—
Беллами, какого хрена?
Кларк встает перед фургоном, решительно настроенная не двигаться. Беллами вынужден остановить машину и высунуть голову в окно.
— Кларк, уйди с дороги.
— Нет.
— Кларк.
— Беллами, ты прекратишь эту херню и поговоришь со мной.
— Я так не думаю, — бормочет Беллами. Фургон немного двигается вперед, и Кларк отпрыгивает назад — но всего на несколько футов, потому что она все еще полна решимости стоять на своем. Она отказывается уходить с дороги.
— Беллами.
— Кларк.
— Хочешь обсудить это здесь? На виду у всех? В
Рождество?
Беллами вздыхает и глушит двигатель.
— Ладно.
Кларк бросается к двери и забирается в фургон, где уже стоит Беллами, скрестив на груди руки и надев непокорную маску на лицо. Она так зла, что не может не пихнуть его, в результате чего он прижимается к стене.
— Что за херню ты наплел Лексе?
Беллами пожимает плечами, полностью принимая гнев Кларк.
— Правду.
— А ты не мог бы объяснить мне, что это значит?
— Твой брак ненастоящий, Кларк.
Рэйвен и Лекса, может, и не заметили срыва в его голосе, когда он произнес эти слова в столовой всего несколько минут назад, но это не ускользает от внимания Кларк. Нет, она видит, что Беллами не злится, а
защищается — у него срывается голос, напряжены плечи, и она может поклясться, что видела, как он сглотнул, будто в попытке сдержать слезы.
— Почему ты так говоришь, Белл? Ты... ты же знал, что я би, я...
— Я не знал, Кларк.
— Но я встречалась с девушками.
— Ты никогда не уточняла, с каким полом встречаешься.
— Не то чтобы это твое дело.
— Ты не делала каминг-аут.
Кларк пожимает плечами.
— Ну и что, если мне плевать, встречаюсь я с парнями или девушками, да и плевать, как я себя идентифицирую? Почему ты так себя ведешь?
Беллами качает головой.
— Это неправильно.
— Что именно? Мое счастье?
— Это... это неправильно.
Но его голос становится тише. Кларк хмурится, когда видит, как он напряженно моргает, чтобы смахнуть слезы.
— Беллами... какого черта с тобой не так? Ты в меня влюбился или что?
— Нет. Нет, я не...
Боль в его голосе напоминает ей кое о чем; она вспоминает Лексу в больнице, когда она спросила, есть ли у нее девушка, и как приглушенно и болезненно та это отрицала. Это было слишком похоже на то, что происходит сейчас, и теперь она, кажется, поняла, в чем дело.
— Белл...
Беллами откашливается.
— Все нормально.
— Ты?..
— Я что, Кларк? — огрызается Беллами.
В его глазах мелькает вспышка неподдельного страха, и Кларк заставляет себя подавить свой все еще пылающий гнев, чтобы подобрать слова помягче. Что бы он там ни наговорил, ее желание надрать ему задницу может подождать — Беллами по-прежнему ее друг, и он явно на грани чего-то большого и ужасного.
— Ты гей?
Кларк наблюдает, как он тускнеет прямо перед ней; его лицо бледнеет, а ноги подкашиваются, и он падает на сиденье. Он не отрицает сказанного; нет, он не может это отрицать, потому что она права. Желчь, поднявшаяся в его горле, вызывает у него отвращение, и ему кажется, что он вот-вот потеряет сознание. Кларк просто стоит, не в силах пошевелиться, и даже боясь сделать лишнее движение — она еще никогда не видела, чтобы он так ломался, и быстро понимает, что в этот момент ему действительно нужен друг. И поэтому она садится напротив него и ждет, пока не выровняется его дыхание — Беллами никогда не плакал, не плачет он и сейчас — лишь одна-единственная слеза падает из уголка его глаза, но он быстро поднимает руку и вытирает ее с явным гневом, пробивающимся сквозь маску самообладания.
— Беллами?
Беллами медленно поднимает глаза, и Кларк нежно ему улыбается.
— Да, Кларк, — выплевывает Беллами. — Я... это. Гей.
Последнее слово слетает с его рта, словно яд, оно будто обжигает губы и горло и распаляет глаза слезами.
Но тяжесть, которая падает с его груди, непосильна, и какое-то время он просто смотрит в пустоту, чувствуя головокружение, тошноту и... счастье?
— Но ты не в порядке.
— А как иначе? — огрызается Беллами. — Это же... я...
— Тебе просто нравятся мужчины, когда некоторым нравятся женщины. Вот и все, Белл. Нет в этом ничего неправильного, это не мерзость, а жизнь, и она прекрасна.
Беллами фыркает.
— Но я... мама, она...
Кларк резко вдыхает. Она совершенно забыла об Авроре и ее безумно ревностном католицизме. Неудивительно, что ее сын так ломается из-за собственной личности; Кларк все еще помнит, как Аврора заявила, что она попадет в ад из-за своей любви и к мужчинам, и к женщинам.
Конечно, Кларк ответила ей классической фразой: «Ну, в Библии говорилось про Адама и Еву, так что я решила не выбирать», и именно поэтому Кларк больше не разрешалось переступать порог резиденции Блейков.
— Она не знает, о чем говорит.
Но Кларк обнаруживает, что не знает, что сказать Беллами; у нее в этом плане все было иначе. Ей нравились мальчики, и в этом не было ничего плохого. А потом она влюбилась в девушку и без колебаний рассказала об этом своей матери, а та улыбнулась и помогла ей сделать валентинку для той девочки. Вот так прошел каминг-аут Кларк. Он был простым, легким и идеалистичным — так и должно быть всегда, но она знает, что ей просто повезло. В этот момент она жалеет, что ей повезло, что она не знает, на что похожа та боль, чтобы найти подходящие слова для Беллами.
Но вдруг она понимает, что этот пробел в знаниях спокойно может заполнить другой определенный человек.
Некоторое время она сидит на месте, ожидая, пока Беллами заговорит, но он лишь продолжает молчать, и потому она поднимается с места.
— Жди здесь. Скоро вернусь.
— Ты куда?
— Тебе нужен человек, который скажет, что все наладится.
Беллами некоторое время смотрит на нее, но он слишком ошеломлен, чтобы понять, что происходит. Кларк кивает и выскальзывает из фургона, но обнаруживает, что прямо у его выхода с озадаченным выражением лица стоит Лекса.
— Что происходит?
Кларк берет ее за руку и уводит чуть дальше от двери. Некоторое время она объясняет всю ситуацию. Лекса кивает; выражение ее лица становится все более и более озабоченным с каждым словом, исходящим из уст Кларк.
— Значит, он... гей. И не может это принять?
— Да, не может. Ты же сможешь ему помочь? У тебя... был похожий опыт.
Лекса прерывисто вздыхает.
— Да, смогу.
— И это не значит, что я прощаю его за то, что он сказал. Я все равно на него накричу. Ничто не оправдывает сказанных им слов, но прямо сейчас ему нужна поддержка и понимание, и мы можем ему это дать. Ты же понимаешь, правда?
Лекса улыбается и целует свою жену.
— Да, понимаю, Кларк. Ты слишком добра для человеческого понимания.
— Я обещаю надрать ему зад, как только буду уверена, что он не попытается окончательно себя сломать из-за того, что вообще не должно быть проблемой.
— Я попробую ему помочь.
— Ты же не против? Я не хочу, чтобы ты предавалась болезненным воспоминаниям.
— Кларк, если боль моего прошлого может помочь Беллами понять, что боль все же проходит, то я более чем рада немного погрустить. Кроме того, ты делаешь меня счастливой.
— Я пойду с тобой.
Они входят в фургон рука об руку. Лекса начинает испытывать жалость при виде Беллами. Конечно, она все еще на него злится, но теперь она понимает, что его голос звучал так глухо и пусто, потому что слова, которые он ей сказал, были вовсе не его; это были слова его демонов, тех самых, от которых она сама избавилась всего два месяца назад. Лекса вместе с Кларк садятся напротив него, и блондинка замечает в выражении его лица то, чего не замечала раньше.
Вина?
Его глаза приковываются к их переплетенным рукам, и на его каменном выражении лица слишком явно выступает боль.
Лекса смотрит на него и расплывается в улыбке, которая может озарить любое сердце — невозможно быть в подавленном состоянии, когда ты
чувствуешь тепло, исходящее от нее, когда ты чувствуешь принятие, которое свойственно ей так же, как любому человеку свойственно дыхание или сердцебиение.
Тихо, будто она боится, что Беллами вздрогнет и убежит, Лекса начинает рассказывать ему о своей жизни. Она рассказывает ему о своей первой влюбленности; о том, какой она была хорошенькой, и как она рассказала об этом своим друзьям, и как они сказали ей, что это плохо, и как она не поняла их реакции. Она рассказывает ему о Костии и о том, что ее родители сделали с ней и ее семьей; она рассказывает ему о своей школе, и Кларк замечает, как в ее глазах встают слезы, хотя Лекса лишь вскользь упоминает физическое насилие, которое она перенесла. Она еще не расспрашивала ее об этом и не уверена, что когда-нибудь расспросит. Кларк не хочет напоминать своей жене об ее худших днях.
А затем Лекса рассказывает Беллами о том, как она со всем справилась. О том, как она решила, что она права, а весь мир ошибается, и как страшно было к этому прийти. Она описала свой страх и то, что она чувствовала, когда рассказывала обо всем Кларк, потому что Кларк — второй человек, который по-настоящему ее принял (первым человеком была Аня).
— Я накричала на них, и мне полегчало. Они были неправы, как и твоя мама. Они все неправы. Посмотри на меня и Кларк. Нас от счастья чуть ли не разрывает, но они хотят отнять это у нас, — заканчивает Лекса. — Но могу я задать тебе вопрос?
Как и следовало ожидать, Беллами тих и серьезен. Несмотря на это, он слегка кивает, и Лекса обменивается взглядом со своей женой, прежде чем озвучить свой вопрос:
— У тебя кто-то был?
Кларк удивленно смотрит на Лексу — она тоже подозревала, что вина в выражении лица Беллами заключается в том, что он видит то, что было у него самого, и понимает, что запорол свою возможность на такие отношения, — но она не ожидала, что Лекса
спросит его об этом.
Беллами кивает и хрипит:
— Я... он ушел. Сказал, что устал ждать.
И Кларк, и Лекса понимают, но по разным причинам; Лексу уже бросали по этой причине, а Кларк сама однажды бросала — она этого не хотела, и это причинило ей сильную боль, но ей не хотелось жить в шкафу, и, в конечном счете, ее приоритет — она сама.
— Когда?
— Незадолго до Дня Благодарения. Он хотел, чтобы я познакомился с его семьей.
— Он сказал, что между вами все конечно?
— Он сказал, что устал ждать, когда я выйду из шкафа. Он сказал, что будет ждать меня на той стороне.
— Как думаешь, теперь ты готов?
Беллами вздыхает.
— А это не считается?
Кларк рада видеть, что он не потерял способность шутить.
— Считается, Белл. Нахрен твою маму, тебе не нужно ничего ей рассказывать.
— Но Октавия...
— Октавия любит тебя, несмотря ни на что, Белл. Гарантирую тебе, она наверняка и так уже обо всем знает.
Повисает короткая пауза.
— Послушайте, — вздыхает Беллами, наконец поднимая глаза на Кларк и Лексу. — Простите меня за то, что я вам наговорил. Знаю, что у вас есть полное право злиться. Знаю, что мои слова причинили вам боль. Так что я просто хотел извиниться перед вами.
Лекса кивает.
— Я вроде как хочу надрать тебе задницу, но, пожалуй, спущу все на тормозах. Но больше никогда не неси такую чепуху.
Беллами слабо смеется.
— Не знаю, что на меня нашло, я просто... я увидел вас и вспомнил Мерфи, и...
— Эй, все нормально. Да, мы злимся, но все в порядке. Я... мы понимаем, почему ты так себя повел. В конце концов мы обо всем забудем.
Затем они встают и уходят обратно в дом — Кларк и Лекса все еще держатся за руки, а Беллами следует за ними. Он отводит свою сестру в другую комнату, и через некоторое время они слышат счастливый вопль. Кларк понимает, что была права — когда мгновением позже в комнате появляются Октавия и Беллами: Октавия сияет, а Беллами выглядит облегченным и ошеломленным. Октавия явно не против таких новостей.
И даже больше, чем просто не против. Беллами дает Кларк разрешение рассказать всем остальным в доме — он не чувствует себя в том состоянии, поскольку слишком потрясен, и поэтому он возвращается к своему фургону, чтобы получить заслуженный отдых и, возможно, сделать звонок, который он, вероятно, жаждал сделать уже почти месяц.
Остальная часть компании принимает новости в полном замешательстве; настроение все еще немного мрачное, учитывая произошедшее.
— Лекса правда впечатала Беллами в стену? — наконец спрашивает Октавия. Когда Лекса кивает, а Рэйвен подтверждает это заявление, все остальные издают удивленные вопли.
— Как? Он же в армии был, да и почти на фут выше тебя! — кричит Октавия.
Лекса пожимает плечами.
— Я могу за себя постоять.
— Я знала, что ты в форме, но... вау, — заикается Кларк. — Ты занимаешься боевыми искусствами или что?
— Йогой.
— Йога научила тебя, как впечатывать людей в стены?
Лекса закатывает глаза.
— Нет, этому меня научили в школе-интернате.
Кларк замолкает, думая, что она ее расстроила, но Лекса просто закатывает глаза и нежно ее целует, прежде чем улыбнуться.
— Все нормально, Кларк. Я не расстроена. Не нужно ходить рядом со мной на цыпочках.
Кларк усмехается.
— Знаю. Это просто инстинкт, понимаешь?
— Понимаю.
— Может, все же закончим нашу шахматную партию? — спрашивает дядя Маркус, ярко улыбаясь, чтобы поднять ей настроение. — И кто-нибудь, верните музыку, а то уж слишком тихо.
Кларк улыбается.
— Да, конечно.
И так они возвращаются в свой уютный рождественский вечер. Октавия разводит огонь в камине и вместе со своим мужем ложится на диван, читая книги и наслаждаясь компанией друзей. Кларк садится за стол перед окном, глубоко концентрируясь на партии, и, проиграв первую, заявляет, что теперь это турнир «лучший из трех». Лекса опускается в кресло неподалеку, и через некоторое время блондинка тянется к ней, чтобы взять ее за руку. Кларк хочет, чтобы та знала, что пусть в настоящее время она и не обращает на нее внимания, она все еще рядом. В конце концов, на дворе Рождество, а Лекса — ее жена, и, когда она держит ее за руку, ее сердце дает ей понять, что она все делает правильно.
***
Рэйвен стоит в дверях гостиной около двух минут, прежде чем, наконец, хватает Аню за руку и выволакивает ее из комнаты.
— Подарки, — говорит она в качестве объяснения. — Я хочу немного уединения.
Аня закатывает глаза, но вырывается из хватки девушки на достаточно долгое время, чтобы забрать свою сумку из прихожей, прежде чем ее утаскивают в столовую.
Подарок Рэйвен для Ани не столько упакован, сколько помещен в симпатичный пакетик и перевязан лентой, в то время как подарок, который Аня держит в своей руке, значительно меньше — небольшая квадратная коробочка, и Рэйвен просто не может не выпалить:
— Что это, кольцо?
Аня стонет.
— Рэйвен, ты идиотка.
— С Рождеством.
Аня целует Рэйвен, передавая ей коробку, и берет пакет в свои руки.
— С Рождеством, идиотка.
— Сначала ты открывай.
Аня повинуется и достает пару мягких вязаных варежек. Она поднимает брови, глядя на Рэйвен, которая пожимает плечами и говорит:
— У тебя всегда холодные руки. Так у тебя не будут отпадать пальцы, когда меня нет рядом, чтобы подержать тебя за руку.
Аня фыркает.
— Очень мило. А может, у тебя просто идеи закончились?
— Эй! На этом подарок не заканчивается.
Аня достает бутылку виски и с радостью обнаруживает, что это ее любимая марка.
— Ты пытаешься меня напоить?
Рэйвен ухмыляется.
— Может быть. Но у меня есть для тебя еще кое-что.
Аня заглядывает в пакетик и замечает небольшую открытку. Когда она засовывает руку внутрь и вытаскивает ее, она обнаруживает, что это не совсем открытка, а пять листов бумаги, скрепленных скрепкой. На каждом из них неряшливым и волнистым почерком написано: «Сексуальный купон на одну фантастическую ночь с Чудо-Рэйвен».
Она фыркает.
— Чудо-Рэйвен?
— А что?
— Прям как порнозвезда.
— Эй! Отличный псевдоним.
— Нельзя самой себе псевдонимы выбирать.
— А я и не выбирала, это имя придумал очень удовлетворенный клиент.
Рэйвен поражает звук, который срывается с губ Ани; он напоминает раздраженное рычание.
— Твою ж мать. Ты что, ревнуешь?
— Нет.
— Точно ревнуешь.
Поддразнивание задевает болезненную точку; Аня снова рычит, пихая Рэйвен в сторону стола и сажая на него, а затем наклоняется над ней, чтобы грубо завладеть ее губами, эффективно заглушая все насмешки и заменяя их хныканьем, полным желания.
Но затем она снова оказывается на своих ногах, а Рэйвен остается лежать на столе, тяжело дыша и выглядя полностью оттраханной, несмотря на то, что еще ничего не произошло. Она хныкает, но Аня лишь поднимает коробку и протягивает ей.
— Открывай свой подарок.
Рэйвен садится, свешивая ноги с края стола, и разворачивает аккуратно завернутый подарок в рекордно короткие сроки. Когда она открывает коробку, она вздыхает при виде браслета, который таится внутри.
— Это то, о чем я думаю?
Аня ухмыляется.
— Да, Рэйвен, это оно.
Рэйвен поднимает окрашенный в золото браслет и расстегивает застежку, которая превращается в длинную цепочку из инструментов, сверл и всего, что может понадобиться механику, — все это умело собрано в довольно прочный, но красивый браслет.
— Ты подарила мне украшение.
— Это браслет с инструментами, Рэйвен. Не уверена, что это считается украшением.
Рэйвен надевает браслет и поднимает руку, чтобы получше его рассмотреть.
— Он красивый.
— Ты вечно жалуешься, что теряешь свои инструменты, так что я решила эту проблему.
— Где ты такой вообще нашла? Я его целую вечность искала.
— Я была настойчива.
Рэйвен обвивает свою руку вокруг ее шеи и притягивает к себе для поцелуя.
— Он великолепный.
— Рада, что тебе понравилось.
— Но это определенно украшение.
— Мне нравится идея заявления того, что ты моя, — бормочет Аня. — И браслет для этого подойдет.
Слова «моя» более чем достаточно, чтобы возбудить Рэйвен.
— Хочешь использовать один из этих купонов?
— Зачем мне использовать купон, когда ты с радостью и бесплатно предоставишь мне Чудо-Рэйвен?
— С чего ты взяла, что я предоставлю ее бесплатно?
Аня поднимает Рэйвен, крепко обхватывая руками ее бедра, попутно вжимаясь в ее талию и вызывая у нее стон, когда ее центр соприкасается с ее телом.
— Вот с чего.
— Твою же мать, Аня. Мы не можем трахаться в столовой Эбби.
— Я думала о спальне, но если хочешь...
— Да, спальня. Сейчас же.
***
Примерно два часа спустя Беллами возвращается домой и с застенчивой улыбкой усаживается в кресло со своим телефоном. Он переписывался всю ночь, и Кларк не сомневается, что на другом конце был явно тот самый Мерфи, которого он мимоходом упомянул. Нет, это точно был он, потому что улыбка, которая играет на губах Беллами, слишком теплая, чтобы предназначаться для обычного друга.
На заднем плане тихонько играют рождественские гимны, а за окном царит всеохватывающе синяя темнота, будто кто-то разрисовал весь мир оттенками океана; уличные фонари словно маленькие желтые солнышки, парящие над тротуаром и излучающие свой теплый свет в маленьких прожекторах вдоль туманной синевы ночи. В камине потрескивает огонь, постепенно угасая, но никому не хочется вставать и добавлять дров; тепла в доме хоть отбавляй.
Когда Кларк выигрывает в шестой партии с Маркусом, доводя турнир до счета 3:3, Лекса встает и потягивается.
— Кларк, тебе стоит сделать перерыв.
Но на самом деле она имеет ввиду, что это ей стоит сделать перерыв. Кларк бросает взгляд на своего дядю.
— Ты не против?
Маркус лишь смеется.
— Конечно, Кларк.
Кларк встает и стонет, когда ее мышцы напрягаются от усилия; ей так комфортно и сытно после ужина, она испытывает такую теплоту и расслабление, что поначалу кажется, будто она идет вброд по воде.
— Давай прогуляемся?
Кларк кивает, и вместе они направляются в прихожую, где в уютной тишине облачаются в пальто и обувь. Лекса надевает шапку и шарф, которые получила в подарок от Октавии и Линкольна, и выглядит она в этом одеянии так невероятно очаровательно, что Кларк, конечно же, чувствует, что не может этого вынести.
По пути они замечают Рэйвен, прижатую к дереву во дворе Аней — пара целуется и не ни на что не обращает внимания.
— Может, скажем им, что на улице холодно?
Кларк смеется.
— Думаю, Аня меня прикончит, если я посмею их побеспокоить.
Лекса тоже смеется, обнимает блондинку за талию и сует руку ей в карман.
— Что ты делаешь? — спрашивает Кларк.
— В твоих карманах теплее, чем в моих, — просто отвечает Лекса, прижимаясь к ее талии через карман. — А теперь пошли, оставим двух этих идиоток наедине.
Кларк принимается водить Лексу по своим любимым местам. Она показывает ей дерево, с которого упала и сломала руку, когда ей было восемь; она показывает ей пруд, где она кормила уток и рыбок, и игровую площадку, где она встретила свою первую любовь. Она показывает ей улицу, где она научилась ездить на велосипеде, и место, где она впервые с него упала; затем она показывает ей свой шрам, который все еще виднеется на мягкой коже бедра, чуть выше кости, слегка треугольной формы в том месте, где ее ударила педаль велосипеда. Лекса ненадолго присаживается на корточки, чтобы нежно поцеловать шрам, и Кларк вскрикивает, когда решает, что ее рот собирается в другое место.
Они бродят по скрытым тропинкам, которые она нашла в детстве, когда дети в школе были грубыми, а она искала, куда можно сбежать. В конце концов эти дорожки приводят их к парку, и Лекса удивляется, когда они выходят из куста и внезапно оказываются перед скамейкой, навсегда запечатленной в ее памяти.
— Пойдем.
Они подходят к скамейке и садятся на нее. Кларк кладет голову на плечо Лексе, а затем они откидываются назад и смотрят на звездное ночное небо, которое простирается над ними и над морем, лежащим под обрывом. Волны, разбивающиеся о берег, гудят в ночном воздухе, и в целом пейзаж перед ними походит на картину.
— Красиво, скажи?
Лекса мычит и потирает руку Кларк.
— Да, красиво.
— Ты же в порядке?
Лекса слегка поворачивается, и Кларк поднимает голову, чтобы посмотреть ей в глаза.
— Ты о чем, Кларк?
— Я о том инциденте с Беллами.
— Все нормально, Кларк. То, что он наговорил, не имеет значения.
Кларк вздыхает.
— Я о том, что ты ему сказала. Все... произошедшее.
— Я с этим покончила, Кларк. Никому не стоит зацикливаться на прошлом, — бормочет Лекса. — Зачем мне грустить из-за того, что уже произошло, когда я смотрю на тебя и вижу все счастье, которое еще не произошло?
Кларк нежно ее целует, и Лекса вздыхает.
— Если захочешь поговорить об этом, ты знаешь, что я рядом.
Лекса улыбается.
— Согласна.
Кларк ухмыляется и мягко посмеивается.
— И я согласна.
И тогда Лекса звонко смеется, и их мир заполняется счастьем — ничто, ни прошлое Лексы, ни что-то еще, что может произойти, ничто не может разрушить то, что они построили.
Лекса кладет голову на плечо Кларк, и Кларк поднимается, чтобы нежно обхватить ее лицо. Своим большим пальцем она вырисовывает круги на щеке шатенки и питается этим прикосновением, таким естественным и комфортным, что Лекса наверняка заплакала бы, если бы не тот факт, что это уже не ново, а нормально. Ощущение этого удовлетворения стало повседневностью, но она уверена, что оно всегда будет казаться сюрреалистичным.
— Знаешь, что мне сказала Аня, когда мы уезжали из твоей усадьбы? После того, как ты заснула.
Лекса слегка качает головой.
— Скажи-ка.
— Она сказала, что если я останусь с тобой, то у тебя все будет в порядке.
Лекса выпускает смешок.
— Что ж, она была права. Но у меня все более чем просто «в порядке».
— Но это ведь безумие, скажи?
— Что, наш брак?
— Ага. Наши отношения в целом. Мы... по факту мы встречаемся всего около двух месяцев. И мы женаты.
— Вот такой вот поворот.
Шутка застает блондинку врасплох, и она фыркает самым непривлекательным образом. Это, в свою очередь, вызывает смех у Лексы, и в мгновение ока они гогочут вместе, будучи единственными людьми в парке в рождественскую ночь. На улице темно и холодно, но они этого не замечают — все, что они слышат, это мелодичный смех, сочетающийся в совершенной гармонии, и ощущение друг друга рядом с собой. Их смех отзывается эхом, поднимается в голубую высь и наверняка достигает самого неба, потому что в это мгновение кажется, будто мир становится немного ярче; синева ночи сгущается, а мягкость тишины вокруг становится еще мягче, пока над их головами звезды мерцают ярче, чем когда-либо.
Они есть друг у друга, и для них это лучший рождественский подарок, о котором только можно мечтать.
