— Она говорит, что у тебя наглый взгляд, что ты, верно, о себе самого высокого мнения... — Она не ошибается... «Герой нашего времени»
— Ну прекрати ты бездумно растрачивать своё время. Пальцы на баскетбольном мяче сжимаются с такой силой, что кажется, словно кости внутри вот-вот начнут ломаться. Я оборачиваюсь на голос отца и медленно кладу мяч обратно, на мраморный пол, не стараясь смотреть в его глаза сейчас. Первое, что я замечаю сразу, — это весьма серьёзный вид. Отец смотрит на меня, убрав обе руки в карманы брюк, а потом лишь коротко кивает. — Зайди ко мне. — Ага, — быстро говорю я, ногой еле ощутимо касаясь мяча. — Сейчас. Дверь в мою комнату чуть прикрывается, я сдерживаюсь, чтобы не захлопнуть её. Взгляд сам приковывается к собственному отражению в стекле стеллажа с книгами, и я понимаю, что отцы влияют на жизнь детей самым драматическим образом. Меня даже начинает слегка мутить, когда я иду по полупустому коридору, изредка встречая горничных и прочую прислугу. У дверей в кабинет отца стоят блестящие рыцарские доспехи. Отец как-то говорил, что итальянские мастера славятся подобными изделиями. По крайней мере, в то время он хоть как-то мог улыбаться и говорить на посторонние темы. Снова вздыхаю, остановившись напротив деревянных дверей в кабинет. Вновь поймав собственное отражение в идеальной металлической поверхности, отстранённо думаю о том, что неплохо бы было сменить спортивный костюм на нечто классическое, но уже через секунду невольно качаю головой. Хотя бы здесь нет контроля. Стук о деревянную дверь кажется громким и очень быстро разносится по коридору особняка, заставляя чувствовать себя скованным по рукам и ногам. Не дожидаясь ответа, приоткрываю дубовую дверь и захожу в кабинет, кивков вновь поприветствовав отца. Он же сидит вполоборота ко мне, сложив ладони в замок, но потом всё же указывает рукой в сторону небольшого кожаного диванчика у двери, куда я всё-таки с удовольствием присаживаюсь. — Так, Сейджуро, — голос отца совершенно хриплый, — я каждый раз тебя предупреждаю о том, какая девушка будет на вечере. Чёрт, ну только не это. Однако, я лишь киваю, продолжая при этом немного даже скучающе рассматривать стены, украшенные старинными обоями. — Тебе достаточно того, что они все очень симпатичные? — отец буквально взглядом впивается в меня, и я невольно отворачиваюсь. — Да. — Тогда объясни мне, — он полностью поворачивается в мою сторону и смотрит в глаза. Правда, уже через секунду вновь глядит на поверхность стола, — почему я потом постоянно выслушиваю от своих партнёров, что ночами их дочери от нервических припадков не спят и постоянно плачут в подушку? — Всё настолько серьёзно? — лёгкая ухмылка пробегает по губам, но через секунду куда-то испаряется. — Извини. — Я понимаю, что девушки бывают глупыми, что они могут не нравиться и совершенно этого не осознавать. Могут быть настырными в конце концов, — я согласно киваю. — Но чтобы так жестоко говорить им об этом. Я этого не пойму. Я отвожу взгляд, но выслушивать всё это очень забавно. И немного неловко. Особенно, когда отец так внимательно и укоризненно смотрит на меня. — Только пойми, Сейджуро, — он вновь привлекает моё внимание. Говорит очень вкрадчиво, оставляя не особо приятный осадок после каждого слова. — Однажды одна какая-нибудь дочь владельца компании Rakuten* просто покончит жизнь самоубийством после твоих слов, — ответ подкатывает к горлу, но я лишь проглатываю всё это, когда отец качает головой. — Тогда у меня проблемы будут, не у тебя. Ясно? — Ясно, — отвечаю я, еле заметно улыбаясь. — Сам лично каждой буду лучшие коктейли покупать. Смотрю на отца и в его серых глазах читаю лишь лёгкий упрёк вперемешку с подлинным равнодушием — видеть это, как минимум, неприятно. Ведь мне надо делать не так, как я хочу, а так, как скажет он. Как общество одобрит. И каждый раз эти оковы давят всё сильнее и сильнее. Даже воздух в кабинете кажется тяжёлым, поэтому я лишь поднимаюсь с дивана, но отец всё же останавливает меня, поднимается из-за стола и из шкафчика достаёт небольшой стеклянный стакан. А через секунду на столе появляется бутылка итальянского виски. Я смотрю на бордово-коричневую жидкость внутри, и меня передёргивает. В горле появляется кислый привкус, и я перевожу взгляд на окно. — Брал? — голос отца разрывает неприятную тишину. Я в какой-то степени даже удивлённо смотрю на него, когда он кивает на бутылку. — Нет, ты что? Стакан со спиртным несильно ударяет о лакированную поверхность стола. — Наследства лишу, — голос холодный, совершенно не хочется как-то возражать. Когда отец делает глоток, вновь переводит взгляд на меня. — Теперь по делу. Едва слышимый скрип стула отрывает меня от собственных мыслей. Отец отодвигает от себя стакан и кладёт обе руки на поверхность стола. — Сейджуро, я вчера был в министерстве образования, говорил с самим министром. Конечно же, сам попробую повлиять. В общем, для тебя я вижу единственную подходящую старшую школу, — отец делает паузу и ловит мой заинтересованный взгляд. — Ракузан. А потом, если ты закончишь её с хорошим аттестатом, пойдёшь в Киотский университет. И тебя отправят на стажировку в одну из ведущих стран. Германия, Штаты, Англия или... Франция — на выбор. И, скорее всего, это даже будет на первом курсе. — Париж стоит мессы.** — Помолчи, — жест отца всё же прерывает меня. Только, вот, его слова мне вовсе не кажутся радостными. Если честно, я бы лучше учился где-нибудь в Боснии и Герцеговине, нежели в этой стране, где каждое моё действие под строгим контролем. — Я хочу, чтобы ты понимал. Я не делаю одолжений. Это не какое-нибудь увеселительное мероприятие. Это огромный шаг в будущее, который даёт очень большое количество возможностей. Мне надо знать, ты согласен? — Зачем ставить меня перед выбором, если всё равно решаешь ты? — Да или нет. — Да, — всё же коротко и уверенно отвечаю я. Жаль только, что эта новость не приносит никакой радости. — Однако, есть пара условий, — он делает очередной глоток. — Сегодня вечером меняешь этот свой наряд на приличный костюм, у моего парикмахера укладываешь волосы. И баскетбольный мяч убираешь подальше. Внутри зарождается ужасно неприятное чувство раздражения. Мой взгляд, кажется, за секунду становится каким-то потерянным, но я быстро беру себя в руки и вновь перевожу взгляд на отца. — Зачем? — Прости, что так неофициально объявляю, но есть определённые правила, — он смотрит на меня в упор, и я отчего-то подаюсь назад, прислоняясь к холодной кожаной спинке дивана. — Либо так, либо всю жизнь наблюдаешь за закатами из окна дешёвой однокомнатной квартиры на самой окраине Токио.|||
Про это заведение в центре города, созданное по западным аналогам и пропагандирующее такой же образ жизни, мне всегда скромно говорили: «Здесь играет джаз-оркестр». И как только я это вспомнил, сразу же отвлёкся на одну из официанток. На ту, чья дежурная улыбка настолько ярка, что хочется лишь усмехнуться. Позади, дальше от бара, с огромной сцены слышатся обильные звуки саксофона. И, собственно, даже публика здесь под стать интерьеру. Шикарное помещение с винтовыми лестницами, могучими колоннами, хрустальными люстрами, лаковым паркетом, ковровыми дорожками и многочисленным количеством серьёзных людей, употребляющими коктейли, меня самого практически не привлекало. Порой в роскошных креслах можно даже заметить мужчин, которые, беспрерывно куря, потягивая крепчайшие напитки и постепенно пьянея, рассказывают друг другу о бурных приключениях. Я же, практически опоздав и приехав намного позже отца, но прекрасно зная все эти традиции и теперь находясь здесь без особого удовольствия, всё равно всегда мог войти в это заведение в любой момент, используя простой приём. Я подходил к тяжёлой застеклённой двери, за которой стоял швейцар, и прислонял ладонь со сложенной бумажкой к стеклу так, чтобы очередь ее не видела, а швейцар видел. Он сразу же подходил и открывал дверь, впуская меня, не спрашивая даже возраст, и отвечая на робкое негодование очереди элементарным объяснением, что места уже все заказаны. Я усмехаюсь. Типичный вечерний Токио. Даже улыбки персонала фальшивые. Бармен легко подбрасывает одну стеклянную бутылку и ловит её другой рукой, на секунду привлекая моё внимание. Я же глазами пытаюсь найти хоть одного знакомого, помимо своего отца, который тоже сидит в одном из кресел и покуривает сигару, общаясь с товарищами. Никогда мне не удастся полюбить это заведение, даже вот так неоднократно посещая его. К слову, именно здесь я познакомился с Рётой, причём случай этот был весьма забавным. Могу только сказать, что после вечера мы разошлись не в особо дружеских чувствах. Только, вот, потом я встречаю его в школе, не так далеко от спортивного зала. И уже через месяц он становится игроком основы. Я невольно осматриваюсь по сторонам, припоминая теперь всю историю целиком. Из большого зала первого этажа с длинной барной стойкой идёт на второй этаж — широкую галерею, накрывавшую примерно треть первого этажа — мраморная винтовая лестница — получается очень красиво. Вокруг голоса, смех вперемешку с лёгким звучанием джаза, что заставляет меня лишь поминутно обречённо вздыхать. Но в тот момент, когда песня на сцене сменяется, я случайно кого-то толкаю и теперь же смотрю на девушку перед собой. Я уверен, что буквально через несколько секунд на волю выберутся самые изощрённые фразы. Но сейчас её волосы, как и подобает обстановке и обществу здесь, уложены в высокую причёску, чёрное платье идеально подчёркивает тонкую фигуру, от неожиданности тускло-красные губы замирают, образовывая слегка искривлённую линию — в эту самую секунду девушка кажется мне прекрасной. Особенно мне понравились её глаза. Голубые с лёгким оттенком стали, словно холодный острый клинок режет всё вокруг. — Ого, так ты ещё и вечера эти посещаешь, — мрачно произносит Накаяма, немного даже удивлённо глядя на меня. — Сплошной талант… — Я даже не буду утруждаться, чтобы ответить. Я просто надеюсь, что сегодня мы тут больше не пересечёмся. — Звучит очень соблазнительно, но ты, наверное, не знал, что наши отцы о чём-то сейчас разговаривают. Мне становится смешно от мысли, что сегодня, почему-то именно в этом заведении, нас сталкивают обстоятельства. На лице появляется ухмылка, когда я в полной мере осознаю, что эта безумно красивая девушка ненавидит меня, а я, верно, ненавижу её, но... чёрт возьми, мне нравится эта ненависть. Она настоящая, даже дикая, пусть и бессмысленная. Однако, вежливость очень быстро берёт верх, и на моё предложение выпить какой-нибудь коктейль Накаяма лишь кивает головой. Мы становимся напротив обширной барной стойки, и я, честно, с удовольствием заказываю нам напитки. — Ты разве не правильная девочка почти пансионного воспитания? — немного издевательским тоном с каплей яда спрашиваю я, наблюдая за тем, как бармен ставит перед нами два стакана с яркой жидкостью. — Правильная, Акаши-кун, чрезмерно. Настолько же, насколько ты настоящий джентльмен, — Накаяма хитро смотрит на меня, и я с лёгкость отвечаю ей на этот взгляд. — Странно, что я тут больше никого знакомого не вижу. Где твои друзья, которые тоже очень любят казаться мужественными и непроницаемыми? — Ну, ты же прекрасно знаешь, что наше общество подразделяется на множество категорий, — говорю я и делаю первый глоток коктейля. Жидкость яркого оранжевого цвета охлаждает буквально за несколько секунд. — Таких, как мои друзья, если, конечно, их так назвать можно, ужасно мало. Есть настоящие любимчики общества, как Рёта. Странно, кстати, что его здесь нет. Остальные же просто не любители. — А Мидорима-кун? На девушку я смотрю с лёгким прищуром, и, как только делаю последний глоток, пожимаю плечами. — А Шинтаро — это Шинтаро, — отвечаю совершенно спокойно, хотя вокруг словно бы всё смешивается, и состояние становится больше приятным, нежели раздражённым. — Ну, а ты, Акаши-кун? — Накаяма острожно отходит от барной стойки и рукой проводит по моему плечу, буквально заставляя идти следом за ней, в толпу людей, наслаждающихся отдыхом. Я игнорирую её вопрос, но это временно. Здесь очень громко и даже пахнет табачным дымом. Накаяма оборачивается, и я замечаю, как символично подсвечивается её платье. Как яркая вывеска на самом верху, почти у высокого потолка, отдаёт ярким алым светом, а вечер кажется необъяснимо долгим. Люди уже совершенно не мешают, нас словно только двое в контрасте с табачным дымом, лязганьем бокалов и джазовым оркестром. Сейчас же до этого совершенно нет дела. Особенно, когда я губами почти невесомо касаюсь холодной шеи девушки. И как только отрываюсь от неё, смотрю ей в глаза с лёгкой ухмылкой. — А я вообще безнадёжный случай, — спокойно говорю я, когда девушка оставляет лёгкий поцелуй на моей щеке. — Потому что у меня отец — крупный бизнесмен. Потому что учусь с раннего возраста. Потому что у меня есть, в принципе, всё. — Кажется, вся наглость и самовлюбленность достались только тебе, Акаши Сейджуро, — девушка легко улыбается, когда я кладу свою руку ей на талию, а другой придерживаю её запястье. — Я хочу называть это уверенностью и решительностью, — отвечаю, когда Накаяма в такт быстрой музыки делает поворот и оказывается справа от меня. Я ловлю её, в какой-то степени, насмешливый взгляд, и злостно сверкаю глазами. Терпеть не могу игры, которые не могу выиграть. — Знаешь, почему многим не везёт, оказавшись рядом со мной? — девушка поднимает на меня свой взгляд, цепляясь тонкими пальцами за ткань моего пиджака на плечах. — Потому что переживать в одиночку невозможно. И это моя главная проблема. — Правда? — Как думаешь, нам открутят головы, если мы сейчас же испаримся? — А как иначе? — Я даже готова сделать всё, что угодно, чтобы ты пошёл со мной, — голос девушки совершенно рядом с моим ухом. Я чувствую приятный запах парфюма и рукой провожу по тонкой талии. — Всё, что угодно? — на губах расцветает ухмылка. — Да, — Накаяма беззаботно пожимает плечами. — Всё, что угодно. — Тогда снимай платье. — Это не решительность. Это настоящая наглость. — Возможно.|||
Токио погружается в туман, сквозь который не проглядывает ни одно здание. В гостевой комнате мой взгляд падает на стол, точно на груду разнообразных бумаг — писем, счетов, заметок. А собственные мысли в данный момент подобны смычку с лопнувшей струной, застывшей над рыдающей скрипкой. Слышу лишь пронзительные клаксоны полуночных такси, доносящиеся с улицы. И отстранённые звуки джаза. Но внимания на это обращаю чуть меньше, чем никакого. Когда мои губы касаются шеи девушки вновь, я слышу лёгкий стон, будоражащий кровь. И мы бы хотелось навсегда запомнить этот момент, ведь мы совершенно ничего не говорим, больше наслаждаясь обществом друг друга. Даже желания практически одинаковы, и жизнь мы, верно, проживём совершенно другую, отличную от жизни многих. Лишь с улицы попадает тусклый свет ярких вывесок напротив. Накаяма острожно проводит ладонью по пряжке моего ремня, ослабляет галстук настолько изящно и аккуратно, что я вмиг забываю о том, что мы должны быть сейчас внизу, на том светском мероприятии. Желание надвигается теперь, как гроза. Позже последует вечное прозябание на краю пропасти, когда всё скверное и дурное выплеснется наружу и всё грязное и низменное окажется впереди. С каждым поцелуем не остаётся ни выбора, ни дороги назад. И, может быть, таким как мы придётся вечно сбивать пороги жизни, жалеть о содеянном, но сейчас до этого уже нет дела. Сопротивляться желанию нет никакого смысла — слишком хочется поцеловать девушку ещё сильнее, а потом, возможно, забыть об этом. Накаяма притягивает ещё ближе. Гораздо ближе теперь, чем там, на первом этаже. Часы бьют двенадцать ночи. Мы превращаемся в животных.