Dum spiro, spero

Едва за мной захлопнулась входная дверь небольшой квартирки, которую мне купил отец перед моим поступлением в университет, я почувствовал вибрацию мобильного телефона в заднем кармане джинсов. Сэм спрашивал в своём сообщении, как я добрался и не напал ли на меня какой-нибудь маньяк. Я закатил глаза, но не смог сдержать улыбку. Наш либеро так трогательно проявлял свою заботу, учитывая, что оставался абсолютным социофобом и полностью игнорировал современное общество. Как в его крохотном кругу доверенных лиц оказался я, желчный, пошлый и откровенно испорченный парень с далеко не такими потрясающими способностями, как у того же Джея, мне всё ещё было непонятно. Я отправил ему несколько утешительных слов с заверениями о своём благополучии и отличном настроении, разбавляя скучные выражения своими обычными откровенными подколами. Через пару секунд от него в нашей переписке появился возмущенный смайлик и пожелание «спокойной ночи». Что ж, если меня не скрутит очередной приступ боли часа так в четыре утра, возможно, ночь и правда будет спокойной. Я закинул мокрые от пота спортивные вещи в стиральную машинку и пошёл на кухню. Стрелки огромных настенных часов непонятной формы, схожей с сюрреалистичными настроениями картин Сальвадора Дали, показывали половину двенадцатого, я набрал в чайник воды и поставил его на плиту. В почти непроглядной темноте маленькой кухни вспыхнувший внезапно голубоватый огонёк был похож на взгляд мистического существа, вселявшего надежду. Но какое мифическое существо у меня в квартире и какая надежда в моём положении? Я усмехнулся своим глупым мыслям и достал любимую чашку с нижней полки настенного шкафа. Хоть я и играл в волейбол, всё же не мог выпрыгнуть на качественный блок, а в медицинской карточке в «графе» рост значилось совсем не два метра, а всего лишь какие-то метр с кепкой. Ладно, я, конечно, утрирую, и во мне было целых сто шестьдесят восемь сантиметров, но, тем не менее, на парней из команды я смотрел снизу вверх. Нет, я ни в коем случае не комплексовал по поводу своего роста, ведь в штанах у меня всё было менее прозаично, поэтому на площадке от меня требовалась только ловкость рук и никакого мошенничества. Я ценил оказанное доверие и почти никогда не промахивался. Разумеется, только упорство и труд помогли мне добиться блестящих результатов. Не могу сказать, что посещал восьмичасовые тренировки, но отрабатывал я упражнения на совесть. Несмотря на общепринятые заблуждения касательно роли связующего на площадке, я не обманулся заверениями команды «просто дай пас повыше». Куда там?! Кому повыше, кому пониже, кому на метр, кому поближе к сетке, кому подальше от неё. В общем, та ещё шахматная партия. За все те несколько лет, что я играл на позиции пасующего, мне приходилось подстраиваться под каждого игрока. Так уж сложилось, что человек я по натуре своей весьма общительный, поэтому мне нужно было хотя бы немного лучше узнать человека, чтобы чувствовать его на площадке. Когда я понимал, чем живёт мой сокомандник и какой подвид тараканов водится у него в голове, становилось легче ощущать его присутствие на поле. Я знал, в какой момент он оказывался у меня за спиной, когда готов был принять от меня пас повыше, когда уже взмывал в воздух и замахивался, чтобы сделать нападение в первом темпе. Налаживать контакт приходилось со всеми абсолютно. Тут не прикроешься нелюдимостью, как Сэм, и не отвадишь от себя зверским лицом, как Рик или Вик. Что же касается остального… Я добился почти идеальной планирующей подачи*. В волейболе, где большие надежды возлагают на силу и рост, таким маленьким людям, как я, приходится брать ловкостью и умом. Если я не могу высоко прыгнуть или сильно ударить, но не хочу тянуть свою команду на дно, быть для неё обузой, значит, я должен продемонстрировать другие свои достоинства. И я работал над планером. Долго, нудно, усердно и бесконечно тяжело. Проблема планирующей подачи в том, что она хороша так же, как и плоха. Этакий вариант пословицы «либо пан, либо пропал». Управлять мячом в такой подаче невероятно сложно, поэтому добиться идеального направления и силы удара стоит огромных усилий. Я тренировал свою подачу. Я хотел попасть в сборную университета. И хотя Джей заметил меня благодаря моим точным пасам, своими подачами я часто помогал команде набрать то количество очков, которые потом соперникам было очень сложно отыграть. Планер стал моим секретным оружием. И хотя сейчас я говорю об этом с неуместным пафосом, мой рост и милое личико вводят в заблуждение большинство соперников. Я тот, от кого не ожидают ничего сверхсложного или опасного. Но как же возбуждает это потрясающее чувство превосходства, когда ты можешь видеть всю гамму эмоций разной степени негатива: от удивления до азартной злости. Принять планер, особенно, если не сталкивался с подобной подачей раньше, практически невозможно с первого раза. Я люблю наблюдать, как меняет свою траекторию падения мяч, как член команды противника поднимает руки, чтобы поднять мяч, как тот буквально выскальзывает из пальцев и вылетает за пределы поля. Касание и очко нам. Я просто обожаю смотреть, как до последнего колеблется игрок и не может решить, вылетит ли в аут мяч или упадёт на линию. А когда принимает решение, уже не успевает правильно расположить руки, чтобы грамотно провести доводку. Меня прямо распирает от удовольствия, когда он вытаскивает мяч прямо из аута и спасает меня и мою команду. В такие моменты я остро чувствую, насколько ненадёжна моя подача. И насколько несовершенно я владею своим оружием. Засвистел закипевший чайник, звук от которого мне всегда напоминал стоны заблудших душ, страдающих за свои прегрешения на разных кругах Ада, и я залил кипятком горку растворимого кофе на дне чашки, а потом добавил молоко. Да, получившаяся бурда ни в коей мере не сравнится с горячим кофе из турки с добавлением всевозможных специй, но желания полчаса стоять и колдовать над плитой и огнём сейчас не было. Не хотелось волшебства, по крайней мере, не такого. Я взял горячую кружку и сел на широкий подоконник у большого окна, открывающего вид на бескрайнее море и несколько домов практически у берега. Я любил море в нашем городе. Здесь, в районе, где я жил, пляжи были почти дикими, об этих местах горожане не знали, поэтому сюда ходили купаться только местные, буквально мои соседи. Наш район был ещё плохо обжит, всего несколько многоквартирных домов и частные жилища у самой кромки моря. Все стремились пустить корни в центре, поближе к крупным торговым центрам и развлекательным заведениям. Но мне нравилось тут. Свежий воздух, крики чаек и запах моря. Что ещё надо для счастья? Ах, да… Возможность этот запах почувствовать и вдохнуть полной грудью. Мне нравилось наблюдать, как меняется небо и водная гладь моря. Как играет цветами природа, будто расставляет шахматные фигуры на доске перед очередной захватывающей партией. Только у неё нет соперника, и она играет сама с собой, противопоставляя темно-синюю воду бушующего моря чисто белым облакам и скрывающемуся за ними голубому небу. Я не мог поверить, что очень скоро не смогу сидеть вот так, в тишине ночного пригорода, и с каким-то извращенным наслаждением смаковать кофе из пакетика. Я не хотел об этом думать. Ведь если я буду задумываться об этом, мне придётся признать, что играть волейбол я больше не могу. Зазвонил телефон. Я перевёл взгляд на дисплей навороченного девайса, лежащего у моих ног, и глубоко вздохнул. Брать трубку не хотелось. Выслушивать очередные блеяния собеседника не хотелось вдвойне. Но если не возьму, о себе снова напомнит ханахаки. Голос с той стороны трубки всегда немного сдерживал мою болезнь и освобождал меня от мучительных результатов нашего общего неудачного эксперимента. — Привет, ты как? — заговорил человек. — Привет, всё ещё хочу жить. — Мне жаль, что я не могу тебя спасти. — Ну, да, не жалей живых, Гарри, жалей мертвых, — горько рассмеялся я. — Макс, прошу, не надо так, — взмолилась трубка. — Я не буду просить прощения, сейчас мне уже всё равно, — я закатил глаза и сильнее сжал телефон. — Макс, я знаю, мне правда очень жаль, я не хотел, чтобы все сложилось именно так. — Разумеется, Гарольд, мы оба не думали о последствиях, когда ты принялся флиртовать со мной ещё во время приемной комиссии. Но сейчас я при смерти, а ты готовишься к свадьбе… — в конце я перешёл на отчаянный шёпот, потому что больше не хотел кричать на него, только не на Гарри… он не виноват в том, что у меня такое глупое сердце и что я оказался слабее, чем рассчитывал. — Макс, скажи, что мне сделать, чтобы тебе помочь. Хотя бы немного. — Последнее желание умирающего, да, Гарри? — я хмыкнул. Он знал, что меня спасает его голос, его одежда и его запах. Да даже его инициатива в нашем общении по телефону каждую ночь продлевала мое жалкое существование ещё на пару часов. Он делал всё, что мог. Но, к сожалению, мне этого было недостаточно, чтобы выжить. — Просто выполняй свои обещания. Я не всё успел сделать. Я хочу попрощаться. — Разумеется… — ответили с той стороны. — Доброй ночи, — ласково пожелал он, и я почувствовал, как слезы обиды и несбывшихся надежд стекают у меня по щекам.