Обратная сторона людей, которых вы видите.
|||
Он очаровательно рассказывает мне о том, как он меня не любит. И я — внимательно — одобряя — слушаю. ©
Чтобы понять, что такое полное спокойствие, стоит просто представить этакую девушку-подростка, пьющую шампанское, всегда весёлую, с лёгким характером, любящую поиграть в азартные игры так же, как и проводить дни в салонах, покупая платья. Честно, я бы с удовольствием отказалась от всего того, что происходит сейчас. Сидящий справа от меня отец постоянно посматривает на свои часы, а слева — его пассия, которая длинными пальцами беспрерывно постукивает по поверхности стола. Я пропускаю первый урок по вычислительной математике, мечтая о комнате в стиле рококо. Папа уже опоздал на очередную важную встречу, а его подружка? Я уверена, что она пропускает раздачу мозгов. — Ты выглядишь странно, — вдруг замечает он. — Всё хорошо, Мизу? У меня всё хорошо. У меня всё всегда хорошо. И никогда не будет лучше, чем сейчас, поэтому я перебираю пальцами подол школьной юбки и лишь улыбаюсь ему, смотрю в его глаза. Они точно такие же как и у меня, только в них вечно скрыты еле заметная печаль и какая-то глубокая мысль. Когда я встречаюсь взглядом с девушкой, всё так же продолжаю улыбаться, а папа мысленно находится ещё там, где мне было пять лет, где я особенно хорошая девочка. Не то, что сейчас, с нежеланием общаться с семьей и не способная к каким-либо благородным порывам. А я ведь люблю его. Действительно люблю папу. Однако иногда он в прямом смысле слова убивает меня своей любовью к Наоми. Бывает, он говорит, что в общении с ней я могла бы быть более раскрепощённой и приветливой. И, честно, мне ужасно не хочется расстраивать его, потому что именно благодаря папе я ношу замечательную одежду, могу не думать о том, чтобы устраиваться на подработку, и учиться в одной из лучших средних школ Токио. Поэтому комплексов у меня никогда не было. Нет психологических травм, связанных с детством. Я даже не помню того дня, когда моей мамы не стало. Я знаю лишь то, что папе тогда было невыносимо больно, и он часами засиживался на работе, пока я была с гувернанткой. У папы были ужасные синяки под глазами и даже слёзы, а сам лишь говорил, что слишком эмоционально реагирует на моё взросление. Сейчас он уделяет не так много времени, как хотелось бы? Конечно, он очень занятой. Нескончаемые командировки, важные собрания, встречи, проекты — странно, что у него получается найти время для семьи. Когда-то он пытался наладить наши с Наоми отношения. Иногда я даже завидовала, что отец смотрит на неё, как на что-то особенно дорогое. Он и на меня так смотрел, но Наоми смотрела с таким же обожанием только на него. Меня она ненавидит. Или, может, начала ненавидеть, как только я пошла в среднюю школу. А отец говорит, что она любит меня. По-своему, конечно, но любит. Например, когда меня нет дома, она часто спрашивает обо мне. Радоваться? Мне теперь забыть всё то, что она обычно говорила мне? Из собственного опыта знаю, что нет такой беды, которой не поможет чашечка хорошего чая. — Мизу, ты не волнуешься насчёт уроков? — папа хмурится. В его красивых серо-голубых глазах я замечаю странный проблеск суровости. — Как дела в школе? — Хорошо, пап, — всё так же улыбаюсь я. — Я в лучшем по успеваемости классе. По коже пробегает стайка мурашек лишь при мысли о том, насколько невыносимо трудно учиться там. Мне иногда приходится сидеть до двух ночи, чтобы понять тему в то время, как некоторым моим одноклассникам даже не надо открывать учебник, чтобы разобраться сразу. — А к чему у тебя способности? — голос Наоми кажется мне каким-то издевательским, выдёргивает меня из мыслей и заставляет посмотреть ей точно в глаза. Замечаю то, чего обычно никогда не замечала. Острые скулы, строгие серые глаза — мне это совершенно не нравится. — Ну, я умею нравиться людям, умею договариваться, — я пожимаю плечами. — А ты знаешь, какая именно профессия подходит под это описание? Мне хочется улыбаться, когда я вижу её насмешливый взгляд. Нетрудно догадаться, что любимая женщина моего отца терпеть меня не может, хотя он утверждает обратное. — Ну-у-у, я надеюсь, ты международные отношения в Токийском университете имеешь в виду, — выдыхаю я, немного сбитая с толку её глупыми попытками задеть меня. — Не волнуйся, тебя без работы не оставлю. Это не милосердно или, наверное, очень глупо с моей стороны. Папа устало трёт переносицу. Я внимательно смотрю ему в глаза. Наверное, в моем взгляде он видит праведный скептицизм. Резко звенят столовые приборы. Он молча поднимается из-за стола и уходит из нашей столовой. В доме не стало светлее, мир не наполнился красками, я не стала счастливее, зная, что наши перепалки причиняют ему боль, что он чувствует себя словно меж двух огней. Похоже, лучшие годы своей жизни я трачу на эти ссоры. На отвратительное настроение и влажные от слёз ресницы. На грубые слова, которые никогда не посылаю в сторону Наоми при отце. Она шумно вздыхает. Ну же, давай, скажи что-нибудь ещё. Может, это я категорически не права? Утро прорывается сильным дождём. Птицы перестают петь. Я всё так же пью чай, а за окном шелест у деревьев противный, сильный ветер безжалостно срывает лепестки только-только распустившейся сакуры. Я где-то читала, что у ранней весны цвет кипариса. Пожалуй, о кипарисе я знаю лишь то, что вкус его немного острый, едкий, горький.|||
Первые пятнадцать секунд пребывания на трибунах у меня болит голова. Когда я смотрю на площадку, всё смазывается, переплетается, совершенно смешивается, а счёт кажется невыносимо нереальным, и я понимаю: талант — это как похоть. Трудно утаить. Ещё труднее симулировать. Через несколько секунд внутри расцветает настоящее восхищение. Просторный зал неприветливо мерцает отблесками белой формы Тейко, так легко поглощающей чёрную форму противника. Наверняка же их оппоненты перед собой видят ту самую темноту, море чёрного цвета вокруг, который всё так же легко впитывает и разбивает вдребезги их же усилия, их же старания. Спустя мгновение противник злится. Слова так отбиваются от каждого, горят синим пламенем — издеваются. Это всё равно забавно — видеть абсолютный перевес в силах Тейко. Аомине бесится. Кисе наверняка говорит что-то отвратительное, мерзкое противникам — так на него похоже. У меня настроение ни к чёрту. Это смешно. Смешно, когда Мидорима получает мяч, а на площадке так и слышится сбивчиво повторяющееся: «Если он попадёт, то это хороший бросок, если он попадёт, то это хороший бросок, если он попадёт, то это хороший бросок». Смешно, когда противники вспыхивают яркими красками ярости, которую очень легко подавляет собственный страх. Смешно, когда Аомине откровенно издевается. Смешно, когда Кисе как бы удивлённо пожимает плечами и снисходительно улыбается. Ещё смешнее, когда его предупреждает арбитр. Эталон непокорности. Трясёт головой и падает на лавочку во время недолгого перерыва. Носком кроссовка водит по паркету, разнося по залу скрип, пальцами ворошит светлые волосы. Смотрит на табло. Такой простой, с детской непосредственностью в движениях. Но я помню слишком чётко, как встретила его впервые. Во мне не то, чтобы что-то загорелось, но определено проснулся тот самый интерес. Ах, точно. Парень из высшего общества — по статусу. Правда, не он один. Но именно он странненький. Я взглядом нахожу Мидориму, радуясь теперь тому, что сижу на одном из первых рядов, и когда мяч, секунду назад брошенный им, со свистом рассекает сетку, в зале поднимается громкий крик. С Кисе мы ненадолго сталкиваемся взглядами. Он старательно отворачивается, но я замечая тень улыбки на его лице. Кисе очень яркий. Каждый из них яркий. И яркость эта не меняется даже после финальной сирены.|||
В библиотеке, по обыкновению, мрачно и тихо. Тишину эту разбавляют лишь капли, с огромной силой барабанящие по стеклу. Здесь эхом слышится досаждающий звук многочисленных шагов из коридора. Я машинально облизываю пересохшие губы, полностью теряя заниматься и готовиться к будущим тестам. Поэтому лишь вожу ручкой по страницам учебника, изредка поглядывая на полки с книгами. Чернила ручки очень неожиданно пачкают пальцы, и я с досадой захлопываю тетрадь, быстро складываю все учебники в сумку и выхожу в просторный коридор, где много учеников, которых сопровождает громкий девичий визг. Кисе рисуется перед девчонками, и те визжат ещё больше, они в безумном восторге от него. Я понимаю это, когда вижу в их глазах медовую сладость. Если честно, Кисе и радоваться не нужно. Они сами липнут. Липнут кучками. Липнут к каждому баскетболисту, не особо заботясь о том, что им вроде как без разницы. Они не обычные ученики этой школы, которых я вижу постоянно. Они совсем немного другие. Я бы сказала, что они все звёзды тут, но и Куроко я не всегда готова назвать таким с абсолютной точностью. Аомине спиной упирается в стену, преграждает вместе с Мурасакибарой кому-то дорогу. Воздух и расстояние между ними очень напряженные, пропитаны током. Акаши этого не замечает. Кисе громко смеётся. Я даже не пытаюсь улыбаться — это такая глупость получится, ведь это он постоянно пытается избегать меня. Забавно. Так в его стиле. Но это ведь он тут такой смешной, разве нет? И такой ребёнок ещё, правда. Ничего не могу поделать с этим. Но ни влюбляться, ни обращать внимание на его поступки я не собираюсь. Я просто дурачусь, потому что он самый драматичный в баскетбольном клубе, не более. Мне кажется, что у Кисе невыносимо звонкий смех, совершенно искренний. А ещё я не могу не признать, что он очень красивый, но сладкий. Честно, сладенький настолько, что хочется ударить его. Правда, лично у меня только смазливые мальчики вызывают желание ударить их посильнее, чтобы на красивом лице осталось множество кровоподтеков. А потом, наверное, просто поцеловать? Поцеловать так, чтобы ему было невыносимо больно. Чтобы стереть эту улыбку с его лица, ведь это именно она многих разбивает, не оставляя никакой надежды. Я с особым упоение продолжаю думать об этом, когда замечаю, что вся баскетбольная команда идёт мне навстречу. Даже когда я встречаюсь взглядом с Акаши Сейджуро, мне не хочется бежать. Улыбочка сама появляется на моем лице, когда он как бы равнодушно отводит взгляд. Любая другая точно бы уже убежала. А я, вот, улыбаюсь ему. Я улыбаюсь Акаши Сейджуро, которому очень к лицу корона и красная роскошная мантия. А что? Я девушка и решаю свои проблемы улыбками и вниманием. Это работает в девяносто процентов случаях. Правда, за этим следует определенная, моя личная драма. После таких улыбок обязательно переживают. Ревнуют. Волнуются. Бесятся. Сходят с ума. Только продолжают думать обо мне как можно чаще, пока я постепенно отдаляюсь. И, кажется, судьба была явно несправедлива, когда я решила выбрать Тейко для обучения. Я так близка к интересным людям, что мне становится ужасно приятно. У судьбы отвратительное чувство юмора, потому что она сталкивает меня именно с такими. Я встречаюсь взглядом теперь с Кисе, поправляя ворот белоснежной школьной блузки, и улыбаюсь ему такой привычной презрительно-сладкой улыбкой. — Красиво сыграл, — негромко говорю я, едва уловимо касаясь ткани пиджака на его рукаве, а потом и кожи на светлом запястье. Кисе от неожиданности едва ли не давится неловкой улыбкой и буквально отдёргивает руку, сразу же убирая в карман брюк. А мне становится смешно от того, насколько сбитым с толку выглядит он сейчас. По позвоночнику проходится мелкая холодная дрожь, а губы против воли растягиваются в какой-то непозволительно самодовольной улыбке, которую очень сложно контролировать из-за такой вот мелочи. Поставила в неловкое положение. Ввела в замешательство. Смутила. Мидорима проходит мимо, и я задеваю его. Чисто случайно, правда. — Осторожней, — бросает он. Голос ломается и переходит в лёгкий кашель, так что я стараюсь не оборачиваться. Акаши перед ним ощутимо выдыхает и идёт дальше. Ему это не нравится. У него была слишком гордая походка и слишком холодный взгляд.|||
Я цепляюсь пальцами за ручку двери, толкаю, и прохладный ветер тут же приятно начинает обдувать лицо. Выдыхаю с напряжением, потому что воздух наэлектризован так, словно собирается буря. Небо и правда довольно чёрное. Я почти уверена, что сейчас польёт. К чёрту. Застёгиваю верхнюю пуговицу на школьном пиджаке, но холод всё равно нещадно пробирается в рукава и забирает оставшееся тепло. Сжимаю ремень школьной сумки — она тяжелая и очень неприятно давит на плечи. Я слишком задержалась сегодня. Папа, безусловно, будет волноваться. Но сердце сжимает слишком эгоистичное желание не появляться дома как можно дольше. Сегодня у меня получается исчезнуть. Быть может, завтра смогу испариться. На улице и правда уже темнеет. Путь до школьных ворот школы кажется каким-то длинным, а редкие голоса других ребят — каким-то громкими и восхищёнными. А после это всё перерастает в визг и крики. В голове всё смешивается, и с неба начинают срываться редкие капли дождя. К чёрту. Я думаю, что надо было воспользоваться водителем, но всё же лучше просто сбежать. Я не смотрю по сторонам, и от этого легче, потому что ждать чего-то очень сложно. Наверное, это даже глупо — приходить каждый день позже, чтобы не встретиться с теми, кто живёт с тобой в одном доме. Однажды я даже пыталась попросту не прийти. Дождь каплями бьётся о плечи и школьную сумку. Когда прозрачная стена капель вырастает перед глазами, я поступаю чертовски необдуманно, оказываясь у дверей спортивного зала. Застываю на мраморных ступеньках, точно перед дверью, и холодными пальцами вытираю мокрое лицо. Волосы становятся непривычно жёсткими. Капли неприятно скатываются по щекам, шее, и это заставляет жмуриться. Взгляд лениво скользит по школьной территории, цепляется за соседнее здание бассейна и уличную баскетбольную площадку напротив. Нет, я точно не планирую стоять тут всё это время, но вид мне ужасно нравится, ведь он получается каким-то омерзительно красивым. Вдохновляет, что странно. Дверь справа резко распахивается. Мне, если честно, вздрогнуть очень хочется, но страх так и не пробирает до еле ощутимых мурашек, поэтому я лишь медленно оборачиваюсь и наслаждаюсь теперь уже удручённым видом дождя Кисе Рётой. Он выглядит теперь намного мрачнее, чем в школьном коридоре, скучающе оглядывает округу, но спустя несколько секунд поворачивается в мою сторону. На его лице появляется какой-то подобие глупой улыбки. Он невольно сглатывает и улыбается так, словно это у него нервное. — Серо и мерзко, — Кисе рукой проводит по волосам и раздосадованно выдыхает, равнодушно глядя вдаль. Ему очень не нравится, если я смотрю на него вот так прямо. Я понимаю, почему он становится бледнее, почему его иногда так передёргивает, почему он кривит губы, оттого и упорнее старается отвести взгляд. — Ты что-то поздно, Накаяма-чан. Ого, теперь ты перестал бояться общения со мной? — Я была занята. — Занята закидонами? Он слишком «оглушающе» молчит. Сосредоточенно следит за тем, как капли дождя размывают всю грязь, и это так несерьёзно, что мне хочется смутить его ещё сильнее, потому что так молчать — верх глупости. Это же смешно, ну? Когда молчание становится убийственным для каждого моего выдоха, Кисе спрашивает: — Тебе не холодно? И делает маленький шаг в сторону, отчего мне совсем немножко хочется смеяться. Так глупенько. Кисе Рёта такой наивненький(?). Я лишь киваю. Он протягивает мне руку. И это такой отчаянный жест, что я даже не думаю отказать. Задайся вопросом, Кисе — зачем тебе это нужно? Случайность. Это чистая случайность. И вежливость, наверное. Потому что не встреть Кисе меня тут, так и продолжил бы избегать. Но это не имеет значения, потому что у Кисе сейчас улыбка слишком обезоруживающая. А ещё сладкая. Да, невыносимо сладкая. Такая сладкая, что ужасно бесит. И он не перестаёт улыбаться, даже когда мы оказываемся в раздевалке. Из-за его неожиданной любезности мысли в голове путаются, заставляя делать всё чисто механически. В раздевалке тепло, если не душно, но мне отчего-то ужасно холодно. Это, скорее, Кисе, нервный и явно смущающийся, работает как самый настоящий кондиционер. Не смотрит в мою сторону, пока я надеваю его спортивную куртку, кутаюсь в неё. — Мокрые волосы тебе к лицу, Накаяма-чан, — его голос звучит больше отстранённо. Рукой он дёргает галстук, иногда наматывает на ладонь. — Даже моя куртка. — Значит, ты считаешь меня красивой? — Я думаю, многие считают, и ты знаешь об этом, — отвечает он, взглядом цепляясь за бесконечное количество шкафчиков здесь. Когда мы вновь сталкиваемся глазами, он удивлённо смотрит на меня. — Ты чего так... улыбаешься? — В твоей куртке я похожа на дворника из соседнего подъезда. Он смеётся, запустив одну руку в светлые волосы. Что-то не так. Что-то совсем-совсем не так. Потому что, наверное, он выглядит неловко и смущённо. Словно полная противоположность меня. Честно. Он оказывается рядом. Мой взгляд приковывается к галстуку. Потом выше, к шее. Выше. Глаза. Они живые и тёмные. Я совсем не различаю в тусклом освещении, где зрачок, а где радужка, но я знаю, что это янтарные глаза, которые смотрят на меня с какой-то плохо-плохо скрываемой настороженностью, словно бы пытаясь прочитать. Кисе, я не советую вот так смотреть на меня. — Только расстегни немного молнию, — он улыбается, проводит рукой по моему плечу и тянет ползунок ниже. — Вот так. Кисе, знаешь, тебе лучше не общаться со мной. — ...Видишь? Очень даже стильно. Кисе, ты влюбишься. Рука тянется к его галстуку в неудержимом желании притянуть ещё ближе. Ловлю запах мяты. Невольно думаю, что он, возможно, слишком нереален, слишком разный. Кисе смотрит куда угодно, но только не в мои глаза. У него за спиной красный плакат с ярким девизом «Сто войн — Сто побед», и это настолько символично, что улыбка сама собой появляется на моем лице. Как-то сама, честно. В его глазах нет больше отчуждённости. Он не перестаёт смотреть на меня. У него нет возможности отвернуться. Кисе вновь улыбается так сладко и неприятно, что у меня сводит кончики пальцев. Накручиваю на ладонь его галстук, не отрываясь от карих глаз, в которых, возможно, будет потом волнами плескаться боль. Его поцелуи нежные, но удивительно горячие, опаляющие контрастами. Прикосновения странно робкие, почти невесомые. Во мне штормом бушует удовольствие и превосходство. Кисе, ты влюбился? Зачем тебе это? Тебя это очень быстро сломает, правда. Сотрёт с твоего красивого лица эту сладкую улыбку. В груди сердце стучит быстрее от нахлынувшего восторга. И даже кажется, что Кисе сейчас — какой-то не Кисе. Потому что он неплохо разбирается в людях, но, похоже, это мужская натура. Они получают взгляд девушки, и уже считают, что она влюблена в них и приблизиться к ней — дело особенно лёгкое. — Не хочешь выпить кофе? Иногда мне даже хочется думать, что это спектакль. Правда, заканчивается он, как правило, плачевно.