... я глубоко чувствовал добро и зло; <...> Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. <…> И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. «Герой нашего времени»
Когда я смотрю на своё отражение в зеркале, всё больше начинаю осознавать собственную беспомощность. Ещё чаще мне становится по-странному смешно лишь от мысли, что человека можно обидеть одним только словом. По-моему, девушкам надо перестать быть столь эмоциональными. И, чёрт возьми, если ты мне не нравишься, просто прими это, не надо меня умолять. Я лучше двадцать раз жизнь свою, баскетбол, модельный бизнес, даже честь поставлю на карту, но свободы не отдам. Несмотря на то, что мне самому иногда нужны слова поддержки перед сложными матчами. Акеми в таких случаях любила говорить, что ожидала от меня большего, с особой лёгкостью кидая мне эти слова, пропитанные ядом, в лицо. Только Судзуки после каждой нашей победы находила меня в коридоре или в классе, так неожиданно возникала рядом, опустив взгляд в пол, тихо-тихо хвалила меня и, не всегда дожидаясь моих слов, быстро кивала и чуть ли не убегала. Признаться, меня это забавляло чуть ли не до кома в горле, я едва ли от смеха сдерживался, видя, что девушка искренне восхищается. Но потом мне захотелось показать, сколько я могу забросить мячей за несколько минут. Пожалуй, способа глупее я и придумать не мог. Судзуки ведь принадлежала той же толпе фанаток(?), что очень любили меня везде вылавливать. Только, вот, она чем-то действительно цепляла. Даже Акеми, которая особенно любила упрекать меня в чём-либо, не вселяла такой странной неуверенности. И пусть мы с Судзуки даже не были друзьями, но её беспокойство совсем немного поражало меня. Раз мне даже было интересно: если я вдруг неожиданно скажу, что мне без разницы, как быстро из её глаз (к сожалению, я даже их цвета не помню) пойдут слёзы? Она убежит? А я буду улыбаться, ведь даже сейчас горжусь, что так легко умею пробуждать волнение? Её беспокойство иногда даёт почувствовать себя беспомощным маленьким мальчиком. Как бы забавно это ни звучало. Я всё время считал, что это волнение — глупое вмешательство в мою жизнь. Помнится, мне случалось встречаться с одной девушкой, которая буквально каждые полчаса присылала мне на телефон сообщения с текстом: «Ты где?». После третьего я начинал игнорировать, мысленно надеясь не пересекаться более. Акеми же просто крутилась(?) рядом со мной. Я платил за неё, а она... всё-таки симпатичная. Но потом просто рассталась со мной и перешла к Шого, что на генетическом уровне переносить не получается. Поэтому именно этот факт так сильно пробуждает отчаянное желание отплатить той же монетой. Причём уже кому угодно. Правда, Аомине как-то говорил, что в этом и смысла нет. Лишь одно моё скверное слово в сторону влюблённой девушки окончательно уничтожит. Аомине просил молчать. Я помню, как он глянул на меня, потом разбежался, баскетбольным мячом ударил со всей силы о паркет и забил такой данк, отчего мне вмиг захотелось повторить за ним точь-в-точь. А сейчас у меня даже не получается сидеть на уроке, слушать восторженные голоса одноклассников. Все такие омерзительно довольные и весёлые, что меня передёргивает. Даже смотрящие на меня постоянно девушки в классе напрягают, потому что Акеми совсем недавно назвала меня кретином. Я смотрел девушке вслед и не понимал, как она может говорить мне такое. Даже не влюблена в меня, такого замечательного и красивого? Я ничего ей не сделал. Так, проституткой пару раз назвал. И я отлично помню, как в тот момент она смотрела на меня, удивлённо и внимательно, словно бы никак такого не ожидала. А мне всегда очень нравилось играть на публику. Я ловлю настоящий кайф, осознавая, что все вокруг считают, что знают меня, на самом деле даже не догадываясь, как профессионально у меня получается их всех дурить, заставляя верить в лучшее. Чувствую себя почти спокойно. На вид. Но ключевое здесь — «почти». Я горько усмехаюсь, убирая телефон в карман, и вновь отворачиваюсь к окну, ловя себя на мысли о том, что Аомине уже, вероятно, на крыше. С замирающим сердцем всматриваюсь в своё отражение в стекле, невольно, чисто от нечего делать, разглядываю собственные черты лица — чёткие, конечно, но ведь это гораздо лучше того, что происходит за окном. Хочется просто не обращать внимание. Я же могу, верно? Лишь после того, как меня кто-то зовёт, оглядываюсь, и замечаю двух своих одноклассниц, которые лишь машут мне рукой и смущённо улыбаются. Они боятся подойти, поэтому я тоже улыбаюсь им. Ярко, словно мне совершенно не плевать. Но мы все, — надеюсь, нет, — знаем, что это не так.|||
— Ки-чан, — Момои Сацуки догоняет меня на лужайке, холодный октябрьский ветер раздувает её длинные волосы. — Подожди. Я неохотно останавливаюсь и, развернувшись, встречаюсь с парой пылающих глаз цвета сакуры. Момои маленького роста, но ее внутренней силе может позавидовать любой. Нашим соперникам на площадке не помешал бы кто-то такой же напористый, как она. — Я опаздываю на тренировку. — Мне всё равно, — она скрещивает руки на груди. — Вам уже пора перестать играть со мной в эти игры. Если ты не скажешь, где Дай-чан, клянусь Богом, я оповещу Акаши-куна. Мой взгляд сам понимается к небу, когда холодный ветер пронизывает чуть ли не до костей. Крыша главного корпуса Тейко попадает в поле зрения, и я тут же поворачиваюсь к девушке. — Он, кажется, приболел немного. Может быть, простудился. — Бред! — восклицает она, отчего я даже вздрагиваю. — Он один раз заснул зимой на крыше и не заболел! — Но так и есть! — Тогда почему он пропадает после уроков уже третий день подряд? Почему не отвечает на мои звонки и сообщения? — У него... телефон разрядился. — Я не верю тебе, — напрямую отвечает она. — По-моему, ты его просто прикрываешь, и если ты, Кисе Рёта, не скажешь мне, что с ним происходит, я ударю тебя. Я сглатывал и чисто инстинктивно отхожу на шаг назад, только воображая себе, какой концерт начнётся, когда обо всём узнает Акаши. В последнее время его жизнь так строго распределена, он до такой степени ограничен рамками не только своих официальных капитанских обязанностей, но и условных развлечений, что уже давно неизбежно должен потерять всякую непосредственность. Наверное, все непредусмотрительное, а следовательно, и всякое живое впечатление вычеркнуто из его жизни. Он даже не имеет возможности с увлечением погрузиться в беседу или размышление. — Спроси у Куроко-ччи... Я не знаю, — и именно в этот момент я ощущаю несильный удар в плечо, что заставляет даже отшатнуться. Девушка смотрит на меня крайне серьёзно, и я отступаю на шаг. — Чёрт, я правда не знаю, Момои-ччи! Она ещё секунду внимательно смотрит на меня, а я думаю: какой же я глупенький — вру лучшему аналитику. — Мне так надоели ваши глупые шалости. — Ну, какие шалости раненому? — я потираю ушибленное плечо и улыбаюсь ей, отчего девушка лишь закатывает глаза. — А вот повеселиться позволь. — Лучше бы ты нашёл себе девушку, Ки-чан. — Я лучше умру от тоски. Через долю секунды Момои уже исчезает в толпе учеников, а мне внезапно так захотелось найти Аомине и надавать ему по первое число за то, что он мучает свою подругу, что я не замечаю, как врезаюсь в кого-то. Я случайно позволяю себе выругаться, однако, девушка передо мной, к счастью, ничего не замечает. Я же чисто инстинктивно выпрямляюсь в осанке, сам поражаясь тому, что почти начал нервничать. — Божи, прости, пожалуйста, тут все так толкаются, что невозможно дойти нормально, — её голос кажется мне взволнованным, а ладонь с длинными пальцами неловко касается моего запястья. Девушка смотрит мне в глаза, хлопая длинными ресницами. Я чисто инстинктивно подмечаю невысокий рост, стройную фигуру под школьной формой. Её бледное лицо намекает на некую избалованность характера. Серо-голубые, может быть, даже стальные глаза смотрят точно на меня, а тёмные волосы треплет прохладный октябрьский ветер, пока она не решает перебросить их на левое плечо. На секунду мне кажется, что солнце, едва пробивающееся из-за облаков, оставляет на прядях лёгкий медный оттенок. — Ты... не обиделся? — с лёгкой улыбкой спрашивает она, не сводя с меня взгляда. — Я в той толпе получила сильнее. Какой-то парень почти вытолкал меня на тебя, правда. — Нет, прости, — я рукой зарываюсь в волосы на затылке и перевожу взгляд в сторону, подмечая при этом, что у главных дверей учеников особенно много. — А подскажешь тогда, где кабинет директора? — девушка вновь живо привлекает моё внимание, и я невольно заслушиваюсь её приятным мелодичным голосом, который я мысленно совершенно по-глупому сапостовляю с пением птицы. — То есть ты... новенькая? — Нет, я про директора просто так спрашиваю, — спокойно отвечает она и снова легко улыбается. Девушка исподлобья глядит на меня, кажется, ловит любое моё движение, и теперь я готов спорить: никогда от простого(?) взгляда мне не хотелось отвернуться. Никогда меня так не пробирало от девушки, но в то же время никогда за секунду не хотелось знать больше. — Второй этаж главного корпуса, налево по коридору, — объясняю я, стараясь говорить как можно спокойнее и выглядеть абсолютно непринуждённо. Кажется, не особо получается. Я теряюсь перед девчонкой, имени которой даже не знаю. — Тебя проводить? — Нет, спасибо, я и так врезалась в тебя, — с той же приятной улыбкой отвечает она, и мне кажется, что я что-то обязан спросить, что-то узнать, но в голове лишь мысль о том, что я должен очаровательно улыбаться ей — так... спокойнее лично мне. И, возможно, она даже проникнется, как другие девчонки. Но она просто кивает мне, проходит мимо, даже не оборачивается, оставляя в подлинном замешательстве. Проходит очень быстро, но так спокойно, как не может пройти ни одна девушка, знающая, во сколько часов я обычно пью чай и какой у меня любимый сорт кофе. Её движения очень плавные и приобретают великолепную чисто кошачью грацию. Взгляд и улыбка, которыми она наградила меня, приобретали чуть ли не тысячу нежных чар, но лукавых и вкрадчивых, наверное? Ветер всё так же треплет её волосы, и мы просто расходимся. Я и девочка без имени. По сути, это неважно.