Всё обманчиво в этом лучшем из миров.
Как долго она стояла и просто смотрела на него? Кажется, часами; он ничего не говорил. А Акеми отчего-то сразу вспоминает, что для для него никогда не существовало такого простого понятия, как обычный человеческий разговор. Нет-нет: всё хорошо(?). Он и так всегда справлялся. И сейчас справится. Девушка рада его видеть, потому что ей всегда-всегда нравились серые, безумно пронзительные глаза. Всё хорошо. Всё будет хорошо, даже если она ощущает запах крепкого алкоголя, исходящий от незваного (но всё же любимого) гостя. Потому что он никогда не причинял ей боль, он не безумец. Она улыбается, когда пустая бутылка спиртного разбивается о косяк двери, осколки с ужасающим звоном падают на покрытие лестничной площадки. Всё ещё улыбается, когда он хватает обе её руки, со всей силы сжимает запястья. До жжения кожи, там точно останутся синяки. Она не ощущает, как неприятно начинает щипать глаза — ничего, кроме праведной досады. Одно только мгновение, и тяжёлая дверь в квартиру сама собой захлопывается. Материал его куртки кажется устрашающим, но ему она всё равно замечательно идёт. Одной только ладонью со всей силы сжимает её запястья, заводя руки ей за спину. Но она игнорирует это боль, не желая говорить что-либо. — Ненавижу тебя, — хриплый голос пробивается сквозь тишину; он совсем такой, как обычно, но разве обычно может быть так больно? — Я тебя, блять, так ненавижу! Разве его голос может быть так отчаянно далёк от неё? — Шо... Сжимает запястья сильнее, свободной рукой подносит к шее острое горлышко бутылки. — ... го... И каждое ледяное прикосновение оставляет после отвратительную боль. Бордовая струйка крови стекает ниже. Медленно-медленно, мучительно больно. Но девушка уверяет себя: всё будет хорошо, ему лишь надо успокоиться, и он выбросит острое стекло, перестанет так злиться. — Ты же даже говорила, что мы похожи. И тут до Сато доходит, стоит только его пальцам больно приподнять её лицо за подбородок, заставляя смотреть в глаза. Это тот Хайзаки, которого она заслужила. Любовь жестока и творит ужасные вещи. Потому что даже так, даже он, способен на такое. Между ней и ненавистью существует тонкая грань, и это отделяет один ничтожно маленький шаг. И всё происходит, как во сне. Прислоняться к холодной стене до ужаса неприятно, но Акеми всеми силами старается не дёргаться — будет вдвойне больно, если она его оттолкнёт. Ей казалось, нет, она была убеждена, что в какой-то прекрасный день всё будет отлично с самого утра. Но сегодня этого не произошло. День далеко не прекрасный. Парень, замечая, что она перестала хоть как-то сопротивляться, пошатываясь, отходит на пару шагов назад. Его всё ещё нещадно штормит, когда он наклоняется к ней. Зрачки до боли красивых серых, дымчатых глаз опасно расширены. — Я доходчиво объяснил? — Акеми едва заметно кивает ему. Она не может вскрикнуть, не может просто сказать «нет» — совершенно не в силах сопротивляться. Сердце бьётся с бешеной скоростью, словно вот-вот пробьёт грудную клетку. Как же давно она мечтала о том, чтобы он проявил хоть каплю чувств. Как же ждала, что он крепко-крепко обнимет, хоть немного приревнует. Мазохиста. — Шого, — еле произносит девушка, жмурясь от боли. — Заткнись, — присаживается на корточки, привычно облизывает большой палец, — пожалуйста. Пожалуйста? Он неизмеримо далёк от неё. Прикосновения, поцелуи — всё не то. Всё должно происходить не так. Не со жгущей болью, без подлинного страха и отчаяния, не с ужасным металлическим привкусом крови во рту. Пары не должны вести себя так. В голове у себя она рисовала все эти моменты совершенно по-другому. Так, как Хайзаки подарит лучшие мгновения жизни, чтобы всё было в лучших традициях романа. Но суровая действительность толкает совсем на другой путь. Щедро протягивает разъярённого зверя, которым руководствуется лишь алкоголь, такая же опьяняющая ненависть ко всем и, чёрт знает, что ещё. Его губы трогает пугающая кровожадная ухмылка. Сильные руки подхватывают несопротивляющуюся девушку. Прежде, чем проходит какая-то жалкая минута, бросает её на кровать. Здесь царит её запах, на прикроватной тумбочке не так давно лежали перстни Рёты, но с ним ей никогда не было так больно. Шого что-то невразумительно шепчет, не получается разобрать ни слова. Глаза уже давно на мокром месте, вот-вот хлынут слёзы, которые точно сольются со струящейся по шее кровью. Он нависает сверху, но ей уже не страшно. Акеми, ты хоть понимаешь? Ты видишь, как ему не наплевать? Она не шевелится, делает вид, словно всё так и должно быть, а у самой в голове сотни раз, когда должна была сказать ему сама, перестать быть эгоисткой, прекратить весь контакт с не теми людьми и просто заняться обычной учёбой. Может быть, тогда не происходило бы такого? Возможно, она встретила того, кому смогла бы довериться полностью? Может, поняла бы уже саму себя? Но гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно. Время нещадно посылает осколки от вдребезги разбитого стекла прямо в душу. Хайзаки начинает порывисто срывать с неё одежду, не говоря ни слова. Акеми не старается сопротивляться. В этом уже нет никакого смысла и даже самого желания. Она хотела, чтобы он был чуть более любящим, но это исполняется совсем не так. Не надо было слепо верить в благородность Шого, не надо было. Одежда живо слетает на пол. Разбитая ладонь парня ложится на шею девушки, длинные пальцы смыкаются вокруг, размазывая выступившую кровь, сильно надавливая на саднящуюся рану, которая почему-то теряет весь жар. Прикосновения перестают быть жгуче горячими, превращаются в холод самого настоящего льда; она не двигается. Она только вторит ему, отчаянно пытаясь отрицать и отогнать от себя эту действительность, но тщетно. Звякает тяжёлая пряжка ремня. Неужели один маловажный случай может иметь столь жестокие последствия? Остановись-остановись-остановись. Но он не останавливается — не остановится, даже если она попросит. Ненависть жестоко ослепляет. Ведь не только ей жизнь подкинула сотню осколков. Шого ведёт себя так, словно эти же самые осколки полностью ослепили его. Просто вонзились в глаза, не оставляя возможности разобраться совершенно по-другому. И, смотрите, так часто случается, когда отчаянно пытаешься верить в лучшее. Акеми молчит, но внутри всё разрывается на части. Каждое движение сопоставимо с ужасной болью, моральной физической, да это уже не остановишь. Смотрите, как просто всё может разрушиться к чертям. Первое движение даётся тяжело. С губ срывается первый стон. Но это не удовольствие. Разве можно испытывать удовольствие, когда всё, что ты чувствуешь — это жгучее отчаяние вперемешку с неожиданным отвращением и к нему, и к самой себе? Самая настоящая боль. Движения становятся более грубыми, размашистыми, резкими. Всё ещё стоит говорить, насколько Хайзаки зол? Какая же любовь теперь? Всё закончится здесь.|||
Очередной учебный день встречает всех каким-то восхитительно-омерзительным ароматом цветущей сакуры и безумным количеством промежуточных тестов. Поэтому когда звучит поэтичная мелодия, оповещающая о начале урока, Судзуки выбрасывает пустой стаканчик от кофе в ближайшую урну, мысленно сосредотачиваясь на очередном звонке подруге. Сато не отвечает на текстовые сообщения с обычным пожеланием удачного дня. Йоко ведь знает, что она в школе, но не пересечься хоть где-то (в коридоре, в столовой, хотя бы на самой территории) сродни чему-то из ряда вон выходящему. В какой-то момент это начинает ужасно настораживать и беспокоить. Возможно, именно поэтому Судзуки так не хочется посещать эти выматывающие уроки. Но в Акеми она странностей таких никогда не замечала. Она всегда с удовольствием шла на контакт, а сейчас словно на глазах меркнет. Закрывается в самой себе. Забавно, но только сейчас Йоко понимает, что совсем не хотела бы видеть её такой. Не в таком состоянии, не сегодня. Никогда. Ведь они, как подруги, должны поддерживать друг друга. Но вместо этого лишь существуют отдельно, не более. И самое паршивое, что их невнимательность приводит в тупик. Просторный коридор школы сопровождает девушку приглушёнными голосами, доносящимися из-за дверей классов, и всё кажется таким неожиданно спокойным, словно в противовес всему, что обычно происходит в стенах Тейко. Судзуки это прекрасно понимает, и, когда заходит за угол, тут же чуть ли не давится воздухом от неожиданности и очень быстро забегает обратно, с особой досадой принимая ту мысль, что она не умеет без волнения смотреть на особых людей. Девушка неловко выглядывает из-за угла, всё же решается пройти к своему шкафчику, искренне радуюсь, что мальчики из баскетбольного клуба поглощены разговором настолько, что никого-никого не замечают. Проходит мимо, совершенно растерявшись, сильнее прижимает к себе учебники, словно бы старается спрятаться за ними. Но тщетно. Йоко должна понимать, когда дверца шкафчика скрипом приглушает голоса троих баскетболистов. Девчонку на долю секунды в дрожь бросает, стоит только услышать лёгкий, негромкий смех Кисе. Он, наверное, опять пошутил над кем-то. Безобидно же шутит, правда? Йоко стоит и своего шкафчика минуты три, старается найти нужные учебники, изредка отвлекаясь на экран мобильного в надежде на хотя бы одно сообщение от Акеми. Но в строке уведомлений пусто. Она выдыхает негромко, рукой касается холодной дверцы и закрывает шкафчик, невольно вздрогнув. Разворачивается, спиной облокачивается на кажущуюся ледяной жестяную поверхность, убирая всё, что ей нужно на сегодня, в сумку. Едва ли не царапается о молнию, когда ловит на себе взгляд карих глаз проходящего мимо Кисе Рёты. Раньше бы обязательно покраснела, отвела бы взгляд, по-глупому уткнувшись в пол. Но сейчас, кажется, всё по-другому. Ей слишком холодно, чтобы он мог хоть как-то согреть. Кисе слишком тягучий и сладкий, чтобы казаться настоящим, но Судзу всё равно кивает ему в знак приветствия. Ну, просто так. Кисе проходит мимо, словно бы находясь в какой-то прострации, но хлопает по плечу рядом идущего Аомине. А ещё ему хочется разулыбаться от безысходности, а потом и покачать головой от досады. Потому что какого чёрта люди такие больные мазохисты? Здесь Кисе думает уже про всех-всех-всех, и ему смешно.