С чего всё началось? Разве ты не знаешь, с чего обычно начинается сильное чувство? С пустяка. ©
На данный момент я очень сильно хочу напрочь отказаться принимать всю реальность происходящего. Вот, чтобы просто ничего вокруг меня не было теперь, чтобы всё-всё лишь в одну секунду испарилось, как это обычно происходит в тех страшных снах, что снятся накануне каких-либо жутких и волнительных событий. Мне так не хватает рядом именно Судзуки сейчас, что просто хочется выдохнуть и побольнее ударить себя за всё, что я наделала за время обучения в Тейко. И ладно бы поступки эти были незначительны, а люди не имели бы для меня никакого значения, но я прекрасно понимаю и, кажется, даже чувствую, что Судзуки, поддерживающей меня и всё же набирающей мой номер по вечерам, даётся всё это нереально трудно. Куроко в мыслях словно бы возникает из ниоткуда, а фразы и любые сказанные им слова кажутся мне спасательным кругом на фоне этой обыденности. Просто я не нахожу момента лучше, чем сейчас, чтобы вспомнить все, считай, равнодушные, но такие правильные сказанные им вещи. Но образ Куроко из сознания исчезает так же быстро, как и появился. А я смотрю Хайзаки точно в глаза и никак не могу пошевелиться, когда понимаю, что он протягивает мне мой же телефон, который я обронила ещё где-то неделю назад, точно не вспомнить. Из-за поднявшегося в коридоре гула мне хочется забиться в самый дальний угол школы, чтобы никто-никто не трогал сейчас, иначе внутри что-то точно разорвётся на части. Я почти отчётливо чувствую безумное сильное биение собственного сердца, что едва не перекрывает весь кислород и болью отдаётся чуть выше солнечного сплетения. Позади Хайзаки, облокотившись о стену, стоит совершенно потерянный, апатичный Аомине и смотрит пустым взглядом просто в пол, не обращая внимание ни на что вокруг, словно бы у него наступил тот момент вечного уныния и полнейшего декаданса. Хайзаки рядом со мной кашляет, и я лишь на долю секунды сталкиваюсь взглядом с синими глазами. Аомине отворачивается слишком быстро, на его лоб спадает чуть растрёпанная чёлка, а я в который раз теперь уже на полном серьёзе замечаю, как же красиво смотрятся такие яркие синие глаза, в которых никаких эмоций более нет, разве что только лёгкая задумчивость и совершенная отчуждённость, от которой мне становится не по себе уже второй или третий день подряд. — Мне просто выбросить его или что? — голос Хайзаки заставляет начать нервничать чуть сильнее, и я перевожу взгляд на мобильный, который всё так же находится в его широкой ладони. Серые глаза безотрывно смотрят на меня, и на память навязчиво приходит тот день, когда он, довольный и неизмеримо наглый, подошёл ко мне на территории Тейко и просто забрал сумку, желая помочь и даже не слушая меня. В тот день он в очередной раз унизил Кисе. И в тот же день я поднялась на цыпочки, несильно дёрнула за мятый ворот рубашки, притянула к себе и поцеловала его, параллельно улыбаясь чему-то своему. Но всё так поменялось быстро, что и уследить было невозможно. Это одна из тех особенностей жизни, которая не перестаёт меня удивлять. — Можешь выбросить, — собственный голос кажется мне по-глупому слабым, и не получается у меня забрать мобильный из рук Шого. Ладони неприятно дрожат — одно неловкое движение, и сердце забьётся ещё сильнее. Настолько сильно, как, кажется, никогда ещё не билось. На экране потрёпанного временем телефона огромное количество трещин и мелких царапин, поэтому я не вижу даже смысла хранить эту вещь у себя. Тем более при мысли о том, что на нём слишком большое количество фотографий, видео и содержательных сообщений от многих людей. Хайзаки медленно пожимает плечами, отводит взгляд куда-то мне за спину. А когда он резко замахивается, я чуть ли не вскрикиваю. Позади слышится неприятный слуху треск — мобильный разбивается о стену и попадает вместе с осколками точно в мусорное ведро. Аомине даже не смотрит в нашу сторону, синие глаза всё так же устремлены в пол. И несмотря на то, что рядом Хайзаки, отчего всё так же волнительно, мне жутко хочется узнать, что не так именно с Аомине уже на протяжении нескольких дней. Ведь именно сейчас мне совершенно по-странному нужно встретить его взгляд, который так ненавязчиво дарит лёгкое спокойствие — сейчас это, действительно, очень необходимо. Даже если Хайзаки, в очередной раз пожав плечами, едва заметно кивает мне и просто уходит. Аомине отталкивается от стены и, проходя мимо, ожидаемо ничего не говорит, продолжая всё так же сверлить взглядом мраморный пол под ногами. Внутри зарождается совсем неожиданная, какая-то праведная тоска, когда я смотрю ему вслед и замечаю неровную осанку, чуть опущенную голову и убранные в карманы чёрных брюк руки. Где-то на периферии сознания так и мигает обыкновенная фраза — «баскетболисты — кретины», с которой я, конечно же, в очередной раз мысленно соглашаюсь. Откровенно говоря, так было всегда. Каждый момент, каждый поступок звёздной баскетбольной (не футбольной, не волейбольной и даже не теннисной) команды Тейко отдаётся головной болью. Каждый взгляд Хайзаки Шого пробуждает более сильные удары сердца. Однажды у меня так даже пошла кровь носом, которую остановить получилось лишь спустя десять минут непрерывного смеха из-за тупых шуток Мизуки о туберкулёзе. Тогда Аомине говорил мне, что всё это херня. Да сам Аомине — одна большая херня! Сейчас на ум лишь при одном воспоминании о его отрешённом взгляде приходит мысль только о том, что этой жизнью шутит сама судьба. Похоже, мне просто не надо было питать ненависть к баскетбольному клубу, говорить об этом и по-глупому, так тщетно пытаться исправить неисправимое. Ведь я уже давно замечаю, что по всей иронии жизнь сводит меня именно с ними удивительно легко. Но, в конце концов, просто нужно разобраться в собственных чувствах, поглядеть на мир трезвым взглядом и понять: — что Хайзаки, что Аомине — едкие подонки, которые не должны пробуждать даже дрожи и более сильного биения сердца уж точно. В них никакой тонкости, никакого понимания, ни малейших следов изящества, ну и, разумеется, ни грамма благородства. Но это же надо из всех-всех-всех замечательных людей обращать внимание именно на них. На Аомине Дайки. Тем более сейчас.
|||
В среду школа кажется мне просто... ничем. Ученики, по своему обыкновению, проходят мимо, громко смеются, переговариваются о чём-то своём. Многие полностью поглощены в учёбу. Но в совокупности всем, в принципе, без разницы, что происходит вокруг, потому что жизнь-то идёт, и нет смысла бросаться наперерез проблемам других. А я даже понимаю их. Мне случалось встречать многих ребят, у которых тоже проблем огромное количество. Только, вот, они их решать не стараются, вместо этого продолжают ныть, мол, все вокруг — полнейшие подонки, жизнь такая жестокая, а я — единственный или единственная, кто может их спасти. Хотя, может быть, это всё те же революционные, романтические порывы молодости. У меня ведь тоже такое было неоднократное количество раз, но сейчас словно бы пусто. На полном серьёзе, ничего. Как будто вокруг я не замечаю ровным счётом никого, вместо общения с нормальными людьми волнуюсь по совершенно другим, своим причинам, прекрасно понимая, что никто просто не обязан обращать внимание. И даже не расстраиваюсь, когда отвечаю на не слишком редкие звонки Судзуки, которая в курсе о всём том, что происходит в моей семье и жизни в целом. Да-да, она знает всё обо мне и старается помочь, приободрить добрыми словами, и, скорее всего, через силу, какую-то совершенно нереальную, на которою лично я сама вряд ли способна. Мне безмерно жаль, что я такая ужасная подруга, а Судзуки призналась сегодня утром, что ей так же жаль, что у неё почти с огромным трудом получается поймать улыбку на моём лице. Сейчас этой светлой замечательной девушки рядом нет, а я как раз улыбаюсь, находясь в столовой, изредка поглядывая на телефон и ожидая сообщение из больницы. Недавно Судзуки предлагала мне сходить навестить папу вместе, чтобы не было так сложно смотреть на то, как медленно-медленно идёт восстановление, если оно... вообще идёт. Тогда я отказалась, потому что в коридоре, вдалеке, заметила светлую макушку Кисе. И вновь напомнила себе, что Судзуки слишком хорошая, и здесь никто вообще её не заслуживает. Куроко после модуля математики ненавязчиво интересуется причинами такого моего состояния, а я лишь могу отвечать уклончиво и задавать такого же рода вопросы, прекрасно понимая при этом, что он вряд ли ответит очень содержательно. Свою проблему я назвала лишь «семейным обстоятельством». Куроко не будет задавать много вопросов, прекрасно понимая чувства и эмоции людей даже вне баскетбольной площадки — эту черту в нём я любила. Аомине ожидаемо с самого утра сторонится, держится холодно и отстранённо, но на одном из уроков мы всё-таки на долю секунды сталкиваемся взглядами, и это, на удивление, ненадолго позволяет отвлечься. И после урока я как раз не решаю оставаться в классе, предпочитая не погружаться в собственные вязкие мысли, а то так и утонуть несложно. А резкий шум в столовой довольно легко позволяет расслабиться, даже если здесь очень много народу. Ученики так и продолжают мешаться в толпе, встают в длинную очередь, оккупируют автоматы и много говорят о чём-то. — Мне очень нравится понятие женской дружбы, — Мизуки подпирает голову рукой как раз в тот момент, когда мне на новый телефон приходит сообщение. Я исподлобья смотрю на девушку, которая сейчас выглядит особенно расслабленной. — Если честно, Судзуки всё-таки такая дурочка. Безумно очаровательная, но дурочка. Таких девушек, как она, в этой школе больше точно нет. — А ты попробуй, во всём мире поищи. И подавно не найдёшь. Мизуки пожимает плечами, раскрывает бутылку воды и делает глоток. Причём по её взгляду заметно, что она о чём-то думает. — Признаться, именно сейчас я даже рада, что она не считает меня своей близкой подругой, — говорит она, закрывая горлышко крышкой. Я перевожу внимательный взгляд на неё, немного удивлённая такими достаточно честными словами. — Каждый раз вот так прощать, например, и мои заминки. Даже я бы сама просто опустила руки. Причём я ведь знаю себя. Там в этих грешках копаться и копаться. — Кто в очередной раз попался на красивые голубые глазки? — я едва заметно улыбаюсь ей, внутри ощущая не очень приятный осадок. Хотелось бы так же спокойно и с ядовитой ухмылочкой, как и Мизуки, говорить о своих ярких промахах, которые она, судя по всему, исправлять даже не собирается. Иногда мне кажется, что общение с людьми для неё — как порыв свежего ветра. Это просто проходит мимо, но особенно в жаркую погоду становится таким лёгким спасением. — Ты так говоришь, будто я никогда не влюбляюсь, — Мизуки в шутку надувается и забавно хмурится. — А ещё, будто бы у меня только глазки и красивые. Она ненадолго отводит взгляд, смотрит куда-то мне за спину, как будто бы пытаясь поймать кого-то в поле зрения. Чай, который я взяла уже около двадцати минут назад, больше не кажется мне даже тёплым, поэтому уже точно перестал быть вкусным. — Может быть, конечно, это чисто женская глупость, но я не особо люблю тех, кто, как ты сказала, попадается на мои глазки, — Мизуки спокойно выдыхает и облокачивается о спинку стула. — Мы же девушки. Мы не любим, когда нас любят. Нам подавайте, пожалуйста, кувшин равнодушия и глупой гордости. — Точно! И впридачу к этому отсутствие манер, — стоит только сейчас так по-глупому вспомнить тот отчуждённый взгляд Аомине и полное игнорирование с его стороны, как по спине холодком пробегают мурашки, а внутри всё сжимается, и впервые мне хочется просто удавиться где-нибудь да поскорее — дурацкая привычка так менять мнение. Кажется, беспринципность Хайзаки Шого заразна, правда. — Только не старайся вот так понять себя, всё равно не получится, — Мизуки мягко улыбается, разминая шею и по-прежнему смотря куда-то в сторону. — Вокруг, конечно, многим плохо. Но мне-то хорошо. На секунду мне даже становится забавно. Мы обе, наверное, всё же понимаем, что такие громкие и ядовитые слова — способ порадоваться той глупой путанице, что происходит вокруг. Мизуки — эгоистка. Но даже так, влюбившись раз, ей, скорее всего, перестаёшь быть. — Не надо зацикливаться, — она пожимает плечами и внимательно теперь смотрит на меня. — Прости, что напоминаю, но Кисе-кун, Хайзаки-кун, тот паренёк, что бросился спасать всех из горящей школы, Судзуки и многие другие — оно того не стоит, — на долю секунды взгляд девушки кажется мне каким-то посмеивающимся. Мизуки закусывает губу, как будто бы что-то обдумывая. — Нет, стоит, но всем и так известно, что прошедшего не воротишь, поэтому сейчас лучше бы тебе уделять больше времени себе. Выглядишь неважно — спать надо хотя бы иногда больше трёх часов в сутки. Я не рассказываю ей о критическом состоянии отца после аварии, вместо этого продолжаю улыбаться, иногда даже согласно кивая. Но лишь в некоторых моментах. — А ты? — А я просто выбираю, с кем хорошо провести время, — Мизуки вновь задумается, сцепляет ладони в замок и прижимает к подбородку. Через некоторое время она негромко выдыхает и смотрит мне в глаза. — Но ты, наверное, уже знаешь. Мальчишки — жуткие сплетники, почище девушек. — Любишь блондинов? — неожиданно по моим губам пробегает лёгкая ухмылка. Сейчас бы ещё угрожать начать, но Кисе пусть разбирается сам в себе — теперь уже всё именно в его руках, а промахи — та особенность его едкого характера, которая повторяется очень часто. — Нет, — Мизуки качает головой и проводит ладонью по волосам, убирая пряди назад. — А ты любишь тех, кто причиняет боль людям? — Тебя? — Я про Аомине Дайки, — девушка разводит руками в стороны, потом вновь опускает их на поверхность стола, предварительно глянув на часы. — Да нечего об Аомине рассказывать. Он простая скотина. У него нет чувств, — почему-то хочется добавить «особенно чувств ко мне», но я удерживаю себя. — У многих людей два лица. — У Аомине оба лица — задница. Совершенно больная, просто избитая временем тема, которая серьёзно не даёт покоя. Когда-то же именно Аомине настойчиво подходил ко мне, задавал странные вопросы. На первом году обучения в Тейко мне часто случалось замечать его яркую улыбку, а сейчас... Честно, полнейшая отчуждённость, словно бы он двадцать четыре часа в сутки думает о чём-то ужасно серьёзном. Аомине Дайки не слишком часто появляется в классе и столовой, игнорирует почти всех. Случается видеть его в капюшоне, но от этого не легче. Мне иногда хочется подойти к нему, задержать, прижать к стене и просто заставить ответить мне на многие интересующие вопросы, вообще произнести хоть слово. Потому что даже я, зная и часто вспоминая о том, что мой папа в больнице, не собираюсь впадать в ещё большее уныние. И, если уж впаду когда-нибудь, кто-то да вытащит меня оттуда. Но, пожалуйста, пусть Аомине просто перестанет быть настолько тёмным для меня человеком. — Любого мужчину можно приручить. Они же мужчины, — Мизуки вновь смотрит на часы, потягивается и поднимается с насиженного места, когда до начала следующего урока остаётся не больше восьми минут. Я ловлю её взгляд и понимаю, что мне никуда не хочется идти. — Ты словно бы пытаешься спасти его, а он надеется, что у тебя получится. Вы два недоразумения. — В тебе слишком много цинизма в пятнадцать лет, — я нехотя надеваю на плечо школьную сумку. После резкого подъёма в глазах начинает темнеть, и это настолько отвратительно, что я даже рукой упираюсь в белую поверхность стола. — Ты словно бы заправская феминистка. — Ты серьёзно? Нет, они, конечно же, все очень-очень забавные, — она даже позволяет себе лёгкий смешок. В глазах девушки словно бы бегают маленькие чертята. Я где-то даже слышала, что голубоглазым людям доверять нельзя. — Но, знаешь, я и сама тоже попалась на красивые глазки. — Какого цвета? Мизуки прищуривается, отводит взгляд, наверное, не желая давать совершенно очевидного ответа. Она легко накидывает школьный белый пиджак на плечи, спокойно застёгивает самую верхнюю пуговицу на блузке и растягивает губы в совершенно безобидной улыбке. — Зелёные.|||
Но признание собственной слабости отнюдь не кажется спасением. На деле всё становится только хуже, когда Кисе, опаздывающий на урок и несущийся сломя голову по лестнице, буквально сбивает меня с ног уже у своего класса, причём так сильно, что кровь, идущую из носа, не получается остановить уже около десяти минут. А в голове словно бы что-то отстукивает по стенкам черепа молоточком ровный ритм, от которого становится ещё хуже. У меня больше не хватает сил даже говорить что-либо, пока Кисе нервно ходит из стороны в сторону по медицинскому кабинету, каждые десять секунду протягивая мне вату и виновато отводя взгляд. Я же на все сто процентов уверена, что тогда, в начале второго триместра, он бы был рад такому повороту событий, потому что, вот, смотрите, намеренно не бил бывшую меркантильную девушку, а кровь, тем не менее, льёт, никак не переставая. — Я же делаю глупости, Акеми. Только на них-то и способен, — он возникает вновь рядом, облокачивается плечом о слепящую белизной стенку и протягивает мне очередную ватку. Я, конечно же, её забираю, смотря на то, как бордовая струйка в очередной раз спускается ниже по лицу, практически по подбородку, и тут же отталкиваю его руку, на что Кисе лишь презрительно хмыкает. В последнее время в нём тоже не замечается того налёта дружелюбия, весёлой детской непосредственности и свойственной только ему жизнерадостности. — Но я по-прежнему считаю, что тебе пора уже начать подпускать к себе людей. Или хотя бы позволять приблизиться, если они хотят помочь. Ты мне этим так Аомине-ччи напоминаешь. Аомине… Просто к чёрту его. — Зачем? — стараюсь сохранять ровный голос, кое-как унимая в нём едва различимую дрожь. Шум воды, благо, позволяет говорить мне более менее спокойно. Но от привкуса крови так и хочется жмуриться. — Чтобы изо всех сил стараться не развалиться на кусочки, когда кто-то из них уходит из моей жизни? — Хорошо, — Кисе не даёт мне возможности забрать чистую ватку из его рук. Вместо этого он просто поворачивает меня к себе, кладёт обе ладони на мои плечи и заглядывает точно в глаза. — Что болит? Только, вот, сам тон его голоса не спрашивает, болит ли. Он утверждает, и, кажется, как-то даже равнодушно интересуется, а что, собственно? Но спросил бы хоть кто-нибудь нечто подобное у него. Какой смысл в том, когда интересуются, свободен ли он сегодня или можно ли сфотографироваться? Когда на улице или после баскетбольных матче просят автограф да хотя бы просто обняться. Почему-то я уверена в том, что Кисе от всех этих просьб ни жарко ни холодно. Когда однажды я встретила его выходящим из медпункта и держащимся за лицо, даже так некоторые девчонки просто улыбались ему и, да, проходили мимо. Кисе рассекли бровь на матче, чудом только не задев локтем висок, а они, эти девчонки, всего лишь смущённо улыбались ему. Нет-нет, он вполне заслуживает такого, но даже так ни одна поклонница, пусть даже самая страшненькая, не подошла к нему в тот момент и не поинтересовалась его самочувствием. Кисе, конечно, хорошо будет выглядеть даже с разбитым в кровь лицом, но такое глупое любование им делает этого парня одиноким по-своему. Я отвожу взгляд от светло-карих глаз и отворачиваюсь в сторону настенных часов именно в тот момент, когда слышу лёгкий скрип двери за спиной. Кисе спокойно убирает ладони с моих плеч, вновь прислоняется к стене и взглядом указывает мне на ватку, скрестив руки на груди. В отражении зеркала я вижу, что почти весь участок кожи у рта в крови, что выглядит, честно, просто ужасно. Я не понимаю, как у обычно брезгливого Кисе не случился ещё мандраж, а следом и инфаркт. Ветерок из-за раскрытой двери прохладой пробегает по спине, и в том же отражении я замечаю только голову Судзуки, которая теперь уже смущённо смотрит на меня, а потом переводит взгляд и на Кисе. Он живо выпрямляется, серьёзный взгляд меняется в одно мгновение — становится больше, наверное, растерянным, — но, на удивление, он ничего не говорит. — Просто учитель сказал, чтобы Кисе-кун возвращался в класс, — тихий голос девушки заставляет почувствовать вину, теперь уже красная ватка падает в раковину, а я лишь вытираю руки о розовое полотенце, когда Судзуки переводит взволнованный взгляд уже на меня. Кисе быстро кивает, буквально за секунду теряет весь свой прошлый настрой, в его взгляде я не успеваю заметить ничего более. Когда он, вскользь, как бы даже невзначай, поблагодарив Судзуки, выходит из кабинета, я слышу сначала негромкий холопов двери, а затем — лёгкий смешок позади. Куроко я совершенно неожиданно замечаю в отражении зеркала и, признаться, даже не удивляюсь. — Аналогично, — он лишь кивает мне. Становится немного не по себе лишь от мысли о том, насколько же тихим и незаметным надо быть, чтобы вот так вовремя и неожиданно появляться рядом. Посмеиваться над слабостями других тоже нехорошо, но у Куроко всё же есть право на это. — Вам же с Аомине-куном ещё задание давали. Срок — неделя. — Спасибо, мы почти с этим закончили, — получается тихо, но он понимает с лёгкостью. — Ты уверена, что тебе вообще надо видеться с ним? — негромко интересуется Судзуки, приоткрывая дверь в кабинет чуть шире. — Тем более сегодня и сейчас. Что случилось? — Ничего необычного, — я закрываю кран и лишь на долю секунды сталкиваюсь взглядом с чистыми голубыми глазами Судзуки. — Правда, не переживай, хорошо? Скоро пройдёт, такое бывает. Куроко рядом с ней удручённо качает головой. Кажется, сейчас они оба понимают, видят, что здесь далеко не всё в порядке. Мне хочется до крови прикусить губу, потому что у меня с трудом получается смотреть на Судзуки, которая очень волнуется и беспокоится даже после всего произошедшего. После всего того, о чём мы так и не смогли поговорить. Просто не было возможности. И слов у меня тоже не было, хотя сказать я точно должна очень многое. Даже если Судзуки не требует никаких чисто женских разборок с криками и делением каких-то там парней — она просто не такой человек. А её улыбка сейчас особенно подтверждает это. Она кивает нам обоим и уходит, негромко прикрыв за собой дверь. Уже в безлюдном коридоре мы с Куроко как-то странно переглядываемся, но ожидаемо ничего друг другу не говорим. Вплоть до самого кабинета, где должен сейчас проходить наш урок. — Надеюсь, всё уже лучше, — Куроко недолго смотрит мне в глаза, лишь на секунду отводит взгляд и подходит к двери класса. — Если тебе нужна будет помощь, например, с домашним заданием, обращайся. — С удовольствием. Мелодия звонка неожиданно прерывает разговор, разносясь по коридору и объявляя о конце последнего на сегодня урока.|||
В библиотеке после занятий Аомине уже в который раз говорит достаточно мало. Приходит точно в назначенное время, молча принимает большую толстую книжку с идиотским рисунком на обложке и, да, окунается в чтение, чтобы выполнить задание. Даже не отвлекается — просто спокойно располагается на кожаном диванчике, кое-как отдыхает. А я его ни о чём на спрашиваю даже сейчас, хотя вот так, сидя чуть поодаль от него, неосознанно зачем-то начинаю вновь разглядывать, как будто бы вокруг меня нет никого другого, а только он — чрезмерно равнодушный, хмурый и вовсе не вежливый. Капюшон тёмной толстовки чуть приминает непослушную чёлку, а синие глаза заметно бегают от строчки к строчке. Никакого внимания к происходящему вокруг — Аомине, честно, кажется мне морально совершенно опустошённым. Даже в тот момент, когда он с громким выдохом запрокидывает голову назад и откладывает книгу в сторону. Я перевожу взгляд на уже прочитанный мною текст и тоже решаю немного отвлечься. Тем более, если рядом Аомине проявляет чуточку больше эмоций. — Не стоит так серьёзно воспринимать этот сонет, — я киваю ему, припоминая каждую строчку. — Очевидно, что там ирония. — И здесь тоже? — Аомине спокойно берёт книгу обратно в руки, закидывает ногу на ногу и снова смотрит в текст. — «Я одно сплошное разрушение». И это кажется мне по-смешному символичным. Мы лишь на какую-то долю секунды сталкиваемся взглядами, я почему-то решаю присесть на диван рядом с ним. — Конечно, смотри, — я забираю книгу из его рук. А на душе словно бы впервые за несколько дней — безмятежность. — Ключ к правильному прочтению находится в заглавии. Преувеличение — это всего лишь эффект. — И как тогда быть с этим: «Любовь занимает весь мой разум и все мои чувства»? — так близко мне всё равно удаётся различить нотки странной апатии в его голосе. Аомине рядом ведёт пальцем по строчке и кажется мне таким внимательным и сосредоточенным сейчас, что внутри постепенно разрастается глупое волнение. Когда он откидывается обратно, на кожаную спинку дивана, я совершенно внезапно даже для себя понимаю, что и ему есть, что сказать. — Да и разве сама влюблённость — это не преувеличение? — Но когда ты влюблён, то себя именно так и чувствуешь. Аомине вновь запрокидывает голову назад, услышав мои слова, но, скорее всего, вряд ли приняв их во внимание. — Ты, наверное, влюблена. Я медленно оборачиваюсь, но стоит только столкнуться с его взглядом, вновь пробегаю глазами по строчкам сонета. — Мне кажется, что здесь они смеются над этим, — с зевком произносит Аомине. — Потому что когда влюбляешься, ты перестаёшь видеть реальный мир, — мне кажется, что слова эти звучат крайне неуверенно, но по-другому говорить просто не получается. Аомине локтями упирается в колени и смотрит теперь себе под ноги, я в очередной раз замечаю, какие у него красивые глаза. — Ты становишься неадекватным. Замечаешь ужасы в человеке, а не принимаешь, потому что, вот, он — идеал для тебя. — Может быть, оно так и есть. — Тогда почему бы не сделать наше задание через свои чувства? — внезапная идея слишком легко завладевает моими мыслями. Аомине теперь смотрит в потолок, вероятно, размышляя о чём-то своём. — И как? — голос уходит вдаль. — Напишем то, что мы ощущаем и сравним с тем, что пишет автор, — я лишь пожимаю плечами, словно бы подобным заданием вгоняю себя в самую глубину. — Посмотрим, где есть точка пересечения. Я, например, была достаточно умна, чтобы понять, что влюбляться в полнейших отморозков — одни проблемы. И не видела недостатков.Хайзаки не слишком грубо отталкивает мою руку, когда я решаю всё же догнать его и коснуться ладонью плеча. Мне с огромным трудом сейчас удаётся идти с ним в одном темпе, но даже так почему-то раздражённый Хайзаки совсем не пугает меня. Когда он в очередной раз убирает руку в карман, чтобы у меня не было возможности дотронуться, то всё-таки немного сбавляет шаг и опускает голову вниз, взглядом утыкаясь в ступени крыльца школы. — Я просто, вот, не могу понять: ну что в нём все такого интересного находят? — Ничего, Шого, мы с ним просто по иронии пересеклись в столовой, — новая попытка остановить его не выглядит успешной. Хайзаки продолжает идти вперёд, практически расталкивая многих. — Мы же ещё вчера встречались, ты ведь знаешь. — Да какая уже разница? Это всё Акаши со своими тараканами, — я не успеваю среагировать на такую быструю остановку, поэтому врезаюсь в широкую спину парня, и он сразу же оборачивается ко мне. — Я долго думал, что можно сделать такого, чтобы он просто не расслаблялся. Ну, что можно сделать? Испортить жизнь блондинчику ещё больше? — Хайзаки делает резкую паузу, поднимает взгляд к небу, о чем-то явно задумываясь. И когда я смотрю в его серые глаза, замечая такую странную улыбку, то понимаю, что добром это всё не кончится. Он чуть хмурится, глядя на меня, но ухмылка от этого никак не пропадает. — Слушай, а давай. Испорти жизнь ему настолько сильно, чтобы у него вообще не было желания общаться с людьми. — Чего? — я недоумённо гляжу на него и даже отдёргиваю ладонь от его плеча. — А что? В чём дело? Стала теперь очередной поклонницей что ли? — Да нет. Но просто если я испорчу ему жизнь ещё сильнее, будет только хуже, — собственный голос заметно начинает подрагивать. Я обхватываю руку Хайзаки, чтобы он даже не думал о том, чтобы просто уйти. — Команда перестанет играть нормально. В итоге, проигрыш. — В этом весь смысл, — он ухмыляется. — Так Акаши поймёт, что это было ошибкой — заменять меня таким вот кретином. В памяти почему-то сразу всплывает потерянный взгляд Кисе. Ещё до нашего расставания Хайзаки во время тренировки выбил ему запястье, нагло насмехался, а мне тоже было весело. Я не подбежала к корчащемуся от боли Кисе, я в тот момент просто стояла и молча наблюдала. — Дурацкая идея. Я не буду ничего делать. — Не будешь? — Хайзаки совершенно обыденно ухмыляется, глядя на меня. И мне даже кажется, что он отлично чувствую всю неуверенность, что так и плещется внутри меня. — Нет. Я сцепляю свои ладони в замок, буквально чувствуя витающее в воздухе напряжение. — А я думал, что тут всё серьёзно, — голос Хайзаки вновь привлекает моё внимание слишком быстро. Он делает шаг назад и медленно разворачивается. — Я в отношениях готов на всё и то же самое жду от своей девушки. Решай сама. И, конечно же, я смотрю ему вслед, прекрасно понимая, что где-то глубоко внутри отказать у меня не получается.
— Но ведь любила ты его не за сплошные драки, — задумчиво продолжает за мной Аомине, едва ощутимо касается своей ладонью моей руки, когда забирает книгу и перелистывает страницу. А я почему-то особенно замечаю сейчас, что руки у него странно холодные, взгляд всё тот же, отчуждённый, а сами глаза, если присмотреться внимательнее — подобие штормового моря и арктических льдов. Вообще, в принципе, самые обычные глаза, но стоит в них только появиться какой-то эмоции, как всё — моё сердце неожиданно начинает биться быстрее. Мне хочется треснуть себя лишь от мысли о том, что коснуться ладони Аомине Дайки мне хочется ещё раз. Даже если он молчаливый, неэмоциональный, грубоватый и человек не слишком хороший. Но, вот, хочется мне уже три дня добиться чуть больше слов, чтоб как раньше.— Я тебя ненавижу. — Существует тонкая грань между ненавистью и любовью. Может быть, ты путаешь свои эмоции.
Аомине рядом сосредоточенно хмурится и поджимает губы, глядя в книгу, когда мне на телефон приходит лишь одно сообщение, которое я не тороплюсь читать, потому что мой взгляд устремлён в ту же книгу. И всё это длится вплоть до того самого момента, пока тишину библиотеки не разрывает вибрация моего мобильного, что дёргается на столике у дивана. Аомине, на удивление, даже кивает мне, чтобы я ответила. И, конечно же, трубку я беру. А на том конце сначала полная тишина. Через некоторое время сквозь обилие всхлипов мамы удаётся уловить всю суть её звонка. К горлу подкатывает ком, когда я понимаю, что и сообщение пришло из той самой больницы. Я не могу и слова произнести, у меня даже не получается убрать в сторону телефон. Аомине, сидящий рядом, замечает, как я сжимаю его в ладони. И точно через секунду, как раз в тот момент, когда его синие глаза начинают безотрывно смотреть на меня, я ощущаю, как начинают гореть щёки и сильно щипать глаза. — Сато, — хватка на моём запястье становится сильнее, — что с тобой? А у меня не получается связать ни мысли воедино, ни слов. Мой взгляд так и блуждает из стороны в сторону, изредка задерживается на серьёзных синих глазах напротив, и я очень сильно стараюсь отвернуться и просто вырваться. И почти получается обернуться, даже кое-как взглядом обвести помещение, почти каждый стеллаж. Но вырваться не дают. Просто заставляют повернуться обратно, ладонью касаются мокрой щеки. А через долю секунды... Аомине целует меня.