***
Рома выходит из машины, с треском захлопывая дверь, что аж в ушах звенит. Заметно, что высокие дома сменились хрущёвскими пятиэтажками. Обычно на стенах таких зданий рисуют граффити, а потом делают сохраненки с сигаретками на их фоне. В такой местности очень тихо, и часто здесь можно увидеть фотографов или художников со своим закрытым миром и комплексами. В книгах, рядом с такими постройками приписывают реку с затянутой тиной, за ней огромадная вайлуга, а там, под чёрным небом, кричат свою песню вороны. На самом деле, в таких местах жуткая атмосфера, пониженная энергетика, и очень много утопленников. Мне кажется, мечта многих «отчуждённых». — Мне долго ждать? Фима повернула голову. Опять эти глаза. Они, как дробовик — пробивают тебя с такой силой, так много, что больно всеми фибрами души. Она отрицательно кивнула. — Ты не забыла, кто тут главный. Вновь она у Ромы на плече, но на этот раз она спокойней отнеслась к наглежу, и висела на нём, как тряпочка. В миг ей прилетел шлепок по больному месту. — Ай! Да что не так? — девушка начала водить острыми ногтями по спине брюнета. — Не царапайся, сейчас ещё получишь. Чтобы не расслаблялась. Они поднялись на пятый этаж. Рома не на секунду не отпускал её с плеча, иногда награждая какой-нибудь пакостью. — Спать здесь будешь, — он кинул Серафиму на диван в гостиной. — Раздеваешься до белья, никак иначе. Рома уходит в свою комнату, оставляя надеяться на несуществующее чудо и взаимные обольщения, по его мнению. А ей же нужно только одно — не попасть в его лапы. — Я всё ещё охуеваю с твоей наглости, Николаевич. И да, я буду спать в одежде! — из комнаты доносится отчаянный крик. Вот, он уже стоит на пороге и опирается о дверной косяк. Полуголый, без футболки, в своих узких джинсах. Красивый... — У тебя ещё хватает совести мне возражать, сучка? — Здесь есть только одна сучка, и это ты. Хули ты меня к себе затащил? Где Олег вообще? — Слишком много вопросов. Ты устала, через пять минут я выключаю свет, чтобы была в кровати. Шорхая войлочными домашними тапочками, Рома направился к себе в комнату. После чего там заиграла, заискрилась, закружилась задорная музыка, с криком на всю а квартиру, а может даже и дальше. «На часах двенадцать ночи. Интересно, какие у него отношения с соседями?» Одним тихим вздохом, она смогла описать всё состояние. Неужели этот человек может быть таким же обычным, как и мы все? Не скрываться за каким-то ноунеймом на сцене, а быть настоящим? Кто он без маски? Ходить в дебильной одежде по дому, которая у тебя ещё со времён Великого Княжества Литовского, но она тебе беспредельно нравится, как тогда? Он может слушать кроме сурового трэпа, русский шансон? Может хоть на минуточку стать самым неадекватным человеком этого мира? Вместо того, как вздрагивать после каждого выступления, пить аристократический чёрный чай? Не бегать от фанов, как контуженный, а вовсе потонуть на руках толпы? Далеко не через пять, а через три минуты она покоилась в постели. В элегантной одежде, подчёркивающей её бюст и талию. — Слышишь, я пере... — Рома залетел в тёмную комнату, но увидев "спящую" девушку, мигом закрыл дверь. «Передумал он. Больше ничего не хочет?» В планах Серафимы, было всю ночь караулить, чтобы этот мрачный тип не прикоснулся к ней. Как многие делают, она притворилась спящей, но пока притворялась, сама заснула.***
Чьи-то глаза пристально наблюдают в угрюмой темноте, пожирающее то «нечто», находящегося здесь. Всё ближе и ближе... Зрачки расширены, расширены до такого, что в них уже невозможно разглядеть себя. Безграничные, безбрежные, наполненные ужасом, невозвратным разумом, поглощают медленно, на пугающе. «Ёп твою мать!» — Фима просыпается в холодном поту, держась за живот. «так и сердечный приступ не за горами, приснится же такое» Она приподнялась на локтях. Да нет, всё тоже место, куда её привёл Рома, в одежде, дверь закрыта, а тёмно-зелёных огромнейших глаз никогда и не было. Сима вновь падаёт подушку, раскидывая волосы по всей наволочке. Хочет было забыть кошмар и погрузиться в царство святого Морфея, но слышит шаги на скрипучем полу. Сащеко стоял на пороге. С длинным пледом, накинутым на плечи, в домашних шортах, с красиво-лохматой чёлкой. Рома замер над застывшим лицом девушки, очень похожее на задубеневший, блестящий лик усопшего. Его чёлка падает на кончик её носа, очень сильно щекоча, а она чуть было не срывается и хочет засмеяться. В глазах горит огонёк, который наверное, единственный раз за жизнь появился в его глазах. Рома подхватывает спину и ноги, теперь она лежит у Ромы на руках. Он несёт её в свою комнату, бережно кладёт на кровать. — Какая же она красивая... — Рома стоит возле двери, любуясь находкой. Шаловливо улыбается, держа в руках одеяло, только что принесённое из другой комнаты, которое он бросает рядом на кровать. Подходит к ней. Начинает медленно снимать с неё майку. Оголив молодую грудь, он начинает водить по ней подушечками пальцев. Особое внимание уделяет соскам, на них задерживается, массируя и доводя до некой апогеи. Оставляет мокрый поцелуй на шее, надвисая над ней. «Отпетый негодяй, что он делает?» — всё это время Фима не спит, а парализована чередой событий, которые допускает этот человек. Расстёгивает ей ширинку джинс, стягивая их с бёдер. Двумя руками водит по внутренней части, едва не залазя в трусики, возбуждая себя. — Хоть ты ничего и не слышишь, но ты мне нравишься, ежонок. Давай сольёмся в экстазе? — он заманчиво подмигнул, всё так же не сводя с лица свою коронную улыбку. — Да шучу я. Ты ещё слишком маленькая для дяди Ромы. Потом болеть всё будет, а я не люблю, когда женщины страдают, тем более из-за того уёбища, как я. То, что у тебя есть большой хуй, далеко не значит, что ты мужик и можешь постоять за слабых. Если ты ебёшь всё, что движется, то хуйло самое настоящее. Он повернулся к ней, заводя одну руку ей под спину, а другую водрузил на живот, заключая её в свои сахарные объятия. — А вот знаешь... — в этот момент Рома похож на маленького ребёнка, разговаривающего со своим плюшевым медведем. Таким косым, хромым, с перешитой лапой, с пуговицей, вместо глаза, с потрёпанным, выцветшем, пепельным мехом. Но столько любви заложено в волокна этой ткани. Столько улыбок и воспоминаний. — Ты такая наглая. Я битую неделю хочу предложить встречаться, а ты своё: «Олег... Олег...» Ты даже не знаешь, куда он уехал от тебя. А ты бы могла оказаться на зоне, где бы волк скушал твои нежные соски, если бы не я. Ты кстати очень привлекательный объект для портретов. Когда станешь моей, будешь мне часами позировать. А когда у меня встанет, мы с тобой удовлетворимся прямо возле мольберта. Вот у тебя такое лицо каменное, когда ты спишь. Словно труп. Оно такое, гламурное, что ли. У тебя волосы очень красивые. И мягкие. И нос ровный. И глаза большие. Да вы вообще очень красивая. Поздно уже. Спать надо. Третий час. Завтра будешь дорабатывать, тяжко тебе придётся. Рома отпустил Фиму и повернулся на другой бок. Хотел было включить телефон и сделать что-то перед сном, но повернулся обратно. Сопроводил Серафиму в царство снов фразой «спокойной ночи» и мягким поцелуем в лобик. «И всё же, он милый. Но не смотря на все его ласки, его наглость превышает все нормы мира человечьего. Не создан он для меня, а я не существую до него. Спокойной ночи, уёбище», — с улыбкой на лице девушка отключается. Рома решил впервые за столетие чекнуть забитую личку. Осторожно открывает сообщения. Перед глазами всплывает чудесная картина: Ой, ну эти разжёвываниния соплей конечно мило, но к горлу подступает блевотина. «Я тебя люблю, люблю ваше творчество, вы такие... бла-бла» Господи, как можно такое писать, не зная человека на самом деле? Может он крутой на концертах, а после, насилует детей за гаражами? Хейтер. Хоть кто-то здесь имеет не возгривое мнение. Молодая грудь. Видел и получше. В принципе, если закидатся, то нормально, даже хорошо. Такой ериси здесь много. «Привет». Ну привет, три часа ночи. Рома уже понял, что может просидеть здесь до утра, разгребая все углы сообщений «ВКонтакте», которые просто разрываются на хорошие и плохие кусочки. Роман Николаевич, 03:11 — Привет, петух Олег Савченко, 03:11 — Рома, ты её забрал? Роман Николаевич, 03:11 — Нет — Там осталась Олег Савченко, 03:11 — Харэ шутить — Забрал значит Роман Николаевич, 03:11 — Да я тебе честно говорю — Я её не видел — Я пошёл закладку искать — Не нашёл — Домой поебал Олег Савченко, 03:12 — Блять — Если это правда, и она там осталась, тебе пиздец завтра — Ты же понимаешь, что я не мог остаться? Роман Николаевич, 03:12 — Да тут она, не ссы — После секса еле отдышалась — Она у тебя классненькая Олег Савченко, 03:12 — Слышь — Псина сутулая — Тебе жить надоело? Роман Николаевич, 03:12 — Свинья бризгливая — Как ты со старшими разговаривашь? Олег Савченко, 03:12 — По своему уму ты не уступаешь улитке Роман Николаевич, 03:13 — Улитка уж поумнее тебя окажется Олег Савченко, 03:13 — Ты сейчас у меня в гробу окажешься Роман Николаевич, 03:14 — Ой, ну зачем такое милосердие?! — А это бесплатно? — Если да, то я не против. Мне гроб с бархатной обивкой внутри и снаружи, чтобы мягко было, надгробие с фоткой, где я с котом. Олег Савченко, 03:14 — Рано пока тебе ещё помирать — Ты мне нужен — Короче, я спать пиздец хочу — Объясни ей, так и так — Спокойной Рома покорно отложил телефон, обдумывая те мысли, что может Олег и в правду хочет оформить ему бесплатные похороны. Хотя нет, глупости. Он тот ещё жмотяра. Сащеко укутался в плед и свернулся клубочком, пытаясь заснуть. То ему холодно, то ему жарко, та ему поза и так, и этак. Ворочался, ворочался, но уже к четырём он угомонился.***
На улице сеется едва заметный дождь, его капли бьют по оконному косяку, создавая умиротворяющую мелодию. Из под одеяла доносится шуршание. Такое не звонкое, не звучное, но оно сумело разбудить Серафиму. Она ворочается на месте, пытается снова впасть в сон. Полностью отчаявшись, она продирает глаза и осматривается. Полностью другая комната. Другая кровать. Другие обои. Другой потолок. Другая атмосфера. Обследуя помещение, она опускает взгляд, и замечает, что она в одном бельишке. Девушка вздрогнула и подорвалась с кровати. Надевая на себя одежду, она обнаружила, что удеж под боком лежал Рома. Ужаснувшись, она выбежала из комнаты. «Что он мог сделать?» Вчерашний день девушка памятовала очень плохо. Всё мутно, размыто, зарыто под землёй. Всё было, как под перепоем. Натянув майку, Фима взяла рюкзак, накинула куртку, и хотелось было выйти из квартиры, но перед дверью, откуда не возьмись, нарисовался Англичанин. — Куда собралась? Мы ещё не договорили. Сима облокотилась на стенку, предварительно скинув рюкзак с плеч на пол. — Что тебе от меня нужно? — делая паузу после каждого слова, произнесла девушка. Своим крепким, коренастым взглядом, он оковал её и воспользовался ситуацией: схватил её за шею и потащил на кухню. Усадил на стул и отпустил, а затем потребовал приготовить ему завтрак. — Я хочу кушать. Приготовь мне что-нибудь, ты же девочка. Поднятием век, она выпучила глаза и сжала губы. Напрягла всё тело, вздрюченно отводя руки назад. Чувство внезапно переросло в интерес. Она свела брови устремила свой хитрый взгляд взгляд на Рому. — Давай. Я сварганю что-то. Только есть одно «но». Ты будешь мне помогать в готовке. Она встала и подошла к холодильнику, иронично облокачиваясь на стол. — И так. Начнём с лёгкого. Основа. Что же у нас есть в холодильнике? — смотрит туда: пол бутылки молока и кефира, явно не такого свежего, как хотелось бы. Бабушкины закваски и засолы. Три продукта на все случаи жизни — батон, майонез и колбаса. Яйца для омлета, творог для запеканки и сливки невесть для чего. — Мало, но достаточно. Она достала молоко и яйца. Поставила стол, ударяя донышками до звонких бульков. Присела на корточки, в поисках муки в бесконечном, бездонном, пропостном шкафу. Большими усилиями, она достала пакет таким образом, что вся осевшая мука вперемешку с пылью разлетелась в разные стороны. Масло с плиты, сахар и соль с подноса — и всё ингредиенты на столе. — Если наскрести с углов, то всё найдётся. Блинчики готовить умеешь? — Попробуем, — он подошёл к миске и недоверчиво осмотрел её. С презрением взял в руки ложку. Плюнул на все правила, налил молока и плюхнул два яйца. — Сащеко, ёп твою девизию. Поганый ты Мамай. Кто тебе сказал, что можно что-то делать? — Так, я шарю, — но после этих слов он осознал, что вообще готовить не умеет, а если и умеет, то бомжацкую глазунью и подобие бутерброда. — Ну-ну, — она улыбнулась, смотря на его трясущиеся руки. — Сначала надо яйца взбить, а потом только лить молоко. Поварёнок несчастный. Фима всё взяла в свои руки. Ловко добавила ложку сахара и щепотку соли. — Миксер есть? — Рома обошёл глазами всю кухню, хотел сказать, что нету, но та его перебила. — От такого "хозяйственного" чего-то ожидать не приходится. А венчик? — Тоже нету. — Да что же ты тут вообще готовишь? — Я чаем питаюсь. — На то ты и англичанин, чтобы хлебать чай круглыми сутками. Так, будем делать псевдо венчик. Тащи изоленту. «Опасная она женщина. Мне нравится». Рома потянулся на полку за изолентой, упорно вставая на носочки в поисках «всечинийки». Не смотря на свой рост — два мЭтра, он доставал далеко не до всего. Особенно до сердец юных ранимых дам, что причиняло не малое огорчение. Вернувшись на кухню, того охватило шоком. Это маленькая, низкая, хрупкая девушка зашумела вилками, и через десяток секунд скрепила две вилки так, что их можно расцепить только плоскогубцами. — Чего застыл-то? Я держу, а ты мотай. На всякий пожарный, Рома замотал ручки двадцатью слоями, чтобы не разъединились. Их смертельно-опасное орудие труда готово. — Теперь мешай. Рома насторожился. — Я чё, баба что-ли? — Ты отец будущий, дурачок. Чем ребёнка кормить будешь? — Я чайлдфри. — Тебе жена быстрее скажет: «А ну, безработный кусок дерьма, пошёл и принёс мне грошей! У нас ребёнок есть, его кормить чем-то надо. Да и ты вообще хули весь день за своим компьютером? Вставай, ветер водит хоровод!» Всё же, в руки попало их интерактивное приспособление. — Взбивай через молоко. Иначе не как, не хрен было лить раньше времени. Поборов всё недоверие, он начал перемешивать молоко и яйца. Когда в молоке пропали все прожилки желтка, в миску начала сыпаться мука, которая поднималась за пределы тарелки. Смесь начала быть похожа на густую сметану, но полностью быть идентичностью сметаной мешало одно — комочки. Эти мелкие "существа" никак не хотели уходить, и чем больше это мешаешь, там их больше появляется. — Какого магического жезла? — А нахуя нормальные люди сначала яйца перемешивают, а потом только молоко добавляют? — Ладно, ты права, — ему было всегда сложно признавать свою вину. — Так блять, как тогда их изгнать из этого мира? — Вот что за мужики пошли. Ничего не умеют. Во время готовки эта девушка, метр с кепкой шугалась по кухне, как мышь, и из-за такового приоритета в росте, её внутренний демон в пух и прах разносил всё. — Берёшь ты такой это приспособление, — смело взяла в руки венчик и подвела к краю миски. — И начинаешь их дробить, время от времени перемешивая, — начинается уничтожение злосчастных комочков из теста. Две скреплённые вилки беспощадно убивают своих врагов, мешающим всему процессу создания кулинарных шедевров. Их кровь льётся в эту пустошь, полную крови собратьев, но они не вернутся назад. Это было их первое и последнее сражение против кровожадной кухарки. — Понял как? Англичанин выхватил из рук венчик и продолжил наступать против войска мучных комочков. — Я разогреваю сковородку. Масло уже активно шипело и прыскало по сторонам, давая понять, что это опасно и к сковороде лучше в данный момент не приближаться в радиусе метров десяти. — Победил наших злейших врагов? — Дело чести, я же заслуженный воин в конце концов. — Лей значит, — Фима отдалилась от сковородки, отойдя к мойке. — А чё я сразу? Там горячо. — Ты в курсе, что основное свойство пропорции — быть равными перед другими другом? — Ну да. — Так вот, в нашей же стране нет андроцентризма? Все перед всеми равны. Вот иди ты и делай блинчики. Но когда стены начали отдавать пронзительным крикам боли, то всё сомнения отпали. На Рому попали брызги раскаленного масла. — Капец ты нежинка. Нихуя не может. — Сима подошла к плите и убавила огонь, от чего брызги побоялись и прекратились. — Сложно так было сделать? — Так чего же ты так сама сперва не сделала? — Я тебя на самоотверженность проверяла. Увы, не получилось. Большим, алюминиевым черпаком она лила на сковороду массу, воплощая практически идеальные круги. — Хоть что-то ты сегодня сделаешь без травм? На что-ли, последи за блинчиком, чтобы не подгорел. Я пока начинку сварганю. Она подорвалась к холодильнику и начала там копошится, в поисках того, чего нет, тобишь съестного. Рома с облегчением плюхнулся на стул, расставляя ноги, а потом подпускает руки к телефону. Конечно, он следит за блином, вы не подумайте. Ядовитый запах чего-то очень горелого. — Сащеко ёп твою мать! Кусок непонятно чего! Я сейчас кину в тебя этой сковородкой! Отлипнув от новой фотки Олега, Рома спохватился за голову — сковородка дымилась, а блинчик горел. Как молния подлетел в плите, вместо лопатки ухватился ложку. Вывалил горелый блин на тарелку. Произведение искусства нахуй. Лакомый кусочек для знатного скифского воина. Фима глазела на Рому ненавистными глазами, не моргая, пополняла чашу своей злобы. Розовенькие щёчки надулись, и это было даже не страшно, а больше умиляюще. — Сащеко... — в какой раз она назвала его по фамилии сегодня? Она слегка наклонила голову вперёд, сверля горящим ярким пламенем глазами. — Морковный ты сблёвышь! Я тебя сей... — девушка уже замахнулась, но Рома придержал её руку и заткнул её ладонью. — У меня будет ещё попытка, малышка. Гнев сменился на неловкое стеснение. — Не называй меня так. Сима взяла в руки половник. На сковородке вторым разом растекалось тесто. — На этот раз, не отойдёшь от плиты. Следи за ним. Когда появится золотистая корочка внизу, переверни. Жарь минуты две, а потом обратно переворачивай. Клади на тарелку. Как ребёнку объясняю, точно. Кстати, Еще одна подобная фраза, как «малышка», и по жизни тебе придется передвигаться рывками. Она смирительно улыбнулась и продолжила мешать топлёное масло и сгущёнку. Мда. Скучновато как-то. Целую минуту ничего не ломается, не дымится, не горит и не орёт. Рома судорожно водит глазами туда-сюда. Он склонился нал сковородкой, заглатывая внутрь запах молока и сахара в яйце. Первая сторона готова. Сторожа вторую, Рома решил посмотреть, чем же там так усердно гремит Серафима. Она, наливая на ложку подсолнечное масло, плюхает его с кремовую смесь. С тарелкой в руках, она двигает бёдрами и напевает что-то под нос. Роме всё ещё нравится наблюдать за ней. Ему нравятся настоящие люди. Которые не боятся показаться глупыми, не боятся ошибаться, которые могут быть злыми, если их рассердить, и добрыми, если быть добрыми к ним, которые живёт так, как им хочется, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Она встречает его взглядом. Заканчивает свою 'чунга-чангу', и снова становится серьёзной. Постыло сжимает рукой ложку и ставит тарелку на стол. — Ну и чего же ты перестала? — За блинчиком лучше бы последил, а не за мной. И в правду, блин был уже на пике готовности. Он ловко захватил его на лопатку и положил в тарелку. Удивительно, но второй блин получился не комом. — Уследил, респект уважуха. Начинка готова, — Фима включает холодную воду и споласкивает руки. — А ты знаешь, куда вчера уехал Олег? От кого, от кого, но от Ромы она это слышать не ожидала. Она повернула голову и вопросительно изогнула бровь. — К бабе... Через мгновение на Рому был опрокинут стакан воды. Его ночная футболка насквозь промокла, с шорт стекала и капала вода. — Ах ты сучка! — Рома снял майку, скрутил в свёрток и дал ей по ляжке. — Не на того напал, персик, — Сима перехватила локтём его шею и начала его царапать своими длинными ноготками. — Я борец, тебе пиздец, — он развернулся к ней и хотел пощекотать, но она ускользнула под стол. Настоящий плюс маленького роста. — Если бы это произошло вчера, ты бы точно получила. Рома ушёл в комнату за одеждой. Пять минут спокойствия и облегчения. Но, мучает единственный вопрос... Олег реально уехал к тёлке? Да ну нет. Рома тот ещё пиздабол. Ему верить — тоже самое, что и быть без штанов, но в шляпе. Она вылезла из под стола и осмотрела кухню: а не сидит ли он на люстре? Подходит к плите и продолжает лить тесто на сковородку. Пока Рома стоял в ванной и переодевался, Фима успела напечь купу блинов, которые сладко пахли, и на вкус были, как в настоящей блинной. — Ну и долго тебя ждать? Когда Рома вышел, то девушка уже стояла с кружкой горячего чая и блюдцем, на котором есть два блина, положенные в конвертик, со сгущённым кремом. — Садись давай, не стесняйся, — она ставит еду на стол, перед королевским местом. Он подошёл к столу, и, не садясь, сразу положил в рот блинчик. — Ром, всё, у меня много дел, мне пора бежать, — она сорвалась с места, но угнетающая рука сжала её запястье и потянула на себя. — Села и поела, — брюнет не унимался. Он посадил её к себе на колени. Такого развития событий никто не предсказал. То ли ей показалось, то ли что, но под ней образовался твёрдый комок. Она вырвалась из его "дружеский объятий" и встала с коленок. В миг, её щёки стали красные, а взгляд — пустым и растерянным. — Ром, я вправду говорю, ну не могу я. Завтракай, и не голодай здесь. Серафима ещё раз мелькнула возле выхода. Дверь захлопнулась.