The Marrying Type

      Сиденье крайне неудобное — обивка у него кожаная, но почему-то кажется, будто оно пытается удержать ее на месте, пытается обхватить ее руками, прижать к земле и приковать. Лексе хочется выбежать из помещения, она так страстно этого желает, но слишком хорошо понимает, что не может этого сделать. Реальность ситуации никоим образом не соответствует воображению, и этот факт она ненавидит больше всего.       Мать бросает на нее презрительные взгляды. Она выглядит разъяренной, и если бы между ними не было несколько ярдов пространства, Лекса наверняка бы вздрогнула в ожидании пощечины. Она видит эти проклятые руки, сжатые в кулаки, эти костяшки пальцев, которые так часто оставляли синяки на ее коже, настолько бледно-белые, что кажется, будто они вот-вот лопнут. А этот рот, этот ядовитый, мерзкий рот плотно сжат, губы вытянуты в тонкую линию, а венка на шее слегка вздувается. Она в ярости, но хорошо это скрывает. Никто, кроме Лексы, и не заметил бы этого, да и все внимание обращено не на нее.       Сначала все внимание было приковано к Индре. Она медленно встала в сильную и властную позу, как крадущаяся львица, но ее глаза, устремленные на Лексу, были добрыми и теплыми, и Лекса почувствовала, что ее дыхание слегка выровнялось.       Вопросы, которые задавала Индра, не были ни добрыми, ни легкими; нет, они попадали прямо в точку, она просила Лексу подробно рассказать, что именно ее родители сделали с ней, и что происходило на сеансах у различных терапевтов. Лекса отвечала на каждый вопрос медленным и ровным голосом, сжимая рукой край сиденья при воспоминании каждого мерзкого слова, каждой пощечины, каждого синяка на своем теле и своей душе. Ей казалось, что каждая моральная и физическая травма была с ней в этот момент — когда она описывала, как ее мать толкнула ее на кухонный стол, то сразу же почувствовала острую боль от двух сломанных ребер и огромного синяка на боку, который не исчезал неделями. Когда она вспоминала все случаи, когда они обзывали ее, ругали ее, говорили ей, что она мерзость, она чувствовала, как все ее существо сотрясается от желания выпустить наружу слезы, которые она изо всех сил пыталась подавить. Она не могла полностью сдерживать свои эмоции, да и не хотела — Индра сказала ей то, что, как она знала, было правдой. Демонстрация своей боли, своего страха, своих слез только помогала ее делу.       Она продолжала говорить, хотя у нее и дрожал голос, она выплеснула все наружу и больше не переживала о том, как это повлияет на нее. Она не упустила ни одну деталь. Нет, она рассказала о каждом случае, когда ее родители причиняли ей боль, показывали свою ненависть к ней и намеренное насилие. Она чувствовала, как на нее смотрят глаза жалеющих ее присяжных, и это она ненавидела больше всего. Им она казалась слабой. Она вернулась к своим родителям после того, как ей исполнилось восемнадцать, хотя и могла уехать; она поступила в колледж и вернулась, и поэтому ей несложно представить, что они считают, что все произошедшее после ее совершеннолетия было полностью ее виной.       Конечно, это не было ее виной. Лекса это знала. Она вернулась, потому что ее родители не оставили ей выбора, и она рассказала и об этом, когда ее спросила Индра. Она рассказала суду, что на карту была поставлена вся ее карьера, и что они угрожали ей огромными долгами за обучение, если она уйдет — они согласились заплатить за него только в том случае, если она согласится остаться, если она будет жить с ними, если пообещает работать на семью и быть «хорошей дочерью», которую они так хотели.       К концу своего рассказала она была уверена, что большинство присяжных перешли на ее сторону. Они смотрели на нее не просто с жалостью, а с сочувствием, но даже так, Лекса испытывала отвращение.       Она выглядела слабой, сидя в кресле и стараясь казаться как можно меньше; ее голос был едва слышен и дрожал, когда она его использовала. Она знает, что она не слабая, и ненавидит казаться такой. Она сильная, и она знает это, Кларк говорила ей это почти каждый день — Лекса запросто бы победила своих родителей один на один, но этот зал суда далек от ее комфортной зоны. Это было не то место, где она чувствовала, что ее могут услышать по-настоящему; она доверяла Индре, и она доверяла их делу, но она не могла избавиться от ощущения и осознания того, что это территория ее родителей.       Может, в этом деле у них и было преимущество, но в остальном преимущество определенно было у ее родителей. И это так сильно пугает Лексу.       Индра заканчивает задавать свои вопросы, и впервые за этот день Лекса испытывает облегчение. Она бросает взгляд на Кларк и видит, как та улыбается ей — этой улыбки более чем достаточно, чтобы еще больше поднять ей настроение, и на долю секунды все кажется нормальным.       Но, конечно же, вселенная не отпустит ее без боя.       Нет, теперь все глаза в зале суда прикованы к мужчине с гордой и сильной позой, стоящему на небольшом расстоянии от Лексы. Он пробегает глазами по каждому человеку в зале суда и присяжным. У него черные волосы и короткая борода, которая выглядит просто неряшливо; она слишком хорошо знает его глаза, знает эту очевидную неприязнь, скрывающуюся за квадратными очками, которые он всегда носил. Но все это осталось за пределами здания суда; внутри они сияют огненной яростью, полностью направленной на Лексу. Честно говоря, она уже чувствует, что умирает.       А затем он открывает рот, и кажется, будто в помещение вливают кислоту, забирая весь кислород — все ее тело горит, особенно глаза, но Лекса прикусывает губу и заставляет себя слушать. Она не собирается ставить себя в неловкое положение перед ним.       — Прежде чем я начну задавать вопросы, я хотел бы уточнить, что я действительно Джейсон Вудс, отец истца, и что я представляю интересы от имени себя и своей жены.       Присяжные несколько раз кивают. Лексе кажется, что она упадет замертво, прежде чем он доберется до своих вопросов.       — Не могла бы ты, пожалуйста, рассказать суду, что произошло 29 сентября 2005 года?       Лексе приходится собрать все оставшиеся в себе силы, чтобы никак не отреагировать на этот вопрос. Она совершенно забыла о случившемся и совсем не была к нему готова, так что теперь ее начинает подташнивать.       — Это имеет отношение к делу?       — Ответьте на вопрос.       Лекса сглатывает.       — 29 сентября 2005 года я была госпитализирована.       — И по какой причине?       — Я пыталась покончить с собой.       Кларк этого не знала, как не знала и Индра. Лекса совсем забыла о той ночи, о своем покушении на собственную жизнь — она задвинула произошедшее на такие дальние задворки своего сознания, что для нее оно просто перестало существовать.       Вот только не существовало оно для нее только до этого самого момента, пока ее отец снова не заговорил об этом. И теперь она видит побледневшее лицо Кларк, ее расширенные глаза и слегка приоткрытый рот. Лекса может представить, какие чувства она сейчас испытывает — скорее всего, чувство предательства и жалости.       — И не могла бы ты рассказать суду, с помощью каких средств ты предприняла эту попытку?       Лекса рвано выдыхает.       — С помощью обезболивающих и алкоголя.       — И кто снабдил тебя этим алкоголем?       Еще один дрожащий, раздраженный вздох.       — Моя подруга, Аня.       Аня не давала ей обезболивающих. Аня не знала, что Лекса хотела сделать с этой бутылкой водки. Но они были молоды и глупы, и Лекса ненавидит тот факт, что ее отец намеренно коверкает ее слова.       Это из-за тебя я хотела умереть, а не из-за Ани. Не из-за кого-либо еще. Из-за тебя.       — И теперь вы понимаете, что именно это побудило нас, обеспокоенных родителей, отправить нашу дочь в школу-интернат. Очевидно, что ее друзья оказывали на нее плохое влияние, о чем свидетельствует ее попытка самоубийства, в которой ее подруга с радостью ей помогла. Мы хотели оградить ее от этого дурного влияния, и наша знакомая порекомендовала нам эту школу, рассказав, как сильно она изменила жизнь ее сына. Они действительно издевались над тобой в той школе?       — Да.       — Так ты говоришь правду?       Лекса находит в себе искорку гнева и прожигает взглядом своего отца.       — Я под присягой, если ты забыл. Так что да, я говорю правду. И ты прекрасно знаешь, что сам попросил, чтобы со мной обращались таким образом, у нас есть доказательства...       — Тишина.       Лекса поднимает глаза на судью, вздрагивает, когда его темные глаза падают на нее, и быстро затыкается.       — У обвиняемого есть еще какие-нибудь вопросы?       — Нет, ваша честь.       Лекса так пристально смотрит на спину своего отца, что уверена, будто он вспыхнет в любую секунду. Но он не вспыхивает; нет, он возвращается — и неторопливо — обратно к своему месту, на которое садится с довольной ухмылкой на лице. Он понимает, что чего-то добился, и Лекса это ненавидит.       Она в ярости на себя за то, что забыла обо всем этом, что, когда судья объявляет перерыв, она выходит первой. Она не смотрит ни на Индру, ни на Кларк — нет, она выбегает из помещения прямиком в ванную, где запирается в кабинке и сползает вниз по стене, чтобы сесть на пол; теперь слезы свободно текут из ее глаз, пока она рыдает в тихом гневе.       Кларк не удивляется, что Лекса сбегает. Да, это немного больно, но она все понимает. И поэтому она делает небольшую передышку, прежде чем направиться по коридору в ванную. Она переступает порог и сразу же узнает сдавленные рыдания; заглянув под дверь, она видит свернувшуюся калачиком в углу кабинке Лексу; ее пятки отброшены в сторону, а голова спрятана в руках. Кларк сползает по стене, чтобы сесть рядом с дверью — ее не волнует, что пол грязный и холодный. Она не пытается и забраться в кабинку. Лексе нужно ее личное пространство, так что она будет ждать ее прямо за ним, готовая к тому моменту, когда она его покинет.       Через некоторое время она замечает, как Лекса тянет к ней свою руку, и сцепляет их. Кларк нежно ее сжимает и чувствует, как боль в сердце усиливается, когда она слышит еще один всхлип, сорвавшийся с губ Лексы.       — Мне так жаль, — тихо говорит Кларк. — Для тебя это уже слишком.       — Но тебе не должно быть жаль. Ты только и делаешь, что поднимаешь мне настроение, — бормочет Лекса. Она вздыхает и отпускает руку Кларк, чтобы вытереть лицо, а затем поднимается на трясущихся ногах, чтобы открыть дверь. Кларк стоит снаружи и внимательно ее рассматривает, но Лексе не нужно, чтобы с ней обращались так, будто она сделана из стекла — ей отчаянно нужно что-нибудь почувствовать. И поэтому она обвивает руками шею блондинки и притягивает ее ближе к себе, утыкаясь лицом в ее шею и цепляясь за нее так, будто боится, что она исчезнет в следующую же секунду. Новые горячие слезы увлажняют ее щеки и шею Кларк, но Лексе все равно. Кларк обвивает ее руками и начинает поглаживать ее спину в успокаивающей манере, которую просто обожала Лекса. Однако в этот момент этот жест едва ли поднимает ей настроение.       — Прости меня, — спустя какое-то время бормочет Лекса. — Прости, что не рассказала тебе.       — Эй, все нормально. Я понимаю.       — Нет, не понимаешь. Я вообще об этом забыла, Кларк. Иначе я бы тебе рассказала. Я доверяю тебе достаточно, чтобы рассказать о таком. И я хочу, чтобы ты это знала.       Кларк вздыхает и притягивает ее еще ближе к себе.       — Мое сердце болит за тебя, знаешь? Я ненавижу каждый момент происходящего. Мне неприятно видеть тебя такой грустной. Мне неприятно видеть тебя такой сломленной, ведь ты такая сильная, такая красивая, такая замечательная и просто потрясающая, и я... я ненавижу все это. Ты этого не заслуживаешь. Ничего из этого. Ты заслуживаешь всего счастья в мире, и все же ты в эпицентре худшего пиздеца всех времен. Это просто жестоко.       Лекса опускает правую руку от шеи Кларк и останавливается на ее груди, над сердцем.       — Мне не нравится, что у тебя болит сердце.       — Тебе больно — мне больно. В этом вся суть брака, разве нет?       — Мне бы не хотелось, чтобы тебе было больно.       — Лекса, тебе не нужно постоянно быть такой щедрой. Ты в центре происходящего, а не я. Это тебе по-настоящему больно.       Лекса не отводит взгляд от своей руки, лежащей на груди Кларк. Она молча расстегивает несколько пуговиц на ее рубашке и просовывает руку внутрь, чтобы положить ладонь на то же место, но уже на обнаженную кожу — так она чувствует сильный и ровный пульс блондинки под своей ладонью, и это все, что ей нужно, чтобы успокоиться. У Кларк слегка перехватывает дыхание, когда ее пальцы касаются ее кожи, а когда ее ладонь прижимается к ней полностью, Лекса чувствует, как у нее учащается пульс, но выбрасывает посторонние мысли из головы. Лекса не ищет секса, она просто хочет почувствовать Кларк, знать, что она рядом.       Кларк тоже это понимает, потому что ее жена делает это уже не в первый раз. Лекса всегда думала, что Кларк не замечает, как ее пальцы обычно ложатся на точку ее пульса, или как ее рука обычно перемещается поверх ее сердца, когда они спали — Лекса также не догадывалась, что Кларк замечает или понимает, почему ее большой палец прижимается к ее запястью, когда они держались за руки. Но Кларк все понимала, как понимала и то, что ей не стоит указывать на это, ведь это утешало Лексу, так она успокаивала себя, и если прощупывание ее пульса и уверенность в том, что она действительно жива, помогали ей почувствовать себя лучше, то Кларк более чем счастлива предоставить ей это утешение.       — Я хочу забыть, — наконец начинает Лекса. — Но и не хочу. Я — та, кто я есть, благодаря своему детству.       — Я бы хотела, чтобы у тебя было счастливое детство.       — Тогда я, скорее всего, не поехала бы в Вегас в феврале прошлого года.       Кларк вздыхает.       — Это правда.       — Кроме того, я лишь хочу больше никогда не переживать этот опыт.       — Я знаю, что для тебя это тяжелое испытание. Этот судебный процесс — та еще нервотрепка.       Лекса слегка отстраняется и смотрит в глаза Кларк.       — Это тяжелое испытание для нас. Твое сердце тоже болит.       Кларк поднимает ее лицо так, чтобы прислониться к ней своим лбом. На ее губах играет нежная улыбка, и Лекса возвращает ее ей; некоторое время они обе молчат, и на этот короткий миг весь остальной мир исчезает.       — Я люблю тебя.       У Лексы перехватывает дыхание так, будто она слышит эти слова впервые. Это далеко не так — нет, скорее, это уже миллионный раз, когда она их слышит, — но, тем не менее, новизна еще никуда не делась, и прямо сейчас эти три слова — как раз то, чего ей не хватало.       — И я тебя люблю, — бормочет Лекса, целуя свою жену. — И извини за... произошедшее.       Кларк закатывает глаза.       — Я все понимаю. Нам не нужно говорить об этом, если ты не хочешь.       — Аня не имела к этому никакого отношения. Она не знала.       — Это я уже поняла.       — Они используют это против меня, они используют то, что я сделала из-за них, чтобы выпутаться из неприятностей.       — Это отвратительно.       — Но мы ведь победим? У нас слишком много доказательств, у нас такие веские доводы, у нас...       — Лекса, все будет хорошо. Но нам пора идти. У нас осталось около пяти минут до возобновления заседания.