— Пожалуйста; только подумайте, что один из нас непременно будет убит. — Я желаю, чтобы это были вы... — А я так уверен в противном. «Герой нашего времени»
Ступени уходят из-под ног, на скорости не заметны. Они точно только-только начищенная до блеска баскетбольная площадка, что сверкает особенно ярко, исчезает после победного броска, финальной сирены. Скользкая настолько, что способна ткнуть носом любого в твёрдый паркет, разбить лицо, а потом, как ни в чём ни бывало, сверкать дальше, оставив горе-баскетболиста в лужи крови, но с победным трофеем в руках. Мысли в голове нисколько не лучше. Разбегаются в стороны, бьются друг о друга, крошатся. Разлетаются быстро, и не сдержать, не сосредоточиться. А ещё так противно и неприятно, что у Куроко пальцы ломит и лоб болит. Он про себя ругается и злится так, что перед глазами темнеет. Наверняка именно потому и не успевает заметить, как кроссовок цепляется за что-то, и он практически валится с лестницы, чудом только не разбивая голову о мраморные ступени. Практически. Слишком часто кашляет и отталкивает столпившихся учеников в стороны. Слишком. Это всё слишком сегодня. — Акаши, оставь его! — Мидорима рядом удерживает Сацуки, чтобы даже не думала о том, как бы влиться в компанию размахивающих острыми рапирами парней. Куроко и без того мутит: от волнения ли, или виной всему стальное лязгание, будь эти чёртовы третьегодки Тейко неладны! Но всё было бы замечательно, если бы не сам статус баскетболистов лучшего клуба. Может быть, и всунутые наспех йены в грубые ладони директора сыграли бы далеко не последнюю роль. — Прекращайте! — громко выкрикивает Кисе и дёргает плечом раздражённо. Мурасакибара держит товарища крепко, надёжно — не вырваться. Аомине отвлекается на крик, клинок едва ли не разрезает рубашку и кожу на плече. А Тецу... Тецу... не шевелится даже. Ему в вены будто впрыснули яда, тот самый яд, что вот-вот парализует, темноту оставит в голубых глазах, не давая возможности больше видеть тех, кто так легко потерял дружбу. Рёта кое-как успевает отпрыгнуть в сторону от рапиры, перехватывает руку Аомине (и как не боится получить?), пока где-то позади льёт слёзы Сацуки. — Тебе Хайзаки в прошлый раз мало всыпал? — Дайки в сторону отбрасывает оружие, взглядом на секунду стреляет в Акаши, и руками упирается в колени, пытаясь отдышаться. Успокаивается ненадолго, пока Кисе старается слушать. Куроко видит, как расширяются карие глаза от удивления, когда Аомине вновь выпрямляется. — Чёрт, и как я мог про Мидориму забыть? Смотри, и следы ещё не затянулись, а ты начинаешь раздражать меня. Не боишься вновь получить, Кисе? Совсем? Но напряжение блондина разом отпускает, рассыпается в воздухе, грозясь развеяться по почти опустевшим в этот час коридорам Тейко. А у Куроко камень с души летит, когда подходит едва ли не весь гневный учительский коллектив во главе с размахивающим длинной линейкою директором и главным тренером баскетбольного клуба всё в том же стильном костюмчике. Чувствуется, как отчисление грузной тяжестью нависает над каждым. Впрочем, не решились называть зачинщика — пугало всех, что растащить дерущихся не сразу сумели и парни из клуба борьбы, и даже школьная охрана, а злобный дух от мальчишек не испарялся ещё минут десять. Даже во время выяснения обстоятельств. Куроко за плечи придерживает Сацуки в школьном коридоре, напротив кабинета директора. Рядом кучкой стоят парни из клуба фехтования и ожидают возвращения своих же буквально нагло вырванных из рук рапир. — Ладно, не плачь, Момои-сан. Давай лучше думать, что тренеру скажем. Придётся обманывать. И теперь мысли Куроко самому же напоминают лязгание острых рапир, что бьются и бьются друг о друга, разрубают прозрачный ветер, свистят в воздухе. Что? Отчего они налетели друг на друга так быстро и резко? Будь всё безобидно, Акаши бы никогда не позволил себе. Ладони сильно сжимаются, жаль, что не на шеях обоих. Сацуки рядом всё льёт слёзы, и Куроко прикрывает глаза. — Не придётся, — слышатся ровный голос Акаши и хлопок двери. Такой же гордый с высоко поднятой головой, в разодранной у ворота рубашке, с помятым пиджаком, растрёпанными волосами, с отливающей красным царапиной на скуле. Красавец. — Но что будет, вспомни директор, что у нас скоро начинается основной этап соревнований, не представляю. Вопрос серьёзный. Капитан смотрит недовольно на следом выходящего из кабинета Аомине, убирающего руки в карманы запачканных землёй брюк. Тот ловит взгляд, усмехается желчно и уже собирается вновь сказать что-то, но выдыхает, проглатывает все обидные слова мгновенно. — Правильно. Не стоит, — ухмылка Акаши Сейджуро очень неприятная, холодная и самодовольная. Куроко держит Сацуки надёжно, не давая подбежать к Аомине. А сам глядит как-то с жалостью, хочет глаза прикрыть и заснуть крепко, чтобы на следующее утро проснуться — игра со школой Огивары. Через секунду смотрит вслед Аомине, тот быстро исчезает за поворотом. Акаши кивает напоследок и уходит совершенно в другую сторону, прикрывая платком оцарапанную острым клинком скулу.|||
В столовой смех и громкие разговоры, звяканье подносов, скрип стульев под размашистыми движениями и иногда негромкий шёпот где-то чуть вдали. Честно, Мурасакибара не думает, что стоит тревожить хоть кого-то — всё же хоть и не глубокая ночь, но выглядят некоторые помято, в голове — тряска и в мыслях — тьма. Мидорима облокачивается о белую поверхность стола, ладонью прикрывает лоб, чтобы даже глаз не было видно, ведь взгляд сегодня отчего-то особенно острый. — О, — Атсуши на долю секунды завладевает вниманием товарища, — вспомнишь Кисе-чина, вот и... оно. Блондинчик ожидаемо в столовой появляется за двадцать минут до начала следующего урока, проклинает мысленно наручные часы и совершенно не смотрит по сторонам, плечом задевая чуть ли не каждого второго ученика. Извинений не слышится, Кисе стреляет взглядом в каждого, потому что устал быть дико-дико любезным. Серьёзно, кому это вообще не надоедает? Ты им «простите», а они за спиной ерунду говорят. Ты по определению на уровень повыше, а они этого никак принять не могут, странные какие-то. — Я его убью прежде, чем он со мной поздоровается, — бросает Мидорима и всё же громко вздыхает, когда Рёта оказывается уже рядом у столика. — Гордое одиночество не поможет, — усмехается парень, присаживаясь точно напротив снайпера баскетбольной команды, и делает вид, будто бы поправляет сползающие очки. — И не развеселит твою кислую рожу, Мидорима-ччи. — Гордое одиночество? Кисе дёргается от прохладных ноток в голосе, что раздаётся справа, и улыбается даже нервно, чисто по-своему. — Куроко-ччи, я тебя правда сразу заметил, — и посмеивается неловко, пальцы запуская в светлые волосы на макушке. Только это ерунда. Если бы сейчас Тецу было важно быть заметным, он бы слова Кисе назвал наглым враньём. Но он же всё ещё тень, ну? Потому что даже самые запутавшиеся ребята отбрасывают тень. Только такую же, как они, но не заметную для других. Рядом слышится противный скрип ножек стула о мраморный пол. Аомине оказывается рядом, кивает медленно и смотрит на настенные часы, что висят у самого входа в столовую. Мидорима потрёпанного парня сверлит колким взглядом, и Кисе мгновенно выпрямляется в осанке, прислушиваясь едва ли не к звукам сердцебиения всех вокруг. Но расслабляется ещё быстрее, потому что Дайки даже близко не выглядит взвинченным. — Тренер в нашу сторону очень косо смотрит. Я всё ещё без понятия, что там стряслось у вас с Акаши. Только быть не может, чтобы капитан из чистого упрямства и брезгливости решил подраться с тобой. Это... — Мидорима выдерживает паузу, выдыхает спокойно и поправляет сползающие очки указательным пальцем, давая Кисе повод усмехнуться, — не выдерживает критики. — Честно, сам не думал, что до такого дойдёт, — Аомине обыденно взгляд отводит в сторону и даже позволяет себе ухмыльнуться немного ядовито. — Я же не провоцировал его. Врёт и совершенно не стремится замаскировать свою ложь. Он не здесь сейчас, не в столовой точно, зато душа рвётся внутри, ноет, едва ли не кровоточит. Как ладонь сегодня после рапиры, клинок впускающей прямо в кожу. Больно до сих пор? Аомине на кисти рук поглядывает с лёгким недоумением. А тогда это было близко к шоку. Вздыхает полной грудью и тут же выдыхает. Тонкие линии царапин стремительно краснеют. Аомине ещё в кабинете директора смотрел, не моргая, как дрожат-наливаются багряные нити на запястьях, как срываются вниз капли крови, в тёмный, вычищенный пол. И у него голова сейчас будто этим самым видом и набита. — Аомине-ччи… ты как будто не в себе. Как тогда, после пожара, ну? — Кисе покручивает на руки ремешок часов и кое-как давит из себя улыбку. Почти получается. — Но или ты сейчас рассказываешь, или… — Или ты тренеру говоришь, чтобы меня отстранили от игр? — Дайки качает головой, вновь усмехается желчно и облокачивается о жёсткую спинку стула. — Вперёд, Кисе. Ведь именно так поступают друзья. Даже Мурасакибара бросает тревожные взгляды на обоих, рядом суетятся какие-то девчонки, но ребята в их стороны даже не смотрят. Аомине касается ранее кровоточащего запястья, сжимает ещё сильнее, и Куроко приходится толкнуть того плечом, чтобы перестал. Девчонки позади хихикают, когда Кисе всё-таки решает улыбнуться им, и Дайки едва ли не рычит, ворот рубашки Тецу хватает. А глаза синие-синие и дикие даже настолько, что Куроко его руки отпускает в момент, но желваки на бледных скулах играют, и разве что густой пар из ушей паренька не валит. — Давай просто успокоимся и рассудим, — выдыхает он и взгляд опускает на побелевшие пальцы, сомкнувшиеся на вороте школьной рубашки. Водянистые глаза странно сощуриваются, и Дайки отпускает. — Ты не следил за языком, очевидно же. У меня глаза на месте, Аомине-кун. Двери столовой громко скрипят, выпуская огромное количество учеников в коридоры Тейко. До баскетболистов доносятся чьи-то сдавленные ругательства, едва различимые в потоке голосов. Возмущённый возглас и протяжное, мягкое, совершенно близкое: «Приятного аппетита», и... ничего более. Кисе улыбается особенно неприятно, чувствуя лёгкое прикосновение к своему плечу через ткань пиджака. Но взгляд карих глаз живо переходит на Шинтаро в этот момент. Рёта мгновенно замечает изменения на лице. Хмурый взгляд из-под линз очков, сжатые в тонкую линию губы — всё-таки блондинчику нравится, что людей можно так легко прочитать. Только не проходит и минуты прежде, чем Мидорима поднимается со своего места, вежливо кивает всем и направляется к выходу из столовой. — С гороскопом что-то связано, не иначе, — произносит Мурасакибара и пожимает плечами. Куроко скашивает в его сторону взгляд и вновь отворачивается в сторону — там Накаяма занимает один из столиков и читает что-то, довольно быстро листая страницы, словно бы и на строках не особо зацикливаясь. Как и на... людях? Жизни? — Её номер я удалил, — со смешком говорит Кисе, легко подкидывая свой мобильный. — К счастью. Куроко, признаться, нравится он. Конечно, бывают у парня порывы злости, когда так и выливаются потоки яда и желания испортить жизнь всем, кто под руку попадётся. Но ведь он это делает ненамеренно. Только в том случае, если до этого жизнь испортили ему самому. Но, в целом, пострадает недельку, две, три, и пройдёт всё очень быстро, вряд ли даже в мыслях след оставит. Аомине неожиданно ловит на себе взгляд девушки, что отвлеклась на долю секунды от книги, и отворачивается, не жалея даже о том, что Акаши его чуть не убил сегодня. Или, скорее, он сам едва ли не убил Акаши. — Ну, собственно, вот и вся причина, — довольно произносит парень и рукой проводит по коротким спутавшимся волосам. — Только, увы, самого оскорбления не помню. Кисе прекрасно понимает, что тоже обозвал за спиной, даже не осмелившись (возможно, не имея желания) говорить об этом в лицо. Но всё ведь правильно сделал. Все прекрасно знают, что после Дайки в долгу не остаётся. — У-у-у, — Рёта качает головой, кулаком подпирает подбородок и в этот раз улыбается шире, кажется, совершено искренне. — Порой ты бываешь такой тварью, Аомине-ччи. И высокий голос, конечно, не полон очевидных ноток сарказма. Взгляд синих глаз мгновенно становится особенно въедливым, словно бы огонь, что вгоняют под кожу. Не остудить ничем, даже если вылить ведро ледяной воды. Кисе хлопает необычно длинными ресницами, карие глаза из-под светлой чёлки смотрят с плохо скрываемой насмешкой, но и... горечью что ли? Может быть, даже Куроко думает здесь о том, что Акаши сейчас, скорее всего, не в духе. Что это неприятно — вот так холодно размахивать рапирой в сторону друг друга. Только, вот, Кисе вслух озвучивает совершенно другое. — Но Акаши-ччи хорошо, — по его губам пробегает лёгкая ухмылка. — Акаши-ччи никогда не любил.|||
С территории школы — если, конечно, встать в определённом месте и присмотреться повнимательнее — замечательно видно очертания Фудзи. Западного склона, правда, не разглядишь — он прячется за зданиями, облаками, плохой погодой, но вид кажется завораживающим. Когда встаёшь на крыльцо первого спортивного зала, становишься свидетелем того, как линии горы отражают солнце — волшебно, и по-другому не назовёшь. В дождливые серые дни далёкая Фудзи едва ли различима из-за стен капель и тумана, а рядом слышится шум железной дороги. Тейко только воротами выходит на одну из самых переполненных и ярких в ночное время улиц Токио. Со стороны парковки, немного разломанного забора и старого школьного автобуса (что на территории стоит уже лет пять, не меньше) чуть дальше по улице идут железнодорожные пути. Поезда проезжают там каждый час, гудят громко и протяжно, а потом проходит несколько минут и вновь шум автомобилей и города. У Куроко рубашка застёгнута полностью, на голове хаос и ни малейшего следа улыбки на сжатых в полоску губах. Судзуки рядом скрещивает руки крепко, всем своим видом высказывая: с места не сдвинусь, пока не расскажешь, Куроко-кун. Тецу жмурится от головной боли и гула поезда, что проходит всё по тому же пути. Парню в глаза солнце светит, он пожимает плечами и не знает, что ответить девушке. Ему кажется, что тренировки приобретают характер более жестокий. Тренер не говорит с ними, он даёт наставления чуть ли не молча. Момои рассказывает обо всём громко и ясно, чтобы не возникало вопросов. Но Куроко кажется, что ещё такой раз и его не станет. Честно, не всегда хватает сил набрать другу или написать хотя бы одно сообщение. Пальцы первые пятнадцать минут трясутся так, словно бы его накроет приступом эпилепсии. Ладони безумно саднит от работы с мячом, но не только у него. Даже Мидорима, забрасывая бесконечное количество трёхочковых, часто встряхивает кистью левой руки, потому что иногда бывает и нестерпимо больно. — Да страх обычный, Судзуки-сан, — Куроко пытается привести волосы на голове в порядок, но не получается совершенно. — Страх перед соревнованиями. Очень нервирует эта суета. Это и пробуждает такую... жестокость. Девушка отходит в сторону, пропускает Мурасакибару, а тот ожидаемо никого не замечает. Тецу смотрит вслед товарищу и даже едва заметно качает головой, понимая прекрасно, что все его слова — блеф откровенный и наглый. Как прыжок в пропасть, зажмурившись. Как надежда на лучшее, когда вокруг всё рушится постепенно. — Но они не боятся, Куроко-кун, — Йоко руками касается ткани своего пиджака на плече и сжимает в ладони машинально. — Они тоже люди и правда умеют любить. Аомине из спортивного зала выходит предпоследним и лениво делает прощальный жест, мгновенно пряча любого рода ухмылку, скользнувшую по едва ли не разбитым сегодня губам. Иногда Куроко кажется, что все трое — Аомине, Хайзаки и Сато — с недавнего времени ведут себя как заправские социопаты. Правда, Тецу не подходил к Акеми, потому что внутри всё абсолютно кричало, что лучше не надо. Стоит подождать или на худой конец спросить у самого Аомине (странно, если он спрашивает, как её дела). Но даже если Сато есть в школе, она... не кажется заметной более. Кисе рядом рисуется совершенно неожиданно и не теряет способности улыбаться, не обращая внимание на слабость, что молоточком ударяет по всему телу. Его улыбка не сходит, когда Судзуки касается легонько ссадины на щеке. Кисе шипит, но вытягивается, осанка делается ровной. Подставится под ладонь, а потом обязательно накроет сверху пальцами. Йоко морщится от вида новых ран из-за постоянных тренировок на его руках. Подует, стараясь не причинять боли. Кисе, словно бы в ответ, тронет губами её запястье. А Судзуки вдруг заговорит сбивчиво, неуверенно… привычно. И напротив не он будто, не Кисе Рёта, редчайший мороз во взгляде которого мог бы заморозить целый пруд или даже Исикари. Куроко качает головой и не позволяет себе усмешки, полагая, что люди, возможно, всё-таки имеют способность меняться.