Соучастники

О самом идиотском плане на свете, который сведёт его в могилу прежде, чем он успеет сказать «голубая еда» знала только Аннабет, поэтому отговаривать Перси было в несколько раз сложнее — считайте бесполезно — и ей оставалось только бессмысленно сокрушаться по поводу того, что у её друга совершенно отсутствует инстинкт самосохранения на пару с мозгами. Мысль попросить их у мамы в качестве подарка на Рождество для своего непутёвого друга не раз посещала её голову за последнее время, но в конце концов она пришла к печальному выводу, что это слишком дорогой подарок даже от богини. Не то что бы Афина была щедра на подарки и не то что бы она в них разбиралась. Бейсболка — лучший подарок для дочери, которую ты практически никогда не видишь? В отличие от военной стратегии подарки не были её сильной стороной. Хотя Перси как-то сказал, что тоже не отказался бы от волшебной бейсболки. Тогда это были всего лишь безобидные и глупые слова поддержки. Всё началось неделю назад. Перси тогда в очередной раз пропадал где-то. Гроувер сказал, что в последний раз видел его в тёплой компании Кастеллана, увлеченно рассказывающего что-то самоубийственно интересное — в общем, то, что заставляет Перси оторваться от своих занятий и сорваться следом за ним. И наверняка сейчас они с Люком на пару дурачатся где-нибудь, пытаясь определить, кто из них лучше дерется на мечах, а ей оставалось только надеяться, что эти придурки отделаются синяками и вернутся живыми. Что касается самой Аннабет... Скажем так, она честно пыталась сосредоточится на чтении. — Аннабет? — голос у Хирона был такой, как будто им предстоит серьёзный разговор. Пока у неё были лишь догадки. Пришлось закрыть книгу с недочитанной страницей, чтобы перейти к незаконченному разговору, который, наверное, рано или поздно должен был подойти к своему логическому завершению. А ведь день не предвещал ничего плохого... — Всё хорошо? — едва ли это предположение могло оказаться правдивым. Что ж, по крайней мере она попыталась. — Прогуляемся? — уклончиво ответил Хирон. По его виду можно было сказать — всё совсем не хорошо. Их разговор не был неожиданностью. Как и то, о чём они будут говорить. Вернее, конечно же, о ком. С тех пор, как Перси Джексон появился в Лагере Полукровок, все их разговоры удивительным образом сводились к нему. И это в очередной раз доказывало, какой же он всё-таки проблемный. Первый серьёзный разговор состоялся несколько месяцев назад, когда их дружба с Перси только начиналась. Перси не был обычным — на этом они сошлись удивительно быстро. То есть, все они здесь были необычными, но даже среди таких же необычных Перси умудрялся выделятся. Кто-то сказал бы, что Аннабет просто запала на него, поэтому ей и мерещится, что он весь такой особенный. Каждая дурацкая выходка Перси заставляла Аннабет прятать глупую, неуместную улыбку. Она никогда не врала себе, но сейчас её уверенность в том, что правда, а что ложь, пошатнулась и замерла в неустойчивой позе, иногда незаметно покачиваясь под потоками прохладного ветра, который не приносил облегчения. И все же Аннабет умела разглядеть вещи, недоступные многим другим в силу банальной невнимательности. Впервые это начало надоедливо маячить перед носом во время игры в захват флага, и Аннабет ещё долго сокрушалась по поводу того, что никто кроме неё не оказался достаточно участливым, чтобы заметить. Им пришлось преодолевать некоторые трудности, и Перси как всегда умудрился поцарапаться где-то. Это была маленькая, совсем несерьёзная царапина на лодыжке, про которую все благополучно забыли. Они пересекли ручей, оказавшись на другом берегу. Царапины больше не было. Кожа в том месте была гладкой и нетронутой, и кому могу прийти в голову, что это неправильно? Вот именно, что никому, кроме неё. Возможно, этого недостаточно, чтобы делать выводы? Пожалуй. Честно говоря, Аннабет начала воспринимать это как эксперимент и решила, что для достоверности его нужно повторить. Результат был интригующий — при контакте с водой раны Перси заживали. И это могло кое-что значить. Дело в том, что, несмотря на все эти странности, Перси прежде всего был таким же, как многие из них. Он сам это понял, когда спустя несколько недель всё так же просыпался в домике Гермеса, за тёплое местечко в котором шла настоящая борьба. Его отец — чёртов непонятный бог — отказывался его признавать. Но это лишь распаляло Перси, лишь побуждало его искать ответы. Хирон был против того, чтобы Аннабет рассказала Перси, потому что всё это было пока только догадками, но Аннабет всё равно это сделала. Она просто хотела быть хорошей подругой. Не могла же она знать, как Перси это воспримет, да? И идя по протоптанной в снегу дорожке, она с досадой думала о том, что, наверное, делать этого всё-таки не стоило. — Мне кажется, будет лучше, если Перси узнает это от тебя, — это был первый звоночек, оповещающий о том, что ей опять придётся удерживать Перси подальше от неприятностей, в то время как он будет отчаянно рваться им навстречу. — Как ты знаешь, на следующей неделе у нас запланирована ежегодная экскурсия на Олимп в честь для зимнего солнцестояния. Боюсь это не лучшая идея, чтобы Перси тоже ехал. Понимаешь, Перси он... — Ужасно импульсивный и не думающий о последствиях? Знаю, — Аннабет выдохнула, и облако горячего пара вырвалось из её рта. — Я поговорю с ним. Попробую убедить. Надеюсь, меня он послушает. Но Перси не стал слушать. Наверное, всё обошлось бы, если бы ему не попытались запретить ехать. К несчастью, именно это и произошло, а Перси, который был огромным ребёнком, когда дело касалось запретов, поступил ожидаемо — тут же придумал план, где он попадёт на экскурсию, вот только никто кроме Аннабет об этом знать не будет. Вообще-то изначально он хотел предупредить об этом Люка, но решил, что будет забавно посмотреть на его испуганное выражение лица, когда непонятная невидимая фигура обрушится на него из темноты. Так они и пришли к тому, что имеют. И на следующий день, заходя в автобус и высвобождая свои вьющиеся волосы из-под зимней шапки, Аннабет почувствовала чужую ладонь на своём плече и поняла — Перси всё-таки сделал это. Какая-то часть её надеялась, что он по обыкновению всё проспит, но сейчас Аннабет всё больше убеждалась, как это серьёзно для него. Это не могло не тревожить. Она заняла место в самом конце и, набрав побольше воздуха в лёгкие, шёпотом сказала, стараясь не привлекать внимание других ребят: — Если ты что-нибудь натворишь — нам всем несдобровать. Ответом ей, впрочем, была тишина. Оставалось только надеяться, что Перси всерьёз задумался над её словами, а не пропустил их мимо ушей. — Аннабет, ты с кем там? — Люк, сидевший прямо перед ней и уже успевший незаметно умыкнуть у кого-то пачку орешков, выглядел очень довольным. Аннабет была готова поклясться, что Перси, сидевший на соседнем сиденье, напрягся, но не была уверена, что именно послужило тому причиной. Она вспомнила, как несколько дней назад Перси жаловался, что Люк стал слишком задумчивым и серьёзным. Тогда Аннабет сказала, что хотя бы один из них наконец удосужился повзрослеть. — Пытаюсь вспомнить, какая цифра после запятой в числе Пи идёт двадцать шестой, — она улыбнулась своей самой невинной улыбкой и облегчённо выдохнула, когда Люк отвернулся, не найдясь, что ответить. Казалось, их маленький автобус вот-вот закружит в смертельном вальсе колючая метель. В это время года на Лонг-Айленде бывали сильные снежные бури. В прошлом году им часто приходилось брать в руки лопаты, прорубая дорожки через высокие сугробы (пока ребята из домика Гефеста не соорудили машины, облегчающие работу). Вообще-то, магический барьер призван спасать их от подобных напастей, но в тот раз мистер Д. был не в духе после посещения Олимпа и, похоже, решил дать непогоде шанс. В этом году снега было не так много, и Аннабет иногда приходилось выслушивать жалобы Перси, который ждал случая зарядить снежком сначала в Клариссу, а потом и в Люка. Путь до Нью-Йорка занимал чуть больше часа, и дети из домика Аполлона, сидевшие в самом начале автобуса, начали распевать рождественские песни. К ним вскоре присоединился весь автобус. Кто-то начал передавать по рядам термос с горячим глинтвейном, и Аннабет была готова поклясться, что чашка, парившая в воздухе, когда Перси тоже пробовал напиток, вызвала бы множество вопросов. К счастью, никто не обратил внимания. Все были слишком увлечены. Кто-то представлял ближайшую экскурсию, кто-то думал о Рождестве, которое было совсем близко. Аннабет думать о Рождестве точно не хотела. Было обидно представлять отца, сидящего за праздничным столом с другими людьми, с другой семьей, в которой для неё не было места. Каждый год отец приглашал её присоединиться, и каждый год она находила повод этого не делать, потому что не была уверена, что сможет выдержать всё это. В этом году она хотела просто посидеть где-нибудь с Перси, Люком, Гроувером и, может быть, Клариссой, несмотря на их частые разногласия, потому что Аннабет знала — ей тоже одиноко. Этого было бы вполне достаточно. Что касается Перси... Он думал о том, что впервые увидит своего возможного отца. Было столько вещей, которые он хотел бы сказать ему, но в то же время Перси понимал, что не должен подвести Аннабет. Он не мог просто ворваться в эту дверь спустя много лет и высказать всё, что он об этом думает. Всё, что Перси мог себе позволить — спрятаться за дверью и лишь слегка приоткрыть её, заглянуть одним глазком и увидеть ровно столько, сколько позволяет небольшая щель. Через полтора часа они были в Нью-Йорке. Несмотря на веселую атмосферу, Аннабет чувствовала напряжение, как будто кто-то со всей силы зарядил по её голове кувалдой, порождая надоедливый звон, не спешащий уходить. Сейчас она была как никогда уверена в том, что брать Перси с собой было ужасной идеей. Он вёл себя подозрительно тихо, даже не пытался заговорить, изредка ворочаясь на сиденье. Правда, где-то к середине их путешествия он попытался стащить несколько орешков у Люка, но в остальном проявлял несвойственное ему спокойствие. Автобус ехал по улицам, на которых, несмотря на приближающийся праздник, снега было не так много — снегоуборочные машины делали своё дело. Глядя на магазинчики, украшенные к Рождеству, Аннабет не могла не возвращаться мыслями к своей семье. Она представляла Фредерика Чейза, своего отца, который глупо ходил бы между прилавков, выбирая подарок своей жене. Он остановился бы у деревянных статуэток и, повертев несколько уродливых кошек с огромными глазами в руках, отправился бы в соседний магазин, исследуя всё новые вывески и не находя за стеклянными дверями того, что ему нужно. Ей казалось, что ему не очень это удаётся, потому что самой Аннабет на прошлое Рождество он прислал полосатый шарф, коробку конфет и книжку по основам аэродинамики. Они подъехали к Эмпайр-стейт-билдинг через минут десять, но заметили небоскрёб значительно раньше. Когда-то, лет сорок назад, он носил звание высочайшего здания мира. Аннабет прожила в Америке всю свою короткую жизнь и, впервые увидев его, она подумала, что никогда в жизни не видела такого высокого здания. Уже потом, изучая различные материалы, она поняла, что существуют другие небоскрёбы, берущие ещё выше и поражающие воображение ещё сильнее, но это открытие нисколько не перебило то впечатление, которое Эмпайр-стейт-билдинг произвёл на неё тогда. Нестройной толпой они выбрались наружу. Было два часа дня — на улицах было полно прохожих, спешащих куда-то, и никому не было дело до маленькой группы подростков, которая каждый год появлялась здесь в этот день, вваливалась в самое высокое офисное здание во всем Нью-Йорке, забиралась в лифт и исчезала, чтобы на следующий день вернуться, зайти в свой маленький автобус и уехать на следующие триста шестьдесят пять дней. Смертным не было свойственно проявлять излишнюю наблюдательность. Пока решались организационные вопросы вроде того, кто куда пойдёт и кто чего не будет делать ни в коем случае, и где они разместятся после всего этого, Аннабет рассматривала небоскрёб. Вглядывалась в окна, покрытые инеем и, натягивая шапку, чтобы тепло не уходило так быстро, не могла не думать об отце, который в такой день, должно быть, поглощён работой, так же как и все эти офисные работяги, которые находились в предвкушении праздника. На окнах висели разноцветные безделушки вроде шариков и фонариков. Аннабет не была уверена, что любит Рождество или что когда-нибудь сможет его полюбить. Она почувствовала, как невидимая рука осторожно сжимает её холодную ладонь, и ей показалось, что Перси без слов понимает, о чём она думает в этот момент. Как бы ей хотелось, чтобы он не знал этого. Через десять минут они стояли в лифте, который устремился ввысь, к самому чёртовому Олимпу, где им предстоит провести ближайшие несколько часов, веселясь и гуляя или, по крайней мере, пытаясь это делать. Для них троих это, похоже, был единственный вариант. Аннабет знала, что у Люка такие же непростые отношения с отцом, и это обстоятельство ещё больше их сближало. «Тут-то и начинаются неприятности,» — подумала Аннабет, когда лифт остановился на шестисотом этаже. Аннабет бывала здесь раньше во время предыдущих экскурсий. Подобно Эмпайр-стейт-билдинг, Олимп поражал воображение. Ей нравилось гулять по небольшим улочкам, рассматривая белоснежные здания и, в конце концов, оказываясь втянутой во всеобщее веселье, царившее здесь в этот день каждый год. Справа раздалось тихое «вау». Они двинулись в сторону величественного города, все дороги которого вели к огромному дворцу, возвышавшемуся на вершине горы. Это было похоже на наваждение, и Аннабет казалось, что она не чувствует тела, что она просто бесплотный дух, который вот-вот затеряется в этом городе дворцов. Здесь она была такой маленькой и ничего не значащей. Казалось, что холод, отступивший, когда они вошли в здание, вновь возвращается, подбираясь незаметными мурашками по коже. В такие моменты хотелось обладать способностью сбросить с себя все тревоги, как змеи сбрасывают кожу, но такой способности у Аннабет не было. Она была умна, умела разгадывать самые сложные загадки, умела быть неплохим другом, но помимо этого она оставалась обычным человеком, который не всегда чувствовал то, что хотел бы чувствовать. Они начали с нижнего яруса города. Хирон шёл впереди, указывая на стоящие по обеим сторонам здания и рассказывая истории, которые она слышала, кажется, много тысяч раз — настолько хорошо они были ей знакомы. Перси шёл рядом. Аннабет не видела его и не могла утверждать наверняка, но какая-то часть её просто чувствовала, что он рядом, и от этого становилось теплее. — Помнишь, как мы впервые оказались здесь? — Люк, до этого шедший где-то впереди, внезапно оказался слева от неё. Он выглядел непривычно тихим. Как и каждый раз, когда оказывался здесь, так близко к отцу. В отличие от Перси он знал, кто является им, но легче от этого не становилось. Совсем. Аннабет грустно, ностальгически улыбнулась. Как она могла забыть? Год, когда они потеряли Талию. Тогда, несколько лет назад, впервые идя по белоснежным улицам божественного города, ей хотелось плакать. Это было несправедливо. Они должны были войти сюда вместе, втроём, готовые противостоять всему миру. Талия как никто другой заслуживала оказаться в этом месте. В тот день они с Люком так же шли рядом, держась за руки. Он, кажется, говорил ей что-то шёпотом, пытаясь отвлечь и успокоить, а она могла думать только о том, что ему тоже не помешает отвлечься и успокоиться. Сейчас эти деньки казались такими далёкими. — Ты тоже часто думаешь о ней? — спросила Аннабет, хотя спрашивать было вовсе не обязательно. Она знала, чёрт, конечно же она знала. Каждый раз, когда смотрела на Люка и Перси, каждый раз, когда замечала этот взгляд Люка — прямо как тогда, несколько лет назад, когда жизнь только начиналась для них троих, затерявшихся среди незнакомых городов. Улыбка Люка оказалась такой же грустной и ностальгической. — Я часто думаю, что бы она сказала, будь она с нами, — он повёл плечами, будто желая сбросить с них груз, что повис тяжёлым камнем уже несколько лет. В этот раз ему это не удалось. — Наверное, посоветовала бы включить хорошую песню, чтобы мир перестал казаться таким ужасным. Смогут ли они когда-нибудь забыть её? — Мне кажется, она врезала бы нам просто за то, что мы печалимся в такой хороший солнечный день, — Аннабет казалось, что именно так она бы и сделала. Талия Грейс не была девчонкой, которая смогла бы вытерпеть столько слёз, пролитых по ней. Какое-то время Люк молчал, но, наконец, его кадык тревожно дёрнулся: — Хотел бы я посмотреть на это. Аннабет знала — ему больно вспоминать о ней. Поэтому она позволила ему уйти. — Талия Грейс, да? — тихий голос Перси звучал не к месту, и Аннабет невольно поморщилась, чувствуя, что горечь, затаившаяся где-то внутри, не желает уходить. Она чувствовала себя паршиво, и так же сильно не хотела, чтобы Перси видел это. К сожалению, подобное было выше её сил. — Гроувер рассказывал мне о ней... Она вздрогнула, прежде, чем ответить. Это был груз, который им предстояло нести только вдвоём — ей и Люку. — Это давняя история... Не спрашивай. Я ведь говорила не привлекать к себе внимание, — но ничьё внимание они не привлекли. Люк шёл впереди, не глядя на окружающие строения, поглощённый собственными мыслями и чувствами, а остальные получали удовольствие, не заботясь о том, что Аннабет идёт позади и разговаривает с пустотой. Перси не ответил. Аннабет ожидала что-то наподобие «а я как всегда тебя не послушал», которое прозвучало бы немного насмешливо, но забавно. Этого не было. Возможно, Перси наконец понял, что его замысел слишком рискованный, чтобы отвлекаться на истории, произошедшие столько лет назад. Он мог спросить об этом потом, и она, наверное, рассказала бы ему... Кому, если не лучшему другу? Спустя какое-то время они дошли до самой вершины горы, где заканчивалась экскурсия. Как и несколько лет назад, Хирон повернулся к ним, окинул всех строгим взглядом и торжественно произнёс: — Веселитесь, празднуйте, но не забывайте, что завтра нам предстоит дорога назад. В это время атмосфера здесь самая что ни на есть прекрасная. И они разбежались в разные стороны, предвещая весёлые танцы, вкусные яства и много-много чудесных минут прежде, чем они вернутся в свой автобус и уедут, надеясь, что в этот раз мистер Д. не окажется в скверном расположении духа. Аннабет осталась одна. Она свернула на одну из бесконечных улиц, что простирались далеко вперёд, и, убедившись, что поблизости никого нет, протянула вперёд руку, тихо спрашивая: — Ты здесь? Никто не ответил. Аннабет поджала губы. «Должно быть, — подумала она, — он ушёл уже давно». Она могла бы спрашивать себя, что Перси делать одному в огромном городе богов, но это не имело бы смысла. Аннабет знала ответ, и он ей очень не нравился. Сейчас она молилась, что на него в очередной раз накатила ребячливость и он пошёл за Люком, чтобы подкараулить его в самый неподходящий момент и хорошенько треснуть. Но это, конечно, было неправдой. Снежинки опускались на ладони Перси, слабо обжигая их холодом и словно предупреждая: «Не стоит, парень, брось ты это». Мог ли он на самом деле остановиться сейчас? Догнать Аннабет, снять кепку, наплевав на запреты Хирона, и оторваться вместе с Гроувером и какими-нибудь весёлыми сатирами, которых тут пруд пруди, перед этим, конечно, вдоволь поиздевавшись над Люком. Назавтра он вернулся бы в лагерь, оставаясь, возможно, таким же беззаботным, каким был до этого. Он никогда бы не узнал своего отца, но так ли это важно? Наверное, он смог бы жить с этим. Нет, не смог бы. Он смотрел на этот огромный величественный город, простиравшийся у его ног белоснежным пятном, зависшим огромным облаком над Нью-Йорком и вдруг сорвался с места, убегая вниз, подальше от этого великолепия, куда-нибудь, где можно просто... Хотел бы Перси в самом деле знать, чем было это «просто». Остановился он только оказавшись на достаточном расстоянии от проклятого дворца. Когда Перси оглянулся назад, в глазах его стояли слёзы, но никто не мог этого видеть. Мимо него прошли ребята из лагеря Полукровок, тихо перешёптываясь о чём-то. «Дурацкая была затея,» — подумал Перси, следуя за ними. Он не хотел напугать их, внезапно выныривая из тени... Просто идти больше было некуда. Они, как и сам Перси сейчас, не имели цели, просто метались туда-сюда в поисках места, где можно было бы развлечься. Прекрасное вышло бы Рождество. Он увидел и Гроувера, который, то и дело нервно поправляя свою шапку, шёл ему навстречу, понятия не имея о его присутствии. Ему захотелось окликнуть его, сказать: «Эй, дружище, неужели ты думал, что я пропущу эту огромную вечеринку?». Почему-то, стоило Перси представить это, ему начало казаться, что он просто не имеет на это права, поэтому он проследил за тем, как фигура его друга медленно уменьшается и исчезает за поворотом. Сколько часов он бродил по городу, пытаясь отвлечься от гнетущих мыслей? Перси остановился лишь когда уже стемнело, и с удивлением обнаружил, что стоит там же, где стоял несколько часов назад перед тем, как сбежать. Он оглянулся. Вид всё ещё открывался потрясающий. С наступлением темноты загорались огни — и на этом клочке земли, парящем в воздухе, и в городе внизу — и мир казался огромным океаном тьмы, которая только разбавлена небольшими огоньками надежды. За них его взгляд то и дело цеплялся. Ноги сами понесли его внутрь дворца. Он казался ещё больше, и в который раз за сегодня Перси ощутил себя маленьким, ничего не значащим. Его шаги — тихие, осторожные, но всё-таки слышимые — создавали эхо, улетавшее куда-то вперёд, в самый конец огромного зала, где стояли двенадцать громадных тронов. Перси точно знал, который из двенадцати ему был нужен. Они не виделись никогда в жизни — не считая неясных обрывков воспоминаний, иногда являвшихся ему во снах, но рассеивавшихся поутру — но Перси всё равно узнал его. Глаза этого человека... то есть, совсем не человека, разумеется, казались знакомыми, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что эти глаза он видел в зеркале каждое утро. Это было странное чувство, как будто он смотрел в кривое зеркало, только это зеркало не искажало его черты, лишь переиначивало их, добавляя что-то неуловимое, но сильное, и теперь уже Перси понял, что глаза бога морей были совсем не похожи на его собственные. Очень поверхностно, разве что. Они имели тот же цвет, но гораздо большую глубину. Казалось, если будешь смотреть слишком долго — непременно попадёшь в ловушку, окружённый бесконечными событиями, произошедшими задолго до его рождения. Перси отвёл взгляд, хотя всё ещё был невидим, и Посейдон вряд ли увидел бы его, и это была очень хорошая возможность его изучить. Он выглядел задумчивым, и Перси невольно вспомнились истории Хирона про их вечную конфронтацию с Зевсом, непрекращающуюся веками. — Ты ступаешь, как вор, — неожиданно голос Посейдона прокатился во залу. Он был громок, как шум прибоя, и Перси на мгновение поразился величию, которого был полон этот голос. — Но твоя цель, сдаётся мне, гораздо менее прозаична. Выйди из тени, — в этих словах не было угрозы, напротив, они были полны спокойствия, как будто события разворачивались по определённому замыслу, известному богу, но пока далёкому от понимания самого Перси. Он сглотнул подступивший к горлу ком и неуверенно потянулся к бейсболке. Мгновение — и посреди зала материализовалась его небольшая фигура, раз в -дцать меньше фигуры Посейдона. В его глазах Перси уловил любопытство, и почувствовал себя диковинной зверушкой, которую привели богу на потеху. Человеком, в общем. — Я не был уверен, насколько близок этот день, но, сдаётся мне, время пришло. — Время для чего? — неуверенно спросил Перси. — Я знал, — начал Посейдон, будто игнорируя прозвучавший вопрос, — что однажды ты придёшь ко мне, имея множество вопросов. Подобной прыти редко можно ждать от смертного или любого другого полубога, но ты, Перси Джексон... Ты не смог бы оставить это. Признаюсь, я поражён нашим сходством, хотя и ожидал чего-то подобного. Перси усмехнулся. Он не разделял настроения отца. Он понимал, что не должен был приходить сюда, что он сильно провинился перед Аннабет и что ему не стоило даже выдавать своего присутствия, и всё-таки чувствовал, как обида, копившаяся столько лет, готова вылиться наружу... — Я рад, что оправдал ваши ожидания, сэр, — иной услышал бы в его голосе издёвку, но любой, сколько-нибудь разбиравшийся в людях, не ошибся бы, сказав, что Перси был чертовски напуган. — Нам есть, что обсудить. Думаю, у тебя есть множество вопросов, и я на них отвечу. Перси поджал губы. Вопросов было действительно много — за всю жизнь он адресовывал бесконечное их количество кому-то безымянному, вечно нечёткому образу, имевшемуся у него вместо недавно обнаруженного отца. Но, пожалуй... — Только один, сэр, — он понимал, что бесполезно спрашивать, почему отец его бросил — ответ был очевиден. Он мог даже понять, почему они никогда не виделись, и всё-таки был вопрос, на который Перси так и не смог ответить самостоятельно. — Почему вы не признали меня как своего сына? Перси ожидал, что, как любой провинившийся отец, Посейдон начнёт увиливать, отговариваться извечным «это всё для твоего же блага», заставляя окончательно в нём разочароваться, но слова Посейдона заставили Перси почувствовать уважение. Он говорил прямо, шёл напролом, подобно морским волнам, которые разбиваются об острые прибрежные камни, но не прекращают наступления: — Ты был свидетельством того, что я нарушил данную мной клятву. Стыжусь я не тебя, Перси, и скрываюсь не от тебя, но стыжусь того, что совершил я сам, и скрываюсь от этой правды обо мне, — эти слова, сказанные тихо, разносились по залу, отражаясь от мраморных стен и осколками попадая, кажется, в самое сердце. Руки его, до этого сжатые в кулаки, разжались, а ноги, на которых он твёрдо стоял, показались вдруг совсем мягкими. Колосс на глиняных ногах — вот он, во всей красе. — К тому же, веришь или нет, я не хотел, чтобы лишнее внимание обратилось к тебе. У нас с братом достаточно разногласий в последнее время и, боюсь, даже мои дипломатические способности недостаточно сильны, чтобы остановить гром, который разразился бы, вспомни он о твоём существовании. — Хотите сказать, сэр... — он неприятно скривился, как будто бы проглотил горькую пилюлю, — вы руководствовались общим благом? Посейдон кивнул — рассеянно — будто не зная, какая реакция будет лучше. Перси и сам, спроси кто его, не мог бы сказать, что было бы лучше, а что — хуже. Грань между этими понятиями слишком расплывчатая, неясная, и видно только время способно отличить одно от другого. Им остаётся лишь наблюдать шторм и его последствия. — Ты разочарован, — не то спрашивая, не то утверждая, произнёс Посейдон. По огромному залу прошёл ветер. Перси уловил в нём знакомые нотки — запах океана. В голове как будто бы стало пусто, и он вдруг осознал, что совсем не злится. И обида — гложущая, неприятная, раздражающая, хранящаяся в сердце — исчезла. Последние несколько месяцев были тревожными, но всё это вдруг перестало иметь значение, уступая место удивительной ясности. — Вовсе нет. Но скажите, если... Если бы... — Перси запнулся. О чём он говорил? Что хотел сказать? Если бы не было соглашения? Если бы Посейдон не был такой важной шишкой? Если бы жизнь — чёрт её побери — была бы предсказуемой и спокойной? Все сомнения, должно быть, отразились в его взгляде, потому что Посейдон вдруг улыбнулся. — Не мучай себя, Перси. Если бы жизнь могла быть другой, то такой она и была бы. Но мы не выбираем того, какой быть жизни и, по всей вероятности, можем иметь дело только с тем, какая она есть, нравится нам это или нет, — и хотя слова, произнесённые Посейдоном, не были чем-то, чего Перси не знал, он испытал странное облегчение просто от того, что кто-то придал им форму, будто выражая то, что сам он был не в состоянии выразить. — Боюсь, наш маленький диалог подходит к концу, — Посейдон поднялся со своего трона и, не делая попыток приблизиться, ещё раз внимательно посмотрел на Перси. — Море не будет ждать. Есть вещи, которые должны быть сделаны прежде, чем я вновь смогу вернуться сюда. А ты, Перси... — маленькие морщины образовались у его глаз, когда он снова улыбнулся. — Какая прекрасная ночь, не находишь? Сдаётся мне, она ещё не подошла к концу, а на Олимпе в это время подают прекрасный глинтвейн. На твоём месте я бы поспешил в город — ты ещё успеешь насладиться всем этим. — Но, сэр, Хирон сказал, что мне не стоит здесь светиться, — осторожно заметил Перси. — Ты мой сын, Перси Джексон. Ты потенциальная знаменитость местных масштабов, но также — интересный молодой человек, который, уверен, ещё не раз покажет, на что он способен. И ты, безусловно, сумеешь выпить чашечку-другую до того, как кто-нибудь сообразит что к чему и поднимет шум. Что скажешь? — в этот момент Перси был убеждён, что его челюсть сейчас валяется где-то на полу, потому что Посейдон — бог морей, сотрясатель земли, буреносец, один из Большой Тройки и его новообретённый отец — подмигнул ему и прежде, чем Перси пришёл в себя и успел что-нибудь возразить, исчез, оставляя ему лишь тихий шум океана, который можно услышать в ракушке, поднеся её к уху, и который ещё какое-то время не утихал. Инстинкт самосохранения заставил Перси вновь надвинуть кепку Аннабет и слиться с тенями. Последние слова, сказанные Посейдоном, не выходили из головы. Это было похоже на сон, ведь только сегодня он надеялся, что сможет составить компанию Гроуверу. Посейдон как будто бы прочитал это воспоминание — хоть Перси и сомневался, что он был способен на это — и дал добро, сказал «веселись и ни в чём не нуждайся». Значило ли это, что ему стоило... Что-то недобро блеснуло на троне, стоящем посередине, который принадлежал громовержцу Зевсу. Поглощённый внезапной беседой с отцом, Перси не сразу заметил это. Он осторожно приблизился, хотя в зале не было никого, кто мог бы услышать или, тем более, увидеть его. Подняв взгляд вверх, Перси понял, что ошибиться тут невозможно — что-то лежало там, искрилось, будто желая подчинить себе Перси, и он, всё ещё руководствуясь инстинктами, сделал шаг назад, тут же, впрочем, задерживая дыхание. Чьи-то тихие шаги раздались за спиной. Они не могли быть похожи на поступь Посейдона, скорее напоминали его собственные. «Ты ступаешь, как вор». А значит... Перси обернулся. Ошибки быть не могло. Свет упал на лицо, до этого сокрытое в тени, и Перси содрогнулся, заметив знакомый шрам, проходящий через левую половину лица, которое он видел много раз до этого, но таким сосредоточенным — впервые. Ему потребовалось секунд пятнадцать, чтобы, отойдя от первичного шока, вспомнить — бейсболка всё ещё на нём. Гораздо меньше времени ему понадобилось, чтобы задаться очевидным вопросом: какого чёрта Люк здесь забыл?! И — на это ему понадобились считанные секунды — Перси почувствовал тревогу. Что заставило Люка прийти сюда? Была ли у него та же цель? Было ли что-то ещё, что он не сказал Перси, потому что недостаточно доверял его или потому что не считал его своим другом? Люк, убедившись, что в зале больше никого нет, казалось, сделался смелее. Его движения, до этого осторожные, стали более уверенными, и тот факт, что он движется прямо к трону, стоявшему посередине, не мог не настораживать. И всё-таки Перси видел, что Люк нервничает... Нет, он в ужасе. Маленькие капельки пота застыли на его лбу. Что привело его в это состояние? Худшая из возможных догадок подтвердилась. Люк приблизился к трону Зевса и напряжённо посмотрел вверх. Перси вспомнил, как кто-то рассказывал ему, что не стоит даже пытаться забраться на трон бога, а Зевс был не просто богом. Впрочем, Люк тоже знал это. Перси хотел было остановить его, но не смог произнести и слова. Ловко, не касаясь непосредственно трона, Люк сделал прыжок, схватившись за лежавший наверху предмет и стянув его вниз. «Что ты творишь?» — хотелось крикнуть Перси, но он не произнёс ни слова, не в силах до конца поверить в только что увиденное. Двое в этом зале не отдавали отчёта в своих действиях, и пока Перси топтался на месте, пытаясь осмыслить и принять какое-нибудь решение, Люк, пряча украденное, приблизился к другому трону и повторил свой трюк. Несмотря на испуганный вид, он не выглядел так, как будто бы идея сделать это пришла ему спонтанно. Напротив, действия его были как будто давно отработанными. В то время как истинная сущность первого предмета оставалась для Перси загадкой, в этот раз он смог различить шлем. Что-то щёлкнуло у него в голове. Если по центру стоит трон Зевса, а с одного боку — трон Посейдона, стало быть с другого боку стоит трон... Перси вздрогнул. Будто на мгновение он ощутил мимолётное дыхание смерти, тянущей к нему свои уродливые щупальца, и тут же наконец понял — что бы не происходило, он должен пресечь это. Не ради богов и не под каким-то другим очень благородным предлогом типа баланса, мира и прочей ерунды, но ради Люка, который явно не до конца осознавал, что он творит. Не снимая бейсболки, Перси бросился на него, сбивая с ног. Люк вскрикнул — в его глазах отразился неподдельный страх — но тут же стал отбиваться, пытаясь сбросить с себя невидимую тень. Синяки, залёгшие под его глазами, казалось, стали видны ещё отчётливее — настолько Люк побледнел. Перси был готов поклясться, что на мгновение почувствовал бившую его мелкую дрожь. — Стой, это я! — он снял с головы бейсболку, вновь становясь видимым, и только тогда перестал получать удары, от которых наверняка останется не один синяк. Впрочем, в данной ситуации это были совсем мелочи. — П-Перси? — Люк, казалось, стал ещё напуганнее, чем раньше, и только богам могло быть известно, как он ещё не отключился, не в силах выдержать столько потрясений, обрушившихся на его голову подобно пианино. К счастью, никого из них не было в зале. — Что ты здесь... — Долгая история, — он невесело усмехнулся, невольно вспоминая, как до этого рассчитывал напугать Люка, но тут же вновь стал серьёзен. — Что ты творишь? Ты должен вернуть то, что взял, ты не можешь воровать у богов. Очнись, Люк, тебя же в порошок сотрут... — В порошок сотрут, Перси, — его лицо вдруг исказила гримаса, и Перси показалось, что привычные черты лица стали растворяться, уступая место чистой злобе, которая ложилась восковой маской. Чужой, но способной вытеснить всё остальное. В одно мгновение он сбросил с себя Перси и тут же надавил коленом на его солнечное сплетение, не давая подняться и, словно для усиления эффекта от своих слов, рукой сжал горло. — Нет уж, Перси, это я... Я их в порошок сотру. И тебе меня не остановить. Люк, кажется, хотел сказать что-то ещё, но остановился, не давая словам сорваться с языка. — Я вовсе не хочу причинять тебе боль, но времени возиться с тобой у меня нет. — Люк, пожалуйста... — голос его больше походил на хрип. — Мне жаль, Перси, — шёпотом. Перед глазами у Перси словно появлялась пелена. Казалось, ещё немного — и он... Люк вдруг улыбнулся — совсем слабо — и Перси тут же почувствовал, что снова может дышать. Ладонь, до этого сжимавшая горло, легла на лоб, с какой-то необъяснимой осторожностью убирая мокрые от пота пряди волос. Люк наклонился вперед, почти невесомо касаясь холодными губами его лба. То, как он вёл себя, наталкивало на мысль... Перси не мог сказать точно, но Люк как будто бы проигрывал себе в какой-то собственной личной борьбе. Это длилось мгновение. В следующее же он поднялся, подхватил рюкзак, валявшийся в стороне, и бросился к выходу из зала, оставляя Перси лежать на ледяном мраморном полу, пытаясь восстановить дыхание. Он хотел броситься в погоню, но силы покинули его. Белоснежные своды дворца, до этого далёкие, казалось, становились ближе. Ещё немного — и он будет погребён под ними. — Я передумал, — знакомый голос заставил Перси пожалеть, что потолок не обрушился на него. Он почувствовал, как его тянут вверх, заставляя встать на ноги, и только тогда смог взглянуть на Люка, своего... Был ли он сейчас его другом? — Ты идёшь со мной.