Разве можно что-то объяснить, когда не смотришь друг другу в глаза? «Триумфальная арка»
— Чёрт, ну Шинтаро даёт. Такой удар, — я стряхиваю пепел в раковину и не могу не ухмыльнуться, когда тонкая струя смывает его, рисуя причудливые узоры на белой керамике. В отражении зеркала освещение кажется тусклым. — Целый день сам не свой ходит. — А что с ним случилось-то? — Аомине кивает мне и пятернёй зачёсывает волосы назад. На секунду мне даже кажется, что он старается выглядеть как можно более равнодушно и непробиваемо. Только, вот, то самое равнодушие и наплевательское отношение не подразумевают слегка обеспокоенного взгляда. — Не знаю, — пожимаю плечами, следя за тем, как чёрный пепел исчезает под водой. Когда я оборачиваюсь к Аомине, замечаю, что он смотрит в сторону открытого окна, облокотившись о мраморную стену. — Но если двое дерутся, может быть только одно. Девушка. Дайки ленивым движением руки ослабляет галстук, вновь назад зачёсывает привычно растрёпанные волосы и уже в очередной раз за день смотрит на меня выжидающе, но через секунду переводит взгляд на зажигалку в моей ладони. Лишь малая доля напряжения появляется, когда он спокойно хмыкает и прислоняется спиной к стене. — Ты знаешь, что курить натощак вредно? Просто мерзко по утрам от того, что не весь дым правильно освоился в горле. Потом мутит страшно. Когда вдыхаешь снова, дым попадает дальше, а потом всё по новой и ещё хуже, — он с мрачным равнодушием оглядывает тёмный потолок и едва заметно ухмыляется, ловко отбрасывая смятую пачку в урну у противоположной стены. — Организм даёт оборот, блять. За пусть и не такое долгое время общения я понял, что Дайки из тех людей, чьё настроение зависит непосредственно от всего происходящего вокруг. Более того, оно вряд ли сменяется быстро, будь хоть рядом сотня восторженных дураков. Очень трудно вспомнить, когда именно мы начали общаться и когда конкретно перестали считать друг друга полнейшими кретинами. Конечно же, малая доля яда остаётся. Остаётся и обыденное недоверие, лёгкое желание разбить что-то, но даже так, Аомине, кажется, был единственным, кто однажды предложил мне сыграть в баскетбол, отчего мне, конечно же, захотелось ему врезать. А теперь мы вместе в одном помещении. Было бы неправильно сказать, что всё-всё вдруг забылось, перестало напоминать о многом. Потому что такого, безусловно, не было. Мы пересекались чаще только в классе, между делом спрашивали о самочувствии друг друга, а сейчас в моей ладони щёлкает зажигалка. — Ты эту неделю какой-то странный, — замечаю я, убирая её обратно в карман брюк. — Да и завуч от тебя что-то хотел. — Да вроде нормальный, — Аомине пожимает плечами. — Интересно ему, наверное, стало, где я всё время провожу. Вентиляционное отверстие забивает едким дымом. — Ясно. Ну, если что ты всегда можешь на меня положиться, — синие глаза Дайки с подлинным удивлением устремляются точно на меня, он убирает обе руки в карманы брюк и выпрямляется в осанке, когда я несильно хлопаю его по плечу. — Я знаю, что не был даже другом и всё такое. Но ты столько раз выручал, что я буду рад отплатить тебе тем же.|||
Выручал — повторяется в голове уже несколько уроков подряд. Сильное слово и несправедливо сказанное, потому что, при всём уважении, Дайки не был тем, кто в самый нужный момент мог бы протянуть руку помощи. Хотя здесь я, может быть, и заблуждаюсь. Я не проверял его, такой возможности попросту не было, ведь... Ну, что с того? Нас только и связывал баскетбол, тренировки и игры. А сейчас — только общий класс, в котором двадцать три человека. И этим людям всегда так отвратительно хорошо, что меня по-настоящему начинает воротить от их лиц. Они громко смеются, попеременно бросаются шутками и не заботятся о том, что происходит вокруг. Они, конечно, не восторженные рассказчики на бумаге, которые так и жаждут найти хоть что-то интересное в этой жизни. По пятьдесят раз на дню девчонки посплетничают, а парни будут заглядываться на них. Те же девчонки будут подходить ко мне, заводить беседу. Возможно, с самыми светлыми намерениями будут интересоваться моей жизнью: почему в среду пять недель назад меня не было на уроках; где я взял такую замечательную толстовку; удобно ли мне ходить с пирсингом; общаюсь ли я с ребятами из баскетбольного клуба; есть ли у меня девушка и так далее. И со стороны же замечательно видно, что им правда интересно. Одна даже приготовила мне бенто, стояла рядом и смущённо переминалась с ноги на ногу, такая миленькая. И глаза у неё были карие — девчонка внимательно смотрела на меня. Конечно, уже тогда по всем законам мелодрамы она должна была понравиться мне. Мы начали бы ходить домой вместе, что-то обсуждать, в конце концов, я бы и правда хотел полюбить её, но, говорят, что мы выбираем людей именно себе под стать. Да-да, внешность играет огромную роль. Однако просто нужно представить себе кого-то, кто хотел бы познакомиться с вашим прошлым не чтобы наказать вас, а чтобы узнать, как вас нужно любить. Меня вдохновляют и радуют люди, которые не убегают, когда находят тёмную сторону. Они вместо этого наклоняются и спрашивают, откуда возникает такая темнота и как они могут любить посреди этого, при этом перенимая и разделяя полностью. Мы запоминаем их, они не пропадают сразу. Но, оказывается, я действительно успел забыть, какие по цвету глаза Акеми. Не оттенок, а именно настоящий цвет глаз. Ведь вся она, настоящая, практически исчезла, стала миражом, спрятавшись за каштановыми волосами. Даже сейчас было непривычно не видеть её прежней девушкой прямиком из воспоминаний с первого года Тейко. Я замечаю её в коридоре, точно напротив музыкального кабинета. Акеми накидывает на плечи белый школьный пиджак и закутывается в него, внезапно кажется мне такой маленькой и хрупкой, лишенная своей едкости и желания пошутить над кем-то. Я же пробираюсь сквозь толпу других учеников, уже около самой девушки грубо оттаскиваю от неё какого-то парня. Акеми, негромко прошептав «привет», в пиджак кутается сильнее, а я смотрю точно на неё посреди школьного коридора и тоже киваю в ответ. Ведь такое происходит впервые. Мы не разговаривали несколько месяцев. И, конечно, на это есть причины. — Так странно... — негромко произношу я, смотря точно в глаза девушки и желая распознать их цвет в точности до самого оттенка. Акеми перехватывает ремень сумки и отступает на шаг назад, отводит взгляд на долю секунды. — Что? — Ну, то, что мы стоим здесь так, а ты не убегаешь, — я убираю одну руку в карман брюк. — Мне это кажется какой-то... иллюзией. От одного её взгляда мне становится не по себе, ведь это так странно — вспоминать то, как она смотрела на меня раннее. Без какого-либо опасения, с улыбкой и подлинной верой в то, что всё будет замечательно. И сама улыбка была лёгкая, с ноткой надменности, конечно, но именно в этом была своя прелесть. Сейчас ведь Акеми тоже старается улыбнуться мне, но выглядит это по-другому, нервно и натянуто, как тонкая струна. Я же замечаю, что ранее прямые волосы начали чуть виться у самих плеч. Вспоминаю, что Акеми до невозможности шла моя рубашка, задранные до локтей рукава. Ткань висела на ней, точно бы на вешалке, но так же и лучше? Так мне она казалась более живой — не жестокой девчонкой, что готова смеяться и даже издеваться над многими, а самой обыкновенной девушкой. Не леди, что тихо посмеивается в сторонке и меняет платья несколько раз на дню — из зависти или нежности. Не какая-нибудь влюблённая в меня дурочка, но Акеми, которую так приятно прижимать к стенке, которую на смех иногда пробирают даже мои ругательства. Мне внезапно хочется ударить себя же по лбу, потому что смешно становится лишь от мысли о том, что я и слова грубого рядом с этой девушкой сказать не могу. Не могу даже долго в глаза смотреть той, которая могла бы пошутить над кем-то так жестоко, что и слов подобрать после не получалось. Я не мог издеваться так изощрённо, у меня не всегда хватало идей, пока Акеми сама не предлагала очередного жестокого розыгрыша. В конце мы всегда просто сидели за одной партой и с мрачными улыбками следили за тем, как кто-то плакал. — Никогда бы не подумала, что ты способен использовать в разговоре слово «иллюзия», — тихо произносит девушка, полностью вырывая меня из мыслей. А когда я собираюсь сказать хоть что-то, Акеми едва заметно кивает мне и, так и не дождавшись, удаляется, сильно сжимая в руке ремень школьной сумки.|||
В глазах людей мы видим восхищение. Они хотят общаться, не зная ничего в полной мере. Многие же хотят быть рядом, разделяя твои мысли и эмоции полностью — так мы живём, впитываем в себя этих людей, чувствуем этот яркий момент, сопровождаемый мурашками. Через время человек исчез, потом появился другой, а послевкусие и след внутри остались, потому нашу жизнь, наверное, можно сравнить с сигаретами, которые, правда, по сути своей разные: например, лёгкие, о которых ты забудешь мгновенно... а есть настоящий кошмар: ты выбросил пачку, прошло время, а горло так и терзает от едкого вкуса, не избавиться. И это продолжается, ты пытаешься разбавить это водой, чем-то более ощутимым, но оно не проходит мимо, не отстаёт. Только, вот, настоящие хорошие сигареты вредны всегда, они только и вгрызаются в лёгкие, оставляют в них черноту, а, вот, люди... они разные. Иногда выдохнешь дым, но потеряв его, выпустив из лёгких, понимаешь, что лучше бы держал подольше, прекрасно осознавая, что, вот, ещё несколько секунд и начнёшь сильно кашлять. И всё равно же хочется вдохнуть обратно, поймать его в бесконечном пространстве, окружающем тебя. Никогда не надо отпускать нужных тебе людей так легко, ведь только они настоящие. И я прекрасно понимаю, что подойти к Акеми после всего, что произошло, — уже дело принципа. Это я вынул кирпичик из её жизни, а дальше стена посыпалась сама, и пережила девушка многое. — Кинь что-нибудь, — Аомине по дороге домой равнодушно пинает какой-то камень в мою сторону, на что я лишь пожимаю плечами. На улице продолжает моросить дождь, вымывая из проулка жидкую грязь. Разбитая неоновая вывеска над моей головой протяжно скрипит, покачиваясь на ветру. Режущий слух скрип, похожий на скрежет металла по стеклу, хочется перестать слышать скорее, поэтому я беру тот самый камень и бросаю через дорогу, куда освещение не может проникнуть сквозь темень. Дорога совершенна пуста, только в отдалении тихо играет музыка, так и не разобрать сразу. Когда я слышу сигнализацию, резко срываюсь с места, в ближайший проулок. Дайки оказывается рядом и не особы выглядит удивлённым, зато сил на усмешку у него хватает. Мне даже хочется толкнуть его, когда он хлопает меня по плечу, только я не решаюсь сделать этого. Через секунду мы оба замираем на месте. В тишине замечательно слышно, как на той стороне улицы хлопает дверца автомобиля. На асфальте за поворотом заметно, как быстро блеснули фары. Я жмурюсь, когда жёлтый свет, отражающийся от луж, ослепляюще бьёт прямо в глаза. Кинь что-нибудь — проносятся в голове недавние слова Аомине, и я не могу не зажмуриться, когда очередная холодная капля попадает на кожу за воротом рубашки. Я делаю шаг в сторону выхода из переулка, где всё так же качается вывеска, но сразу останавливаюсь, когда в расплывчатом фиолетовом свете замечаю два силуэта. Аомине живо дёргает меня за плечо и с упрёком смотрит на меня. Я спиной чувствую сырую стену здания, и теперь перед собой мы оба замечаем двух парней, один из которых в тусклом освещении кажется совершенно рыжим, а другой попросту громко щёлкает жвачкой. Мерзкий звук сопоставим с ударом тяжёлых капель о крышу рядом стоящего здания. — Кинул и разбил стекло машины, — рыжий парень сплёвывает, закатывает рукава чёрного пиджака. Если бы не крепко держащий меня за плечо Аомине, я бы уже давно съязвил. Вместо этого я вдыхаю прохладный воздух и обе руки засовываю в карманы, нащупывая там зажигалку и саму пачку. Лопнувший пузырь жвачки доблестно прерывает молчание, и в этот момент в переулке появляются ещё два парня. Темнота буквально выедает глаза, а мелкие капли дождя только сильнее успокаивают. Мокрая чёлка неприятно липнет ко лбу. Я взглядом слежу за тем, как жующий жвачку парень поднимает с земли какую-то жестяную трубу, когда я решаю зажечь сигарету. В вое ветра так и чувствуется напряжение. Дайки рядом делает небольшой шаг вперёд и скрещивает руки на груди. Справа у стены рыжий парень поправляет бордовый галстук. Тот, что до сих пор раздражающе жуёт жвачку, медленно протягивает только что подошедшему жестяную трубу, и я вдыхаю едкий дым, он попадает в лёгкие полностью. Парень напротив не подаёт явных признаков агрессии, но по тому, как остальные трое расходятся в стороны, можно понять, что они на полном серьёзе боятся его, даже если он ниже их всех. Как-то знакомо даже. — Вы оба вообще знаете, кто я? — он перехватывает трубу поудобнее в тот момент, когда я кидаю окурок в ближайшую лужу. Она ярким блеском отдаётся в темноте. Когда же парень опирается на неё, я неосознанно выпрямляюсь в осанке, и становится даже забавно от мысли, что он попросту ниже меня. — Нет, — небрежно пожимаю плечами, и Аомине медленно выходит вперёд. — Вот ты точно знаешь, — кивает тот ему. — Просто расскажи. Дайки кидает в его сторону беглый взгляд, качает головой и поворачивается ко мне. — Ну, мы же на соревнованиях выступаем и... Ханамия Макото — очень уважаемый там баскетболист. Их команду обвинили в намеренном нанесении травм игрокам, но обвинения были сняты, потому что все свидетели, скажем так... в госпиталях. И в баскетбол уже вряд ли сыграют. Дайки пожимает плечами и тоже засовывает обе руки в карманы, выпрямляется. — Подумать только, оба из Тейко. Удар сразу же сбивает с ног. Секунда, и я начинаю чувствую, как боль постепенно захватывает всё тело, словно бы все суставы и мышцы внутри пронзили иглами. В голове появляется невероятный гул, когда жестяная труба с мерзким грохотом падает на мокрый асфальт практически в нескольких сантиметрах от моей головы. Я еле поворачиваюсь в сторону и замечаю Дайки, держащегося за нос. По его руке бегут бордовые струйки крови. Рыжий парень трясёт кулаком и негромко ругается. — Покидайте что-нибудь ещё. Чёртов кретин с жвачкой не без удовольствия вдавливает мою кисть жёсткой подошвой в грязный асфальт. — Ах, да, — у выхода из переулка Ханамия поворачивается к нам в последний раз, — просто помните, что старших надо уважать. — Да пошёл ты, — Дайки ему вслед выплёвывает крови и вновь прижимает ладонь к лицу. Из разбитого носа бордовые капли бегут без остановки. — Не знаю, как у вас в Тейко, но в Кирисаки Дайчи мы не только играем, но и ведём себя как львы, а не ягнята. Через несколько минут загудел мощный движок. Отчётливо слышно, как машина стартовала, взвизгнув на прощание резиной. Медленно одошедший Дайки протягивает мне руку. Безукоризненно чистый белый пиджак теперь полностью в пятнах, а на вороте рубашки отлично заметна кровь. Мне в голову ударяет что-то вновь, а в глазах начинает темнеть, когда я хватаю его за ладонь. — Блять. — Вообще Аомине, — он едва заметно кивает мне и тут же вновь подносит руку к переносице. В темноте из-за размазанной крови это кажется жутким. — Но другого я не ожидал. И ухмыляется, когда я, едва ли не теряя равновесие приваливаюсь к стене. Аомине громко кашляет, потому что таким количеством крови невозможно уже не захлёбываться. — Ты хороший друг, — вслух неожиданно для себя замечаю я, рукавом со лба стирая капли дождя. Аомине воротом рубашки пытается вытереть лицо, переводит на меня взгляд, в тусклом неоновом освещении кажущийся особенно удивлённым, и даже позволяет себе очередную усмешку. — Один из нас должен им быть. Когда я кашляю, ощущение мерзкого привкуса железа на языке только усиливается. В этот момент Аомине вскользь называет меня тупым придурком, который заслуживает. И я с ним мысленно соглашаюсь.