Я твой единственный Бог

— Нет, чувак, я не останусь, я Насте обещал в четверг домой вернуться. Ты и один тут все разъебешь, е-е, — улыбнулся Федя, обращаясь к телефону, на экране которого сейчас было веселое лицо Шатохина. — Че, как выставка? — послышался из динамиков веселый голос. — Уфимские детишки знают толк в искусстве, — снова ухмыльнулся Приходов, прикладываясь к бутылке с шампанским. Хорошим, дорогим шампанским, от которого не несло спиртом, как от того, что был предоставлен посетителям. — Эй, Ник, передай привет Темычу, — обернулся он назад и позвал невысокого кудрявого парня в черном пиджаке, собирающего вещи. — Салют, Ники, — рассмеялся Шатохин. — Ага, привет, — немного отрешенно отозвался Зимов, рассеянно обводя глазами устроенную таким трудом выставку. Светлое, небольшое помещение уже опустело, было около полдвенадцатого ночи. Все три зала, не считая большой холл, были удивительно пусты после десятков человек, исходивших их вдоль и поперек. Две непроданные футболки мирно висели на вешалках, тихо жужжал катастрофически бесполезный кондиционер, а розовые девушки на крошечных картинах погружались в сон, не обращая внимания на свои причудливые позы. Столик, на котором делали татуировки, был вынесен, грязные бокалы из-под алкоголя убраны, мусор выкинут. — Нас такси уже ждет, Федь, пойдем, я не собираюсь третью ночь подряд здесь ночевать, — сказал изможденный художник. — Хорошо, — ответил Приходов и, не отрываясь от телефона, потянулся за курткой. Надпись «OTRICALA» на его черном худи переливалась радугой. Через десять минут парни вышли с черного входа ВДНХ и мгновенно получили охапку колючего, липкого снега в лица. Машина, очевидно, не смогла заехать на территорию торгового комплекса, и Никите с Федей пришлось обходить здание. Ледяной ветер задувал под куртки, и в целом погода в Уфе оставляла желать лучшего. — Нихуя себе-е, — протянул Приходов, подходя к автомобилю. — А? Что? — взволнованно обернулся Зимов. Федор, щурясь от комьев снега, продолжал смотреть в уже размытый экран айфона. — А, ты не мне, — облегченно выдохнул Никита и открыл дверь тачки. Нервы были на пределе и до сих пор подергивался левый глаз, хотя плоды трудов уже стали очевидны. Юноши сели на заднее сиденье убера. — У нас дома есть нечего, доставку уже поздно вызывать, — задумчиво сообщил Федяй, закрывая дверь машины. — Остановите возле Мака на Гостинке, — не поворачиваясь, сказал водителю Ник. Машина мягко тронулась по пустым заснеженным улицам красивого города. Ярко-желтые фонари освещали беспорядочные танцы снежинок, хотя из-за ветра было больше похоже на адские пляски чертей над рвами с лжецами. Как смола черное небо казалось очень низким, что навевало мысли об отсутствии свободы и вечной скованности. Не имея никакого желания думать хоть о чем-то и мечтая лишь о том, чтобы повалиться на мягкую постель и всласть выспаться, юноша опустил усталые глаза с неба на землю. Дерево, дерево, еще одно. Остановка. Забор. Мусорные баки. Длинный дом, дерево. Бегущая собака, неоновая вывеска, дерево. Колесо обозрения, большой торговый центр, деревья. Много деревьев, заборы, частные дома, школа… Монумент Дружбы. Одинокая фигурка в черной куртке, перебегающая дорогу. Лицо Зимова изменилось ровно в тот момент, когда машина затормозила, чтобы пропустить поленившегося ждать зеленый свет пешехода. От прежней усталости и озабоченности остался лишь след, сейчас тонкие черты выражали заинтересованность и — немного — неуверенность. — Эй, Федь, — не отрывая взгляда от прохожего, Никита пихнул друга в бок. Приходов, все это время продолжавший с интересом слушать старого товарища, который рассказывал о своем подзатянувшемся туре, тут же поднял голову. — Что? — Не узнаешь человечка? — слегка улыбнулся Ник, кивая в сторону черной куртки. — Ебать, — удивленно протянул Приходов, провожая человека взглядом, и тут же улыбнулся. Широко, но не без отпечатка иронии. — Весело тебе будет, походу, когда приедешь, — подмигнул он спокойно ждущему Шатохину, на лице которого тут же отразилась растерянность. — Наш старый знакомый, очевидно, хочет пообщаться.