***
Неделя пролетает слишком быстро; они не успевают и моргнуть, как на календаре уже стоит двадцать седьмое января. Лекса стоит посреди их ванной, одной рукой держась за живот, а другой потирая висок в попытке побороть нервную тошноту, которая внезапно накатила на нее и разбудила в пять утра. Кларк подходит к ней минуту спустя и замечает, насколько та бледна. Она знает, что Лекса не любит, когда к ней прикасаются, когда она пытается сдержать рвотные позывы, и поэтому она просто садится на край ванны, чтобы подождать, когда успокоятся ее нервы. — У нас все будет хорошо, — говорит Кларк, когда Лекса, наконец, ослабляет мертвую хватку на своем животе и поворачивается, чтобы посмотреть на нее. — С тобой все будет хорошо. — Я нервничаю. Кларк встает и берете ее за руку. — И это нормально. С тобой все будет в порядке. С нами все будет в порядке. — Я не уверена, что вообще хочу этим заниматься. Кларк обнимает ее, и Лекса с радостью утыкается в ее плечо и вздыхает. — Ты поступаешь правильно, Лекса. Они заслуживают гореть в аду за то, что натворили. — Но что, если это ничего не даст? — Даст. Если ты выиграешь судебный процесс, они будут смущены. Они проиграют тебе. Ты победишь. — Но это всего лишь деньги. Мне не нужны их деньги. — Дело не в деньгах, Лекса, и ты это знаешь. У тебя просто стресс, и в этом нет ничего сверхъестественного. Я тоже нервничаю. — Я просто хочу остановиться. Зря я вообще начала всю эту заварушку. — Я знаю, что это ужасно, и я знаю, что сегодня нам будет тяжело. Но ты справишься, я это знаю. — Я так устала. — Знаю. Я тоже. — Извини, что не дала тебе поспать прошлой ночью. Кларк слегка вздрагивает при воспоминании о слезах и всхлипах Лексы, об ее невнятных мольбах о том, чтобы воспоминания ушли — но она лишь крепче обнимает Лексу, притягивая еще ближе к себе, и говорит: — Не извиняйся. Я бы все равно не легла спать. Лекса улыбается. — Знаю. — Я упрямая. — Знаю. — И я идиотка? Лекса слегка отстраняется и захватывает губы блондинки для поцелуя. — Да, ты идиотка. Моя идиотка. Моя жена. — Видишь? Всегда ищи плюсы.***
Одно прибытие в здание суда оказывается тем еще кошмаром. Вокруг куча людей — присяжные, адвокаты и вообще самые разные люди. Однако их удивляет, что в округе нет представителей средств массовой информации. Они ожидали ошеломляющего внимания со стороны прессы, учитывая репутацию и огромное богатство родителей Лексы. Но они не столкнулись ни с одним репортером ни у дверей зала суда, ни даже в непосредственной близости от здания суда. — Ну, понеслась, — бормочет Кларк, когда дверь открывается, и они входят в зал суда. Он большой, старый и, самое главное, абсолютно ужасающий. Не только Кларк, но и Лекса напугана до глубины души и так напряжена, что, сев на свое место, она держит свою спину ровно, как доску, стискивает челюсть и сжимает левую руку в кулак, намеренно отказываясь смотреть направо, где, она знает, сидят ее родители. Она не желает их видеть. Она даже не хочет вспоминать, что они существуют. Она не хочет быть в этом помещении, в этой одежде, в этой ситуации, она не хочет вообще ничего из этого. Все, что она хочет, — это взять Кларк на руки и убежать прочь, взять машину Рэйвен и просто уехать. Но она не может так поступить. Основная часть судебного разбирательства проходит как в тумане. Лекса едва может вспомнить, какое вступление было у Индры, не может вспомнить слов своих родителей; нет, все, что она помнит, — это слова «ложно обвиненные в жестоком обращении, хотя они без устали дарили своей дочери только любовь». Эти слова ужалили в сердце, как игла, пропитанная фирменным ядом ее родителей. Отец представлял себя и мать, и его голос был тихим и почти умоляющим, когда он говорил об их безграничной любви к их дочери и о всех их попытках направить ее на правильный путь. Они во всем обвиняют меня. Они выставляют меня просто непослушным ребенком. Она бросает взгляд на присяжных поблизости и видит, как одна их половина смотрит на ее отца с хмурым выражением лица, а другая половина искренне слушает. У Лексы тут же перехватывает дыхание. Они ему верят. Но затем он вновь занимает свое место, и суд начинает заслушивать их показания. Лекса наблюдает, как Индра встает, как всегда уверенная, и выходит вперед, чтобы обратиться к присяжным и суду в целом. — Мисс Гриффин подвергалась сильному эмоциональному стрессу и жестокому обращению со стороны обвиняемых в течение значительно длительного периода времени. Как вы можете видеть из представленных вам документов, мисс Гриффин в детстве посещала множество различных терапевтов, многие из которых, как позже было доказано, были теми, кого для целей нашего заседания мы назовем «конверсионными терапевтами». Конверсионная терапия, хотя и не запрещена, в целом считается формой психологического насилия и, таким образом, является существенным доказательством того, до какой степени дошло жестокое обращение обвиняемых. Лекса чувствует легкий укол страха в груди, когда слышит, как Индра втягивает воздух через рот. Но затем она оглядывается через плечо и мельком замечает Кларк. Их глаза встречаются всего на секунду, но этого достаточно, чтобы ее успокоить. Их доказательства в поддержку их заявления были длинными и скучными, состоящими из различных свидетельских показаний горничных, шоферов и школьных учителей – была даже одна учительница, которая призналась, что она предоставила родителям Лексы информацию об ее подруге, и тогда Лекса поняла, что именно она сообщила им о Костии. Но на этом все не закончилось — было еще письменное заявление от доктора Монти Грина, а также различные медицинские заключения и целая куча доказательств, показывающих, что родители Лексы просили ее школу применять к ней свои «строжайшие правила», которые Индра затем смогла доказать и продемонстрировать, что это означало психологическое и физическое насилие. Были и расшифровки медицинских записей, показывающие старые, зажившие переломы в ее костях — выдранные волосы, переломы со смещениями, а также плохо заживший перелом запястья — все это затем было объяснено медицинским работником как свидетельствующее о физическом насилии в прошлом. Это было ошеломляюще, и к тому времени, как очередь давать показания перешла к Лексе, у нее голова шла кругом. — Теперь я бы хотел попросить подойти к трибуне мисс Гриффин. На секунду весь мир погружается в тишину. Она боится, но и не боится — ее тошнит, но и не тошнит. Желание надеть маску и скрыть все, скрыть свой страх, тревогу и явную усталость, настолько мощное, что ей требуется мгновение, чтобы успокоиться, прежде чем подойти к трибуне. Она занимает свое место и впервые за этот день смотрит на своих родителей. И страх разрывает ей грудь.