Неоновый фиолетовый свет в кромешной темноте ярче, чем энергосберегающие лампы. Неоновые фиолетовые отблески ослепляют не сильнее ударов, а в Кенджи всё равно больше смелости. Чувства справедливости и смирения. Но именно оно, не справедливость, как последний выдох на губах, стоит огрызнуться, получить крепким кулаком в живот — так, очень сильно. Только яркая улыбка напротив словно бы в горло нож швыряет. Перстни на кулаках ударами разрезают кожу. Голубые рубашки Тейко в неоновом свете кажутся светящимися. Остальные так и пичкают пустоту смешками и самыми отвратительными оскорблениями. Пахнет одеколоном и чем-то ещё. А лицу холодно и горячо одновременно. Кенджи думает: шутка? Хотя нет, шуток быть не может: когда человек так легко словами вырезает желание улыбаться, радоваться, жить, с некой страстью, приправленной едкой горчинкой вперемешку с плохо прикрытым безумием, смеяться тут не над чем. Сил нет. Места юмору тоже ни черта нет. Голос напротив кажется горьким, как грейпфрут. Когда-то ведь казалось: великий игрок, лучший среди средних школ, форвард. А сложить два разных качества просто, потому что в итоге — ничего. Когда-то Кенджи обнаружил в мужском туалете парня: тот всё просил оставить его или убить. Слёзы из глаз лились ручьём, он каждые пять минут пытался прервать рвотные позывы, давился и руками по лицу размазывал кровь вперемешку с теми же слезами. А кровь, она... гуще слёз. Горячее и противнее. И Кенджи не знал, что ему делать: позвать кого-то или оставить парня тут, морально помирать. Медленно и в одиночестве. Когда Кенджи уже около одного из классов, мысленно называет себя дураком и идиотом. Но там, в кабинете, лишь блондин да высокий, патлатый. Они, верно, уже собирались уходить, и светлый ужасно громко смеялся. Потом что-то спрашивал про тренировки, баскетбол, соревнования. Высокий же излучал вселенскую ненависть и недоверие, когда Кенджи буквально выпрыгнул перед ними. А потом он долго задавался вопросом: зачем он это сделал? Поиграл на нервах тех, кто кидает на всех крайне безликие взгляды. Кто вот так, просто, по статусу выше остальных на несколько степеней. Кому, если скажешь хоть пару мерзких слов, — в землю вкатают. Чёртова отвага. Последствия потом убивают медленно, забирая с каждой секундой желание жить. Чтобы от человека не осталось ничего, кроме пустого существа. Чтобы раздавались дикие крики и вопли, потом, чтобы о пощаде молил. А у Кенджи, похоже, скоро поедет крыша от всего этого. Потому что... Потому что? Эти светлые образы. Иногда ему казалось, что это комната с тусклым красным освещением. С каждым разом стены всё больше и больше заляпаны чёрной краской, хотя, может быть, это та же кровь, просто в красном освещении кажется чем-то совершенно иным. На заднем плане играет какая-то психоделическая музыка, спокойная абсолютно, но... слишком-слишком-слишком спокойная. А перед его лицом кресла, на каждом из которых люди, «беспокоящиеся» за его судьбу. Кенджи прекрасно представляет высокого, который говорит убираться подальше. И блондина, да-а, этого грёбаного блондина, который путает любым да всего лишь одним словом. Остальных и капитана баскетбольного клуба, который едва посмотрит на тебя, как уже невольно начинаешь чувствовать себя дном. Какой-то наркотический трип, честное слово. Кенджи кашляет, выплёвывая что-то жидкое и сладко-металлическое. Неоновые вывески огоньками играют на волосах того, кто стоит чуть поодаль. Иногда Кенджи казалось, что в его глазах он видел лишь ужасающую скуку и желание раздавить всех. Слова блондина как самый отвратительный шум здесь, не понять смысла — его... нет? А отвратительно-розовые стёкла домов есть. Под ногами нежно-фиолетовый асфальт плывёт лавой. Вспышками боль пронзает тело. Из носа брызжет кровь. Сероволосый наносит кулаком удар, блондин едва ли не давится громким «Вау!». Кенджи не может понять, где тут реальность. Нормальная, осязаемая реальность, где он сидит за партой в Тейко, а не плюётся своей же бордовой кровью. Где фиолетовый свет не слепит глаза, где нет этих голосов и смеха. Где он не путается во всём-всём-всём происходящем. Нет уж! Пусть лучше слепит, но не ударами. Ас команды ногой почти сбивает мусорный бак. Сероволосый облизывает губы. Высокий стоит в стороне почему-то. А ты, Кенджи, молодец. Решил разобраться сам. Нет? Ты чёртов мудак или просто не подумал как следует? Остаётся надеяться, что вырубит тебя прямо сейчас и все оставшиеся годы средней школы ты проведёшь без сознания, чтобы не вспоминать. Да, Кенджи, был тем ещё слабеньким дурачком. Блондин, что очень странно, был молчалив теперь, а высокий смотрел в совершенно другую сторону. И, может быть, усмехался всё это время. Кенджи не видел, но догадывался. А смирение... ну-у-у... оно сильнее всего. Обширнее справедливости, той же смелости и гордости. Немного молчания и испуганного взгляда в сторону, чтобы не оказаться вновь на этом месте. Побольше своих забот, а потом просто укрыться с головой одеялом и плакать, потому что не получается заснуть. Кричать, когда разобранная щека касается мягкой ткани подушки. А ещё лучше — не верить. Забыться. И заснуть. Когда красно-фиолетовый свет в глазах постепенно тускнеет, становится лучше. Впервые за эти двадцать минут.
|||
Он очень робко заглядывает в голубые глаза Судзуки и не понимает, почему она так легко доверяет людям. И ладно бы доверять тем, кого она не знает, но нет же, не-е-ет. Жизнь, чувства так и будут заставлять выбирать неправильные решения. Чёрт. — Он нравится ей. Три слова, сказанные Сато, кажутся молотом, бьющим по затылку. Кенджи уже думает возмутиться, но после вспоминает карие глаза и яркую улыбку. Невооружённым взглядом видно. После обеденного перерыва он выходит на улицу и ругается со всей баскетбольной командой. Потому что «Судзуки-чан жалкая и вечно за Кисе таскается». Потому что тот поцеловал из жалости. И вся школа знает. Но из жалости. А вся школа по-прежнему знает. Капитан баскетбольного клуба поправляет ворот рубашки, а у Кенджи от такого простого жеста земля едва не уходит из-под ног. Потому что голубая рубашка с дизайнерским значком. — Извинись, а? Извинись, вновь думает Кенджи. Кисе кулак прижимает ко рту, кто-то из парней смеётся. А Кенджи всё тот же слабенький дурачок. И чёртов мудак — тоже. Потому что нормальные люди не станут лезть на рожон. Да и... у них лица игроков основы Тейко, баскетбольных гениев. Наверное, не станут отыгрываться потом. Наверное. Кенджи даже смешно, когда Сато разгоняет их. Она не любит драки. А ещё больше не любит Кисе. Точно-точно. А синяки на лице заживают медленно, тягуче и неприятно. Кенджи теперь всегда оглядывается по сторонам. Нож в кармане, не в руках. Он только один раз ткнул им в человека. В Кисе Рёту опять, в горло, несильно. До сих пор чувствует себя тем ещё подонком. Нет, ну правда. Коктейль из чужого страха и собственного упрёка. Заманчиво. Он дрожит вплоть до очередной встречи с Сато и Судзуки. Только, вот, баскетбольная команда приставляет дуло пистолета к виску. Если бы Кенджи знал, то никогда-никогда бы не выбрал Тейко. У него не хватает сил и слова против сказать, не то, чтобы на удар. Он не сможет вмазать по смазливой мордашке Кисе, наглой физиономии Аомине, пофигистичному Мурасакибаре, охреневшему Хайзаки. Кенджи не сможет ударить человека. Но Сато бьёт. Словами. И по щеке. Девочка с медными волосами после смеётся рядом. Красные отблески от вывесок кинотеатра отдают оранжевым цветом в её глазах, улыбка надменная и гордая по-своему, словно бы девочка пансионного воспитания. Кенджи она не очень нравится, хоть и красивая. Или это он не привык ещё? Ну, к тому, что такие, вот, милые, элегантные девушки могут внимание обращать на таких, как он. Может быть, снисхождение. Может быть, просто шутит. Всё-таки, нет, Кенджи она определённо не нравится. Непростая пауза обрывается, когда кремовая Toyota уезжает, а девчонка смотрит в небо, на алое зарево заката. Потому что... Кенджи не хочет думать об этом «потому что». Вывески освещают туман, обрывки которого иногда взлетают вверх, будто облачка. На востоке небо заметно темнеет, на западе же горизонт становится тонкой золотой линией. Серые ночные облака розовеют. Очень красиво. И Кенджи только спустя тридцать минут берёт слова девчонки во внимание. Последнее, что он помнил по дороге домой, это то, что когда они с ребятами пришли на одну из старых площадок со ржавыми качелями, то увидели разбавляющие туман яркие фары. Громкий гудок. Хлопок дверей. Потом в лицо выплёскивают алкоголь, смеются, называют отребьем и оборванцами. Кенджи не удивится, если красная комната вновь приснится ему, серьёзно. Богатенькие отморозки — все до единого. Здесь Кенджи хочет исчезнуть. А к девушкам относятся трепетно, странно же? Кенджи видит перстни и свет луны. Никакого яркого неона, но от тусклого света от дальних домов, что так слабо пробивается через туман на старой площадке, хочется жмурится. А вокруг совершенно тёмные люди. На него даже глядят с сочувствием, потому что кажется жалким. — Похоже, ты уже осознал собственную глупость? — Хайзаки еле сдерживается от смеха. Кисе подходит чуть ближе, но не слишком близко. — Отребье. Плеск алкоголя вновь. Сладко-едкий запах. И смешки. Бум. Опять. В самое сердце. — Знаешь, что? — разлепляет глаза и смотрит на всех. Точнее, в темноту города, где лица скрыты. Как похоже на глупую комнату, только реально и в этот раз страшно. — Это вы отребья. Только из баскетбольного клуба. Его толкают. А затылок гудит, раскалывается. Ядовитыми словами проезжают по нему. В янтарных глазах Кисе нет ни капли чёртовой жалости. Кенджи вырывается и бежит. Машина сзади буксует на месте. И они давят на газ. Как ни кстати вспоминается странная фраза рыжей девушки:Знаешь, а ведь на закаты мы все любим посмотреть.
Кенджи был готов поклясться, что ещё пара сантиметров, и колёса машины запросто бы переломили ему все косточки. Сравняли бы с асфальтом. А ты делай вид, что впал в ступор, когда внутри всё плещется от злости. Лучше бы апокалипсис, лучше бы ядерная бомбардировка, нашествие каких-нибудь мутантов или зомби, лучше бы их забрали в участок прямо сейчас, ведь терять больше нечего. Совсем-совсем. Они все больные люди. Автомобиль скрывается за ближайшим поворотом. Ветер приятно холодит кожу. Пахнет бензином. Его жизнь раскалывают на части, разрубают. Громко смеются напоследок. Эмоции Кенджи уже чисто механические. Но.Закат ведь у всех общий.