Не сходи с ума. Иногда глаз недостаточно, чтобы видеть всю картину полностью, тебе не кажется? ©
Наверное, это происходит со мной впервые. То есть... не совсем так. Впервые меня совершенно-совершенно сбивают с толку. А я никогда не терялась и банально не знала, как бы среагировать. Я всегда прекрасно распознавала заинтересованность в глазах людей. И, может быть, дело тут и в проницательности, но зачем игнорировать тех, кто тебе искренне симпатизирует? Зачем молча уходить, если можно улыбаться и заводить простой разговор? Например, так было с Судзуки и, в какой-то степени, даже с Сато. Но ни с кем другим, даже не с Акаши, нет-нет. А, вот, Мидорима Шинтаро... случай совершенно иной. С ним просто всё совсем не так, как обычно бывает с остальными. — Значит, до встречи. До встречи? Я немного недоуменно гляжу на широкую спину уходящего парня, кажется, глазами ловлю каждое движение и вновь невольно замечаю букет цветов в его руке — талисман на сегодняшний день. И, признаюсь честно, ни один парень так ещё не обращался с цветами перед моим лицом. Обычно же букет сразу перекочёвывал в мои руки, а следом я, конечно же, ощущала мягкие, считай, воздушные поцелуи на своих щеках. А Мидорима ничего-ничего не говорил, даже небрежно почти бросил этот букет на парту рядом со мной, но, к счастью, хотя бы учтиво задал вопрос. Я даже сейчас почти готова фыркать ему вслед, проклиная такой странный мужской мозг, но не могу. Потому что передо мной был Мидорима Шинтаро, а он не просто какой-то там парень. — Я уже говорил, — Акаши подле меня равнодушно пожимает плечами. — Шинтаро — это Шинтаро. А знаете, что Акаши ещё говорил? Что спокойствие — высшая добродетель. Я ловлю на себе его взгляд, совершенно не понимая, почему вообще общаюсь с ним сейчас, ведь должно быть неловко. Ну, были мы на одной из светских вечеринок. Ну, исчезли ненадолго. Ну, очень хорошо провели время. Что же тут такого серьёзного? Акаши уже тогда был не в себе, мне тоже было плохо. Нужно было что-то на стороне. И это что-то мы с лёгкостью нашли. — Ничего страшного, — очень хочется тяжко вздохнуть, но Акаши и так всё прекрасно понимает, какие-то объяснения ему без надобности. — Сыграем? — я даже немного напрягаюсь, когда слышу его голос. Акаши рукой указывает на доску для сёги. И в этот момент я понимаю, что мне как-то возмущаться и смысла нет, когда он, не дожидаясь моего ответа, начинает расставлять фишки. — Сыграем, — прежде, чем вновь получить его внимательный взгляд, соглашаюсь я. Акаши слишком сосредоточенно оглядывает золотые иероглифы на доске из красного дуба. — Проигравший выполняет желание. И выражение его лица очень красноречиво напоминает о том, что сдерживать эмоции при нём, — самое главное. Взгляд Акаши кажется мне насмешливым, и я отвечаю на него так же пылко, но всё-таки тактично. В такие моменты всегда стоит помнить о том, что это всё же именно Акаши Сейджуро. — Ты уверена? — тон голоса твёрдый. — Вдруг я загадаю что-нибудь эдакое? У него идеальная ровная осанка и даже то, что он скрещивает руки на груди и прислоняется к спинке стула, совершенно не портит её. — А с чего ты взял, что загадывать будешь ты? Красивые губы искажаются в усмешке. Он рукой зарывается в отросшие волосы и прикрывает глаза на долю секунды, и мне даже кажется, что внутри Акаши меня проклинает. Наверное, это лишь мое предположение, но его прикрытые глаза — явный признак едва ощутимого недоумения. И осознание этого факта, того, что даже Акаши Сейджуро можно сбить с толку, вызывает внутри лёгкий приступ смеха, граничащий с повышенным самолюбием. Это ещё не самое ужасное, но и не самое спокойное, на что я способна. Красивые глаза словно бы в душу глядят, когда я легко переставляю одну из фишек. И, верно, только Акаши видит, как я смотрю на Мидориму. Ему точно в глаза. Ох, чёрт, глаза. При каждой нашей встрече они всегда такие сосредоточенные, будто Мидорима думает исключительно о баскетболе. Я немного вздрагиваю, когда на телефон приходит сообщение. Даже не замечаю порядком уставшего взгляда Акаши на себе, но, как только отрываюсь от прочтения текста, лишь могу ему улыбнуться. — Папа сказал, что купил мне подарок к чёрному платью, — говорю я, глядя на доску. — Я надеюсь, что это чёрненький автомобиль. — К тому чёрному платью? — Так ты заметил? — мои губы трогает ухмылка, когда наши с руки на долю секунды соприкасаются. — А тебе, наверное, очень понравилось, когда я снимал его. — В тот момент я больше наслаждалась музыкой, — чуть ли не смеясь, говорю я. Акаши неодобрительно хмыкает. Для всех-всех-всех мальчиков важно именно то, как выглядят они. Так по-детски, но ничего не поделаешь. — Боже, — произносит Акаши, переставив очередную фишку. Его взгляд становится настолько сосредоточенным, что это даже вызывает у меня уважение к нему. И всё же одновременно с этим мне немного смешно. — Можешь больше говорить мне об этом. — А ты всё-таки, я смотрю, не такой ледяной, да? — И, тем не менее, прав я во всём, — Акаши передвигает очередную фишку и усмехается. Я лишь пожимаю плечами, когда замечаю своё плачевное расположение фигурок, и даже как-то обидно становится. А Акаши недолго смотрит в свой телефон и на мой слегка заинтересованный взгляд поясняет: — Рёта интересуется насчёт ключей, — выдыхает он и откладывает мобильный в сторону. — Кажется, я пропустил тот момент, когда он начал особенно серьёзно относиться к тренировкам. Я не могу сдержать усмешки. С именем, которое почти у всей женской части Тейко, вызывает головокружение, у меня связаны самые забавные воспоминания. — Тебе, как я вижу, нравится над людьми смеяться? Я ухмыляюсь, откидываюсь на жёсткую спинку стула и упираюсь взглядом в галстук Акаши, одновременно с этим обдумывая его слова. И внезапно понимаю, что, вот, честное слово, ни разу мне ещё не хотелось просто улыбаться (смеяться) при виде какого-то человека. И дело тут даже не в красивых карих глазках или простой улыбке. Кисе очень рьяно старается избегать, ну правда. Но, наверное, его понять можно, ведь я поставила под сомнение его баскетбольный талант, даже не особо стараясь. Но так я ведь просто здороваюсь с ним в школьных коридорах, а он... Очень целенаправленно смотрит в такие моменты в потолок, отворачивается даже, почти профессионально делая вид, что не услышал, при этом практически обходя меня по стеночке. Или, может быть, ему стоит резко разворачиваться и идти в другую сторону? Я даже не удивлюсь, если после моего очередного приветствия он вновь отвернётся и так громко-громко спросит: «Кто-то что-то сказал?». Вот, смешно, правда же? А Кисе практически так себя и ведёт. Поэтому именно здесь и сейчас Акаши особенно прав. — Боже, — выдыхаю я, делая в игре очередной ход. Акаши задумывается и прикладывает указательный палец к губам. Когда мы сталкиваемся взглядами, я лишь улыбаюсь ему. — В следующий раз я уже, скорее всего, буду смеяться в голос. — Тебе не привыкать, — констатирует он и, немного обречённо вздохнув, делает ход. Я отчего-то мысленно соглашаюсь с ним. — Но ты на полном серьёзе устраиваешь представление. — Он замечательно целуется. А ещё он сладенький, заботливый, но глупенький мальчик, который, сам того не ведая, балует меня своим вниманием. Я вообще люблю людей, которые меня балуют. Но если бы Кисе не был харизматичным, я бы в его сторону даже не посмотрела. Акаши тяжело выдыхает, когда бросает взгляд на меня. — Понимаешь, чем это может кончиться? Я пожимаю плечами, переставляя очередную фишку, и внимательно смотрю на доску. — Ну-у-у, — я очень хорошо понимаю, о чём он говорит, но на то я и девушка, чтобы путать даже таких, — надеюсь, сёги кончатся моей победой. — Не надейся, — очередная фигурка стучит о поверхность деревянной доски, что делает Акаши победителем. Как только я замечаю его пристальный, но такой самодовольный взгляд на себе, лишь закатываю глаза. За окном на город постепенно спускаются сумерки, темнотой покрывают улицы, практически тушат свет ярких фонарей и неоновых вывесок Токио. В классах практически уже не горит свет, ученики расходятся. Акаши осторожно убирает фишки в доску и вздыхает, протягивая мне ключи. — Зачем? — Это желание, — поясняет он, поправляя ремешок школьной сумки на плече. — Отнеси их Рёте. Он у зала. Я лишь довольно киваю и уже иду к двери из класса, но явно пропускаю тот момент, когда Акаши зовёт меня по имени, чтобы вновь привлечь внимание. Он ровняется со мной уже в коридоре, получая теперь мой вопросительный взгляд. Не то, чтобы он мнётся и просто не знает, что сказать, просто... Поглядывает на наручные часы, словно бы опаздывает куда-то. Но как только я ловлю его взгляд, Акаши чуть ухмыляется, но совершенно не теряет своего самоуверенного настроя. И такой сосредоточенный, серьёзный парень по правде заслуживает внимания. Он вновь рукой проводит по волосам, кажется даже высоким, хотя таковым не является. Не по сравнению с товарищами из командами. Акаши вообще выглядит так, словно бы всему миру делает одолжение даже так, стоя посреди коридора Тейко и изредка поправляя ремень школьной сумки. — А это нормально — уводить парня у другой девушки? Нет-нет, конечно же, нет. Потому что если Акаши сейчас говорит о Судзуки, я даже думать не хочу о том, какую драму устраиваю прямо здесь и сейчас. Разве она заслуживает? Мне она нравится, вот серьёзно. Её искренность, её стойкость — она добрая, милая. Не зря ведь Кисе обратил внимание, его вкусу я всё же доверяю. Отзывчивость и светлый характер Судзуки откровенно подкупают. А я совершенно не ставлю цель увести кого-то. Более того, даже не думаю что-либо делать. Я просто должна отнести ключи, хотя взгляд Акаши так и говорит, что я, верно, всё это время строю из себя дурочку. Но так просто схожу с ума, да и всё тут. Ключи негромко звенят в моих руках. — Я всю жизнь так живу.|||
С Аомине Дайки я знакомлюсь официально лишь сейчас, сразу после того, как протягиваю очень удивлённому Кисе связку ключей от дверей спортивного зала, и с ним мы только на несколько секунд сталкиваемся взглядами. — Мы итак лучшие, Кисе. Именно мы носим форму Тейко, не кто-то другой. Но парни расходятся сразу же, когда устают говорить о том, какие они непобедимые на данный момент. Дверь спортивного зала скрепит так неприятно, что заставляет зажмуриться, а в следующую секунду поймать уже напуганный взгляд Кисе, который, скорее всего, понятия не имеет, почему я до сих пор не ушла, как делала это обычно. На улице мимо здания спортивного зала не проходит уже никто. Белая сумка с голубой полоской ложится на скамейку, и я внимательно слежу за парнем, который спокойно уходит в раздевалку.— Ну, знаешь, если ты повторишь это, мы сможем погулять.
А ведь правду говорят, что девушки любят манипулировать. А я одна из них — это всё же ужасно, какое-то персональное сумасшествие и несчастье одновременно. А самое жестокое — манипулировать тем, кто готов, несмотря на собственные желания и принципы, поддаться. Я ведь и не думала, что Кисе вообще в состоянии повторить нечто подобное. Из не таких частых разговоров с ним я всё же сделала выводы о его строптивой и противоречивой натуре. Характер у Кисе Рёты очень интересный, он парень упрямый, а я лишь прошу его повторить баскетбольные финты, по приколу, наверное. Но эти движения лучшего игрока команды, так ведь? И, верно, правильно я усомнилась. Аомине Дайки живёт своим баскетбольным даром, демонстрирует его направо и налево, а то, чего недостаёт Кисе Рёте, тот перекрывает самоуверенностью и красивой улыбкой. — Как у тебя дела с Мидорима-ччи? — неожиданный вопрос из раздевалки вырывает из таких нежеланных мыслей. Я глубоко вздыхаю, Кисе наполовину высовывается из-за двери. Расстёгнутая рубашка и повешенный на плечо чёрный галстук на мгновение сбивают меня с толку, но он очень приветливо и ободряюще улыбается. Иногда мне кажется, что он слишком любит себя. — А как должно быть? — на губах появляется лёгкая ухмылка. Кисе в дверях пожимает плечами, кивает мне, как бы позволяя пройти в раздевалку, а не говорить с ним через стену. Но спасибо ему большое за это, потому что обычно это именно он старается сбежать. Даже сейчас я готова к тому, что он очень внезапно подхватит сумку и вылетит отсюда пулей. Смешно. Теперь же мне ничего не остаётся, кроме как переступить порог раздевалки баскетбольной команды. — А как твои дела с... — я специально прерываюсь, чтобы полностью завладеть его вниманием. И, несомненно, получается очень легко. Кисе реагирует на каждое моё слово, на каждое движение, — Судзуки-чан?— Тебе, как я вижу, нравится над людьми смеяться?
Ух ты, оказывается, и правда нравится. Я прекрасно знаю, как наносить удар, как сбивать с толку. Поводов тут для гордости немного, но Кисе лишь сконфуженно отводит взгляд и вновь начинает как бы невозмутимо рыться в своём шкафчике. — Всё замечательно, — он горько усмехается и стягивает с себя рубашку. — Я же переспал с её лучшей подругой. Кисе не смотрит в мою сторону, но я прекрасно слышу всё: и тон, и интонацию. Я даже невольно замечаю, как его дыхание учащается, мышцы на руках, ближе к запястьям вмиг напрягаются, когда он негромко захлопывает дверцу шкафчика. Он поворачивается в мою сторону, в карих глазах — обида. И, скорее всего, ему даже стыдно. Только, вот, я всё же немного сомневаюсь в том, что все эти грешки и промахи его ужасно сильно беспокоят. Потому что вижу взгляд карих глаз на себе. И, поверьте, такого взгляда не бывает у тех, кто ужасно-ужасно сожалеет о чём-либо. — А её даже не оповестил, — я развожу руками. Кисе смотрит колко и пронзительно, футболка в его руках превращается в какой-то комок. — Не подумал, — нехотя отвечает он и рукой проводит по светлым волосам. Кисе так делает, когда волнуется или паникует. В моём присутствии эти действия учащаются, поэтому даже так я не могу сдержать самодовольной улыбки, которая так рьяно теперь просится наружу. — Чего? Я слишком потрясно выгляжу? Вот, я улыбаюсь. Его наивность порой забавляет меня. — Ну, знаешь, — я делаю один шаг в сторону, — даже я ещё так никогда не путалась в себе, а ты и сейчас... — «Пялишься на меня, подавляя глупую влюблённую улыбочку?» — Кисе чуть хмурится. — Если ты хотела это сказать, то лучше помолчи. Но выглядит слишком-слишком самоуверенным для своего положения. Восхитительный. Отвратительно-восхитительный мальчик. — Немножечко не так, — я качаю головой, взглядом буквально очерчивая его фигуру, которую, к моему же сожалению, не особо получается разглядеть из-за тусклого освещения. — В любом случае, ты ведёшь себя очень смело. Кисе чешет затылок, напоминая мне глупенького первогодку, которого вызвали к доске решать задачу повышенного уровня. — Тогда почему бы тебе не попробовать снова меня поцеловать? Раздевалка Тейко кажется мне местом совершенно тёмным. Всё, начиная от темноты за окном, заканчивая такой же тьмой в самом зале, напоминает мне ту банальную тьму в людях. Тень, которая проявляется очень редко, но проявляется же. Будь ты хоть сотню раз благотворителем, а себя любить обязан. Поэтому то, что в нас всегда происходит — неудивительно. Бывает, я не понимаю даже себя. Совершенно. У Кисе очень мягкие губы. Я пальцами задеваю цепочку на его шее, не слишком толстую, серебряную; пальцами под ней оставляю красные следы. А светлая кожа всё равно невероятно гладкая. Словно бы прикасаешься, и, вот, человек этот уже растворяется, испаряется. Я запрокидываю голову назад, как только ощущаю его губы на своей шее. Пальцы сами вцепляются в плечи, кажется, ещё один его вздох и всё — до царапин, кровь польётся струями, ниже, ниже и ещё ниже. — Звуки классической музыки ничуть не хуже, да? — шепчет на ухо, на долю секунды он прерывая поцелуй, но сам не в силах оторваться. У Кисе невероятная способность причинять боль в ответ. За все мои слова до этого, которые ему, как минимум, неприятны. Как минимум, сейчас он может лишь судорожно выдыхать, ощущая все будоражащие прикосновения рук на коже. А ещё у Кисе красивая спина, и стоит мне сейчас лишь подумать о том, как многие мечтают лишь о его взгляде в свою сторону, невольно судорожно выдыхаю. Я касаюсь губами его шеи, ногтями провожу по позвонкам, чтобы специально оставить следы. Или, может быть, чтобы он шипел, чтобы больно было потом? Потому что напомнил мне о классической музыке, о том, как я слушаю её в музыкальном классе по вечерам. А, вот, сегодняшний вечер провожу здесь. Внутри холодно. Может быть, это оттого, что я вновь чувствую ледяную поверхность шкафчика. Но жажда произнести последнюю фразу сильнее. Всегда сильнее. — Понятия не имею, как у такого мерзкого парня... — Кисе смотрит мне в глаза, пытается улыбнуться, но не делает этого, даже когда я машинально касаюсь рукой его торса, — может быть такая милая подруга, как Судзуки-чан. Он закусывает губу. — Господи, просто заткнись. Кисе лбом прислоняется к холодной поверхности шкафчика точно над моим плечом, но не торопится убирать руку с моей талии. Здесь теперь повисает тяжелое молчание, тишина, прерываемая лишь нашим сбитым дыханием. Воздух наполняется нашими тёмными мыслями. Он, наверное, думает о том, как много раз видел меня в музыкальном кабинете. Я думаю о Судзуки и почему-то о Мидориме, с которым я себе бы ни за что себе такого не позволила. Потому что... нет-нет-нет. Бросать на него такие взгляды сродни разрушению изнутри, чему-то незаконному. А Кисе не двигается практически, лишь дышит, прекрасно сейчас на живом примере доказывая мне, что я знаю куда и как надо ударить. И с какой силой бить — тоже. Но я даже так чувствую, что он горько усмехается, ощущая наше сумасшествие, своё шаткое положение. Сам не лыком шит, не бедный мальчик, который готов лишь в обожании купаться и возмущаться. Он тоже умеет делать больно.