Любовь кусается, её укусы не заживают. ©
«Сотри всё из памяти. Не вспоминай» А если это кажется совершенно невозможным? Неужели тогда получается, что фраза «время лечит» придумана лишь для того, чтобы вселять в отчаявшихся людей хоть каплю какой-то надежды? Чтобы работало, как глупое утешение, и не хотелось от безысходности лезть на стену? Но ведь, по сути, все живые существа стремятся к лучшему, они хотят жить до последнего мгновения, даже находясь уже на самой грани, над той же пропастью. В такие моменты нас обычно переполняет странное чувство гордости — конечно, мы всесильны, мы не боимся. В минуты абсолютного отчаяния перед глазами проскальзывают самые красивые воспоминания и, как правило, связаны они с дружбой, но ещё чаще — с любовью. Да, безусловно, каждый её ищет, но при этом где-то внутри жутко боится найти. Очень страшно привязаться к кому-то, а потом его потерять. Но расставания — это часть жизни. Мы живём в мире расставаний. И очень странно, почему нас с детства этому не учат? Зачем же нужно понятие логарифма, если тебе смотрят точно в глаза и ужасно, нетипично спокойно спрашивают: «Неужели ты реально так легко можешь любить меня?» Я не могу ответить. Мне не нравились фестивали и вообще любого рода мероприятия в Тейко, но тогда я была практически вне себя от радости: он позвал сам, он улыбался и говорил смешные, но такие милые глупости. А теперь к этому событию приписались ещё и жуткие воспоминания, но связанные уже ни с одним, а с двумя людьми. На фоне общего веселья, ярких огней, красивых нарядов и громкой музыки получилось так, что вместо того, чтобы приобщиться, я вспомнила, как кто-то когда-то сказал, что любовь — это настоящее поле боя. Когда ты словно бы стоишь бок о бок с теми, кому сердца разбили самым жестоким образом. Никаких обещаний и требований, потому что такие люди становятся сильнее — не зря говорят, что первая любовь должна бросать в тебя сотню осколков. Она, безусловно, окрыляет, даёт множество поводов просыпаться с улыбкой, но, так или иначе, заманит тебя, а потом для пущей уверенности сбросит в самую пропасть под обвал камней, из которой уже почти не выбраться. Первое время просто хотелось бежать, поскорее — убежать так далеко, чтобы отпустили эти воспоминания, всё так же связанные с двумя людьми. Близкими людьми, правда же? И не встречаться с ними никогда более, не видеть. Но, с другой стороны, мне казалось это совершенно бесчестным: стоит ведь забыть обо всех обидах, об ужасах такой любви и дружбы, потому что время лечит(?), а жизнь продолжается, идёт с той же скоростью, не прерывается (не должна) даже после такого. Я ведь смогу просто идти дальше? Это дружба... ... и любовь тоже. Мне всегда казалось, что эти два понятия тесно связаны. Ты хочешь отдавать себя полностью этим людям, ты готова на всё, разве нет? Ты стараешься протягивать руку помощи, ты улыбаешься в ответ, когда вокруг всё плохо и происходят странные вещи. И жертвуешь собой, но с каким-то странным мазохистским удовольствие, потому что, вот, им будет хорошо, а тебе будет лучше, потому что они рады и счастливы. Казалось бы, и там, и там фигурируют одни и те же эмоции и чувства. Но, словно бы в противовес этому, обида проявляется совершенно по-разному. Вот, ты говоришь, что тебя предал друг. Случается это с тобой, и что дальше? Многие посмотрят с убычной ухмылкой, скажут, что ничего страшного — такое случается с каждым, такое переживают все-все люди, и нет в этом ничего необычного. Здесь на ум приходит простая фраза: люди уходят, люди приходят, люди нестабильны. А ты, вот, никогда не будешь одинока, потому что умеешь любить и уважать. Бывает такое. Но теперь ты говоришь, что предал любимый. Все смотрят жалостливо в твою сторону, поднимается шум вокруг, а правильное решение — брось его. Забудь. Это он обманывал, не договаривал. Люди не меняются в одно мгновение, беги от него и даже ни в коем случае не вздумай оборачиваться, пусть даже находишься под дулом пистолета. Раньше я никогда не задумывалась об этих понятиях, но, знаете, любимый человек или же простой друг — это тот, кто знает о тебе многое, и, тем не менее, любит, несмотря ни на что. Разве теперь я могу разделять эти два понятия, которые за это время обучения в Тейко стали для меня настолько близкими, что мне казалось, словно они едва-едва осязаемы? Может быть, под кончиками пальцев, когда обнимаешь. Или это тот же тёплый чёрный чай, что греет не хуже самого пледа. Не заменит это ни одного живого разговора с твоим другом или же тем, кого ты любишь всем сердцем. И вам очень повезёт, если вы в своей жизни встретите того, кто будет сочетать в себе все эти черты. Это выбор принадлежит только нам, поэтому нельзя вот так легко забывать тех, кто был причиной твоих светлых чувств, улыбок, смеха, страданий и слёз. Эмоции здесь совершенно похожи, счастье достигается одинаково. А, вот, для несчастья самые разные причины. В тот вечер Кенджи и Акеми попали в больницу. И я прекрасно понимаю, что она почувствовала, стоило только увидеть его на носилках. Такие моменты ломают где-то изнутри, незаметно, но ломают, ведь потом появляются чёткие картинки воспоминаний, а это давит на тебя с ужасающей силой. Я понимаю, что считать нечто подобное оправданием немного глупо и даже наивно, но мне этого хватает. Хватает с полна, потому что я отлично помню все те моменты, когда Акеми помогала мне. А потом Кенджи не стало, множество ужасных историй, что произошли, вот, совсем же недавно, просто не могут оставить меня в стороне. Я считаю её своей подругой, люблю и готова быть рядом, потому что не могу знать, что ей где-то плохо, и оставаться при этом совершенно безучастной. Мы выбираем людей, с которыми хотим быть рядом и которым хотим помогать. Мы — тоже поддержка, а те разногласия, что произошло, они... На время отходят на второй план. Но Кисе в моих глазах теряет весь свой светлый образ. Я не могу найти ему оправданий, и глупо даже стараться придумать их, чтобы выгородить его, ведь ничто не сможет перечеркнуть всё то, что он сделал. И даже думать об этом не хочется, потому что где-то в подсознании так неприятно бьёт фраза: мы не бросаем тех, кто всегда был рядом. Но я просто не могу, не хочу совершенно видеть его, смотреть на него, точно в глаза, потому что сердце вновь заколет, застучит быстрее. И даже так я почему-то представляю нечто иное. Появляется кто-то совершенно другой, может быть тот, кто способен стереть все плохие воспоминания в пыль, как и само имя. Ведь такое нередко бывает в мелодрамах, разве не об этом мечтают все девушки? Он будет тем, кто обычно появляется после болезненной любви. Он тот, для кого ты будешь значить многое и даже больше. Повсюду будут витать сладкие комплименты, твой яркий смех, но главное — чувство уважения. Этот «кто-то» будет считать тебя своим достоянием, ты будешь окружена заботой и любовью, всем тем, чего так сильно желает каждый. Он будет смотреть на тебя и слушать. Ты станешь неприкасаемой, его человеком, которого он понимает с полуслова. Ты будешь той, ради которой он не станет бросать пустые обещания, он будет вести себя так, потому что любит и доказывает это своими поступками. Но с другой стороны стоит просто тот, кто совершенно не знает, чего хочет и от жизни, и от тебя самой. Он может ужасно подставить и столкнуть в груду острых камней, при этом клятвенно уверяя, что ты особенная. Он посмотрит в твои глаза и улыбнётся. Он выставит в лучшем свете себя, но потом будет бесконечно оправдываться и, поверьте, не устанет, потому что прекрасно знает, что ты, в конечном итоге, сдашься. Он протянет тебе руку помощи, он вытащит и поставит на ноги, потому что хочет помочь, правда. Но его не будет рядом, он смело может плюнуть в твою сторону и даже обозвать за спиной, потому что он не определился. Он поступает странно, он не думает о последствиях совершенно. И, в конце концов, он уничтожит тебя. Такая большая разница. Но угадайте с одной попытки, кого же выберут все? Говорят, что когда ты влюбишься, то влюбишься именно в три черты человека, которые лежат на самой поверхности и видны невооружённым глазом. Всё остальное — айсберг, и очень хорошо, если тебе понравится то, что находится под водой. Потому что позже, сразу после полного осознания того, на кого именно ты обратила внимание, появляется любовь, и ты понимаешь, что всё, совершенно пропала, растворилась в самой себе, в этом круговороте эмоций и чувств. Сначала, действительно, была внешность. И здесь я не одна такая, пусть это и совершенно глупо. Большое количество учениц Тейко набросились на внешность, так и не желая разобраться в том, что у человека творится внутри. Почему-то мне кажется, что они даже понятия не имеют о том, какой Кисе на самом деле. Он же красивый, он замечает то, чего могут не заметить другие. Как будто бы взамен никто не замечает его совершенно других качеств. Мало кто старается понять его. Мы провели рядом большое количество времени, готовились к школьным проектам. Я была рядом, когда медсестра практически лила на его рассеченную бровь перекись водорода. Он нередко встречал меня после школы и при этом каждый раз в руках у него был какой-то напиток, который он так радостно вручал мне. Я смотрела ему в глаза, когда, сама того боясь, заступалась за какого-то парня в классе, просто, чтобы отстали. А он, словно бы в ответ, защищал меня от многих. Практически от всех. Кроме себя. В те моменты он не казался мне тем обаятельным парнем, что так светит своей улыбкой в коридорах Тейко. Он не старался укладывать волосы после, он хмурился, он хотел задеть побольнее, но не делал этого. Кисе ввязывался в драки, прекрасно понимая, что его ни за что не исключат. И мы все знаем, кто именно страдал от этого. Но даже так он всё равно казался мне неизмеримо прекрасным, даже если вглядываться в лицо, которое было в крови. Даже тогда, так спокойно сказав мне обо всём, я заметила, как несчастно и отстранённо он глянул в небо. Мне стало жаль его и не себя даже. Потому что нельзя отказываться от своего же выбора. И, может быть, я слабая и совсем не самодостаточная, но я просто не могу по-другому. Мой выбор друзей. Выбор того, в кого обязательно влюблюсь. Но при воспоминаниях мне приходится еле сдерживать рыдания, потому что я понимаю, что это предательство в чистом виде. И, осознавая это в полной степени, не могу начать их ненавидеть. Когда я случайно обжигаюсь о горячую чашку с чаем, понимаю, что просто нужно успокоить мысли. Я не могу даже подумать о том, чтобы бросить и забыть Акеми или Рёту. Я не могу допустить мысли о том, что ей сейчас может быть плохо — именно тогда я узнала, что произошло в её семье. Я не могу не любить Рёту, потому что это сердце. Сердце, которое отчаянно пытается найти уже и себе оправдание, подбирая самые глупые варианты: он же сам признался, но нельзя-нельзя-нельзя продолжать его любить. И даже так, зная его в полной мере, одна лишь мысль о том, если его вдруг не станет в моей жизни, заставляет лишь горько вздохнуть. Мне ужасно хочется, чтобы хоть одна холодная слеза скатилась по щеке, так должно быть легче, наверное. Но я так и продолжаю сдерживать себя. Мы выбираем людей. Но с горем пополам приходится в очередной раз признать, что мы не можем выбрать то, что будем чувствовать по отношению к ним.|||
После второго урока у меня с горем пополам получается найти свободное место в столовой. Даже тот факт, что здесь я не вижу никого из знакомых, не слишком позволяет расслабиться. Зато хотя бы сейчас я могу немного почитать перед следующим занятием, пока есть немного времени. Сумка, из которой я достаю учебник, неприятно царапает запястье замком, на что я лишь хмыкаю. Это же несерьёзно. — Оу, а почему одна? — голос Момои Сацуки заставляет чуть ли не вздрогнуть и не выронить книгу из рук. Я перевожу немного удивлённый взгляд на девушку, когда она присаживается точно напротив меня. В следующую секунду я замечаю позади Мидориму, Акаши и Накаяму, что теперь тоже останавливаются напротив столика. Я, как в каком-то странном сне, откладываю книгу в сторону. — У тебя случилось что-то? — спрашивает Мизуки и обеспокоенно смотрит на меня. На самом деле, случилось очень многое. Мой первый день в Средней Школе Тейко был подобием сказки. И общение с людьми здесь особенно влияло на это. Накаяма частенько занимала со мной один столик, рассказывала мне много интересных и забавных вещей из своей жизни. Она очень помогала мне с математикой, которую я совершенно не понимала ранее. Мизуки нередко давала советы, когда мы сидели за столиком все вместе: я, она и Акеми, но... Да, Акеми... Акаши смотрит на меня как-то даже слишком внимательно. Почему-то в голове проносится безумное количество тех моментов, когда он не особо скупался на обидные слова, как в мою сторону пускал тот неприятный взгляд, от которого по коже бегали отвратительно-холодные мурашки. А ещё я отлично помню, как Акаши противно и самодовольно улыбался, стоило мне только отвернуться от него, отвести взгляд. Сейчас он выглядит даже более, чем спокойно. В ровной осанке таится что-то по-своему гордое, а взгляд из-под чуть надменно-прикрытых ресниц кажется всё таким же равнодушным, но внимания от этого не убавляется. Я не думаю, что он совершенно изменился со второго триместра. Акаши не менял круг общения, он просто такой, какой есть. Сато мне нередко говорила о том, что нужно быть либо совершенным деспотом, либо до ужаса холодным, чтобы сдерживать всю баскетбольную команду. Акеми была права, я же убедилась в этом. Иногда, вот так сидя с ней в столовой, мой взгляд нередко находил столик парней-баскетболистов. Я вспоминаю, как она говорила мне не задерживать на них свой взгляд, не превращаться в ту самую фанатку, что следовали за ними по пятам. Она улыбалась, когда у неё получалось сбить кого-то из них с толку. Она говорила мне быть осторожнее. Знаете, эта дружба появилась совершенно неожиданно. Всё ведь началось с моей первой и последней перепалки с Кисе, о которой я вспоминаю, а внутри по-прежнему дрожь. Наша дружба совершенно не проверена временем, но все те поступки, что мы делали друг для друга... Любая трагедия в жизни Акеми не может оставить меня в стороне, ни в коем случае. Друг, он... Познаётся в беде. — Судзуки-чан, — усталый голос Сацуки вырывает меня из мыслей. — Всё нормально, — я киваю головой и убираю учебник обратно, — серьёзно. Акаши прищуривается, глядя мне точно в глаза, а Мидорима вздёргивает левую бровь. Мне совершенно не нравится такое внимание. — У тебя есть целые, — Мизуки смотрит на наручные часы, — восемь минут, чтобы излить душу. Поверь, так только легче будет. Я же не могу сдержать какой-то глупой, но в то же время жалкой, избитой улыбки. Восемь минут, поверить только. В последнее время восьмёрки окружают меня особенно часто. Кажется, именно утром восьмого сентября я пересекла территорию Тейко. Сегодня на уроке литературы мы анализировали восьмой сонет Шекспира. Восемь министерств. Восемь броненосцев во время Цусимского сражения. Восемь — последняя цифра телефона Акеми. Восемь — номер Кисе на майке. Я быстро поднимаюсь с места, забрасываю учебник в сумку, но Момои хватает меня за руку, и я вновь сажусь обратно. — Я и так уже знаю, что Ки-тян сделал. Прежде, чем что-либо ответить, я замечаю взгляд Мизуки, которая вмиг становится серьёзнее. — С Сато всё хорошо? — спрашивает она, глядя мне в глаза. Акаши и Мидорима сзади негромко говорят о чём-то, наверное, совершенно другом. — На редкость, — я едва ли сдерживаюсь, чтобы просто не уйти. — Расскажи, — Момои не отпускает моего запястья. Я сталкиваюсь взглядом с Мизуки, которая тоже терпеливо ждёт. Мне кажется, что в столовой вмиг замолкают совершенно все, словно бы потолок, где красуются огромные лампы с красивыми плафонами, постепенно опускается, а само освещение с каждой секундой всё тускнеет и тускнеет. Внутри всё словно бы смешивается. И под таким напором я сдаюсь и рассказываю всё, что произошло на том мероприятии, изо всех сил стараясь не пустить ни одной слезы. Воспоминания неприятные накрывают с головой, так и грозясь растоптать моё и так шаткое состояние в пух и прах. Когда история заканчивается, Мизуки прислоняет ладонь к подбородку и легко улыбается мне. — Знаешь, вот мне сейчас не до смеха, — вырывается у меня совершенно неожиданно. — Судзуки, понимаешь, — наконец, говорит она, — это не самое ужасное, что могло произойти. — Так ты просто ощути то же самое, — выдыхаю я. — Если бы это можно было так легко забыть, простить каждого, я бы сейчас тут не сидела. — Но по твоим глазам видно, что ты уже простила их обоих. Знаешь, за все огрехи, которые только могли быть. Вот, посмотри на Акаши-куна. — Что? — он отвлекается от разговора и переводит внимательный взгляд на Мизуки. Сама девушка лишь бегло улыбается ему и вновь смотрит на меня. — Ты даже с ним можешь спокойно находиться в одной столовой сейчас, — говорит она, разводя руками. — Мир необъятный, и людей в нём огромное количество. И они совершают иногда такое, за что достойны бывают лишь смерти, понимаешь? Никто ведь из нас не идеален. Ну, кроме Акаши Сейджуро, конечно. — Пошути ещё про что-нибудь, Мизуки. Я весь во внимании. — Видишь, мы все с удивительной лёгкостью совершаем ошибки и проступки. Невозможно даже предугадать, когда момент этой самой ошибки наступит. А если из-за пусть даже любой незначительной ошибочки люди будут готовы разрушать собственные семьи и отношения, то мир станет совершенно невыносим. Поверь, ты даже не захочешь оказаться в нём. Никто и пяти минут там не продержится. Без дружбы и без той же самой любви. И Кисе-кун... Да, дурачок он, что поделать? Не понимаю я, почему сейчас он не старается в полной мере крутиться перед тобой, но, насколько я знаю, отношений официальных у вас не было. Он ведь ничего не мог обещать. Знаешь, что случилось, когда я встретила его сегодня? Понимаешь, что его поведение вообще значит? — Нет. — Боже, — Мидорима позади девушки закатывает глаза, я даже вздрагиваю от тона его голоса. Мизуки оборачивается к нему, — вы обе ходите вокруг да около. Кисе с самого утра ни с одной своей поклонницей глупой не заговорил, отшивал просто всех, кого можно. Его даже Акаши не трогал. Фоном слышится мелодия звонка, а мысли сразу встают в совершенно ровный ряд. Мне начинает на полном серьёзе казаться, что я дурочка. Просто обыкновенная влюблённая дурочка. У меня ведь в самом деле нет права обижаться на Кисе, потому что даже так мы были самыми обычными друзьями. Как ему вообще понять все мои эмоции и чувства, если рядом я почти всегда молчу? Он-то и сам поэтому не знает, что делать. Всё, что есть — это поступки, совершенные просто на эмоциях, а я тут ужасно обижаюсь на него, потому что он путается. Ужас. — Но если дело в этом, то виновата здесь именно Сато, её косяк, — замечает при этом Сацуки. Мизуки переводит на неё скептичный взгляд. — Она же прекрасно знала, что он так тебе нравится. — Давай-ка не будем, может быть, путать соблазн со скотством? — усмехается Накаяма. Я замечаю, как Мидорима и Акаши позади неё странно переглядываются. — Нет, — выдыхает девушка-менеджер и поднимается из-за стола. Когда мы сталкиваемся взглядами, я как будто бы начинаю мыслить совершенно здраво. — Судзуки-чан, решать тебе. — Какая же я... — А говорят ещё, что девушки соображают долго, — Мидорима качает головой, совершенно не сбивая того тона надменности. Мизуки смотрит на меня, совершенно не торопясь на урок в свой класс. Я же сталкиваюсь взглядом с ней сразу после того, как статные силуэты двух её одноклассников скрываются за огромной дверью столовой. — Судзу, ты в Тейко сейчас. Здесь всё по-другому. Люди очень опытные, несмотря на возраст. А собственный опыт всё равно в могилу сведёт. Девушка подхватывает школьный пиджак, лёгким движением накидывает его на плечи, кивает мне в знак прощания и разворачивается. А я смотрю ей вслед вплоть до того момента, пока не вспоминаю, что урок начался уже около трёх минут назад. Дверь в столовую захлопывается громко. Какая же я дура.|||
«Не волнуйся, до него обязательно дойдёт» Телефон завибрировал, оповещая о новом сообщении, именно в тот момент когда я выслушивала упрёки об опоздании едва ли не почерневшего от злости учителя. Отправителем значилась Мизуки, хоть мы и не были подругами да и пересекались не так часто, как хотелось бы. В том классе и на том направлении, котором она учится, вообще очень сложно скоординировать собственное время, поэтому единственное, что я могла делать, так это только внутренне поражаться её словам и мыслям, которые, правда, достаточно глубоки. Она не была той девушкой, перед которой хотелось сразу же раскрыться, рассказать многое, но слушать её, действительно, в удовольствие. До того, как она сказала всё это, мне даже не хотелось идти на этот урок, потому что я прекрасно знала, что с Кисе мне очень нужно поговорить. Мне почему-то казалось, что после того, что произошло, он тоже захочет сказать хоть что-то, но, когда я зашла в класс, мы даже не столкнулись взглядами. Я отвернулась от него сразу же, как только прошла в кабинет. Я даже до сих пор успокаиваю себя, мысленно повторяя, что это всё к лучшему. Даже если те слова, что произнесла Момои в столовой, крутятся у меня сейчас в голове, я понимаю, что моей подруге тоже нужна помощь. Поэтому отношения выяснять — не место и не время. А за выбор своих друзей мы должны отвечать сами — не уходить из их жизни, тем более, когда вокруг всё просто ужасно. Ведь человек может вести себя так, только если ему для этого созданы все условия. Акеми нередко говорила мне о том, что пережить можно любую боль. Только нужно что-то такое, что будет отвлекать. Но это «что-то», как показывает практика, бывает совершенно разным. — С горечью хочу сообщить что никто из вас не справился с контрольной, которую я проводила три дня назад, — строгий неприятный голос учительницы химии волной разносится по классу, до этого было совершенно тихо. Мне на секунду становится как-то мерзко на душе, но не хуже, чем тем же утром. — Как так можно? Я перевожу взгляд на пожилую высокую женщину, что останавливается у парты, находящейся точно у окна, диаметрально противоположной моей. Небо на улице абсолютно серое, даже слышно, как у верхних этажей школы дует прохладный ветер. По тёмному потолку и стенам спускается воздух и становится холодно, когда я обращаю внимание на двух баскетболистов, что сидят за одной партой и даже не смотрят на учительницу, будто специально. И почему-то именно сейчас мне кажется, что весь этот хрупкий мирок внутри рушится, как только две тетради резко ложатся на ту деревянную поверхность. — А особенно отличился ученик Кисе Рёта, — в кабинете тишину разбавляет лишь этот противный голос. Все ученики смотрят вниз, словно бы боясь издать хоть малейший звук. — Что бы ни говорили учителя про твои способности, мальчик, я их не вижу. Я перевожу взгляд на Кисе и внезапно понимаю, что не могу даже спокойно смотреть на него. Присматриваюсь к нему, а он хмурится и чуть запрокидывает голову назад, всё так же глядя в окно, и я с ужасом осознаю, что простить могу всё, что только возможно. Очень внезапно становится обидно и горько на душе. — Но Вы не предупреждали даже. Чему тогда удивляться? Как только я слышу его голос, вновь смотрю на него, замечаю малейшие детали даже издалека. В тот момент, когда я только забежала в класс после звонка, мне показалась его поза очень расслабленной. То, как он сидел, совершенно развалившись на стуле... Уже в этот момент, стоило только заметить его, захотелось убежать отсюда подальше. А сейчас, когда он только-только медленно отвернулся от окна и посмотрел на учительницу, я понимаю, что, в самом деле, уже подсознательно простила его. — Сколько дерзости и опыта в этом взгляде, — говорит женщина, по-прежнему свирепо смотря на него. — За такую работу должно быть, как минимум, стыдно. Так что тебе потребуется кое-что ещё кроме остроумия и обаяния, чтобы сдать экзамены. Кисе вновь отворачивается к окну, делая вид, что совершенно не слушает её. Мурасакибара, сидящий рядом, едва ли не засыпает. Я же стараюсь не смотреть в их сторону, но внутри всё просто колотится от какого-то странного волнения. Даже тишина мне кажется напряжённой вплоть до того момента, как по классу разносится стук каблуков. — А знаешь, что мы сделаем? Думаю, компания дурно на тебя влияет, — я вздрагиваю, когда преподавательница обводит взглядом класс. — Почему бы тебе не пересесть вот сюда? Ручка, которую я с самого начала урока крутила в руках, громко щёлкает. Учительница кивает Кисе в сторону моей парты, потому что именно сегодня я сижу одна. Противный голос не стихает у меня в голове уже больше нескольких секунд, до того самого момента, как Кисе, кажется, сильнее вжимается в стул и даже скрещивает руки на груди. В эту секунду я понимаю, почему он не двигается с места и просто смотрит куда-то вперёд, точно боится. Но взгляд его от этого никак не меняется, его упрямство могло бы вызвать улыбку прямо сейчас, как, например, это было раньше. Но у меня не получается даже смотреть на него дольше трёх секунд. — И поскорее, — вновь раздаётся очень строгий голос, точно ворона каркает. — Давай, Кисе-кун, давай побыстрее. Всё идёт просто хуже некуда. Настолько ужасно, что начинается даже какое-то странное головокружение. Кисе отворачивается к окну, а Мурасакибара, сидящий рядом, смотрит на преподавательницу, кажется, так, словно понимает, что этого лучше не делать. — Что случилось? Ты не только немой, но ещё и глухой? — Мне нравится и на этом месте. — Кисе-кун, пересядь, пожалуйста. Он смотрит на поверхность своей парты. Тоже прекрасно понимает, что произошло. Но потом совершенно неожиданно переводит взгляд на меня. Так, едва поворачивается сам. Взгляд, в котором я могу заметить что-то странное, может быть, раскаяние, от которого мне сразу же становится плохо. Наверное, если бы этот взгляд был словом, то это значило бы — извини. У меня получается понять. А я кажусь себе совершенно глупой девчонкой, чьё сердце всё продолжает биться из-за любви. — Живо. Я слышу лёгкий скрип, какую-то возню, быстрые и резкие шаги. Школьная голубая сумка падает с правой стороны от парты, а внутри всё словно бы в кулак сжимают. Точнее, сжимает тот, на чьём красивом лице я не замечаю ни привычной улыбки, ни того самого тёплого взгляда. Ужас и страх сковывает сердце, когда Кисе отодвигает стул справа от меня и острожно садится рядом. Я обращаю внимание на то, как на идеальных скулах выступают желваки, длинные ресницы кажутся невероятно красивыми, когда он прикрывает глаза и хмурится. Я стараюсь по возможности игнорировать. Мысленно только и повторяю: игнорируй-игнорируй-игнорируй. И он пропадёт из мыслей хотя бы сейчас. Кисе взглядом утыкается в совершенно другую сторону, не старается смотреть на меня и говорить хоть что-то. Мне бы чувствовать свободу, словно его рядом нет сейчас. Но... стоит только представить себе, что его нет в моей жизни, как я ощущаю, что внутри всё в прямом смысле сжимается. Просто представить, что Кисе Рёты нет и всё, нигде более. И мне кажется теперь, что при таком развитии событий... боже, это такие глупости. Я чувствую невесомое прикосновение к своему плечу, когда он вновь облокачивается о спинку стула. Не получится у меня перестать любить. Поэтому я прощаю. Я прощаю глубоко внутри. Когда звенит громкая мелодия звонка, оповещая о конце урока, я быстрым движением руки сгребаю все учебники в сумку и просто подрываюсь с места. В тот момент я ничего даже не сказала Мурасакибаре, который нехотя пропустил меня на выходе из класса. Кисе остался на месте. Не знаю, заметил ли он всё это, но в мою сторону он даже не посмотрел.|||
Сегодня ночью я решила налить себе немножечко снотворного, не уверенная даже, от чего так пытаюсь защититься. Даже эта проклятая штука не избавит мои мысли от его карих глаз.