сноук не любил жары и всегда ратовал за свежий морозный воздух. Он медленно обходил выделенные ему комнаты, отмечая дорогое убранство. Да, Чандрилльцы постарались на славу, встречая главу Церкви. - Льстецы… - скривился Сноук, рассматривая огромную постель с балдахином, застланную темно-бордовым покрывалом. - Пресвятой отец, ваш посетитель здесь, он ожидает вас в кабинете. Один из одетых в красное стражей низко поклонился, обращаясь к своему покровителю. - Он, я надеюсь, один? - Да, пресвятой отец. Все, как вы велели. Отец Лим и отец Нарин увлекли епископа и директора Академии разговорами, а отец Мирш доставил Брендола Хакса сюда. - Минут десять? - Не более. - Хорошо, этого мне хватит. Благодарю вас, отец Вейн. Сноук покинул спальню и вскоре уже сидел за огромным письменным столом из черного дерева, а по другую от стола сторону на коленях стоял немного трясущийся от восторга и благоговейного страха старший Хакс. - Это такая ч-честь, пресвятой отец Сноук… - Встаньте с колен, сын мой. Садитесь, прошу. - Благодарю. О, я так… О чем вы хотели?.. - Юноша на службе. Ваш сын. – Сноук чуть подался вперед, открывая спину от мягкой обивки кресла. – Армитаж. Верно? - Д-да, пресвятой отец. - Расскажите мне о нем, Брендол. Хакс ожидал чего угодно, но не этого. Рассказать о сыне? Зачем? Как такому великому человеку может быть интересен скромный служка? - Он… он хороший мальчик. Ему почти пятнадцать, летом поступает в семинарию, мечтает служить Господу нашему. - Это похвально. Продолжайте. - Я растил его в нашей Вере, учил молитвам, предостерегал от греха. Он… хороший мальчик, хоть все мы грешные малые дети. - Но вы, как я вижу, не женаты, сын мой. - Н-нет… Сноук чуть сузил глаза и уголки его губ будто бы приподнялись в улыбке. - Сегодня на службе с вами, очевидно, не было матери юноши. Где она? Брендол побледнел, на висках выступили капельки пота. - Умерла. Мать его у-умерла. Давно, он был совсем еще маленьким. Он… хороший мальчик. - Она была вашей женой? Сноук приложил к тонким губам палец, отблеск солнечных лучей причудливо отражался от перстней на руках старца. Брендол нервно сглотнул и ответил: - Нет. - Она родила вне брака? Голос пресвятого отца был ровным, спокойным, без капли осуждения. Однако Хаксу отчего-то стало дурно, голос его дрогнул, а по щеке скатилась скупая слезинка стыда. - Грешен я, отец мой! Мать мальчика была кухаркой в нашей роте. Я соблазнился ее прелестью, и она родила мне ребенка. Мой сын, он… хороший мальчик. Но он дитя греха! Я… он… Брендола затрясло мелкой дрожью, из глаз хлынули слезы. - Клянусь, к-каждый день молюсь я об иии-искуплении своего греха! М-мой сын… он хороший мальчик! Я-я всегда хотел, чтобы он выр-рос хорош-шим. Сноук плавно поднялся из массивного кресла и в несколько шагов оказался возле всхлипывающего Брендола, поймал округлый подбородок длинными пальцами и дернул вверх. Брендол старался взять себя в руки, его жег стыд и хотелось провалиться сквозь землю. Вместе с тем он испытывал какое-то трепетное удовольствие от осознания того, что заинтересовал пресвятого отца, от того, что исповедуется не перед абы-кем, а перед самим Сноуком. Взгляд Сноука обездвиживал, обезоруживал. Брендол не мог отвести глаз, завороженный, поверженный, готовый открыть самые страшные свои тайны и помыслы этому человеку. - Ты ничем не примечателен. – молвил Сноук. – Низкие скулы, тонкие губы, маленькие мутные глаза. Твой сын, явно, унаследовал свою красоту от матери. Это так? - Да. Красивая, очень красивая. - Ты взял ее силой? Брендолу хотелось зажмуриться и умереть прямо здесь и сейчас. Воспоминания красным маревом накрыли его – как она била его по щекам, плечам, кусалась, брыкалась. Как она застыла, зашлась немым криком и безвольно поникла, придавленная к койке. Как она зажмурилась, когда он увеличил темп, неспособный остановиться, неспособный унять разожженный ею огонь. После, она просто встала и ушла, на ходу поправляя изодранную юбку. - В самый первый раз… да. – прошептал Хакс. – Но после... Я ухаживал, я говорил ласковые слова, был нежен, как мог. После… она позволила, раз, другой, не сопротивлялась. А потом пришла сама, разжигала мою душу, испепеляла меня своими голубыми глазами, стонала мое имя, и никогда больше оно не звучало так! Грешница… фурия… Она сама пришла однажды, а потом еще, и снова… через два года после – родился Армитаж. - Другие женщины? Отчего ты не женился, когда скончалась мать твоего сына? - Грех… из-за нее я проклят, каждый день молюсь я о спасении души своей, о спасении души сына моего. Плоть моя не касалась более женщин и не коснется. Все они грешницы. Все. - Ясно. Пресвятой отец отпустил несчастного и вдруг улыбнулся, его изъеденное оспой лицо искривилось больше обычного. - В глазах сына твоего увидел я свет. Такие, как он, нужны нам, нужны для великих дел Святой нашей Церкви. А ты, ступай с миром, Брендол Хакс. Я отпускаю тебе твой грех. Аминь! Сноук осенил Брендола крестом и протянул руку, к одному из перстней Хакс приложился мокрыми от слез губами. Он продолжал бормотать благодарности, покидая апартаменты пресвятого отца и будто светясь от радости. О, сегодня его ждала очень долгая вечерняя молитва. Сноук же обратился к своему стражу. - Вы нашли мне подходящую грешницу? - Да, пресвятой отец. Одинокая женщина, вдова. Она продает себя, чтобы прокормить дочерей. Еженедельно делает в храм пожертвования и яростно молится о спасении своей души. - Праведная шлюха. Идеально. – хмыкнул Сноук и в предвкушении облизнул сухие губы. – Сегодня вечером приведите ее сюда. - Будет исполнено, пресвятой отец. *** Армитаж вернулся домой поздно вечером, когда на небе ярко сияли звезды, а красиво украшенные улицы Чандриллы уже почти были лишены шумного, празднующего народа. В их доме было холодно, видимо отец забыл растопить очаг. Юный Хакс поежился. После дня, проведенного возле теплого камина в особняке Органа-Соло, в зябком доме пробивала дрожь. Юноша заложил несколько тонких поленьев и быстро развел огонь. Да, так лучше. Мешая угли и греясь, он не заметил приближающегося к нему Брендола. - Милое дитя мое, ты вернулся. Армитаж вздрогнул всем телом и резко обернулся, чугунная кочерга с грохотов выпала из его рук. В отсвете пламени лицо Брендола блестело то ли от слез, то ли от пота. Он был легко одет – полурасстёгнутые домашние брюки, босые стопы и легкая рубашка. - Пресвятой отец Сноук благословил меня. – лицо старшего Хакса исказилось от полубезумной улыбки. – Я исповедовался перед ним, и он обещал прощение моему греху. Я словно родился сегодня заново. Счастливый день, святой день, чистый день! Я молился, когда ты пришел, дитя, мой дорогой, мой хороший, мой красивый мальчик. Отец подошел к онемевшему Армитажу вплотную и обхватил потными ладонями его лицо. - Ты дитя греха… благословенное мое дитя. Уготован ты Господу и ему лишь одному, мой мальчик. Я взрастил тебя, оберегал тебя, молился за тебя. Ты мой хороший, мой красивый. – огрубевший палец отца прошелся по скуле, носу, очертил линию губ. – Пресвятой отец отпустил нам наши грехи, восславим милость Господа! Сегодня я буду вспоминать твою матушку, сын. Грешная женщина, подарила она мне тебя, радость и горе мое, плоть от моей презренной плоти. Ступай, помолись и ложись спать, уже поздно. Ступай, мой хороший, мой красивый мальчик. Отец отпустил его и, продолжая бормотать что-то бессвязное про мать Армитажа, поплелся в свою комнату. Юный Хакс будто врос в пол и не мог заставить себя пошевелиться. Никогда раньше ему еще не было так страшно. Первобытный ужас липким холодком разливался по конечностям, сковывал не только тело, но казалось самую душу, держал пульсирующее сознание ледяными клещами. Хлюпающие шлепки и стоны, доносившиеся из приоткрытой двери отцовской спальни, наконец-то вывели Армитажа из транса. Сегодня отец не стеснялся, о нет. Он гортанно и протяжно стонах, пыхтел, выговаривал сквозь зубы ругательства и ни слова не кричал о грехе. Шаг, еще шаг, колени предательски дрожат, горло свело судорогой, а пальцы словно одеревенели. Скрипнула дверь спальни, громко, протяжно, вторя надрывному «грешница!». Почему у меня нет замков на двери? Запустив пальцы в волосы, борющийся с накатываемыми на него волнами ужаса, Армитаж лихорадочно оглядывал комнату, соображая, чем бы можно было подпереть дверь. Наконец, он в распорку поставил стул – спинкой к двери, ножками – к шкафу. После этого юноша поспешил открыть заледеневшие щеколды на окнах, чтобы, в случае чего, можно было быстро распахнуть их, взобраться на подоконник и спрыгнуть в заснеженный сад. В ту ночь в постель он лег полностью одетый, снял лишь сапоги. Заснуть Армитажу удалось только под утро, когда утомленный отец, что всю ночь то предавался самоублажению, то отчаянно молился, не замолк, видимо сморенный тревожным сном. Господи, когда же все это кончится? Когда же я, наконец, уеду от сюда? *** В тот же вечер в комнаты пресвятого отца Сноука тайно привели маленькую женщину в скромном темно-сером пальто. У нее были красивые, густые волосы цвета самой черной ночи, круглое, будто по циркулю обведенное, лицо, яркие суженные в уголках карие глаза. - Подойди, дитя, не бойся. Ты замерзла? Обогрейся у камина. Женщина кинула на главу Церкви колкий взгляд, гордо вздернула подбородок, скинула с плеч пальто, оставаясь в тонком красном платье, и подошла к камину, возле которого в мягком кресле сидел Сноук. Она стояла к нему боком, вытянув навстречу огню руки и медленно сжимала и разжимала озябшие пальцы. Сноук внимательно осмотрел ее с головы до ног – маленькое, но сильное тело, округлые бедра, как у всякой рожавшей женщины, небольшая грудь, аккуратные ручки. - Вы предпочитаете в свете огня или мы пройдем к красным простыням в спальне, пресвятой отец? В голосе женщины не было сарказма или презрения, лишь вежливое безразличие. - Ты думаешь, я позвал тебя, чтобы предаваться греху? - Я не впервые провожу вечера с мужчиной, облаченным в рясу. В конце концов, все мы люди и всем иногда нужно тепло чужого тела рядом. Сноук улыбнулся. - После ты расскажешь моим стражам имена тех блудливых святых отцов, что звали тебя к себе. Женщина повернулась к Сноуку и изогнула бровь. - После? Так я права? - Не совсем. – Сноук чуть подался вперед, он был немного взволнован, давно уже никто не осмеливался вести себя с ним так свободно. – Расскажи мне, почему ты продаешь себя? Почему так грешишь? Женщина задумалась на пару секунд, закусив губу. - Мой муж потерял на войне ногу, вернулся инвалидом, но смог устроиться на работу. Сталелитейный завод, что недалеко от деревушки Малый Хэйс. Балка… упала на четверых рабочих, в том числе и на голову моего мужа. Вина была бригадира, но вы же понимаете, как это бывает. Нам, вдовам, выплатили компенсацию, чтобы организовать похороны. Мы пытались добиться справедливости, чтобы почтить память наших мужчин, но… городок маленький, а что стоит оклеветать четверых женщин? В итоге я не нашла иного пути, чтобы прокормить Пейдж и Роуз, моих дочерей. Из Хэйса пришлось уехать сюда, в большой город, где меня никто не знает. Не знал еще три месяца назад. Вот и все, пресвятой отец. Не думаю, что моя история чем-то примечательна или нова, должно быть в свое время вы слышали исповеди много хуже. Сноук не отрывал от нее глаз, не улыбался, не пытался прервать рассказа. После долгой минуты полнейшего молчания он спросил: - Готова ли ты служить, чтобы муж твой был отмщен и чтобы дочери твои не знали нужды? Женщина смерила пресвятого отца долгим внимательным взглядом и ухмыльнулась. - Так вот как ведут войну за души человеческие Рай и Ад. – прошептала она и громче добавила. – Я готова на что угодно. Сноук удовлетворенно кивнул и сделал жест рукой, восемь облаченных в красное стражей подошли ближе и встали полукругом. - Так что мне нужно будет делать? - Для начала, дитя, докажи свою верность. /* Женщина обернулась и пробежалась глазами по стражам. Восемь мужчин. Восемь. Она нервно выдохнула и с трудом подавила дрожь. От самой макушки до пяток будто разом воткнули в тело сотни ледяных иголок. Сглотнув и прочитав про себя быструю молитву, она потянула за поясок платья, стянула его с одного плеча, с другого. Тонкая ткань упала к нее ногам. Стражи синхронно сделали то же самое со своими рясами, под которыми у них оказались легкие кожаные доспехи, скоро тоже полетевшие на пол. Сноук наблюдал, склонив голову, как женщина принимает каждого их них по очереди, как она отдается, без фальшивого рвения, но и без робости. Старое, иссохшее тело Сноука не отзывалось никаким образом, пока его глаза созерцали весь акт. Не было ни интереса, не трепета, ни возбуждения, ни желания, ни фантазий, ни радости, ни чего-либо еще. Он не чувствовал абсолютно ничего. Сплетение обнаженных тел, тяжелое мужское дыхание, стоны маленькой женщины – все это было фоном. Белый шум. Он думал лишь о том, как достичь цели, как осуществить зародившийся в его голове план. О, понадобятся годы, но он готов ждать. Он умеет ждать. *\ Когда все было закончено, стражи, молча поклонившись, подобрали одежды и удалились. Сноук встал с кресла, подошел к лежащей на ковре женщине и, немного поморщившись от боли в старой спине, присел рядом. Она не выглядела ни сломленной, ни униженной, ни оскорбленной, только лишь ужасно уставшей, а в глазах горел тот самый – немного фанатичный – решительный огонь. - Смелое, сильное дитя. Скоро тебе предложат работу в богатом доме. Будешь кухаркой или уборщицей, не важно. Ты согласишься. Каждую неделю ты будешь ходить в храм, молиться, исповедоваться и там же писать и оставлять святому отцу Карлу письма, в которых будешь рассказывать обо всем, что происходит в этом доме. О каждом услышанном тобою слове, звуке, крике, и главное – о сыне хозяев. Ты меня поняла? - Да, пресвятой отец. - Ты более не будешь никогда продавать свое тело. Ты более никогда не ляжешь с мужчиной, только если он не станет твоим мужем пред ликом Господа. Ты меня поняла? - Да, пресвятой отец. - Ты никому и никогда не расскажешь о сегодняшней ночи. Я отпускаю тебе все твои грехи, дитя, ибо чиста ты в страданиях своих, а действия твои приведут всех нас в лучшее будущее. Тебя проводят до дома, по дороге ты назовешь имена согрешивших с тобою святых отцов. Ты меня поняла? Ты веришь мне, дитя? - Да, пресвятой отец. Сноук осенил ее крестом и прочитал короткую молитву, после чего удалился в свои покои. Женщина молча оделась и на трясущихся ногах покинула здание. Тот же страж, что привел ее сюда, и что недавно познал ее плоть, отвел ее к скромному дому, где ждали ее дети. Кроме нескольких имен они более ничего не сказали друг другу. Через несколько дней, как и обещал Сноук, она была принята на работу в один из особняков в Ханна-Сити. В доме Органа-Соло появилась новая служанка.