Bakemonogatari

      Завтра…       Всё решится завтра.       Но время вышло раньше.       Печать на сердце Кацуры сработала задолго до рассвета, током прошибла тело, набатом врезалась в перепонки. Когда расслабился, почти забылся. Итама в считанные секунды добрался до госпиталя, следом прибыла и правящая верхушка Конохи. Метки, связанные между теми, кто необходим, оповестили каждого чётким — срочно!       И это всё на что хватило выдержки. Паника настигла внезапно, выбила опору, и опустила на самое дно. Ноги ватные — дрожат, едва удерживают вертикально, руки трясутся, голова не соображает, и лишь жалобное:       Ты обещал…       Раз за разом крутится в сознании.       — Возьми себя в руки! — рыкнул бывший вынужденный Хокаге, но до Итамы его голос не дошёл, как и взгляд — обогнул по дуге.       Он не в силах унять дрожь в теле, не в силах оторвать глаз от Кацуры. Не может, хоть и знает, что должен — обязан.       — Изуна!       Отблеск шарингана, толчок в плечо, и дверь операционной с грохотом закрылась.       Итама шаркает босыми ногами по холодному полу, по памяти добирается до скамейки и оседает, словно обессиленный.       Это он…       Он виноват.       Во всём виноват лишь он один!       Знал, но не был строг с больным настолько, насколько требовало состояние здоровья. Хотел его так, что за руку подвёл под…       Слово — смерть — застревает в глотке, душит, и привкус крови всё реальнее — от желудка до нёба — немеет. Язык, губы, даже зубы, будто не его вовсе.       — Не умирай… — шёпот вскользь — от стен по коридору.       — Он не умрёт.       — Пожалуйста, не умирай…       Итама не чувствует ладони Каварамы на спине, не ощущает присутствия старшего брата Кацуры. Слишком больно, слишком страшно, так, как никогда прежде. Он думал, что сумел познать и боль, и отчаяние. Как же сильно заблуждался. То лишь набухшие почки на голых ветках по весне, сейчас — листопад поздней осенью. И жизнь Кацуры на волоске, сродни лепесткам, что отцвели, но всё ещё сражаются — с ветром, временем… неизбежным концом.       Итама шмыгает носом, с трудом сдерживая слёзы. Он создал технику, расписал алгоритм, просчитал всевозможные исходы; вычислил необходимое количество чакры для стежков и узлов, но так и не смог морально подготовиться к предстоящей операции. То, что входит в прямые обязанности ирьёнина, он переложил на плечи старших братьев.       Струсил.       Слабак.       Хаширама, Тобирама — все в операционной. Никто не знал, как именно пользоваться техникой, сколько чакры потребуется, и нужна ли вообще. Изуна вырвал информацию из его головы и вытолкнул прочь. Может оно и к лучшему?       Он — помеха.       Ныне и впредь.       Взвыть бы, да голоса нет.       — Кацура сильный… сильнее, чем кажется.       Даже Каварама помогает. Поддерживает, чтобы не раскис. Хотя, куда? И так лицом в грязи.       Два часа, как целая вечность — раздавили, успели разорвать сердце и душу освежевать. Красный свет, что дарил надежду померк, и двери со скрипом распахнулись. Выходят медленно, по одному. Измотаны, слегка напуганы, молчат и сверлят взглядами. И когда Итама не выдерживает, срывается с места, голос Хаширамы останавливает, возвращает к жизни, заставляет дышать, пусть и через раз:       — Горжусь тобой.       Его тёплая ладонь ерошит волосы.       Жив.       Прошу, скажите, что жив.       — Жить будет, и кстати, как назвал технику?       — Н-на…       — А?       — Н-надежда.       — Дурацкое название, — фыркнул Хаширама, хохоча так, будто ничего страшного не произошло, — название должно быть звучным…       Итама не слышит, смотрит на Тобираму и ждёт разрешения.       — Иди.       И он идёт. Остаётся на ночь, и на утро не уходит. Оберегает, ухаживает, пока чакра в состоянии застоя. Пролежни могут причинить много хлопот, если не менять положения тела.       Кацура спит, но сердце бьётся, и Итама впервые спокоен, расслаблен. Ведь точно знает, что здоров, что не умрёт. Осталось лишь дождаться пробуждения.       — Спасибо, что выжил.       И сухие, искусанные губы, касаются приоткрытого века…