The Marrying Type

      Возвращение в зал суда такое же мучительное, как и тот момент, когда она впервые в него зашла. Лекса чувствует, как на нее устремлены все взгляды, и ненавидит каждую секунду происходящего. Она идет на дрожащих ногах и больше всего на свете не хочет отпускать руку Кларк — но они сидят в разных частях зала, а потому наступает момент, когда тепло, которое до сих пор помогало ей держать себя в руках, ускользает.       Лекса вздыхает и делает оставшиеся шаги до своего места. В тот момент, когда она садится, к ней поворачивается Индра, и Лекса знает, что она скажет, еще до того, как она открывает рот.       По крайней мере, ей так казалось.       — Вы забыли об этом рассказать, да?       Лекса таращится на нее, ведь она ожидала, что та разозлится из-за того, что упустила такую важную историю; она ожидала, что Индра потребует ответа, не сможет ее понять — и поэтому, когда она говорит то, что втайне надеялась услышать Лекса, она теряется.       — Э-э, да. Я... я просто... я выбросила это из своей головы.       Индра кивает.       — Хорошо. Мы воспользуемся этим в наших интересах. Вы в порядке?       — Да. Кажется. Настолько, насколько это возможно, наверное.       И так оставшиеся минуты до возвращения судьи растрачиваются на тихий рассказ Лексы о ночи 29 сентября 2005 года, пока Индра строчит заметки и что-то бормочет тут и там, слушая подлинную историю произошедшего. Прямо перед возобновлением заседания Индра отрывается от своих записей и по-настоящему улыбается.       — Все хорошо. Это просто отлично. У меня все схвачено.       Лекса доверяет ей достаточно, чтобы позволить разгореться лучику надежды в своем сердце. Даже когда ее отец вновь встает со своего места, ее надежда не колышется; нет, у нее есть вера, у нее есть надежда, и она не позволит им разрушиться. Даже если они проиграют, у нее все равно будет Кларк.       А Кларк — все, чего она по-настоящему хочет.       Множество доказательств и свидетелей защиты состоит в основном из отчетов различных психологов о психическом состоянии Лексы, медицинских записей, подтверждающих ее очевидную наркотическую зависимость и передозировку (которую опровергает Индра, тем самым серьезно поколебав позицию ее родителей), а также из ряда людей, чьи заявления в основном говорят то же самое: Лекса всегда была беспокойным, непослушным ребенком, который вечно стремился подорвать карьеру и репутацию своих родителей. Появляются старые няни, шоферы и даже садовник, которому, Лекса уверена, хорошо заплатили хотя бы за то, чтобы он объявился, учитывая то, как беспорядочно ее родители уволили его несколько лет назад. В любом другом случае их набор доказательств был бы впечатляющим и эффективным, но у Индры лучше и доказательства, и свидетели; эта женщина оказывается невероятно талантлива в уничтожении свидетелей и опровержении улик. Одна свидетельница, горничная, которую, как помнит Лекса, уволили, когда она только пошла в среднюю школу, Индра разоблачает настолько эффектно, что та даже плачет, прежде чем признать, что на самом деле она не видела ничего, кроме того, как они обменивались гневными словами, даже добавив, что большая часть гневных слов исходила именно от родителей Лексы. Судя по взглядам присяжных, Индра потрясающе справляется со своей задачей — они одобрительно кивают и внимательно наблюдают за происходящем, а это, в свою очередь, поднимает настроение Лексы.       Вообще, она чувствует себя потрясающе. Индра уничтожает защиту, так искусно выстроенную ее родителями — теми самыми людьми, которых когда-то в юридических кругах называли «вечными победителями», потому что они никогда не проигрывали, — и наблюдать за этим просто восхитительно.       Кажется, будто они по-настоящему проигрывают, и этого более чем достаточно, чтобы у нее закружилась голова. Лекса оглядывается через плечо и замечает, что Кларк чувствует то же самое; хотя ее губы и плотно сжаты, в ее глазах плещется тот же блеск, что и в ее собственных, а краткий зрительный контакт говорит о том, сколько уверенности до нее пытается донести Кларк.       — А теперь, в качестве нашего последнего свидетеля, я вызываю на трибуну Мишель Стори.       Кларк видит, как буквально за долю секунды вся кровь отливает с лица Лексы. Она резко оборачивается, чтобы посмотреть на женщину, которая в данный момент направляется к трибуне. Кларк на мгновение теряется — она понятия не имеет, кто эта женщина, только то, что Лекса абсолютно напугана ее присутствием, и это невероятно беспокоит. Она отрывает взгляд от напряженных плеч и сжатого кулака шатенки, чтобы посмотреть на женщину, сидящую у трибуны. На вид ей около пятидесяти, у нее крашеные каштановые волосы и пластичное лицо; брови у нее тонкие и явно нарисованные, а ее резкие и жестокие глаза обшаривают помещение, прежде чем остановиться на Лексе.       Кларк хочется дать ей пощечину в тот же момент, когда она замечает, как Лекса вздрагивает под ее пристальным взглядом. В мире есть только один человек, помимо ее родителей, который способен заставить ее так вздрогнуть, и поэтому Кларк не удивляется, когда отец Лексы представляет эту женщину как главу поведенческой терапии в институте Мидоу Ридж — старой школе Лексы — и как ее старую репетиторшу.       — Итак, мисс Стори, не хотели бы вы рассказать суду, какие у вас были отношения с мисс Александрией Вудс?       На этих словах Индра вскакивает со своего места.       — Протестую, ваша честь.       Судья несколько секунд пристально смотрит на нее, прежде чем кивнуть, чтобы она продолжила.       — Мою клиентку зовут не Александрия Вудс. Она бы хотела, чтобы к ней обращались по ее законному имени — Лекса Гриффин.       Тяжесть, которая опускается на сердце Лексы, когда она услышала свое старое имя, облегчается, когда судья снова кивает.       — Согласен. Можете продолжать.       Лекса видит, с какой силой ее отец стискивает челюсть, и понимает, что он в ярости. Кипящий внутри него гнев прокрадывается в его голос, когда он откашливается и говорит:       — Да, мои извинения. Какие у вас были отношения с Лексой Гриффин?       Лексу заполняет ошеломляющим удовлетворением, когда она слышит, как он произносит ее имя. Но потом женщина открывает рот, и она совсем забывает, где находится. Прошли уже годы с тех пор, как она слышала ее голос в последний раз, и все же она чувствует, как деревенеет все тело, а разум затуманивается от страха.       Проглоти свой страх. Скрой его. Не показывай ей, что ты боишься.       Лекса пытается избавиться от этого чувства, пытается заставить себя оставаться в курсе происходящего, но сопливый голос ее репетиторши — нет, ее обидчицы — похож на повторяющуюся серию ударов хлыстом по спине, сердцу и душе.       — Я была ее учительницей во время ее пребывания в институте и ее личной репетиторшей после того, как выяснилось, что у нее были некоторые... личные проблемы.       — И можете ли вы подтвердить, что мы (я и моя жена) действительно просили вас провести эти сеансы терапии?       — Да, как было ясно из представленных раннее доказательств.       — Не могли бы вы вкратце объяснить, по каким причинам мы просили об этих сеансах?       — Мисс Ву... в смысле, мисс Гриффин отправили в институт, потому что она находилась под дурным влиянием. После того, как стало ясно, что она плохо приспосабливается к нашей довольно простой обстановке, мы в одностороннем порядке договорились, что лучше всего ей будет, если я начну наблюдать за ней и помогать ей везде, где ей понадобится помощь, — объясняет женщина спокойным и холодным голосом. — У нее уже проявлялись некоторые признаки того, что она скатывается все ниже, так что мы беспокоились за ее здоровье.       — И отрицаете ли вы, что мы просили «особого отношения» к нашей дочери?       — Нет, не отрицаю. Насколько я поняла, вы были просто обеспокоенными родителями. Я особенно отметила беспокойство ее матери, которая призналась мне, что желает своей дочери только самого лучшего. К сожалению, как оказалось, наши попытки направить ее на добрый путь были напрасны.       — Значит, по вашему мнению, ни одно из злоупотреблений, о которых утверждает истец, не имело места?       — Нет, не имело.       — Тогда как вы объясните различные медицинские записи, которые представила сторона истца, доказывающие, что она действительно подвергалась жестокому физическому насилию во время своего пребывания в школе?       — Я признаю, что в школе обучалось несколько очень физически развитых детей. В конце концов, наша школа открывала двери перед проблемными детьми и помогала им справиться со своими проблемами. Мы не могли постоянно следить за ними. Жаль, что она ничего мне не рассказала.       Лекса едва сдерживает всхлип, почти вырвавшийся из ее горла. Она в такой ярости и в то же время настолько погружена в свои мысли, что от женского голоса по спине пробегают мурашки. Губы горят, глаза щиплет, и она чувствует каждый синяк, оставленный на ее коже руками ее бывшей наставницы. Она кладет руку на свой живот, где все еще виднеется шрам, оставленный большим кольцом с опалом на руке женщины, с такой силой врезавшийся в нее, что у нее хлынула кровь. И сейчас она носит то же кольцо, поблескивающее в туманном солнечном свете, который пробивается сквозь жалюзи в зал суда. Лекса не может не вздрогнуть от воспоминаний о своей прошлой слабости. Может, сейчас она и сильна, но это не меняло того факта, что так было не всегда — воспоминания об этом плавают в ее голове, и видит она перед собой только их.       Она едва ли замечает, что Индра отходит от нее и подходит ближе к трибуне, чтобы посмотреть на женщину. Она сцепляет руки за спиной в уверенной позе, лишь с мгновение изучая женщину, а затем озвучивает свой вопрос:       — Итак, хочу уточнить: вы утверждаете, что никогда не поднимали руку на мисс Гриффин, ни в каком виде или форме?       — Да.       Индра медленно кивает, прежде чем взять листок бумаги.       — Тогда как вы объясните это сообщение скорой помощи от 4 августа 2008 года из больницы примерно в пяти часах езды от школы, в котором утверждается, что молодая женщина, соответствующая описанию моей клиентки, была доставлена в больницу женщиной, соответствующей вашему описанию?       — Прошу прощения, это имеет отношение к делу?       Судья смотрит на Индру.       — Имеет?       — Да, имеет.       — Тогда продолжайте.       — Моя клиентка готова дать показания о том, что ее действительно доставляли в различные больницы недалеко от школы для лечения различных травм. В большинстве случаев этому не было практически никаких доказательств, но по этому конкретному событию существует запись с камеры видеонаблюдения, которую я готова представить суду, и на которой четко видно, как мисс Стори подъезжает к больнице и вытаскивает из машины мою клиентку, оставляя ее на парковке, чтобы ее нашли. Это серьезное проявление халатности, не говоря уже о том, что оно вызывает множество вопросов. Однако у меня все тот же главный вопрос к мисс Стори: признаете ли вы, что это действительно произошло, или отрицаете?       Женщина, сидящая за трибуной, бледнеет — во всяком случае, становится еще бледнее, чем была до этого.       — Э-э...       — Ответьте на вопрос, мисс Стори.       Резкие, насмешливые глаза женщины теперь полны страха и замешательства. Она смотрит на родителей Лексы, ища совета, но получает в ответ лишь холодные взгляды и покачивание головами.       — Отрицаю.       — Значит, вы не возили мою клиентку в больницу Стокбриджа 4 августа 2008 года для лечения тяжелых травм, начиная от сломанных ребер и раздробленного запястья и заканчивая бесчисленными синяками, в том числе под глазом?       — Нет, не возила.       Лекса чувствует себя победительницей, когда Индра включает видеозапись, которая оказывается на удивление четкой и явно показывает, как ее бывшая репетиторша подъезжает к больнице, вытаскивает ее обмякшее тело из машины и оставляет ее на парковке. Лекса едва ли замечает боль в животе. Нет, заботит ее лишь тот факт, что эту женщину поймали на лжи.       — Вы все еще отрицаете, что это вы доставили мою клиентку в больницу Стокбридж?       — Нет.       — Итак, для уточнения: вы отвозили ее в больницу?       — Да.       — Вы осознаете, что находитесь под присягой и, таким образом, нарушили правила суда?       За этим следует долгая пауза, которую прерывает судья:       — Мисс Стори, я даю вам первое предупреждение. Еще один подобный промах, и вас задержат за неуважение к суду.       Женщина с трудом сглатывает и кивает.       — Поняла.       — У вас остались вопросы к свидетелю?       Индра улыбается.       — Да, остались.       — Продолжайте.       Индра еще долгое время впечатляюще разрушает историю мисс Стори, разбивая ее на части и опровергая каждую из них, при этом эффективно манипулируя мисс Стори, чтобы она чуть было не призналась в жестоком обращении, а также эффективно намекая, что обстоятельства этого необычного события предполагают, что мисс Стори было что скрывать. «Если бы это была простая драка между учениками, вы бы, конечно, не отвезли ее в больницу в шести часах езды от школы, не так ли?»       Под конец мисс Стори не признается в жестоком обращении с Лексой словами, но признается эмоциями: вина на ее лице очевидна, и даже это уже впечатляет, учитывая, что женщина может запросто все отрицать. Но Индра хороша в своем деле, и поэтому ее вопросы приводят к совершенно смущенной и взволнованной мисс Стори, чье заявление, таким образом, становится совершенно бесполезным для защиты и становится частью их собственного иска.       А затем приходит время для заключительных заявлений. Первыми выступают родители Лексы. Их заявление хорошо и убедительно построено, оно рисует картину двух любящих родителей, изо всех сил пытающихся контролировать и поддерживать своего непослушного ребенка. Они утверждают, что каждое доказательство против них было неверно истолковано, но эти слова теряют свою эффективность перед лицом всех опровержений от Индры. Лекса слушает их вполуха; она не хочет принимать их слова близко к сердцу и тем самым ранить себя еще сильнее, прислушиваясь к тому, во что они верят — она знает, что они осведомлены о своей лжи, но даже так, она не может не напомнить себе, что их собственная точка зрения действительно совпадает с тем, что говорит ее отец.       Они правда верят, что все их действия были оправданы, и это пугает ее больше всего.       Они не считают, что сделали что-то плохое.       Ее отец заканчивает свое заявление следующими словами:       — Я лишь надеюсь, что вы, присяжные, и вы, судья, увидите правду в этой ситуации; наша дочь, которую так любили и о которой так заботились, просто потеряла всякое уважение к тому, за что мы выступаем, и старательно пытается подорвать нашу репутацию. У нее нет любви к нам, и это очень глубоко ранит ее мать — и поэтому я призываю вас встать на нашу сторону и поддержать правду, потому что именно за нее мы и выступаем.       Слова выходят эффективными и убедительными. Лексе хочется выбросить его из окна за каждое слово, слетевшее с его губ. Оглядев зал, она замечает разную степень раздражения и ненависти, горящих в глазах присяжных и нескольких человек, сидящих в суде. Даже свидетели защиты выглядят недовольными, и поэтому, когда он садится, Лекса более чем счастлива полностью забыть об его существовании и обратить все свое внимание на заключительное заявление Индры.       Большая часть из того, что она говорит, уже обговаривалась во время самого заседания: Лекса — жертва многолетних мучений, преднамеренного психологического и физического насилия, что было десятки раз доказано представленными документами, а также неспособностью обвиняемых предоставить функциональные доказательства, чтобы опровергнуть преступление, в котором их обвиняют. Она напомнила суду о том факте, что она лично разрушила всю школу, в которой училась Лекса, и представляет их вниманию различные стенограммы и записи, в которых говорится, что Лекса была вовлечена и записана на их «антигейскую» конверсионную терапию и «курсы». Ей не нужно обрисовывать всю картину; нет, она лишь излагает факты в понятной и эффективной форме: Лекса — жертва своих родителей, их гомофобных взглядов и их почти садистской потребности контролировать свою дочь.       — Моя клиентка выстояла, несмотря на все ее мучения, и осталась поразительно работоспособным человеком, несмотря на все попытки ее родителей сломить ее. Она хочет лишь получить признание за ту боль, которую ей причинили, за жестокое обращение и за полное и абсолютное лишение личной свободы, которое навязали ей родители. Она хочет чувствовать себя в безопасности, и именно поэтому мы призываем к вынесению судебного запрета в отношении ее родителей. Она также желает, чтобы ее опыт и преступления против нее были признаны. То, что сделали ее родители, является преступлением, которое нельзя спускать им с рук, и поэтому мы призываем предъявить им обвинения в полном и надлежащем объеме их преступлений.       Индра заканчивает, и на помещение опускается напряженная, властная тишина. Некоторое время ее голос эхом разносится по комнате, пока она возвращается, чтобы вновь сесть рядом с Лексой. Мгновение спустя суд объявляет еще один перерыв, чтобы присяжные посовещались. Кларк тут же подходит к Лексе и с такой нежностью прикасается к ее щеке, что Лекса только тогда понимает, насколько ужасно чувствовала себя до этого момента.       — Как ты?       Лекса вздыхает.       — Дерьмово.       — Но у нас же все схвачено, да?       Лекса берет руку Кларк в свою и снова вздыхает.       — Не сглазь.       Кларк кивает и пододвигает стул, на котором сидела, чтобы быть поближе к Лексе.       — Уже почти все. А потом мы поедем домой, я отправлю Рэйвен за твоими любимыми ребрышками, мы примем горячую ванну, а потом я сделаю тебе массаж и...       — Кларк.       — Хм-м?       Лекса ничего не говорит, а только быстро чмокает ее, что очень удивляет Кларк.       — Извини, мне это было нужно.       Кларк закатывает глаза.       — А ты видишь, чтобы я жаловалась?       Лекса пожимает плечами.       — Я просто... ненавижу все это.       — Знаю, что ненавидишь, — бормочет Кларк, нежно поглаживая щеку Лексы. — Но, по крайней мере, мы почти закончили.       Лекса открывает рот, чтобы заговорить, но в зал суда возвращаются присяжные. Это происходит раньше, чем она ожидала, и поэтому беспокойство в животе нарастает так быстро, что она едва ли замечает, как Кларк быстро целует ее в щеку, прежде чем вернуться на свое место.       Судья получает решение присяжных. Лекса ждет его оглашения будто вечность. Она даже молится, несмотря на то, что не верит в бога — она молится всем существующим богам, всему, что приходит ей в голову, потому что она просто невозможно устала от всего этого. Она измучена.       Она лишь хочет обрести покой.       Судья откашливается.       — Рассмотрев обе стороны этого дела, суд приходит к выводу, что доказательства, представленные истцом, достаточно существенны, чтобы перевесить возражения защиты. Таким образом, по решению этого суда, мистер Джейсон Вудс и миссис Шона Вудс признаются виновными в обширном психологическом насилии над своей дочерью Лексой Гриффин, урожденной Александрией Вудс, а также в некоторой степени в физическом насилии, оба из которых охватывают период в несколько лет. За этот ущерб им придется выплатить финансовую компенсацию, решение о сумме которой будет принято позднее. Также суд принял решение удовлетворить прошение о судебном запрете от истца. Суд закончен.       Лекса не может понять ничего, кроме слов «признаются виновными», потому что в этот момент облегчение накатывает на нее такой ошеломляющей волной, что она наверняка упала бы в обморок и рухнула прямо на пол, если бы стояла. На ее лице расплывается улыбка, и она опускает голову на руки, опасаясь, что заплачет или поведет себя неподобающим образом. Она не замечает гордой улыбки, появившейся на лице Индры, и не видит очевидной радости, заметной в движениях Кларк. В тот момент, когда суд заканчивается, когда все встают со своих мест, а судья покидает помещение, Кларк начинает пробираться к Лексе, которую так крепко заключает в объятия, что у последней спирает дыхание.       — Я же тебе говорила, — смеется Кларк. — Все хорошо. С тобой все хорошо. Мы победили. Ты победила!       Лекса обнимает свою жену в ответ и утыкается лицом ей в шею.       — Я не... я так... это невероятно.       Она слегка поднимает глаза и натыкается на ярость, исходящую от ее родителей. Отчасти ей хочется подойти и втереть им в лицо ее победу, но факт остается фактом: единственное, что удерживает ее от полного падения — это Кларк, которая прижимает ее к себе, поддерживая, поглаживая по спине, удерживая на месте, и все это сохраняет самообладание Лексы. У нее нет никакого желания когда-либо покидать эти объятия.       Когда Кларк, наконец, отстраняется, Лекса берет ее за руку — она не хочет, чтобы она уходила, не тогда, когда она чувствует себя такой слабой от всего, что случилось в ее жизни, — и Кларк слегка сжимает ее руку, когда Индра кладет ладонь на плечо Лексы.       — Поддерживаю слова вашей жены, — улыбается Индра. — Я же вам говорила.       Лекса закатывает глаза.       — Спасибо. Серьезно.       — Ничто не доставляет мне большей радости, чем уничтожать таких людей, как ваши родители. Так что, на самом деле, это я должна говорить вам спасибо.       — Но у меня есть вопрос.       — Да?       — Это дело рассматривается как «деликатное»?       Индра гримасничает.       — Да. Об этом объявили около двух дней назад, и учитывая все происходящее я решила, что это не так важно. Но с технической точки зрения вам не разрешается передавать какую-либо информацию об этом деле средствам массовой информации. Для всего остального мира общественная фигура Вудсов по-прежнему остается нетронутой.       — Как они смеют? — требует Кларк. — Они...       — И для вас так лучше. Вы же не хотите попасть в бурю СМИ.       — Но они заслуживают гореть в аду.       — Если бы я подала жалобу, суд был бы перенесен на другую дату. Думаю, так лучше.       Лекса улыбается.       — Да, так лучше. Мне плевать. Я с ними покончила.       — Это уж точно, — улыбается Индра. — Но теперь вам стоит пойти домой и отдохнуть. Вы это заслужили.       — Во сколько мне завтра приступать к работе?       Тогда Индра смеется.       — О, вам не нужно работать всю неделю. Вы только что прошли через тяжелое испытание, да и на прошлой неделе вы проделали столько работы, что этого более чем достаточно. Потратьте это время на исцеление.       Лекса кивает, и Кларк начинает выводить их из здания суда. Всю дорогу домой они не произносят ни слова; они держатся за руки на заднем сиденье такси и не могут перестать улыбаться, а как только добираются до дома, Кларк ненадолго останавливается в квартире Рэйвен, чтобы попросить ее оторваться от Ани и съездить в центр за любимыми ребрышками Лексы. Рэйвен, обняв их обеих и испустив счастливый клич, удаляется, даже не жалуясь на внезапное поручение или прерывание. Она понимает, что Кларк и Лексе нужно провести время вместе, и более чем рада помочь.       Аня тоже очень быстро справилась со своим раздражением от прерывания и, поздравив их обеих, отправила их в их собственную квартиру со словами: «Идите, празднуйте, только не убейтесь».       Кларк чуть ли не вприпрыжку проходит весь путь по коридору и входит в их квартиру с мыслями, что весь вечер будет обнимать и утешать Лексу. Но вместо этого шатенка хватает ее и прижимает к двери, собственнически вжимаясь в нее своими губами. Кларк относится к такому повороту событий с осторожностью, но поскольку ее жена продолжает прижиматься к ней и держать ее руки над головой, она теряет способность издавать какие-либо звуки, кроме всхлипов и стонов, особенно когда чувствует колено у себя между ног.       — Лекса, — выдыхает Кларк, когда та практически разрывает ее рубашку и стягивает ее с нее. — Какого хрена ты делаешь?       Лекса мычит и запечатлевает поцелуй на челюсти Кларк.       — Мне нужно это, Кларк, — бормочет она. — Как и тебе. Мне просто нужно быть рядом с тобой, чувствовать тебя, мне...       Кларк усмехается и проводит руками по волосам Лексы, когда шатенка расстегивает молнию на ее юбке и позволяет ей упасть на пол.       — Тебе нужно почувствовать контроль, да?       Лекса останавливается и смотрит на Кларк. Глаза у нее потемнели от похоти и мольбы, которую Кларк уже более чем готова удовлетворить.       — Если позволишь.       Кларк обвивает руками ее шею и прыгает в ее объятия, обхватывая ногами ее талию и принимаясь сминать ее губы.       — Да, позволю, — выдыхает Кларк. — Ты сегодня отлично справилась.

***

      Некоторое время и несколько оргазмов спустя Лекса лежит на животе на их кровати с обнаженной спиной, на гладкой коже которой Кларк вырисовывает неровные узоры. Она спит, ее дыхание ровное и медленное. Кларк наслаждается таким умиротворенным видом Лексы. Та была в таком отчаянии и трахала ее с непрекращающейся потребностью быть ближе к ней; ей было немного больно, но это была хорошая боль — прежде всего, Кларк была удовлетворена, как и Лекса.       Кларк слышит звонок в дверь и нежно целует шатенку в плечо, прежде чем встать, схватить свой халат и спуститься вниз. Она совсем не удивляется, увидев на своем пороге переполненную пакетами Рэйвен, и улыбается при ее виде.       — Как она? — спрашивает Рэйвен, передавая ей пакеты. — Вижу, вы без дела не сидели, но она в порядке?       Кларк пожимает плечам.       — Думаю, это займет время. Сейчас она спит.       Рэйвен дарит ей нежную, искреннюю улыбку.       — Если тебе что-нибудь понадобится, я прямо по коридору. Можешь прийти или отправить мне сообщение. Я открыта для любой просьбы, если это значит, что ты... ну, Лекса получит все, что ей нужно.       — Конечно. Спасибо за ребрышки, чуть позже верну тебе деньги.       — Не нужно. Я рада помочь.       Кларк снова улыбается, закрывая дверь, и оставляет пакеты на кухне, а сама направляется наверх, чтобы сообщить о пришедшей еде Лексе. Но когда она входит в спальню, она находит ее не спящей — нет, она находит ее свернувшейся калачиком на кровати, захлебывающуюся в слезах. Кларк чувствует, как ее сердце сжимается с такой силой, что даже вскрикивает, когда бросается к кровати.       — Лекса?       Кларк боится прикасаться к Лексе; она не хочет навязываться, когда она в таком состоянии, и поэтому она принимается ждать, сидя рядом, пока внезапно шатенка не садится и не бросается к ней в объятия, заглушая тишину своими рыданиями и вжимаясь в Кларк. Кларк вздыхает и притягивает ее поближе, бормоча ей тихие слова утешения и проводя рукой по всей ширине ее спины в попытке успокоить.       Спустя долгое время рыдания прекращаются, но Лекса не отпускает Кларк. Вместо этого она вздыхает, шмыгает носом и прижимается к ней еще ближе, чувствуя, как тепло ее жены окутывает ее и полностью успокаивает.       — Насколько все плохо? — тихо спрашивает Кларк.       — Мне только что приснился кошмар, — бормочет Лекса. — О... о моей репетиторше.       Кларк резко вдыхает.       — Все хорошо. Она до тебя не доберется.       — Я знаю.       — Знаю, что знаешь, но мне кажется, будто мне все еще нужно успокоить тебя. Ты в безопасности, Лекса. С тобой все хорошо. Ей придется пройти через меня, чтобы добраться до тебя. Любому придется пройти через меня.       Лекса издает нерешительный смешок.       — Я бы и сама надрала ей задницу. Просто этот сон...       Кларк гладит ее по руке и вздыхает.       — Знаю.       — Зачем ты пошла ко входной двери?       — Ребрышки приехали.       Лекса молчит некоторое время.       — Мы можем поесть их в постели?       — Ты хочешь поесть ребрышки в постели? — восклицает Кларк. — Ты, которая жаловалась на то, что однажды я оставила крошечное пятнышко краски на твоих прекрасных атласных простынях?       Лекса гримасничает.       — На наших прекрасных атласных простынях. И пятно так никуда и не делось.       — Я не запрещаю тебе есть ребрышки в кровати, я лишь хочу спросить, не пожалеешь ли ты об этом после того, как на простынях появится первое пятнышко от соуса барбекю.       Лекса опускает голову своей жены и захватывает ее губы для поцелуя.       — Я не хочу вставать с кровати. Никогда.       Кларк закатывает глаза.       — Как скажете, моя королева.       — Королева?       — Да, моя королева. Моя государыня. Мое все. Моя командующая. Твое желание для меня закон.       Лекса слегка хлопает ее по плечу и полностью ее отпускает.       — Сходи за ребрышками. Я голодная.       Но Кларк лишь поднимает руку к щеке Лексы, глядя на нее полными беспокойства глазами.       — Ты точно в порядке?       Лекса мягко улыбается и вытирает несколько оставшихся слез со своих глаз.       — Да, — начинает она. — Но точно буду не в порядке, если в ближайшее время не получу свои ребрышки.       Кларк встает и выходит из комнаты, чтобы принести еду, и пока она этим занимается, Лекса достает пижаму себе и Кларк. Когда блондинка возвращается с пакетами еды и несколькими тарелками, а также стаканами и бутылкой Спрайта, она обнаруживает Лексу, сидящую со скрещенными ногами на кровати в толстовке, которую она подарила ей на Рождестве, и в любимых леггинсах Кларк.       — На этот раз я тебе это позволю, — ворчит Кларк, передавая ей пакеты и забирая одежду, которую для нее выбрала Лекса. — Потому что я обещала, что сделаю что угодно. Но лучше бы тебе не испачкать соусом эти леггинсы.       Лекса озаряется, открыв пакет и почувствовав запах вкусных ребрышек, и Кларк не может сдержать легкий смешок. Лекса бросает на нее игривый взгляд, но Кларк только корчит гримасу и продолжает смеяться.       — Ты похожа на ребенка рождественским утром, — говорит ей Кларк. — Это очаровательно.       Лекса, разложив ребрышки более менее равномерно на две тарелки, берет одно из них и кусает, не прерывая зрительного контакта с Кларк. С размазанным по лицу соусом она вздергивает подбородок и широко улыбается, прежде чем ответить:       — Все верно, у меня сегодня Рождество. Больше никаких родителей. И у меня есть ребрышки. И ты.       — И я подумала, что мы могли бы принять ванну?       — У нас закончились мои любимые свечи, — дуется Лекса. — Без них будет уже не то же самое.       — Не-а, не закончились, — перебивает Кларк, вытаскивая пакет поменьше и демонстрируя три свечи в нем. — Я отправляла за ними Рэйвен.       Улыбка на лице шатенки становится еще шире, и она протягивается, чтобы поцеловать Кларк, эффектно измазывая ее лицо соусом.       — Господи, Лекса. Вытри рот.       — Ты могла бы сделать это за меня, — предлагает Лекса. Она намекает, чтобы Кларк вытерла его своими губами. Кларк прекрасно это понимает и бросает в нее горстью салфеток, зарабатывая себе чудесный смех со стороны Лексы.       Они заканчивают обедать, а потом еще долгое время лежат на кровати бок о бок, пытаясь переварить пищу. Как и всегда, они съели немного лишнего, но им все равно; им комфортно, они счастливы, и над ними не нависает никакая тень.       В этот день они обмениваются бесчисленным количеством поцелуев. Кларк не перестает касаться губами кожи Лексы, ее рук, кончиков пальцев, ладоней, шеи, подбородка, щек, висков и губ — Лексе такое по душе, ей нравится внимание, в центре которого она красуется, а Кларк, в свою очередь, наслаждается возможностью фокусироваться только на своей жене и видеть, как та становится счастливее с каждым поцелуем, который ложится на ее нежную кожу.       Они вместе принимают ванну, в уютной тишине, окруженные свежим ароматом шалфея и цитрусовых, исходящим от свечей, стоящих на полочке; по краям ванны расставлены чайные светильники, а основной свет в ванной выключен. Из портативного динамика играет приглушенный джаз, а сама ванна пропитана маслами и мылом, которые пахнут лимоном и лавандой, а пузырьки поднимаются так высоко, что касаются носа Лексы, которая лежит спиной на груди Кларк. Кларк приняла эту позу, чтобы медленно массировать плечи Лексы, разминая их с такой уверенностью, что не обходится и без гортанных стонов Лексы. Горячая вода, туманное освещение и чудесный аромат — все это в сочетании с удивительными руками блондинки полностью изматывают и расслабляют Лексу, и когда они, наконец, выходят из ванны, у них хватает сил только молча доползти до своей кровати и заснуть, запутавшись в объятиях друг друга. Ровное биение сердца и всеобъемлющее ощущение рук Кларк, обнимающих ее, убаюкивают Лексу, а вскоре после нее засыпает и Кларк.