Where is my mind?

      Меня всё время спрашивают, знаю ли я Джеймса Мориарти. Знаю.       – Девять минут, – предупреждает он меня, – вот он, момент истины! Не хочешь сказать пару слов? – очень тяжело говорить, когда ствол пистолета упирается в гланды, знаете ли, речь сводится к мычанию, в котором тяжело разобрать какие-либо слова; удаётся произносить только согласные. Языком я нащупываю отверстия в глушителе. Их мы сделали сами. Через них выходят пороховые газы, а скорость пули становится меньше скорости звука. Это здорово помогает, когда хочешь вершить революцию тихо.       Если неправильно просверлить отверстия, пушка взорвётся у тебя в руке. Так, к слову.       Нам осталось жить не более девяти минут. Ни одно здание в мире не выстоит, если взять достаточное количество пластита и обмазать им колонны фундамента. Если, конечно, не забыть обложить эти колонны мешками с песком со всех сторон, чтобы взрывная волна ударила в бетон.       – Ничего не могу придумать, – следует мой ответ сразу после того, как изо рта вытаскивают оружие. На секунду я забываю про Джима и всю эту затею со взрывами, и задумываюсь, на сколько же, чёрт возьми, грязен этот треклятый пистолет, сколько на нём микробов и бактерий.       – Начинается самое увлекательное, – да, он определённо горд собой. Действительно, есть чем гордиться. Арена массового уничтожения, а у нас с ним места, что называется, в первом ряду.       Подрывники из числа участников «Проекта Разгром» (название говорящее, как ни крути) нанесли гремучую смесь на опоры фундамента дюжины зданий. Через пару минут произойдёт взрыв, и на месте пары-тройки кварталов останутся одни только дымящиеся, полыхающие руины. Я знаю о многом из этого, потому что об этом известно Джиму. Ни в одном учебнике истории нельзя найти столь ценные знания, а в двух не совсем светлых головах – запросто.       – Восемь минут, – мужской голос звучит вновь. Издалека доносятся звуки бьющегося стекла. Мы одни в помещении, – подумай обо всём, что мы сделали. Обо всём, чего добились, – да, мы сделали многое. Очень-очень многое, включая пластит из нитроглицерина с опилками. Некоторые мешают нитроглицерин с парафином, но при этом получается ненадёжная взрывчатка. Это я знала и до знакомства с Мориарти. Спросите, если захотите знать, как изготовить нервно-паралитический газ, я объясню.       – Из этих окон мы увидим, как наступит закат финансовой истории. Ещё шаг на пути к экономическому равновесию, – кто бы что ни говорил, а Джеймс Мориарти – мастер красивых речей, – Этот мир отныне принадлежит только нам. Древние давным-давно в могилах.       А дальше я уже просто пытаюсь не слушать, прекрасно понимая, что этот человек, стоящий предо мной – просто голос в моих ушах. Всего лишь голос.       – ...это делаю не я. Мы делаем, – именно это мне слышится, когда я отбрасываю все попытки не слушать то, чего и нет вовсе, – ведь мы этого хотим, – ударение на слове «мы» такое очевидное, что его не заметит только глухой. Я не глухая.       – Ты – лишь голос в моих ушах! Ты – поганая галлюцинация! Почему я не могу от тебя отделаться, чёрт возьми?! – всё происходящее раздражает. Осознание того, что я становлюсь заложницей самой себя, становится всё более отчётливым; сидит у меня в голове, словно идиотская поп-песня с радио.       – Я нужен тебе! Ты создала меня! Ты создала никчёмное альтер-эго для повышения тонуса, так отвечай за это! – фраза, после которой Мориарти уходит, оставляя меня одну. Плод моего чёртового воображения, созданный от дичайшей скуки, покидает меня. Не навсегда, разумеется, я знаю.       Осталось четыре с половиной минуты.       Спустя время гремит мощный взрыв пары зданий напротив, заставляя обернуться и взглянуть в высокое окно. Грохот стёкол этажом ниже прекратился. Зрелище невероятное. Место «в первом ряду» отлично даёт этим насладится. Хотя, и оно само скоро превратится в математическую точку в воздухе. Один за другим небоскрёбы превращаются в руины, и я задаюсь вопросом: «Где мой разум?». Последнее, что волнует меня перед неминуемой гибелью. Моя последняя проблема.