Успокойся. Отдохни и посмотри в окно. Выдохни, раскрой ставни и вытянись на улицу до хруста суставов во всем теле. Поймай лицом холодный воздух. Сотри горячие слёзы рукавом тёплого белого свитера. Только не растворись в своей боли.
Наверное, каждому человеку просто пора привыкнуть к тому, что жизнь будет бросать много камней. Раз за разом испытания будут усложняться, порой будут очень жестоки и даже несправедливы. В такие моменты в пору сравнивать себя с титанами из древнегреческих мифов, что невозмутимо на своих плечах держат небесный свод. Иногда даже кажется, что ты совершенно одинок и никто не сможет помочь, потому что ты считаешь, что не заслуживаешь даже взгляда в свою сторону, потому что эти бури сносят все желание улыбаться и полностью замыкают в себе. Мгновений абсолютного счастья становится всё меньше и меньше, люди заблуждаются. Теряются в собственных мыслях и переживаниях, практически не обращая внимание на поддержку близких и родных, которые всегда рады просто быть рядом, и взамен им ничего не нужно. Акеми отлично помнит, как горько плакала недавним вечером, а Судзуки в этот момент просто гладила её по голове и ничего не говорила, не желая прерывать такой поток чувств и праведного бессилия. Девушка вновь находится в зале ожидания одной из больниц Токио, а когда вновь принимается зачем-то вспоминать все мелочи, тянется в карман за телефоном. И уже через секунду вспоминает, что швырнула его об асфальт у здания Тейко. Звук треснувшего стекла она уже не слышала, потому что убежала очень быстро.— Да, мам? Пауза длится около доли секунды, девушка машинально обращает внимание на то, что фиолетовая подсветка здания школы делает небо куда более красивым. — Акеми... Голос в женщины дрожит, в конце слова дрогает и на том конце слышится всхлип. — Папа... он попал в серьёзную аварию и... Акеми даже не помнит, что было потом. Хайзаки бежал за ней, разбитый телефон остался там, на ступеньках у главного корпуса. Очень тяжёлое состояние. — Мы сделаем всё возможное. Мама обнимает дочь за плечи, становится чуть теплее. Акеми больше ничего не чувствует кроме этой странной теплоты. Губы окрашиваются в ярко-красный цвет, она кусает их до крови, стараясь почувствовать что-то ещё, но не получается ощущать ничего кроме слёз родной матери. А медсёстры лишь смотрят на то, как семья медленно-медленно разваливается, и потом просто расходятся в разные стороны.
В белом больничном коридоре пусто, нет никого, только мама дремлет, прислонившись головой к стене. Акеми не хочет шуметь и прерывать сон, который кажется наступил впервые за несколько дней. Она вдруг понимает, что ждёт дождя — совсем как в тот вечер, когда они с Судзуки пили чай у неё дома, негромко посмеиваясь и обсуждая многое, пока вокруг творятся и правда странные неприятные вещи. Акеми на какую-то секунду очень захотелось, чтобы Йоко обняла её вновь. Сато негромко выдыхает, поднимается с места и смотрит на дремлющую маму. Когда-то давно ведь даже казалось, что сильный человек, потому что всегда-всегда улыбалась, когда Акеми задевала пусть даже глупые вопросы. Теперь же девушка прекрасно понимает, что маме тоже очень больно. Взрослые не всемогущи, они плачут чаще детей, им невыносимо больно. Поэтому Акеми решает спуститься на первый этаж и немного привести мысли в порядок. Коридор кажется девушки белым тоннелем, медсестёр совершенно нет, словно бы в этой больнице они одни, а весь мир будто бы просто остановился. Дверь на лестницу кажется очень тяжёлой, девушка почти с трудом открывает её, тут же жмурится от скрипа и быстро оборачивается обратно, смотрит в даль коридора, где дремлет мама. Ступеньки Акеми преодолевает очень быстро, словно бы не желая задерживаться на пустой лестничной клетке. Ей несравнимо хочется сбежать отсюда и никогда не возвращаться, забыть всё, что произошло. Или чтобы мама забыла, чтобы её состояние не было на грани истерики. Потому что следующий шаг — биполярное расстройство, и тут практически смерть изнутри. Акеми вновь до крови закусывает губу, сжимает пальцы на перилах и второй рукой лезет в карман куртки. Замок не поддаётся и оставляет не слишком глубокую царапину на ладони, девушка лишь выдыхает. В кармане всё ещё лежит пачка сигарет, которые когда-то она отобрала у Хайзаки, чтобы тот не травил себя. Приходится применить огромные усилия, чтобы выйти в просторных холл и не измениться в лице. Здесь не пахнет едкими медикаментами как на этажах выше. Верхнее окно у стойки ресепшена раскрыто нараспашку, но воздух до центра помещения так и не доходит, не становится легче. Людей здесь практически нет, только девушка сидит за стойкой регистрации и копается в телефоне, поэтому из здания спокойной можно выйти на улицу. На фоне белых стен собственное отражение в стекле кажется каким-то чёрным, но кожа почти сливается с окружающей обстановкой — на улицу хочется неимоверно, хоть бы на несколько минут. Воздух там совершенно холодных, иной, пропитанный бензином и грязью, как во всех крупных городах. Акеми понимает, что не взяла воду, поэтому решает вернуться к кулеру, что находится у ресепшена. Дверь, на удивление девушки, открывается очень легко, и уже внутри здания больницы снова окутывает тепло, пусть это и не то тепло, от которого может быть приятно. Теперь Акеми и здесь чувствует ядовитый запах медикаментов. Милая девушка за ресепшеном больше не копается в мобильном, а разговаривает с молодым человеком. Тот следует по направлению, что она дала, и Акеми вновь чувствует, как горло изнутри царапает огромное количество слов, когда их взгляды с парнем встречаются. Она приходит в себя, только когда Аомине решает подойти к ней первым. Такой вот Дайки — существо совершенно покладистое, до странного спокойное и мирное. Словно бы вся та агрессия, что обычно проявлялась по отношению к другим, на тренировках в клубе... она пропадала, может, оставалась в стенах Тейко. Исчезает то высокомерие и пофигизм в синих глазах, пропадает злобный нрав. Остаётся Аомине, Аомине Дайки со зрачком цвета темноты, когда наступает ночь, когда страшно до одури, а ты — в тёмной комнате и совсем одна. — Ты... что здесь делаешь? — одна только эта фраза, слетевшая с губ парня хриплым голосом, вызывает более быстрые удары сердца. Акеми на секунду теряется, глядя в синие глаза. Его очень многие называют упрямым, но сам Аомине больше предпочитает слово «решительный». — Плохо выглядишь, — признаётся он, обращая внимание на синяки под глазами девушки. Направление сминается и оказывается в кармане джинс. — Как ты? Вопрос у девушки вызывает лёгкую улыбку на потрескавшихся губах. Аомине смотрит на намертво сцепленные ладони и хмурится. Акеми в ответ не выдаёт себя ни единым мускулом на лице, делая вид, что всё вокруг замечательно, а ей вовсе не плохо, но Дайки осознаёт — это далеко не правда. Она умеет ответить, в выражениях гибка, точно змея, а слова её часто до горечи правдивы. Акеми — не дура, не глупая блондинка. Она смотрит с оттенком янтаря, и сложно сказать, какого цвета эти глаза на самом деле. Слишком много оттенков, они слезятся. Слишком тёмные — точно небо перед грозой. Девушка осторожно присаживается на кожаное кресло и принимается смотреть точно на кафель. Аомине наливает в пластиковый стаканчик воду из кулера и протягивает ещё до того, как Акеми вспоминает, что зашла обратно просто попить. Она даже улыбается ему, смотрит на его невозмутимо-хмурое лицо, но чуть ли не роняет стакан, стоит только почувствовать загрубевшую кожу на костяшках. Когда она касается руки баскетболиста, ощущает ту же странную, кажется, невозможную теплоту, правда, её руки по сравнению с его очень крошечные и неестественно бледные. — Сато... — она слышит удивленный голос Аомине, но совершенно не самодовольный, спасибо ему за это. Он даже не знает, как и реагировать на эти прикосновения, предпочитая держаться больше холодно и отчуждённо. — Всё правда плохо. Ладони перестают касаться друг друга, девушка делает глоток холодной обычной воды, а Аомине не знает, куда себя деть. — Ты разбила телефон вчера. — А почему ты здесь? — Я? — Аомине немного удивляется столь быстрой смене темы, но не теряется. Даже когда ничего не замечает в глазах девушки. — Просто неудачно принял пас Тецу, да и всё. Разучился принимать пасы, если быть точным. — Аомине, — негромко зовёт девушка, — думаешь, нам так можно продолжать? А Дайки внезапно понимает, что Акеми много чего ненавидит. Ей не нравится чёрный кофе в столовой, её бесят многие из спортивных клубов, её особенно выводят из себя баскетболисты, которые после себя оставляют лишь историю. Акеми всегда бесилась, но в подобные моменты не никогда кричала и не выходила из себя — просто была хмурая, холодная, словно ветер в конце декабря. Сжимала кулаки, смотрела озлобленно, просто все её взгляды для него — пустота. Не злость, не раздражение, не стыд уж тем более. А пустота. Акеми вновь обращает на него внимание, вглядывается в черты лица, замечает многие детали, которые когда-то оставались будто на втором плане. Руки, ладони, пальцы — считай, в крови, либо от ударов, либо как раньше в мозолях от частых тренировок. Волосы. Глаза и сам взгляд. Пустой, опять. В нём есть либо пылающая злость, либо, наоборот, совершенно ничего нет. И, наверное, поэтому Аомине Дайки так обратил на себя внимание. Сейчас Акеми вспоминает, как передёргивало несчастного Кисе, стоило только ей специально улыбнуться ему, как его взгляд становился таким же. А Хайзаки... ни раз она смотрела ему в глаза. И там тоже видела пустоту. Словно бы черты лица одного человека принадлежат нескольким, а это... неприятно осознавать. Аомине касается её руки, забирая стаканчик, плечом задевает саму девушку — такую хрупкую сейчас, точно бы лепестки цветущей сакуры, пушистые перья птенцов. Дайки не задумывается о том, что она не была такой. Кисе часто болтал без умолку о том, что девочки рядом с ним всегда покладистые, всегда мягкие и послушные, покорные, точно бы милые кошечки. Акеми такой, наверное, никогда не была. — Жаль, что мы с тобой так и не подружились, — сил у Аомине на усмешку всё-таки хватает. Акеми вновь закусывает губу до крови, когда он поднимается с места и достаёт из кармана смятое направление. И, тем не менее, он не может не улыбнуться ей. — Увидимся. Тяжёлое дыхание в момент, когда со скрипом открылась дверь на лестницу. Когда Акеми всё ещё слышит шаги Аомине, дыхание спокойное, почти умиротворённое. Бесстрашное. Терять-то уже нечего.|||
Вечером Аомине возвращается домой в полном одиночестве. От долгого нахождения в больнице, пропитанной медикаментами, кружится голова, так и хочется просто сесть на ближайшую скамейку и проторчать на морозной улице до самого утра. Будь его воля, он бы ни за что не пошёл к врачам, но Сацуки с заботливой улыбкой просто попросила его сходить и проверить, нет ли ничего серьёзного. Странно, но Аомине не смог отказать подруге. И пошёл, и увидел там Акеми, при виде которой самому стало ужасно не по себе. Когда уже на лестничной площадке он написал Хайзаки и спросил, что могло произойти, тот ответил просто: проблемы в семье. И ни Сацуки, ни Тецу, ни Кисе, а именно он, Шого, потому что именно в тот вечер Аомине видел, как тот стартанул за девчонкой, а сам Рёта, сидевший тогда в одиночестве на лавочке, просто проводил её каким-то отрешённым взглядом. Аомине сам видел, как Акеми плакала, но ничего не сделал, а просто пропустил. Хотя, Дайки прекрасно знает, что такое проблемы в семье... Он ведь с детства живёт без матери, так что знает он и правда многое. Но в такие моменты тяжело ведь не только детям. Родители такие же люди, хранят семью и не хотят, чтобы она разваливалась, но в такие моменты, всё счастье словно бы рушится, пазл за пазлом, не иначе. За этими размышлениями Аомине даже не сразу замечает, как подходит к собственному дому. Зато в глаза тут же бросается яркий закат, что слепит и так же легко заставляет отвернуться. Сацуки набирает ему очередное сообщение, но Дайки даже не читает, предпочитая поговорить позже. Правда, он всё же где-то в глубине души благодарен ей за её беспокойство, но не сейчас, лучше, действительно, позже. Думать о возможности смерти любого человека всегда страшно. Но закат этот всё так же слепит, даже через окно уже собственной комнаты, где почти по всей площади раскиданы разные вещи. В сознании Дайки стоит недавний вопрос Акеми, на который он так и не ответил. И что ему думать об этом? Аомине не по себе, красным огоньком мелькает мысль о том, что в больницу надо вернуться или, может быть, написать девушки, спросить хотя бы, как она сейчас. Просто сделать что-нибудь. А не заражать равнодушием себя полностью. Кажется, совесть проснулась. И без разрешения его обняла. Возможно, это даже и весь выход из ситуации. Но Акеми, например, кажется, что она никогда-никогда не сможет быть равнодушной, даже если очень попытается. Она не сможет ничего не чувствовать, потому что где-то в глубине души всегда надеется на лучшее. И даже сейчас, с кровати смотря в окно, на яркий закат, понимает, что подавлять желание плакать — глупо. Ей хочется, и она на полном серьёзе готова выплакать все слёзы, но чтобы потом уже была хоть какая-то возможность не ощущать ту боль внутри, точно в грудной клетке. Страшно это? Понимать, что ты всё же эмоциональный человек и плакать всё-таки умеешь? Акеми не знает. Она никогда не была мастером идеально держаться на публике. Эмоции иногда помогали сдерживать лишь люди рядом. Судзуки. Кисе. В какой-то степени. Всё-таки спасибо ему за это. Хайзаки. Акеми где-то слышала или, может быть, читала, что с твоим человеком особенно ценится молчание и как раз спокойствие. Взгляд следит за тем, как последние алые лучи солнца цепляются за стеллаж в её комнате, освещая названия книг. Дальше опускаются на пол, вновь поднимаются на бежевое постельное бельё. И тут она внезапно вспоминает многое в одно мгновение. В голове девушки словно бы всё смешивается за одну секунду, появляются совсем другие мысли, но граничащие с тем самым абсолютным спокойствием. Акеми внезапно понимает, что помнит каждое прикосновение Кисе в этой комнате, точно на этой постели. Каждый поцелуй, горячее дыхание, всё-таки улыбки, неприятный диалог после. Одно только пугает, заполняя мысли теперь лишь образом Хайзаки. С ним она всё тоже помнит, каждый приятный момент, но не последний раз, ни в коем случае. Акеми внимательно приглядывается к закату за окном, который так и продолжает сиять во всей красе, пусть и небо практически потемнело. На улице, кажется, нет ни одной машины, всё очень-очень тихо, как и дома. Быть может, спит уже весь город? Хотелось бы, чтобы люди не спешили хоть раз, хоть немного бы отдохнули, но такого, наверное, не бывает. Акеми прекрасно понимает, что мама спит, завтра утром она вновь улыбнётся дочери, только улыбка эта будет усталая, словно бы мама опять не спала целую ночь от волнения. Это не отдых, это ужасная нервотрёпка, хуже и быть не может. Ты же всё равно, даже выспавшись, продолжаешь думать о всех своих грешках. Всё же мораль в людях может быть выведено только посредством наркотиков, да и это не точно. Разве тот же никотин не наркотик? Хайзаки, например, за всю свою пусть и недолгую жизнь попробовал огромное количество марок сигарет, но по большей части они-то и не отличаются друг от друга. Сходство здесь только одно — они все медленно убивают изнутри, но многих и это не останавливает. Возможно, дело в той юношеской глупости. Или многие просто уже хотят быть убиты подсознательно, потому что, вот, не знают, как избавиться от ужасных воспоминаний. Хайзаки кажется, что даже очередная сигарета не спасёт его, спокойствия это нормального не добавляет. Поэтому он просто делает последнюю затяжку, и, как только чувствует, что едкий дым изнутри едва ли не выпускает кашель наружу, выбрасывает так и недокуренную сигарету в окно. Холодный ветер подхватывает пепел и несёт куда-то в сторону, но Шого даже не хочет следить за этим, потому что обращает внимание на небо, внутренне поражаясь такой красоте. Нет, правда. Здесь оранжевый, алый, фиолетовый и красный. Последний цвет привлекает ещё больше, но так же и отталкивает. Хотя, ему ли говорить об этом? Нравится ли ему цвет крови? Хайзаки понятия не имеет. Может, и нравится. Может, это и классно — людям боль причинять. Всем, наверное? Забавно же, ну? Шого смотрит на тумбочку позади и замечает разбитый телефон Акеми, который надо вернуть. Такое ощущение, будто всё, что он так рьяно желает забыть, прямо безумно хочет вновь всплывать в его памяти. Наверное, это очень странно — видеть, как обычно жутко агрессивный и сволочной человек внезапно вот так жалеет о чём-то. Многие прямо так сейчас и думают: «Вау, в парне всё-таки и правда есть что-то хорошее». Но мы и так подсознательно понимаем, что есть. Просто надо приглядеться. Даже если Хайзаки порой не хочет контролировать себя, даже если смеётся над многими. Даже если особенно ненавидит Кисе Рёту, он всё равно подсознательно больше всех ненавидит самого себя. А Кисе падает духом, как несколько недель назад, только здесь нет Судзуки. Она не оказывается рядом совершенно случайно, не ловит, не ловит, не ловит. Дайте Кисе возможность избежать фотосессии и проблем. На улице зажигается красный закат, и блондинчику хочется исчезнуть. Люди вообще очень мало внимания и времени уделяют природе. К слову, многие верят, что именно она способна привести человека к состоянию абсолютного счастья. У Кисе, правда, этих мгновений и без природы было полно. Но, вот, только потом падать с седьмого неба чертовски больно. Девушки постоянно лгут. И подобного рода встречи парня, безусловно, изменят. Но, если хорошенько подумать, Накаяму можно даже сравнить с Кисе. Они оба не могут остановиться на чём-то одном, им нужны новые впечатления, как и тому же Хайзаки. Они все никому не принадлежат, им некому отдавать себя (может быть, это пока?), но, в конечном итоге, они будут всё равно свободны. Такие, как они приносят в жизни многих сначала множество поразительных моментов, но потом всё заканчивается только болью и разочарованием. Просто красивые люди очень часто одиноки. Кисе всё же решает отпроситься ближе к концу фотосессии и просто направляется на одну из винтовых лестниц агенства, чтобы посмотреть с более высокой точки закат, который впечатлил его ещё минут пятнадцать назад. Яркие лучи совершенно не слепят, даже пробуждают лёгкую улыбку, поэтому он всё-таки решает сделать хотя бы одну фотографию. Кисе игнорирует множество уведомлений, даже когда заходит в одну из социальных сетей. На секунду его взгляд задерживается в новостной ленте, где множество фотографий и где предлагают людей, на которых он может подписаться. Только улыбка с лица сползает быстро, когда там он замечает фотографию Судзуки. Просто самая обыкновенный закат, выложенный около семи минут назад, но Кисе нажимает на сердечко, просто так. Он вдруг даже понимает, что всё равно хочет знать, как заставить эту девушку смеяться. Хочет знать, что заставляет её плакать (если это, конечно, не он). Кисе вновь хочет знать, каково это чувствовать, что она смотрит на него как будто он её рыцарь в сияющих доспехах. Потому что кричащих фанаток ему и так достаточно, а Судзуки... О, она боится его. Судзуки, наверное, назло себе вспоминает, как многие девчонки в классе неоднократно говорили о том, что Кисе Рёта способен довести кого угодно до слёз в два счёта. А она, глупенькая, не верила, даже не верила Акеми, лучшей подруге(?). И тут есть все причины винить, но в то же время их совершенно нет. Кисе тоже виноват, и, может, даже больше, потому что Акеми в тот момент было плохо — Кенджи тогда находился в тяжёлом состоянии, а Кисе... он просто поддался слабости, такое бывает, случается часто. Но не должно. И Йоко зря не верила, потому что на себе прямо в данный момент чувствует, что работа эта выполнена на «отлично», а знакомы они с Кисе всего лишь не больше трёх месяцев. Промокнув глаза, Йоко просто вынуждена признать — у гада талант. Хотя, они же все талантливы. Не зря же Поколением Чудес называют, что, кстати, до сих пор забавляет Мурасакибару. Нет-нет, оказалось, что он об этом прозвище не так давно узнал. А Мидорима в тот момент просто был готов уже в который раз закатить глаза. И не обращать внимание ни на что вокруг, как, например, сейчас, вновь поочерёдно нажимая на чёрные и белые клавиши домашнего пианино. Сестра в гостиной негромко восхищается замечательным закатом, который Шинтаро, кажется, даже видит в отражении крышки музыкального инструмента. Он переворачивает страницу нотной тетради и взглядом находит название нового произведения. Лунная соната. Людвиг ван Бетховен. Первая нота даётся ожидаемо легко, а потом музыка идёт тонкой дорожкой, приятно действуя на слух. Мидорима отстранённо думает о том, что Мизуки очень любит это произведение. Она часто просила сыграть его. Так часто, что Шинтаро выучил сонату уже практически наизусть. Ну и пусть. Лишним никогда не будет. Более того, разве можно сравнивать звучание пианино с громким стуком баскетбольного мяча? Что-то из этого (Мидорима не знает, что именно) действует на него положительнее другого. Накаяма ведь часто хвалила его за любую игру, хотя... на баскетбольных тренировках он её видел только один раз. Краем глаза. И совсем-совсем не смотрел в её сторону потом. И, конечно же, не хотел даже получить её улыбку. Хотя Мизуки даже сейчас помнит, что улыбалась Мидориме Шинтаро гораздо чаще, чем остальным. Но даже так она не может понять, по какой причине один человек может нравиться другому. Возможно, это какая-то тонкая грань, тот решающий всё момент, один взгляд, одна улыбка, прикосновение, быть может, или что-то ещё. Внутри всё словно кричит о том, что с этим мальчиком надо по-другому, что он сам, в конце концов, другой. И дело ведь даже не в том, что он первый пытается не обращать внимание и всё же далеко не первый, кто перед ней всё-таки теряется. Мидорима, оказывается, совершенно обычный, а всё, что внутри, верно, пустой самообман. И Мизуки просто не знает, что ей делать. Шинтаро ли это, или она просто ищет того, кто может заполнить пустоту внутри? Того, кто будет капитально отличаться от неё, у кого принципы будут совершенно другие. Кому не захочется намеренно причинять людям боль, а потом открещиваться от этого милой улыбочкой. Ведь и Акаши, и Аомине, и уж тем более Хайзаки (физически) и Кисе (морально) всё-таки любят, когда вокруг них страдают. Мизуки заметила давно, и это ей очень хорошо запомнилось, мальчики эти — молодцы. Девушка выходит на балкон лишь в одном шёлковом халате и смотрит вдаль, поверх обширной крыши дома напротив, что тоже освещается здесь лучами заката. Ей должно быть холодно, но этого почему-то не происходит, даже если порывы ветра мимо проносят редкие снежинки. Наверное, всё тепло у неё просто забрали с собой. Правда, Мизуки совсем немножечко смешно от всей ситуации. Смешно и грустно одновременно. Потому что, вот, ты возвращаешься в огромный дом, не слышишь никакого приветствия, тебя не обнимает отец, а его пассия не улыбается тебе желчно, а ты ей не отвечаешь в той же манере. Наверное, Мизуки бы и хотела сейчас так, но какой уже в этом толк? Дома не было никого час, два, три — она всё-таки решила позвонить. Папочка с «мамочкой» поехали отдыхать, так ничего и не сказав. Ладно, не взяли с собой, потому что надо учиться, но предупредить хотя бы? Простую записку оставить на столе в столовой и попросить горничную не выбрасывать её, разве трудно? Накаяма лишь выдыхает, ступая босыми ногами на холодный пол балкона. Закат не слепит, а заставляет любоваться собой без остановки. Наверное, она бы тут просидела до самого утра, если бы не такая погода. И Акаши ей ручкой не помашет, его опять утащили на одну из тех светских вечеринок. Но, знаете, Мизуки почему-то уверена в том, что и он тоже любуется этим закатом там. Может, и нехотя, словно бы миру делает одолжение, но любуется. Потому что закат всё равно у всех общий. Когда-то она уже говорила эту фразу, правда? Мизуки любит бросаться такими фразами так же сильно, как и собственную улыбку иногда. Акаши почему-то тоже думает о том, что в прошлый раз на таком же вечере эта улыбка буквально спасла его. А сейчас приходится довольствоваться лишь общением с теми девушками, что не кажутся ему чем-то особенным и привлекательным следственно. И будь здесь Накаяма сейчас, посмотрела бы на него сочувственно, с такой мягкой, гадкой улыбкой и сожалением в глазах, потому что вечер у него очень портится. Акаши бы ей отомстил. Ему очень не нравится жалость, особенно в свой адрес. Хотя сам любит купаться в чужих слезах и страданиях — это такое приложение к нему, по-другому и не скажешь. Акаши просто такой человек, которому жить всё равно сложно, даже если всё есть. По правде говоря, он в очередной раз думает о том, что неплохо бы просто выйти отсюда через чёрный ход, но что-то не позволяет — всё равно ничего нового не произойдёт за этот уже испорченный вечер. Разве что закат на улице интересный. Сейджуро видит его через огромное окно на крыше. Блики от алых лучей падают на стены внутри помещения, но это, в конечном итоге, скоро закончится. Всё вокруг и так пропитано желчью и равнодушием — какой-то там закат не исправит этого никогда. Наверное, даже самому человеку это не под силу. Почему бы не оставить всё, как есть? Когда-то Куроко получил точно такое же сообщение от Огивары. И, ох, Боже, как же этот временами глупый и инфантильный парень хорошо умеет задавать правильные вопросы! Здесь не подберёшь подходящего ответа, он кажется риторическим, не более. Но в мыслях, вот, роится уже на протяжении долгого времени. Тецу облокачивается о спинку скамьи в парке и принимается смотреть в небо, совершенно не обращая внимание на холод. «Да у вас там словно бы триллер снимают! Хах» И, вот, правда, как Куроко понять его? «Ты мало пишешь. С тобой всё в порядке?» Тецу не отвечает на это сообщение, предпочитая больше наслаждаться тишиной и лишний раз друга не тревожить. С ним не всё в порядке. Да, Куроко, может быть, и бледный, словно призрак. Наверное, в глазах многих так оно и есть, и кто-то даже посоветует посетить врача, как это опять же делал Огивара. В такие момент Куроко всегда удивляется тому, насколько же эти сообщения странно правильные. Да и Тецу сам всё прекрасны видит, а глаза никогда не врут. Команда и индивидуальные навыки, празднование победы или простой уход домой, тогда и сейчас. Подумать только! Сколько же очевидных противопоставлений. И, может быть, что-то получится исправить, но кому здесь это нужно? Даже Куроко, в принципе, ничего уже не собирается делать. Конечно же, они все очень классные ребята, но... разве есть ещё хоть какая-то возможность вернуть всё обратно? Остаётся лишь только наблюдать да ухмыляться желчно. Тецу глядит на экран телефона и подмечает, что уже пора двигаться к дому, хотя закат всё же задерживает его ещё ненадолго, пусть лучи солнца уже практически полностью скрылись за тёмным небом, верхушками деревьев и крышами многоэтажек Токио. Красиво. Только об этом Куроко и может подумать сейчас. Страшнейшее это ощущение — сидеть вот так, ловя прохладный воздух, подошвами кед машинально шаркать об асфальтов и не чувствовать ничего — ни страха, ни праведной печали. По нулям. Это даже кажется каким-то странным сном, нереальностью, а ведь раньше казалось, что другой реальности и быть просто не может. Но что если разные миры, где все живут, не такие уж и разные? Закат ведь и правда общий.Раствори боль в себе.