Bakemonogatari

      Ода уже попрощался с мечтой и целью всей жизни, как — вдруг!!! — осенило. Видать, удар Накахары Чуи вставил шестерёнки на место, а быть может — выбил — до состояния красной мигающей кнопки и оглушающего воя сирен. Последнее ближе к истине, ибо в адеквате мысли непристойного характера никогда бы не закрались в подкорку.       — Дазай, — сглотнул Ода, судорожно стирая испарины со лба, — ты не против?..       — Не против! Ни в коем случае! Я в твоём полном распоряжении, Одасаку!       У Дазая локти подкосились (после увесистых в исполнении напарника всё ещё сидит на заднице и глаза в кучу собирает) от сладостного предвкушения. Наконец-то!.. Наконец-то Ода переступит через дружбу, будет обнимать, целовать, принадлежать ему и только ему! С месяц крутиться сродни белке в колесе — выполнять задания Мори, бегать по издательствам в поисках редакторов — самых популярных, но в то же время скрытых извращенцев. Субару-сучка-сан подвернулась случайно, в кофейне у издательского дома Онодэра*. Разговор изначально пошёл по непредвиденному руслу. Дерзкая, высокомерная особа, знающая цену не только себе, но и времени, сходу послала к чёрту на член. Во вторую случайную (в кавычках) встречу предупредила, что если не отстанет, накатает заяву. Дазай, как полагается грозному мафиози с повёрнутой кукушкой, фыркнул и, оскалившись, уведомил — не заткнёшься, с превеликим удовольствием вырежу тебе сердце. Ох, если бы он только знал, чем обернутся неосторожные слова. И пары минут не прошло, как в итальянскую кофейню влетели люди в чёрном. Скрутили, упаковали и закинули в тонированный, пуленепробиваемый джип. Оказывается, он угрожал не простой девке, а дочери самого Танеды — главы ООпДО. Мори, конечно, подсуетился, но пришлось отрабатывать свободу сверхурочными. В третью, уже назначенную встречу, стерва с улыбкой тридцать два на тридцать два поинтересовалась, зачем понадобилась известному на всю Йокогаму психу мафиозного происхождения. Дазай, стиснув зубы, поведал и спросил, во сколько обойдётся услуга. Субару-сучка-сан (по матери; по всей видимости, папаша не хотел подвергать единственную дочь опасности) ухмыльнулась, красноречивым взглядом намекнула — побогаче тебя буду, однако… И вот за это — однако — Дазай и зацепился, но никак не ожидал, что стерва не откажется от свидания с самым красивым парнем Йокогамы. Дазай думал, речь о нём, поскольку женская половина охотно раздвигала и продолжает раздвигать перед ним стройные ножки. Но не тут-то было! Рыжика ей подавай, блядь такая!!! Даже, если бы просил — слёзно и на коленях, Чуя послал бы на хер чисто из принципа. Пришлось включать мозг на полную. Итог, хоть и ожидаемый, но неописуемо сладкий и желанный. Дазай смог просчитать действия напарника, ошибся всего в нескольких моментах. Во-первых, не ожидал словесной перепалки, кто будет драть, а кто принимать, был уверен — вмажет с вертеля, как только услышит просьбу-не-просьбу, во-вторых, что ударит и Одасаку, в-третьих, без зазрения совести утащит вино, в которое подмешал убойную дозу афродизиака и которую планировал распить с Одой. Совсем позабыл о ненормальной любви чиби к благородному алкоголю. Но! Запасной план на тот самый всякий случай лежит в кармане и прохладой обдаёт кожу пальцев.       — Одасаку, может, успокоительное?       Ода кивнул. Дазай умилился растерянности друга дорогого, протянул две таблетки, которые заранее извлёк из упаковки. Не стоит Одасаку читать названия препарата, что вскоре вдарит.       Пересесть на край кровати оказалось той ещё задачей — для обоих. После ударов Чуи тело отзывается через раз, а мозг отказывается функционировать, пока не соскребёт с черепной коробки остатки извилин. Давящее молчание и тихое дыхание уступили жару и непреодолимому желанию. Дазай терпел, честное слово терпел, но и правда…       … вдарило…       … основательно и не по-детски.       Поплыли мысли, поплыли руки, и языки — развязались на откровения. Невинное — я тебе нравлюсь? — переросло в румянец и рванное, неуверенное — д-да. Когда потолок замостил обзор, а матрас прогнулся, не вспомнит никто. Судорожные прикосновения, крепкие объятья, треск разрывающихся швов, и пошлость в каждом движении обнажённых тел. Дазай растворяется — в томном шёпоте с едва уловимой хрипотцой, в размеренных, осторожных толчках и нежных, успокаивающих поцелуях. В каждом вдохе, в напряжённых мышцах под пылающей кожей, в каплях пота на висках и скулах. В глазах, что смотрят с вожделением, без сносок и оговорок на слово — друг.       Дышать, желать и понимать — вот она — жизнь. Зажатая в кулаке — истекающая кровью и отчаянно бьющаяся, словно только что вырезанное из груди сердце. Эйфория, экстаз — жалкие секунды, крупицы мимолётного — не насладиться, и разочарование не унять. Мало. Мало! Ничтожно мало!!! Невыносимо. До болезненных спазмов в глотке и судорог в ладонях. Зажать, сдавить пальцами и не ощутить пульсации, отдачи. Поздно. Ушло. Уже мертво. Но на той стороне, у пограничной зоны, там, где свет ослепляет, а тьма убаюкивает, секунды перетекают в минуты, крупицы мимолётного растягиваются в вечность. Без смрада, бетонных стен и оглушающих криков, отчего тяга вновь окунуться, прочувствовать, быть может — в последний раз — время от времени сводит с ума. И снова — петли, лезвия, эксперименты. Дазай не знал, что не только смерть способна удивить. Жизнь отнюдь не прекрасна, но и она порой дарует то, что искал, но не смог найти — в подвалах пыточной и приближении конца.       Дазаю нравится сидеть на коленях Оды, нравится обнимать за шею и прижимать его голову к груди. Пусть слышит — как бьётся сердце, пусть знает — как поёт душа, пусть чувствует — неутолимый голод и неуёмную жажду. Он дышит, живёт и наслаждается — им, моментом — жизнью. Ода отвечает на ласку, поцелуи, пальцами зарывается во влажные волосы. Осторожно касается его члена, скользит, слегка сжимает, нарочно задевает уздечку. Дазай ведёт, но принимает — во всю длину, настолько, насколько может — позволяют. Шея под бинтами, а так хочется — принадлежать, чувствовать, что не один, что — нужен. Багровыми метками по телу, укусами в загривок. Помнить, мечтать, стремиться к новому воспоминанию.       — Ш-шея… — хрипит Ода, но Дазай едва ли слышит — понимает.       Продолжает цепляться за смысл жизни.       — Я сказал — бинты!       И на шее затянулась петля. Бинты давят, скользят — натирают. Ткань трещит. Ода не церемонится, не жалеет, с силой сдирает лоскуты с верхним слоем кожи. Запах крови, адская боль и резкий толчок в чувствительную точку. Дазай стискивает зубы, кулаки, но не выдерживает, кончает, поскуливая. Минутами отката не дают насладиться, не позволяют вкусить сладость и распробовать горечь завершения, рывком ставят раком и наваливаются всем весом.       — А ты знал? — шепчет Ода на ухо, и вопреки ожиданиям Дазая — слизать кровь с шеи, лишь вдыхает запах железа. — Женщины куда эластичнее нас. Это заводит — естественные соки, гладкость и упругость, но им никогда не понять, насколько прекрасно сочетание красного с белым.       Дазай мало что понял, мысли выбил толчок — мимо желанной, самой чувствительной точки. Он не готов принимать, но принимает. Можно ли возбудиться, едва кончив? Ода не кончил — знает, но… Но Дазай отдаётся, и будет отдаваться — пока нужен, вызывает интерес, а дальше… убрать соперниц легко, даже, если это будет последнее, что он сделает.       Шея болит, но Оде всё равно. Он касается её, размазывает кровь по коже и бинтам, дышит ей и вбивается, словно зверь. Никогда ещё Дазай не чувствовал себя жертвой, загнанной в угол любимым хищником.

Продолжение следует…