Эбби возвращается домой около половины третьего и тут же натыкается на шумную пьяную игру в Дженгу. Весь дом пропах глитвейном и специями, а в камине весело потрескивает огонь. Где-то на полу лежит упаковка зефирок и тарелка, на которой, скорее всего, когда-то были крекеры и кусочки шоколада. Кларк и ее друзья собрались вокруг журнального столика, внимательно наблюдая за тем, как Линкольн пытается вытащить брусочек из общей башни.
Она простояла в дверях гостиной почти минуту, прежде чем группа наконец заметила ее присутствие.
— Привет, Эбби! — восклицает Рэйвен, с энтузиазмом размахивая руками.
— Привет, детишки. Вижу, вы начали праздновать без меня.
Кларк подходит к своей матери со слегка порозовевшими щеками от смущения и алкоголя.
— Мы почти не пили, мам, мы просто играем в Дженгу. Надеюсь, ты не против.
— В три часа ночи?
— Игра очень напряженная.
Эбби смеется.
— Я не против, Кларк. Просто постарайтесь не шуметь, хорошо? И обязательно выспитесь, завтра днем мы поедем на кладбище.
Кларк кивает.
— Знаю.
— А, и не смей будить меня до полудня, разве что кто-то в буквальном смысле не будет умирать. Смена у меня выдалась ужасная.
— Поняла, мам.
Эбби в последний раз ухмыляется и поднимается по лестнице, оставив гостиную «детям». Кларк запрыгивает обратно на свое место на диване, а Лекса располагается позади нее, расставив ноги по обе стороны от блондинки. Кларк откидывается назад на грудь своей жены и удовлетворенно вздыхает, почувствовав тепло и сладкий и свежий аромат, который, казалось, постоянно окутывал Лексу.
— Хотите поиграть во что-нибудь, помимо Дженги? — спрашивает Кларк.
— Тс-с, погоди, — огрызается Октавия. Она почти вытащила брусочек из самого низа, слегка высунув язык в сосредоточенной манере и попытке не слишком шевелить руками. Но она пьяна, из-за чего ее попытка проваливается, и башня из деревянных блоков с грохотом падает на пол и стол.
— Да, ребят. Давайте в Монополию поиграем или типа того. Маме не понравятся громкие звуки.
Они убирают игру и начинают готовиться к Монополии. Беллами театрально зевает, когда они передают детали игры, чтобы показать, насколько сильно он устал.
— Пожалуй, я спать.
— Что, сейчас? Но мы только что начали игру, — недоуменно спрашивает Октавия. — Ты ведь хочешь сыграть?
— Я ехал из Техаса.
— Но Рождество же.
— Я очень устал.
Октавия некоторое время смотрит на него, не веря услышанному. Беллами никогда не отказывался от возможности надрать Рэйвен задницу в настольной игре, не говоря уже о Монополии — он единственный, у кого действительно был шанс одолеть Рэйвен. И все же он притворяется уставшим и выглядит так, будто ему не терпится выйти из комнаты.
— Ладно, как скажешь. Спокойной ночи.
Раздражение в ее голосе улавливает не только ее муж; все в комнате замечают недовольные нотки, даже Лекса, которая почти ее не знает — Октавия немного не в себе. Интересно, что же происходит? Все это кажется таким запутанным — она не может понять поведение Беллами. Он кажется нервным и неусидчивым, и она никак не может понять, почему Кларк считает его своим другом.
— Спокойной ночи.
С этими словами Беллами встает, виновато улыбается Кларк и выходит из комнаты. Наступает минута молчания, которая заканчивается, когда Октавия фыркает и говорит:
— Ну и слабак. Я уже часов тридцать не сплю, и ничего.
— Может, у него что-то случилось, — вслух размышляет Кларк. — Он кажется напряженным.
— Ну ладно, давайте сыграем! — перебивает Рэйвен. Она догадывается о том, что происходит, но не собирается позволить этому испортить всем Рождество. Позже она серьезно поговорит с Беллами.
— Кларк.
Кларк вздрагивает, услышав тихий голос у своего уха и почувствовав на своей шее губы Лексы. Руки шатенки крепко обвивают ее талию, а голова покоится на ее плече, из-за чего ее дыхание постоянно согревает участок ее кожи чуть выше ключицы.
— Да?
— Я устала.
У Лексы хриплый от сонливости голос. Кларк не может сдержать улыбку.
— Хочешь пойти спать?
Лекса вздыхает и утыкается лицом в шею Кларк.
— Нет. Мне и так хорошо.
Чтобы подчеркнуть свою точку зрения, Лекса притягивает ее еще ближе к себе, и Кларк не может не рассмеяться.
— Справедливо. Тогда сыграем в команде. Можешь подремать, если хочешь.
— Давай собачку, — бормочет Лекса.
— Что? — немного громче, чем ей хотелось бы, спрашивает Кларк.
— Фигурка, Кларк. Возьми собаку.
Линкольн передает Кларк мешочек с игровыми фигурками, и Кларк выбирает из нее крошечную оловянную собачку.
— Эту?
— Да, эту.
— А Лекса не будет играть? — спрашивает Рэйвен, с любопытством глядя на них двоих.
— Мы объединим усилия.
— Это жульничество.
— Она хочет спать, — говорит ей Кларк. — И, кроме того, мы женаты, так что обе идем в комплекте.
Рэйвен закатывает глаза. Октавия смеется.
— Вы такие противные.
Но они все равно начинают партию. Лекса периодически отключается, и Кларк не может не находить ее едва слышное сопение смертельно очаровательным. Лекса крепко прижимает к себе Кларк, будто боится, что та исчезнет, если ее отпустить, и Кларк практически чувствует, как ее сердце ритмично бьется в груди, которая прижата к ее спине. Голова шатенки покоится на плече Кларк, и ее теплое дыхание щекочет чувствительную кожу шеи, из-за чего Кларк иногда вздрагивает.
Она оказывается в тюрьме в пятый раз за игру, когда с удивлением чувствует, как горячие губы лениво прижимаются к ее шее, и изумленно вздыхает, привлекая внимание всех остальных.
— Все нормально, заключенная? — ухмыляется Рэйвен; ее щеки покраснели от выпитого глинтвейна. Разумеется, она выигрывает — перед ней возвышается куча денег, и большая часть собственности принадлежит именно ей.
Кларк кивает.
— Да, все в порядке. Лекса меня просто пощекотала.
Она слышит, как Лекса тихонько мычит, и поворачиваемся к ней.
— Не целуй меня в шею, Лекса. Мы не одни, — максимально тихо шепчет Кларк, не желая, чтобы их диалог услышали остальные.
В ответ она получает еще один поцелуй, на этот раз в ключицу.
— Лекса...
— Но она прямо передо мной, — бормочет Лекса. — И такая нежная, точно для поцелуев. Она буквально в дюйме от моих губ.
— Мы все равно почти доиграли. Не мучай меня.
Лекса хихикает, и Кларк моментально жалеет о своих словах; не проходит и секунды, как она чувствует, как к ее спине прижимаются бедра, а чужая рука проскальзывает немного выше, чтобы на мгновение прикоснуться к ее груди. Кларк прикусывает язык, когда на ее шее запечатлевается очередной поцелуй, и заставляет себя сосредоточиться на игре, несмотря на растущее тепло между ногами.
Она терпит грациозное поражение, но это не имеет значения; ее не задевает даже бесконечное злорадство Рэйвен, когда Лекса тянет ее за руку, побуждая ее подняться с ней наверх, смотря на нее своими сонливыми, но в то же время возбужденными глазами.
— Спокойной, ребят.
Кларк позволяет ей утащить себя наверх в спальню, ожидая, что она приведет ее к кровати, но вместо этого она прижимает ее к двери ее комнаты, закрывает ее и запирает одной рукой, в то время как другой плотно прижимается к талии своей жены и впивается в ее нежную кожу. Сонливость уходит, сменяясь голодом, который Кларк очень хочет утолить. Лекса на вкус как глинтвейн и корица, и Кларк чувствует, как ее голова кружится от легкого опьянения, от чистого вожделения и любви, которые в этот момент охватывают все ее существо.
— Ты сегодня очень требовательная, — бормочет Кларк, когда Лекса отстраняется от ее губ, чтобы поцеловать в шею. — Не то чтобы я жалуюсь.
Лекса вонзает зубы в ее кожу, и Кларк ахает, когда по ее спине пробегают мурашки.
— Ох, блять.
— Ты такая милая, очаровательная, красивая и сексуальная, что я не могу
не хотеть тебя. Ты нужна мне, — следует ответ Лексы, и Кларк улыбается. Но ее улыбка мигом исчезает с лица, когда шатенка встает перед ней на колени и стягивает с нее леггинсы и нижнее белье, фактически полностью ее обнажая. Кларк чувствует холодный ветерок, но не замечает мурашки на ногах; нет, все, что она замечает, — это насмешливый взгляд в глазах Лексы, когда она располагает свой рот между ее бедер. С губ блондинки срывается стон, и она прислоняется головой к двери и позволяет чужим губам заставить ее забыть обо всем остальном.
Ей плевать, что их может услышать любой, кто приставит ухо к двери. По правде говоря, она не чувствует ничего, кроме языка и пальцев Лексы, а также удовольствия, которое они ей доставляют, и того факта, что глаза шатенки прикованы к ней, прикованы к ее глазам и лицу — все это так ошеломляюще, так приятно, что Кларк не может не хныкать и стонать, когда несколько минут спустя уже подходит к краю. К этому моменту ее руки путаются в волосах Лексы, крепко сжимая каштановые локоны, пока она медленно трется о губы Лексы. Пальцы шатенки погружаются глубоко внутрь, изгибаясь и надавливая на самые чувствительные места, и когда она наконец кончает, стон, вырвавшийся из ее горла, слишком громкий. Но она ничего не может с собой поделать, не когда ее жена вот так ее берет; она не может контролировать свою реакцию, только не в момент чистого и необузданного удовольствия.
С трясущимися ногами она ведет Лексу к кровати, на которую грубо толкает, и забирается на нее.
— Если мы разбудим маму, то это твоя вина, — ворчит она, снимая толстовку Лексы через голову.
— Моя вина? Я не просила тебя так громко стонать.
— А стонала я из-за тебя, — бормочет Кларк, скользя губами по обнаженным ребрам и животу Лексы. — И тебе нельзя громко стонать. Прикуси, что ли, подушку, не знаю.
— Или что, ты меня накажешь?
Кларк ухмыляется Лексе.
— Возможно. Посмотрим.
Лекса стонет, когда возбуждение поднимается до невыносимой высоты; рот блондинки оставляет поцелуи вдоль ее бедер, опускаясь все ниже и ниже к центру, где все пульсирует жаром, желанием и
стремлением к ее губам и языку. Кларк решительно раздвигает ее ноги руками, не встречая никакого сопротивления, и Лекса прикусывает подушку в своих руках, чтобы приглушить свои стоны и хныканье, которые она никак не может сдержать, когда Кларк зарывается лицом между ее ног. Она не может понять, почему она так возбуждена в этот день, понять она может лишь то, что горит желанием к своей жене с самого утра, и это желание все никак не утихает, несмотря на то, что они только за этот день занялись сексом целых четыре раза.
Она просто не может насытиться своей женой.
***
Все в доме крепко проспали до полудня. Первой поднялась Октавия. Вместе с Линкольном она приготовила подобие завтрака, прежде чем побежать наверх и вытащить Кларк и Лексу из постели. Она не удосуживается постучать, поэтому входит без приглашения и обнаруживает, что пара спит на кровати в минимальном количестве одежды; но, как и Рэйвен, Октавия слишком много раз видела блондинку в обнаженном виде, так что это зрелище ее не смущает. Раз уж на то пошло, она счастлива увидеть свою подругу в объятиях ее жены.
— Вставайте, сони, завтрак на столе.
Кларк стонет и немного ослабевает хватку на талии Лексы, чтобы сесть и взглянуть на Октавию.
— О, тебе повезло, что мы под одеялом.
— Почему? Вы голые, что ли?
— Да?
— Ну, тогда не вставайте, пока я не уйду. Просто я решила, что уж лучше я вас разбужу, чем твоя мама.
Кларк снова стонет.
— Ладно. Мы спустимся через секунду.
Октавия улыбается и покидает их. Кларк же поворачивается к Лексе, которая все еще крепко спит. Она обнимает ее, прижимая к себе, чувствуя, как идеально переплетаются их тела. На губах Лексы появляется нежная сонная улыбка, и Кларк наклоняется, чтобы как можно мягче их поцеловать. Ей все равно, что ни она, ни Лекса еще не успели почистить зубы; это ведь ее жена, и она собирается разбудить ее поцелуями.
Сделать это оказывается сложнее, чем она полагала. Ей требуется оставить гораздо более грубый поцелуй, чтобы наконец вывести ее из мира грез. Лекса широко улыбается, когда понимает, что на ее губах лежат губы Кларк.
— Доброе утро.
Лекса ничего не отвечает, а лишь лениво и медленно ее целует, все еще не отойдя ото сна. Ей комфортно и тепло; ее обнаженное тело согревает тело Кларк, и жар, пробегающий по ее венам, дарит чувство опьянения и счастья. Все это не кажется реальным.
— Вставай, пойдем позавтракаем.
— К чему такая спешка?
Кларк гримасничает.
— У нас вроде как планы. Ну, у меня. А ты сама решай, хочешь ли присоединиться.
— Что?
— Каждое Рождество мы навещаем могилу моего отца. Мы собирались сходить сегодня. Если хочешь с нами, то мы будем тебе рады.
— Только если ты хочешь, чтобы я пошла с тобой, Кларк. Я не хочу лезть не в свое дело.
— Это и твое дело, ты же моя жена. Я знаю, что в этом нет никакого смысла, но мне кажется, что если я отведу тебя на его могилу, он как бы увидит тебя, понимаешь?
Лекса видит, как краснеет лицо Кларк, и наклоняется, чтобы ее поцеловать.
— В этом есть смысл, Кларк. Кто сказал, что он не наблюдает за тобой прямо сейчас?
Взгляд блондинки перемещается на их обнаженные на данный момент тела.
— Боже, надеюсь, что не наблюдает.
Лекса нежно смеется. Кларк присоединяется к ней.
— Так ты не против съездить на кладбище? Традиция не особо праздничная, но...
— Кларк, не переживай. Я более чем счастлива познакомиться со своим тестем.
Через мгновение они встают и снова надевают свои толстовки.
— Мы правда будем носить это на Рождество?
Кларк закатывает глаза.
— Да, правда.
— А что, если она начнет вонять?
— Тогда ты ее постираешь, дурашка. Но это традиция.
— Мне нравится. Но моя толстовка больше не пахнет тобой.
Кларк подходит к ней и крепко обнимает, потираясь лицом о плечо Лексы.
— Вот. Так лучше?
Лекса только усмехается и качает головой.
— Иногда ты такая идиотка.
— Но милая идиотка, да?
***
Настроение в машине по пути на кладбище мрачное, но не печальное; в салоне царит тишина, и никто не осмеливается ее нарушить, но тишина эта скорее успокаивающая, нежели неловкая. Когда они прибывают на кладбище, тишина никуда не девается. Лекса медленно идет рядом с Кларк, взявшись с ней за руки, к стоявшей на склоне холма могиле. Над ней простирается клен, который, как полагает Лекса, летом отбрасывает достаточно большую тень. С ними больше никто не пошел, компания включает в себя только Эбби, Кларк и Лексу — остальным здесь делать нечего, потому что это могила отца Кларк и мужа Эбби.
И тестя Лексы.
Само надгробие простое, но красивое: оно выполнено из черного гранита, на котором золотыми буквами выведено «Джейк Гриффин», а под ними указаны даты его рождения и смерти. Также, не обошлось и без цитаты: «Да встретимся мы вновь», написанной мелким курсивом.
— Это последнее, что он нам сказал, — тихо объясняет Кларк Лексе. — Он хотел, чтобы эти слова были на его надгробии.
Лекса улавливает, как ломается голос Кларк, и, взглянув на нее, замечает, как ее глаза постепенно наполняются слезами. Она чувствует, как и на собственную грудь падает тяжесть; боль жены причиняет боль и ей. Как можно нежнее она сжимает руку блондинки и улыбается, но ничего не говорит — момент кажется слишком интимным, и она решает его не нарушать.
Кларк прерывисто вздыхает. Ей больно, и она знает, что настоящая боль никогда не утихнет; она приняла это и стала жить дальше, но, тем не менее, эти рождественские визиты всегда доводили ее до слез. Так и сегодня, по ее щеке уже скатывается первая слеза, и она кладет голову на плечо Лексы, тихонько позволяя слезам упасть. Ей больно не потому, что ее отец мертв; нет, ей больно потому, что она скучает по нему, потому что она хочет, чтобы он был рядом с ней и увидел, как она счастлива с Лексой — она бы хотела, чтобы он мог с ней познакомиться и увидеть, какая она добрая, красивая и удивительная — но реальность сурова, и этому желанию никогда не суждено сбыться.
Эбби бросает взгляд на свою дочь и мягко улыбается сквозь собственные слезы. Как можно осторожнее, она приобнимает Кларк, и троица молча стоит у могилы со слезами на глазах и тяжестью тоски в груди.
Лекса видела лишь несколько фотографий отца Кларк, так что ей сложно его представить; тем не менее, она пытается это сделать, пытается представить, каково было бы встретиться с ним. Она решает, что поначалу он бы заступался за Кларк, но в конечном итоге оказался бы таким же добрым и забавным, как и его дочь. Кларк унаследовала его глаза, и Лекса изо всех сил старается представить, как они смотрят на нее со смешинкой в голубизне, пока они обсуждают какие-то повседневные вещи.
Но его нет, и нет уже давно. И Кларк так сильно по нему скучает, что это причиняет ей боль, так сильно, что она плачет, посещая его могилу. Лекса еще никогда не видела ее слез, и это заставляет ее почувствовать множество вещей. Больше всего она чувствует себя беспомощной — она хочет забрать всю боль у Кларк, чтобы та была счастлива, но она знает, что не может этого сделать. И поэтому она просто стоит рядом с ней, прислонившись головой к голове Кларк, крепко и ободряюще прижимая к себе ее тело, пока та продолжает почти беззвучно плакать. Лекса чувствует, как несколько горячих слез падают ей на руку, и поворачивают голову, чтобы нежно поцеловать макушку Кларк. В процессе она встречается глазами с влажными глазами Эбби. Но та улыбается, и даже сияет, и Лекса понимает, что это потому, что она смотрит на нее с Кларк.
Эбби беззвучно говорит Лексе «спасибо», и Лекса чувствует себя одновременно неловко и смущенно; она делает только то, что считает правильным, но ясно, что Эбби видит в этом добрый жест, и тогда Лекса понимает, что ее присутствие необходимо для Кларк. Раньше она этого не понимала, но теперь, когда Кларк прислоняется к ней и тихонько плачет, она понимает, что та опирается на нее как в прямом, так и в переносном смысле.
И она более чем готова поддержать ее и позволить ей опереться на нее.
Проходит много времени, прежде чем рыдания блондинки утихают, и она может вытереть глаза насухо от слез. Она не может смотреть в глаза Лексе, и Лекса все понимает; она уязвима и хочет сохранить собственное пространство. Лекса совершенно не против дать ей это.
Кларк встает на колени перед могилой и вместе со своей матерью очищает надгробие от всяких посторонних веток и листьев, прежде чем положить на нее цветы.
— С Рождеством, пап, — бормочет Кларк, положив пальцы на золотые буквы на холодном камне.
Я скучаю по тебе.
Эбби улыбается и тоже шепчет свое приветствие:
— С Рождеством, Джейк.
Затем Кларк зажигает свечу в фонаре, висящем рядом с камнем, и в последний раз прикасается к могиле, прежде чем встать и подойти к Лексе, чтобы снова взять ту за руку. Она нуждается в этом контакте, в этом тепле, чтобы оставаться приземленной — эти прикосновения так невероятно утешают, что чуть было не причиняют боль, но Кларк не возражает. Лекса делает боль от смерти ее отца намного более терпимой, и Кларк наслаждается этим чувством. Ей кажется, что она снова может дышать, несмотря на боль и обиду в своем сердце; Лекса напоминает ей, что жизнь — это не только конец, но и начало. Лекса напоминает ей, что не все слезы проливаются от печали, некоторые проливаются от чистой радости — и количество счастливых слез, которые она пролила по Лексе, легко компенсирует любое горе.
Всю дорогу до дома они молчат, но на крыльце Кларк останавливает Лексу. Она смотрит на свою жену, отмечая, как покраснели ее щеки, и как ее глаза все еще красны от слез — но также она видит улыбку на ее губах, и это делает ее самой счастливой на свете.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что поехала с нами.
Лекса наклоняется и нежно целует губы Кларк.
— Я бы ни за что не пропустила это событие.
Улыбка Кларк становится шире, и все остаточные печали в ее сердце сменяются радостью и волнением грядущих дней.
В конце концов, скоро Рождество.
