Что совершили вы такого, чего бы я тысячу раз не превзошла? «Опасные связи»
Кажется, мне должно быть безмерно жаль Кисе, который не может и не умеет поступать правильно с самого первого раза. Во мне обязано зарождаться хотя бы подобие сострадания, когда я понимаю, что его душа сейчас разрывается на части, на мелкие лоскуты, что уже не связать совершенно никак из-за бурлящих в нём противоречий. Мне должно быть стыдно самой, ведь где-то глубоко внутри мы оба понимаем, что это надо просто закончить, остановить, но не можем, потому что одинаково сходим с ума, с таким странным удовольствием поступаясь моралью. Но чего я точно испытывать не намерена, так это того самого сожаления, что просто обязано появиться и начать щемить где-то внутри. Я внезапно понимаю, что ни за что не отмотала бы время назад. Ни на секунду. Не пожимала бы плечами недоуменно, словно бы не понимая и боясь всей этой череды ненормально крепких до боли объятий и страстных поцелуев, что сопровождали нас от самой такси до дома. — Ты такая красивая. Я невольно вздрагиваю, ощущая спиной холодную поверхность стены и горячие поцелуи Кисе, который сам, судя по всему, о стыде, о совести и уж точно о каком-то там сожалении забывает надолго, с удивительной лёгкостью отбрасывая моё пальто куда-то в сторону. Я даже не хочу отвлекаться и отворачиваться — всё моё внимание принадлежит только ему, его комплиментам, движениям и поцелуям, что таким сладким градом сыпятся на меня. — Чёрт возьми, поразительная. У меня не получается сдержать собственный смех, когда я машинально цепляюсь за ворот его красивой клетчатой рубашки, прижимаюсь губами к щеке, ощущая ненормально жаркую кожу в контрасте с холодной серебряной цепочкой на шее. Коротким взглядом очерчиваю дизайнерский значок на левой стороне груди, желая расстегнуть каждую пуговицу, ладонью прикоснуться к нему уже не через мягкую ткань. Кисе касается своими ладонями моих плеч, спускается ниже, выправляет мою блузку из-под тяжёлого ремня джинс. И, судя по его судорожному выдоху и возбуждённому взгляду, он даже не думает о том, как же крупно ошибается сейчас. Но это ведь его выбор, а я не имею права останавливать, хоть Кисе и жалко немного. В отражении огромного зеркала, что лишь в лёгком свете с улицы, я едва могу разглядеть наши силуэты, совершенно не сдерживая удовлетворённого вздоха. У Кисе невероятно порывистые движения и словно бы в противовес этому до безумия мягкие поцелуи, что спускаются всё ниже и ниже. Моя блузка летит следом за пальто, я даже слышу, как Кисе усмехается, и запрокидываю голову от внезапно нахлынувшего удовольствия, что тугим узлом связывает внутри все органы, когда его ладонь удивительно плавно ложится поверх ребра, точно на татуировку розы. Губы подрагивают в улыбке, когда Кисе опускается на одно колено. Не получается даже сдержать самодовольной усмешки лишь от мысли, что такого всего из себя строптивого, ублюдочного и подлого Кисе Рёту можно так легко опустить на колени в буквальном смысле лишь одной улыбкой. Но я неохотно останавливаю его, ладонью зарываясь в светлые волосы, стоит только почувствовать, как мурашками покрывается кожа от ощущения его поцелуев даже через кружевную ткань. Когда он медленно поднимается и совершенно выпрямляется, я замечаю, что у него очень красивые глаза, точно бы приправленные ноткой горького шоколада. Невероятная улыбка — яркая, неширокая, практически блестящая в темноте, придающая его лицу не менее самоуверенный вид. Прям такой весь из себя сладенький мальчик, который так и кажется всем сияющим принцем. Разница лишь в том, что этот принц ядовитый, волосы у него в хаотичном беспорядке, а бровь рассечена. Но я испытываю просто верх наслаждения, замечая в его глазах и даже ощущая, как он желает меня в данный момент. Его дорогая рубашка летит в сторону, мои пальцы скользят по его спине, и от ощущения рельефа от проступающих и перекатывающихся под кожей мышц мне ужасно хочется прямо сейчас уложить его на лопатки и заглянуть в карие глаза ещё раз, чтобы заметить весь спектр эмоций. И, может быть, даже боль. Боль, которую он так ясно чувствует, стоит только прикоснуться ладонью к его лицу, но не отдаляется, желая дарить мне просто безмерное удовольствие. Как только он берёт меня за запястье, на широкие плечи и ключицы ложится тусклый свет от фонарей, едва пробивающийся с улицы. Я замечаю на светлой коже следы лёгких ушибов и даже мелких царапин от бесконечного количества тренировок и матчей, на которых его, как одного из лучших, каждый раз буквально сбивают с ног. В неярком освещении поблёскивает россыпь солёного пота. Проходит очень мало времени, лишь доля секунды, прежде чем я оказываюсь в очередной раз напротив другого зеркала, которых в доме Кисе поразительно много. Собственная улыбка в отражении кажется какой-то даже насмешливой, растрёпанные волнистые волосы так и хочется отбросить назад, но я обеими руками упираюсь в лакированную поверхность попавшейся на пути винтажной тумбочки и выгибаюсь в спине, как только замечаю и Кисе в зеркале, точно позади себя и очень-очень близко. Мой взгляд задерживается на собственном отражении — в темноте видно нас обоих, и мы так отвратительно-хорошо смотримся вместе, что даже не пытаемся сдерживать собственных улыбок, которые так и просятся наружу. Когда Кисе внимательно смотрит на себя, на его волосы ложится синее освещение, что едва пробивается сквозь закрытое шторами окно. Красивые глаза кажутся совершенно тёмными, когда он вновь касается меня свободной рукой, прижимает к себе ещё ближе, а другой упирается в стену слева. Изнутри вырывается негромкий стон, как только его ладонь мучительно-медленно начинает вести от моего живота, до груди, что всё ещё скована любимым чёрным бюстгальтером. Но я не успеваю разглядеть нас в полной мере — поцелуй сначала в плечо, через долю секунды — в основание шеи заставляет запрокинуть голову назад, а где-то в самом тумане сознания бродят совершенно забавные мысли, от которых хочется даже негромко посмеяться. Ведь Кисе, чья ладонь накрывает мою шею, прямо излучает ауру мужественности и наглости, а я вспоминаю, как он обычно по-умному избегал меня и отписывался от всех моих аккаунтов в социальных сетях, что тоже было очень и очень по-мужски. — Какой же ты чувствительный, — с заметной улыбкой замечаю я, ощущая лёгкий поцелуй между лопаток. — Не слишком ли быстро даже для баскетболиста? — Не будь такой едкой сукой хотя бы сейчас, — насмешливо отвечает Кисе и прижимает меня спиной к себе, больно сжимая ладонь на моей талии, отчего я невольно вскрикиваю, чувствуя внутри какое-то по истине садистское удовольствие от столь острых ощущений. И всё, больше я не вижу нашего прекрасного отражение, что казалось ещё пару секунд назад чуть ли не украшением этой комнаты. Но мне настолько сильно хочется притянуть этого парня ближе и сказать что-нибудь ядовитое, что я резко разворачиваюсь, несильно толкаю его в сторону кровати, даже в темноте ловя на себе удивлённый взгляд карих глаз. — Не я одна здесь сука, — на выдохе произношу я с лёгкой ухмылкой, закрывая ладонью его глаза, чему он вовсе не противится. — Но только ты здесь едкая, — Кисе хитро улыбается в ответ, разрешая мне растрепать его светлые волосы ещё больше. Ох, если это оскорбление, то бьёт оно точно в цель. Серебряная цепочка на его шее блестит в свете ночных огней Токио, что пробиваются с улицы. Мне ужасно хочется поцеловать каждый кубик его пресса, спуститься ещё ниже, ладонями бесконечно касаться его горячей кожи и ощущать жаркое дыхание на шее. Я же помню, как мне было смешно замечать его отношение к себе, видеть его напуганный взгляд, сбивать с толку, отвечать на его странные глупые вопросы, а сейчас мне безумно хочется, чтобы этот светловолосый сладкий мальчик прижал меня к стене сам и этих глупых вопросов задал бесконечное количество. — Хорошо-хорошо, — он буквально рычит, когда я ладонью касаюсь его лица. Покрасневшая рассечённая бровь явно сразу напоминает о себе, и Кисе буквально подскакивает, но тут же хватает меня и тянет обратно. Я не могу не поцеловать его вновь, это было бы кощунственным. — Ты самый красивый мальчик в этой комнате. Он слишком быстро переворачивает нас обоих, буквально сразу затыкая поцелуем, уже более грубым. — А если бы с нами был Мидорима-ччи, ты бы сказала то же самое? Кисе так сладко улыбается мне, что на мгновение хочется разбить ему лицо, ударить больнее, но ни одна девушка не сможет, потому что он слишком хорош собой, а внешность особенно подкупает. — А я уверена, что каждая девочка так бы сказала, — притягиваю ближе и целую в шею, слыша его судорожный выдох. — Ты ведь так и напрашиваешься на комплименты. — Я заслуживаю. — Конечно, заслуживаешь, — когда я произношу это, ловлю взгляд Кисе, и языком обвожу собственную верхнюю губу, отчего он даже теряется. — Особенно от Судзуки. Кисе хмыкает, отворачивается на долю секунды и тут же перехватывает мою ладонь, которая вновь тянется к его лицу, грубо и даже больно сжимает, точно не желая мне больше давать поводов для ядовитых напоминаний о всём произошедшем. Он ведь так сильно жалеет об этом, что легко покрывает поцелуями буквально каждый миллиметр моего тела. Кисе, тебе больно? Неужели ты готов вот так легко отказаться от всего? Или ты просто в отчаянии после того, как понял, что улыбка красивая пусть и решает многое, а далеко не всё? Сильный толчок резко выбивает воздух из лёгких. Я хватаюсь за его плечи и даже обнимаю, словно бы прекрасно понимая и даже, наверное, разделяя его чувства. Пусть и совершенно не хочу этого, где-то в глубине души надеясь на то, что это не обратится во что-то большее. Или мы с Кисе просто не слетим с катушек, хоть и не любим друг друга уж точно.|||
Следующим немаловажным пунктиком является совместный душ, а потом уже я должна убегать из этого дома под покровом ночи, прихватив с собой свои вещи и достоинство Кисе. Но этого не происходит. На деле мы оказываемся очень брезгливыми, раз в душе торчим больше тридцати минут, и какими-то даже правильными, ведь не стараемся так легко избавиться друг от друга. Наверное, мы просто ещё не привыкли, а, может быть, совершенно не хотим оставаться в полном одиночестве. Когда слышится скрип двери на балкон, я оборачиваюсь, теряя собственные мысли, которые последние минут десять так надоедливо и плескались в сознании. Мне становится теплее, но не намного. — Это не твоё случайно? — Кисе позади как-то неловко переминается с ноги на ногу, достаёт из кармана штанов пачку сигарет, которая, скорее всего, выпала ещё где-то на первом этаже его дома, и с каким-то странным отвращением, при этом по-своему гордо выпрямившись в осанке, протягивает её мне. — Спасибо, — я забираю пачку из его рук и смотрю на предупреждения на ней, что указаны крупным шрифтом. Кисе показательно громко выдыхает. — Хочешь? — Нет-нет, — он слишком быстро выставляет обе руки вперёд и улыбается мне, подходя чуть ближе. — Я таким больше не балуюсь. Больше. Я хмыкаю и убираю пачку в карман своих джинс и слышу, как Кисе громко вздыхает. У меня едва получается скрыть улыбку, потому что сейчас он слишком рьяно отводит взгляд в сторону, словно бы только что осознал, чем именно мы всё это время занимались. — Я всё хотела спросить, — произношу я и вдыхаю прохладный воздух, когда он облокачивается на перила не так далеко от меня, — а почему именно баскетбол? Кисе прикладывает ладонь к подбородку и сосредоточенно смотрит на улицу внизу. Как только он поднимает взгляд, на его лицо попадает свет от соседних вывесок, придавая глазам, смотрящим на город из-под длинных чуть прикрытых ресниц, совершенно иной, более тёмный оттенок. Волосы на голове мокрые и даже теперь кудрявые, что выглядит довольно забавно. — Да я просто игру Аомине-ччи увидел, но поспособствовал этому больше Акаши-ччи. — Как? — Он бросил в меня мяч совершенно внезапно, а я поймал его одной рукой. После этого за мной ходил уже тренер. И толпа девчонок. — Не стыдно? — спрашиваю я, ожидаемо ловя на себе его недоумённый взгляд. — За то, что бедные девочки вешаться из-за тебя готовы. — Ерунда, — Кисе посматривает то вниз, то куда-то в туманную даль, которую не особо разбавляет свет города. — Они же все как на подбор глупенькие. Иногда только в их сторону нет желания смотреть. Тебе несложно понять. Сейчас у него невероятно мягкий и спокойный голос. Впервые Кисе рядом со мной не кажется затравленным и сбитым с толку. Но, даже несмотря на его спокойствие и желание выслушать, мне всё равно страшно подумать о том, какого это быть влюблённой в такого вот молодого человека. — Один раз парень грозился выпрыгнуть в окно. Это было перед самим балом. — Девчонки перед этим самым балом едва не подрались из-за меня, — Кисе поворачивается ко мне, ловит мой взгляд и чуть прищуривается. — Это, знаешь ли, даже обидно немного. Ведь я должен внимания добиваться. — Сегодня у тебя это замечательно получилось, — я улыбаюсь ему, а он пожимает плечами. — Но с мальчиками определённо веселее. Нет, на самом деле, мужчины — это порой что-то из ряда вон выходящее. Многие ждут рыцарей на белых конях с цветами в руках и яркими улыбками, и такое бывает, ведь парни порой способны на безумные вещи. Поэтому никогда не надо думать, что они не готовы на всё. Разве что потом мальчишки меняются. И ведут себя так странно, что хоть стой хоть падай. Например, «Асфальт мужского пола, почему ты на нём стоишь?». Или «У тебя есть руки, значит, ты можешь написать кому-то другому?» Именно поэтому у меня не всегда получается без смеха, совершенно серьёзно относиться к ним. Ведь даже если вспомнить Кисе — его выходки были однозначно странными. — А какие тебе нравятся? Я бегло смотрю в сторону парня, и на секунду мне даже кажется, что его взгляд становится абсолютно внимательным и сосредоточенным в одно мгновение. — Хорошие, — отвечаю ему всё с той же улыбкой, и Кисе, словно бы взвесив все «за» и «против», согласно кивает. Кисе всё так же удивлённо смотрит на меня и даже не отвлекается на вой полицейской сирены, что раздаётся где-то вдалеке. Я отчего-то думаю о том, что мы, девушки, часто выбираем спутников жизни по подобию своих же отцов. И меня жутко забавляет тот факт, что мой безумно любящий папа улетел отдыхать со своей пассией, а мне даже ничего не сказал. Зато когда я им дозвонилась, мне напомнили, что дома откуда-то взялся чёрствый хлеб и я могу его, если что, размочить. Но на карточке оставались деньги, а мне было себя жаль. — Мидорима-ччи разве хороший? Кисе тут же замолкает, следя за моей реакцией, а меня словно бы окатывает холодной водой, и сердце внутри начинает биться чуть сильнее. Я отвожу взгляд от такого проницательного парня и вдыхаю грязный, пропитанный бензином, воздух города. Сердце внутри бьётся достаточно сильно, чтобы уже и призадуматься. Либо у меня тахикардия, либо я просто влюблена. — Я всего лишь видела его с младшей сестрой и всё тут. — Серьёзно? — Кисе презрительно поглядывает на меня и качает головой, крепко сцепив ладони в замок. — Серьёзно, — я киваю ему в ответ. — Ведь не он так любит пользоваться перстнями на пальцах не по назначению, да? — Интересно, как давно это было, — на лице блондина возникает поддельная боль. Но улыбка эта становится натянутой, как только мы сталкиваемся взглядами. — Ты заставляешь меня чувствовать себя таким подонком. А я-то думал, что ты во мне и хорошее видишь. — Между нами довольно много общего, поэтому и правда вижу. — Скажи тогда, что я замечательный, — улыбке Кисе нет конца. Мне хочется поцеловать его прямо сейчас. Под этим тёмным небом, под редкий шум проезжающих машин. Но что-то мне подсказывает, что улыбку эту можно стереть простым лишь словом. — Ты слишком любишь себя. Заставлять говорить девушку комплименты — наглость, — Кисе, вряд ли приняв мои слова всерьёз, всё с той же улыбкой отворачивается совершенно в другую сторону, а я лишь усмехаюсь. — Такая же наглость и в том, когда ты забрасываешь мяч в кольцо и целуешь правое запястье. Правда, эта особенность меня нередко привлекала в нём, даже не знаю, по какой именно причине. — Я так радуюсь. Что с того? — удивляется он. — Когда разница между командами больше пятидесяти очков, есть над чем задуматься и не продолжать вкатывать их в грязь, — спокойно отвечаю я. Кисе, наверное, всё-таки мысленно соглашается с моими словами. Однако одно дело — согласится, а принять далеко не каждый захочет. — Ты готов так же втоптать в грязь всех тех, кто, по твоему же мнению, хуже тебя. Ты — мстительный ублюдок. — Да, — лукаво и как будто бы смиренно тянет Кисе, не стараясь даже отнекиваться теперь. Мы сталкиваемся взглядами, и в этот раз приходится отвернуться первой. — Я такой. Ночь — время откровений и слабостей? Я слышу, как вдали, в темноте города, что-то скрипит, и понимаю, что обычный день для таких разговоров вульгарен и ничего, кроме закрытых ставен, не заслуживает. Иногда мне даже кажется, что я пытаюсь разглядеть хоть что-то значимое в каждой минуте, может быть, даже секунде. Что я всё пытаюсь найти и осознать? В каждом шаге, взгляде и действии. Ведь со многими нельзя так — упрёки, вопросы, долгие размышления — неприятная тема, которая оставляет после себя глубокий след, но даёт понять, что у людей ум загорается вместе со звёздами на небесах. Немного поразмыслив, я улыбаюсь Кисе в ответ, ощущая запах его шампуня, ведь стою достаточно близко. — Но ещё лучше — спать с теми, к кому чувства поверхностные. И именно здесь мы с Кисе попали вместе. А ведь правильно Оскар Уайльд говорил когда-то, что мы не выносим людей с теми же недостатками, что и у нас самих. Это железная правда, которую вряд ли изменишь. И даже думать не хочется о том, сколько же в нас общего и сколько только людей мы загубили одними только улыбками и просто действиями. Ведь там, в зеркале, мы и правда смотрелись очень красиво. — Но они не особо поверхностные, — Кисе чуть хмурится и серьёзно смотрит на меня. Так, словно бы уверен в сказанных только что словах на все сто процентов. А я осознаю теперь в полной мере, насколько же мы с ним похожи. — У тебя есть чувства, но мы прекрасно знаем, к кому именно. Не отказывайся от своего пути, позволив мимолетному увлечению сбить себя с толку. — Мизуки, — звучит так пассивно-равнодушно, что и верить не получается, — мы только что переспали. При всём том, что ты сделала, не могу относиться к этому как к чему-то мимолётному. При всём неуважении, да, Кисе? Вывеска напротив внезапно мигает, и в одно мгновение на балконе становится темнее. Здесь слышно, как в водосточных трубах течёт вода. После всего сказанного мною Кисе выглядит странно спокойным, не пытается что-то доказывать, давая мне понять, что оставшиеся замечательные качества в нём исчезнут к первому году старшей школы. Говорят же, что все люди в основе своей ласковые. — А здесь ты испортил всё сам, дурак. И я уже совершенно не при чём.По крайней мере к тем, кто видит их насквозь.